Текст книги "ТТ, или Трудный труп [Покойник в прямом эфире]"

Глубоко вздохнув, я сняла локти со стола. Придётся теперь ознакомить напарницу со своей точкой зрения, все равно, чувствую, своими силами с загадкой не справиться. Ко мне вернулась способность говорить. Я велела Марте сесть спокойно.

– Кончай меня трясти, в голове и без того все перемешалось, да и пива не отхлебнёшь. Ну вот, слушай внимательно. Позвонила мне моя давняя приятельница, и мы с ней условились встретиться в «Мариотте»…

Надеюсь, мне удалось изложить все понятно и доходчиво. Теперь и Марта погрузилась в раздумье. Какое-то время мы с ней сидели молча. Марта заговорила первой:

– Лично я была трезвой как свинья. Говорю о сегодняшнем утре. А ты?

– Ещё трезвее. Весь день просидела за сценарием, ничего не пила, не ела. Даже вечером в рот ни капли, только стакан чаю. Я ведь худею. Так что выбрось из головы всякие там галлюцинации.

Марта чрезвычайно заинтересовалась:

– И что, в самом деле помогает? То-то я гляжу, за последнее время ты сбросила добрых несколько килограммов. Это от пива?

– От пива. Отставила целиком и полностью, а уж вечером – боже избавь. И от устриц.

– Тоже отставила?

– Наоборот. Весь отпуск лопала без стыда и совести. Может, и не весь, но недели три уж точно. Оказывается, от белого вина не толстеют. А тут и на белое вино не тянет, без устриц. И хватит о моей диете, давай о трупе.

– Тоже неплохое средство отбить аппетит. Только вот у меня получаются два трупа.

– Жуткое дело. У меня тоже.

Мы с Мартой ещё раз вместе, шаг за шагом, рассмотрели все мельчайшие подробности этой невероятной истории, и я испытала большое облегчение, ведь уже закрадывалась в голову ужасная мысль: вот, оставила без помощи тяжело раненного человека, живого, никакой не труп, а он помучился и к часу ночи окочурился. А если бы вызвала врача, глядишь, и выжил бы, страшная же рана мне лишь померещилась. Нет, ничего подобного, в час расстался с жизнью другой, у которого череп был в полном порядке, его задушили, и об этом трупе я ничего не ведала. Тогда куда же подевался тот, первый? Мой?

Марта даже на время позабыла о своей любовной катастрофе:

– Грандиозно! Гляди, теперь у нас даже выбор появился. Надо прикинуть, который из двух нам больше подходит.

– Можем и оба использовать, – возразила я, подумав. – Как специалист заявляю – ничто так не оживляет развитие сюжета, как трупы.

– И что, пойдут у нас друг за другом? Надо бы их как-то экономнее использовать, не валить в одну кучу.

– Растянем на восемь серий, не волнуйся. Тревога нарастает, атмосфера сгущается, сгущается, постепенно напряжение переходит в ужас. Зритель не оторвётся от телевизора! В ожидании третьего трупа. А мы третьего спасём, и именно благодаря этому станет понятна вся подоплёка преступления.

– Неплохо бы нам с тобой предварительно для себя разработать эту подоплёку, ты не находишь?

– Это само собой, но ещё неплохо и о настоящих хоть что-то разузнать.

– Ты имеешь в виду этих живых, то есть, пардон, тоже мёртвых, но не выдуманных?

– Ну да. Мне нужны реалии, не все же из головы брать, жизнь порой преподносит такое, что в жутком сне не привидится. Ты не могла бы расспросить Доминика?

Эх, напрасно я упомянула этого типа. Вспомнив о Доминике, Марта вся сразу съёжилась, глаза потухли. Подкрепившись пивом, она уныло пояснила:

– Сомневаюсь, он ведь меня буквально отогнал. Наверное, перестал меня любить. А все из-за распроклятого казино.

– Да брось, не убивайся, небось уже простил.

– Нет, не простил, просто-напросто отогнал!

Немного приободрившись после очередного глотка, она торопливо заговорила:

– Да и условий не было для прощения, обстановка не та. Тут люди, там менты, рядом труп, а у него из-за проклятого казино нет алиби! Что я могла в таких условиях сделать?

– Не знаю, – согласилась я и неуверенно предположила:

– Разве что удариться в слезы.

– Какие слезы! А макияж?

– Доминик бы нам очень пригодился, – развивала я свою идею. – Он ведь подозреваемый? Значит, будут допрашивать, а вопросы иной раз ставятся так, что неглупый подозреваемый сразу сообразит, в чем суть преступления. И твой Доминик мог бы нам все рассказать, но в создавшейся ситуации, право, не знаю…

– Ну ты даёшь! – взвилась Мартуся. – Доминик станет отвечать на вопросы полиции? Да он сразу же такое им устроит! Истерику устроит! Как смеют допрашивать его, телевизионного кумира, которого вся Польша обожает! Да он их в козий рог свернёт! И сразу отцепятся. Иоанна, постой, ведь ты же тоже можешь стать подозреваемой! У нас есть шансы. Признайся насчёт первого трупа, тебе тоже будут задавать вопросы, а ты наверняка сделаешь побольше выводов, чем Доминик.

– Ну спасибо, подруга! Если не обо мне, хоть о нашем сценарии подумай! Меня сразу за решётку посадят, и на чем я там писать буду?

– Телевидение организует тебе персональную камеру. С компьютером! На худой конец – с пишущей машинкой. И сотовый получишь, чтобы мы с тобой обсуждали возникшие по ходу версии.

Я быстренько прикинула все недостатки и достоинства развёртывающейся передо мной перспективы. С одной стороны, всем известно, как переполнены наши тюрьмы, и полиция не спешит пихать туда всяких сомнительных подозреваемых. С другой – прокуроры обожают сажать таких недотёп, как я, а не настоящих преступников, из-за которых ведь и обидеть могут вплоть до убийства. Честные же рохли ничем прокурору не опасны, а для отчёта сгодятся. Что я могу прокурору сделать? Напишу о нем? Да кто у нас считается с публикациями, печатное слово сейчас – не оружие, настоящего же оружия не имею. Эх, давно надо было купить на базаре у русских какой-никакой пистолет, хотя бы ТТ…

Вслух я ответила:

– Ну нет, подозреваемой стану лишь в случае крайней необходимости, а пока предпочла бы базироваться на Доминике, тем более что меня они могут сделать не просто подозреваемой, а копнуть глубже. Так что давай сообща подведём итоги. Итак, похоже, что трупов было два, причём в одном и том же гостиничном номере. Один был раньше, и меня никто не убедит в том, что это был ещё живой человек. А второй позже. У одного голова была размозжена пулей дум-дум… ведь именно в таких случаях с одной стороны – аккуратная эстетическая дырочка, а с другой сплошное месиво? Второго же задушили. Кстати, голыми руками или как?

– Вроде бы не голыми. Чем-то другим.

– Жаль.

– А тебе что?

– Пора бы знать: когда душат голыми руками, остаются следы, от которых преступнику потом не отвертеться. Или отпечатки пальцев, или следы зубов…

– Иоанна, замолчи, пожалуйста. У меня уже желудок к горлу подкатывает.

– Водвори его на место, – посоветовала я рассеянно. – Ладно, на нет и суда нет. И один из наших трупов был мёртвым уже в шесть вечера, второй же задушен позже, где-то около полуночи. Вскрытие покажет. И если первый куда-то исчез, раз при тебе говорили только о задушенном, меня очень интересует, что же сделали с тем, без головы, потому как я его знала.

Марта так и вскинулась:

– Серьёзно?! Ты об этом даже не намекнула.

– К слову не пришлось. Да и история такая глупая, что потом мы с тобой должны её продумать во всех подробностях. Знакома я с ним не была, но твёрдо знаю, что был замешан во всевозможные давнишние свинства, хвосты за которыми тянутся до наших дней. Ты о тех делах не можешь ничего знать, под стол ещё пешком ходила, так что сейчас мне пришлось бы тебе слишком долго все разъяснять, а время поджимает.

– Так он нам может пригодиться?

– Ни в коем случае, ведь это уже область политики, а я решительно отказываюсь…

– Тогда на кой хрен, если выражаться культурно, мне разъяснять то, что происходило в прежние годы?

– А на тот, что у меня нехорошее предчувствие, – грустно призналась я. – Труп в «Мариотте» может быть связан с давнишними делами, и без истории нам не обойтись.

И в этот момент, словно по заказу, позвонила Анита.

3

Мартусин Доминик был субъектом чрезвычайно бородатым, бритых мужчин она не любила. Знать-то я его знала, но плохо, больше понаслышке, лично общаться приходилось мало. Mapтуся заболела им как-то очень уж скоропалительно и безоглядно, и вот теперь я с удивлением подсчитала – полгода уже прошло, а то и целых три квартала. А кроме того, все время ошивался рядом некий Крысек, личность тихая и ненавязчивая, он постоянно маячил в интерьере, выдвигаясь на первый план в антрактах Мартиных увлечений. Мне он запомнился тем, что раньше никакой бороды у него не было, он её отрастил специально ради Марты, но даже этой жертвы Мартуся не оценила. Крысек, если я правильно запомнила, настаивал на прочном супружеском союзе, при одном упоминании которого Марта нервно вздрагивала. А ещё в моем сознании путался какой-то Бартек, о нем Марта упоминала довольно часто, хотя весьма туманно.

Меня удивляло отношение Марты к браку, ведь она мечтала иметь семью и детей, сколько раз говорила об этом. Её первый муж не выдержал испытания, она с ним развелась, но отношения к семейным ценностям не изменила. Тогда почему бы и не Крысек?

Вмешиваться в личные дела Мартуси не хотелось, однако я и без расспросов поняла, в чем дело. Крысек, очень симпатичный на вид и даже красивый мужчина, обладал двумя недостатками. Во-первых, считал, что место жены исключительно дома, при муже, кастрюлях и стиральной машине. А во-вторых, на него вдруг нападали приступы какого-то неимоверного раздражения и даже ярости, и тогда он себя не помнил, хотя обычно отличался нравом спокойным и покладистым. Правда, был он ещё и патологически ревнив.

По собственному жизненному опыту я прекрасно знала, чем оборачивается патологическая ревность для работающей женщины, и на Крысеке не настаивала.

С Домиником было намного сложнее. Всякий раз, как о нем заговаривала Марта, я старалась перевести разговор на другую тему и вообще по возможности не вмешиваться в их отношения, ведь Марта его обожала, я же напротив, так что моё мнение всегда было однозначно отрицательным. Причины? Даже если не говорить о том, что Доминик был женатым и отцом двух детей (правда, фактически они с женой пребывали в разводе, хотя и проживали в одной квартире вместе), существовало и другое соображение. Бабу-истеричку я как-нибудь ещё вынесу, но истерика-мужика – ни в жизнь! Доминик же был запрограммирован на истерическое восприятие всего окружающего мира, в том числе и своей работы, личных взаимоотношений с людьми и любовницами, себя самого и множества высосанных из пальца проблем, которые нормальному человеку никогда не придут в голову. Находясь в постели с любимой женщиной, этот тип вместо ожидаемых эротических эксцессов вдруг начинает плакаться: жизнь у него, видите ли, пропащая и вообще все так зыбко в этом мире. Или вспоминает своего покойного дядюшку, которому было предсказано, что тот умрёт от рака. Дядюшка и в самом деле помер, только не от рака. Просто так неудачно слетел с крыши своего дачного дома, когда залез туда чинить водосточную трубу. Какая нелёгкая понесла его в столь почтённом возрасте на крышу? А теперь непонятно, что Доминик оплакивает: то ли гибель дядюшки, то ли обманчивость предсказаний, то ли так и оставшуюся неисправной водосточную трубу?

Учитывая тот факт, что на зыбкость и непредсказуемость окружающего нас мира мы все равно не можем повлиять (и на обманчивость прорицаний и прогнозов погоды тоже), и с этим ничего уж не поделаешь, моя душа всегда яростно восставала против слезливого копания в столь удручающих проблемах. Лично я с Домиником и дня бы не выдержала. Да что там дня – часа!

К тому же из откровений Мартуси следовало, что Доминик лишь позволял себя любить, причём и то не всегда, только когда это ему было удобно. Марте приходилось в страшном напряжении ждать и ждать удобной минутки и всегда быть готовой, как юный пионер. Неизвестно было, когда такая минута придёт, неизвестно было, что от неё потребуется – проявление жгучей страсти любовницы или предоставление успокаивающей возможности выплакаться ей в жилетку. Хотя в данном случае вернее было бы сказать – выплакаться на груди или высморкаться в декольте. Короче, её роль сводилась к роли жрицы, преклоняющейся перед божеством, чутко реагирующей на каждое мановение пальца обожаемого существа и с готовностью выполняющей любое желание кумира. Зная Марту, я недоумевала, ведь на роль покорной жрицы она годилась так же, как и на роль епископа Кентерберийского.

Чтобы закончить характеристику Доминика, следует ещё добавить, что с виду это был абсолютно нормальный человек, никто бы при общении с ним не заподозрил каких-либо патологических склонностей, а внутри – ну прямо пуп земли. А Марта должна была оборачивать этот пуп лебяжьим пухом.

И при всем этом Марта была несчастнейшим созданием. Сколько раз приходилось видеть её сердечные страдания на моем собственном диване! Я лишь диву давалась, с чего так человек мучается? Мои попытки добраться до её серых клеточек всегда оканчивались неудачно, рациональные доводы отскакивали, словно горох от стенки, взывание к разуму оставалось безответным. Нет, разум её действовал, ничего не скажу, но в человеке одно дело – разум, а другое – все остальное.

Так что в личном плане Доминика я не любила. В служебном он меня вполне устраивал.

Теперь о Бартеке. С ним я познакомилась ещё до того, как мы с Мартой задумали сериал. Он, Бартек, достался мне по наследству от кого-то из знакомых, когда у меня возникла потребность в хорошем графике. Бартек был отличным сценографом (художник-декоратор – основная его специальность), дизайнером и графиком. О его связях с телевидением я узнала позже, как раз от Марты, так что, когда Марта время от времени для собственного успокоения вспоминала о любящей душе Бартека, я по крайней мере понимала, о ком идёт речь.

Ну вот, а теперь случилось нечто ужасное, мой труп непонятным образом смешался с Домиником и каким-то посторонним трупом, и приходилось срочно разбираться во всей этой путанице.

4

Звонок от Аниты я восприняла как дар небес.

Она позвонила мне из Копенгагена, сразу как прилетела, по пути из аэропорта домой. И сообщила потрясающие вещи.

Мы с Анитой почти одногодки, она всего на два года моложе меня, так что можно нас считать одним поколением, значит, тоже хорошо помнила времена не столь давние. Однако, будучи журналистом и разъезжая по всему свету, Анита располагала большими, чем я, возможностями, имела доступ к закрытым для меня тогда источникам информации, преимущественно с внешней стороны. С внутренней, польской, я и сама как-то справлялась, даже её снабжала своими сведениями. Вот, скажем, совершенно секретные материалы прокуратуры, недоступные ей, у меня валялись по всему дому. Зато в отличие от меня Анита прекрасно разбиралась в политике.

– Некий Пташинский Константин, – без предисловий сказала она в трубку. – Могу с тобой поговорить, пока стою, как раз мост поднимают, так что обойдусь без второй руки. Это тебе о чем-то говорит?

Насчёт моста говорило, потому как в Дании приходилось бывать неоднократно, дорогу из аэропорта в город я знала прекрасно, поняла, что Анита едет из Амагера в центр, а между островами проплывает какой-то корабль, вот мост и подняли. Но ведь Анита наверняка спрашивает не о копенгагенских транспортных развязках.

Долго я не молчала, память всегда служила верно, вот и теперь сверкнуло воспоминание.

– Чертовски много говорит! – ответила я, одновременно стараясь припомнить, сколько времени уходит на подъем моста и его водворение на место, то есть сколько времени мы сможем пообщаться. – Как же, Красавчик Котя. И названную тобой фамилию слышала, только с Красавчиком не связывала. Для меня кличка и фамилия обозначали разных типов. А Красавчика убили у тебя над головой.

– А, так ты уже в курсе! – обрадовалась Анита. – Уверена, что совсем убили? В смысле, насмерть?

– Никаких сомнений.

– Мне тоже так показалось. Не знаешь, он не был в своё время приговорён к смертной казни? Этого мне тогда не удалось установить.

– Был, железно. Приговор приведён в исполнение теоретически и на бумаге.

– А практически?

– А практически нет, и не задавай глупых вопросов, того и гляди мост сведут. А раз ты видела его живого…

– Наоборот, и ты тоже подтвердила, что он мёртв. Если же приговор тогда не был фактически приведён в исполнение, знаю почему. И поэтому догадываюсь, кто его кокнул теперь. И за что.

Отчаянно жестикулируя, я велела Марте поднять вторую телефонную трубку. Она поспешно схватила её и замерла не дыша.

– За что – и я догадываюсь, – сказала я. – А вот кто?

– Увы, мотив один, исполнителей же давнего приговора может быть много. Придётся кое-кого отловить и порасспрашивать. Но не сейчас… Не дёргайся, пока только пополз вверх.

Я словно наяву видела копенгагенский мост. Ага, значит, у нас есть ещё немного времени.

– А как ты про него узнала? Я, например, просто ошиблась номером.

– Да и я благодаря ошибке. Вошла в лифт и первым делом кинулась к зеркалу – только что выскочила из косметического кабинета, так хотелось ещё раз проверить, все ли в порядке. А лифт начал подниматься, значит, вызвали. Повернулась к двери, гляжу – светится кнопка, мне показалось – моего этажа, потом пригляделась – нет, двадцать третьего. Не успела я нажать свой, как лифт остановился, двери раздвинулись, и передо мной два громилы держат под ручки нашего Котю. Громилы уставились на меня, я на них, но поскольку нажала-таки свой этаж, двери лифта закрылись и он спустился этажом ниже. Холера, проплывает…

– Ну так быстренько договаривай. Тех, что держали, опознала?

– Совсем незнакомые морды молодого поколения. Но ты меня знаешь. Проследила за ними. На другом лифте съехали в гараж, в подвале.

– А Котя?

– Подделали под пьянчугу, такого, знаешь, после мордобоя…

– Во сколько ты их видела?

– Когда вернулась… погоди-ка, уже после полдвенадцатого, может, без двадцати двенадцать.

– И ты…

– Тоже спустилась на лифте в гараж, сама понимаешь, выезд из него только один.

– И что?

– Уже начинают пропускать транспорт. Записывай, «пежо», серебристый металлик, WXF169T, и второй, комби, кажется «мерседес», с замазанными окнами, тут за номер не ручаюсь, но вроде WGW528X. Темно-зелёный.

Умница Марта схватила валявшуюся на столе ручку и записала номера замеченных Анитой машин на каком-то обрывке бумаги.

А Анита продолжала:

– Если же они сообразили подержать Котю в гараже и вывезли позже, то считай пропало, я ждать не могла. Или, может, раньше, успели до меня, но сомневаюсь. А номера этих машин я записала лично. Ты тоже его узнала?

– Конечно. Надо сказать, он мало с тех пор изменился, прибавилось немного морщин – и все. Даже не полысел, паршивец!

– А должен был отрастить бороду и покрасить волосики, – рассудила Анита. И добавила:

– Хотя зачем? Столько лет безнаказанности, совсем распоясался.

– И такие покровители…

– Ага, это ещё не все! – спохватилась Анита. – Утром в номере, что прямо над моим, обнаружили какой-то совсем другой труп, меня расспрашивали, но мне было не до них, боялась опоздать на самолёт. Второй труп я по дороге вспомнила, но сейчас опять забыла его фамилию. Ну все, поехали. Кончаю. Не исключено, что я ещё кое-что заметила, но сейчас не могу говорить. Позвоню позже. Привет!

Я положила трубку, Марта тоже. И всполошенно поинтересовалась:

– Что это было? Начала я не слышала. Что значит – давний приговор? Опять история, прошлые времена? Ты все понимаешь?

Я кивнула задумчиво, размышляя о своём.

– В принципе понимаю. Этот Константин Пташинский…

– Погоди. Какой Константин Пташинский?

Я сообразила, что с Пташинского Анита начала, так что пришлось Марте вкратце пересказать. Марта была потрясена.

– И кто же этот Пташинский?

– Бандит. Самый настоящий. Я его знала, так сказать, в двойном плане.

– Бандит? И ты его знала? Странные же у тебя были знакомства.

– Так я же сказала – в двойном плане, внешность его была мне знакома, сто раз видела его на ипподроме. Кто-то обмолвился о нем, назвав Красавчиком Котей. А с другой стороны, в силу личной близости с прокурором была знакома с материалами по делу какого-то преступника, но не знала, что он и Котя – одно и то же лицо. Вот теперь Анита меня просветила. А Пташинский был той ещё пташкой. Ещё в ранней юности, не достигнув и двадцати лет, был посажен в тюрьму за разбойные нападения. Отсидев, опять принялся за своё, а поскольку уже был рецидивистом, его приговорили к высшей мере за шесть убийств. Минимум шесть, остальные не удалось доказать. Зато были доказаны другие преступления – грабежи, разбойные нападения и, главное, хищение государственного имущества в особо крупном размере.

– Ты шутишь? – не поверила Марта. – Главное преступление – хищение государственного имущества, а не убийство шестерых человек?!

– Такие были времена, такие статьи в уголовном кодексе. Государственное имущество было в те годы чем-то вроде священной коровы, а он покусился не просто на несколько килограммов мяса или масла, не магазин грабанул, а государственный банк! Ну и какие-то расторопные менты его повязали. А надо тебе сказать, что в то время милиция ещё серьёзно относилась к своим обязанностям, не то что теперешние демократические полицейские. Подельники его сбежали, Котя на суде бил себя в грудь – дескать, знать не знаю, кто такие, случайно затесался в компанию этих подонков, так, от нечего делать. Однако с помощью неопровержимых доказательств его припёрли к стенке, уже не мог отпираться, что он главарь шайки, но сообщников так и не выдал, твердил одно: подобрал случайных людей среди бывших уголовников, назвать их при всем желании не может.

– Ты что мне лапшу на уши вешаешь? – обиделась Марта.

– Какая лапша? Я привожу на память его показания на суде, цитирую, так сказать.

– Ну нет, всухую я не могу такое слушать! У тебя есть ещё пиво?

Вернулась с пивом, уселась, и я продолжала просвещать её. Знакомила с делом Пташинского, попутно понося на чем свет стоит тогдашние нравы и законы.

– Красавчик Котя так никого и не выдал, взял всю вину на себя. Поначалу громкое дело постарались замять, перестали о нем извещать общественность, процесс шёл своим ходом, но уже без чрезмерной рекламы. Это теперь у нас журналистов хлебом не корми, дай тиснуть материальчик погорячее. Самые заурядные происшествия у них – «сенсация». Тогда же цензура не зевала, прессу держала в ежовых рукавицах, телевидение тем более, так что о процессе Пташинского вскоре все забыли. А я знала. И приговор – вышка – тоже помнила. И что его привели в исполнение на бумаге, а не на деле, – точно знаю.

– Откуда?

– Потому что вращалась тогда среди прокуроров, один из которых был в то время моим спутником жизни. Ты что, пропустила мимо ушей?

Не все сохраняет память, но события выдающиеся, а тем более ужасные, запечатлеваются в ней навечно, независимо от твоего желания. С прокурором, который якобы присутствовал при исполнении приговора Пташинскому, я в тот самый день играла в бридж. В обществе других работников юриспруденции, в том числе и моего тогдашнего хахаля. Разумеется, бриджа в обществе юристов я бы не запомнила, в бридж тогда мы играли часто, но тут меня удивило, что вот этот прокурор сел за карточный стол после того, как при нем каких-нибудь полчаса назад казнили человека. Видела я одного такого, присутствовавшего при смертной казни, так он не только в бридж не мог играть, но вообще ни на что не годился. Пришёл в себя лишь после того, как опорожнил пол-литра чистой, не закусывая, и после этого отключился.

– И тебе хватило таких косвенных наблюдений? – усомнилась Марта.

– За кого ты меня принимаешь? Кроме косвенных, были и прямые доказательства. Ну, во-первых, во время того исторического бриджа вся эта прокурорская свора обменивалась шутливыми замечаниями, намёками, вроде бы только им понятными, а я не настолько была глупа, чтобы не сложить два и два. Ну и сделала соответствующие выводы. А потом, когда с моим бывшеньким мы остались с глазу на глаз, я ему задала вопрос в лоб.

– И что?

– Надо сказать, он относился к людям, которые никогда, нигде, ни за что прямо не ответят. И тут вился как уж, но тогда у меня были способы выковырять из него правду. Пришлось поклясться, что тут же забуду о ней и никогда в жизни не вспомню. И не вспомнила бы, что мне за дело до какого-то Пташинского? А Котю я много раз встречала на ипподроме уже после суда над Пташинским, но понятия не имела, что это одно и то же лицо. Только вот теперь Анита раскрыла мне глаза.

Марта, попивая пиво, интенсивно обдумывала услышанное. Потом потребовала разъяснений:

– Ну ладно, с грехом пополам я тебя поняла. Шлёпнули Пташинского вроде как для виду, а он остался жив-здоров. Зачем же это сделали и кому это было нужно?

– Всяким сволочам из верхушки руководства той поры и кое-кому из органов. Точнее не знаю, тут уж скорее Анита могла бы порассказать. Именно им нужен был такой ловкий уголовник, как Пташинский, когда требовалось обделывать свои грязные делишки. И не только при ограблении банков. Раз как-то попала мне в руки фотография, на которой мелькнула знакомая морда, здорово был похож на Котю с ипподрома. Но это уже было после смены государственного строя, так что теперь я делаю вывод: Котя продолжал трудиться на пользу власть имущим, хотя у власти теперь не комухи, а свободные предприниматели.

– То есть действовал наоборот?

– Вот именно. Настали другие времена. И сдаётся мне, для кого-то он сделался персоной нон грата. Слишком много знает, неудобный свидетель. А может, у него просто кончились денежки и он пошёл на шантаж…

Марта решительно перебила меня:

– Все, довольно, плевать мне на эти исторические сложности, не хочу знать больше того, что мне положено, и деликатно напоминаю – мы с тобой пишем сценарий любовного сериала, камерального, наш труп тоже должен быть камеральным, а ты выводишь его на широкие воды…

– Но ты же хотела затронуть и некоторые служебные проблемы сотрудников телевидения, сама говорила, что они иногда позавлекательнее любовных.

– За такие меня могут и с работы турнуть.

– Могут, – вынужденно согласилась я. – Тем более что у нас появился труп, подшитый политическими мотивами.

– Иоанна, а кто клялся – политики не коснётся?

– Я и не собираюсь касаться, не выношу пиявок. Но накопившиеся у нас факты надо хорошенько обсудить, может, удастся кое-какие переделать на эротические и использовать с умом. Жаль терять такие острые повороты сюжета.

Подумав, Марта поинтересовалась:

– Все эти твои исторические преступления объясняются чистой идеологией? Деньги для них ничего не значили? Ведь для теперешних…

– Ещё как значили! Пожалуй, были даже самым главным.

– Ну, тогда мы можем затушевать политические аспекты и опираться исключительно на материальную заинтересованность. Увяжем с современностью и без выпячивания политики. Погоди, а что со вторым?

Я сразу поняла – спрашивает про второй труп, и тяжело вздохнула.

– О втором ничего не знаю. Анита что-то вспомнила, придётся подождать, пока доедет до дома и позвонит. Возможно, по дороге ещё над этим подумает.

– Тогда повтори ещё разок историческую часть с накопленными нами фактами, только, пожалуйста, по порядку и спокойно. И во всех подробностях.

Ну и в результате наш курчонок, позабытый-позаброшенный в духовке, отлично запёкся. Что значит запекать птицу в закрытой жаровне! А Марта не потеряла аппетита, невзирая на все потрясения сегодняшнего утра – и личные, и политико-исторические.

Сколько сил положила бедная Мартуся, чтобы заставить принципиального Доминика простить ей преступную страсть к игре и вернуть свою благосклонность! Весь вчерашний день этот герой-любовник был каменно неприступным и лишь к вечеру размяк: видимо, потребовалась любящая и преданная грудь, чтобы выплакаться на ней.

Ко мне Марта примчалась к полудню следующего дня и с порога тоже принялась плакаться:

– Толку мне от такого любовника… Половину отведённого нам времени потратил на рассуждения о пагубности азарта, особенно для столь психически неуравновешенной личности, как моя. А вторую половину посвятил ознакомлению меня с тем, что ему пришлось пережить в связи с допросом по случаю обнаружения трупа в соседней комнате гостиницы. Но ничего, моя неуравновешенная личность выдержала все! Тем более что удалось все же оставшееся время использовать рационально. Да и из его слезливых причитаний о душевных страданиях наскребла кое-какую конкретную для нас пользу. Ведь причиной стонов было обнаружение трупа. А теперь он опять любит меня, хотя и с оговорками, и мне ничего другого не остаётся, как примириться с этим, ведь я хочу жить с ним, а не без него. Мой организм этого домогается.

Я лишь грустно покачала головой, отходя от компьютера. Нам опять нужно было обсудить много сценарных тонкостей, в этом и заключалось наше сотрудничество, в конце концов, мы работали над сериалом совместно. Обычно Марта приезжала ко мне, ведь именно у меня громоздились страницы черновика и многочисленные наброски, и не все удавалось согласовать по телефону. Эта конкретная работа, как правило, шла у нас весьма продуктивно. Вот только проклятый Доминик то и дело нарушал рабочее настроение. Похоже, на сей раз он напортил нам, как никогда раньше.

– Интересно, откуда у тебя взялось время для рационального использования, если обе половины Доминик испаскудил? – ворчливо поинтересовалась я. – Ведь две половины как раз и составляют целое.

– Эх, счастливые часов не наблюдают, – не слишком вразумительно объяснила Мартуся, ну да что с неё возьмёшь. С любовной эйфорией всегда так. Но тут выяснилось, что Марта не совсем потеряла голову от амурных переживаний. – Десять минут я была счастлива, – добавила она. – Немного после первой половины и капельку до второй. И знаешь, у меня нехорошие предчувствия и концы с концами не сходятся. На всякий случай я по дороге купила пиво. Для подкрепления сил душевных.

– Где же оно? Не вижу. Выпила на лестнице?

– Нет, забыла в машине. Ничего, сбегаю, как твоё прикончим. А что, у тебя нет? Так я побежала…

– Стой, немного ещё осталось. Да сядь же наконец!

– И сяду. Знаешь, что я тебе принесла? План помещений. Ну, расположения комнат. Ведь тебе бы понадобился, правда?

– Ещё как!

Марта вывалила на тахту содержимое своей сумки, которую правильнее было бы назвать мешком, и принялась копаться в куче барахла в поисках обещанного плана. Я отправилась в кухню за пивом и стаканами. Когда вернулась, Марта уже запихивала обратно в сумку своё имущество.

– Подбери все до последнего, не то пропадёт, – предупредила я.

– Да знаю я! – отмахнулась Марта. – Потому и стараюсь. А это тоже моё? Чек на покупку… не разберу…

– Нет, это мой. Уже ненужный. Можешь выбросить, если хочешь.

– Вот спасибо, дорогая! Ангельский характер у тебя, к мелочам не цепляешься. Но если я начну ещё и твоё барахло приводить в порядок, некогда будет делом заняться. Тут такие перспективы открываются…