Текст книги "Вечная молодость"

Иоанна Хмелевская
Вечная молодость

Ну ладно, ладно… Что мне, даже ошибиться нельзя? Errare humanum est, то бишь человеку свойственно ошибаться, а женщина вроде как тоже человек. Из-за проклятой «Марии» Мальчевского я вырвала остатки волос на голове, потому как только по выходе книги прочитала, что сама умудрилась написать.

Вообще-то я не только писатель, я и читатель. Книги читаю разные, в момент, когда писала тот текст, читала аккурат Элизу Ожешко, где постоянно встречалась именно Мария. Может, это была повесть «Над Неманом»: «Любит ли тебя Мария, золотой мой, милый мой…» И так далее. После чего я, совершенно не подумав, влепила «Марию» Мальчевского вместо «Воеводы» Мицкевича. От отчаяния бьюсь башкой об пол. Даже издательство в смятении.

Разумеется, и малому ребёнку понятно, что строки «Поздней ночью из похода воротился воевода» принадлежат Мицкевичу. Удивительно, что пока никто из читателей не выразил бурного протеста.

Эта скандальная путаница с Мальчевским и Мицкевичем вкралась во второй том биографии, воспевший мою первую молодость. Вся эта ужасная правда и только правда мне до чёртиков надоела, и теперь я просто мечтаю о каком-нибудь художественном вымысле. Боюсь, что надоела я и читателям, хотя никто у нас ещё не издавал приказа эту книгу обязательно читать…

Тем не менее чувствую себя обязанной внести кое-какие исправления и дополнения.

Первое касается седой старины. Та самая домашняя птица, оказывается, наклюкалась вишен на спирту вовсе даже не у графа Росчишевского, а у моей прабабушки в Тоньче. Возможно, аналогичный случай имел место и у графа тоже – я не настаиваю на исключительных правах на пьяную птицу. Так что сперва я все правильно помнила, потом родные меня попугали.

Кроме того, вышла на свет Божий причина отсутствия моей прабабушки за столом, когда моя мать и дядя Петрек наперегонки хлебали ложкой кипящее молоко. Так вот: за столом прабабушки никогда не бывало. Она не снисходила до трапез со своими домочадцами, кушала отдельно у себя в комнате, да притом не абы что, а изысканные лакомства. Ела она немного, но только вкусное, что подтверждает Марыська, которой иногда выпадала честь делить с бабушкой стол, потому как Марыське моя прабабушка доводилась бабушкой. За остальными детьми и внуками присматривал дедушка. Быть может, это от бабушки у меня такое нежелание есть в компании, в чем я честно и открыто признаюсь. А может, эта нелюбовь к совместным трапезам появилась позже и тесно связана с любовью к чтению.

В течение нескольких лет, когда мои дети были ещё маленькие, почитать книгу мне удавалось исключительно за едой. Единственное право, в котором мне не отказывали, – это право на питание. Есть я все-таки должна была время от времени, а с вилкой и ножом в руках трудно мести пол, развлекать ребёнка, чертить проекты или ходить по магазинам. Я использовала эти минуты для чтения и не скрываю, что старалась есть как можно медленнее. Это вошло у меня в привычку и так навсегда и осталось.

Из детства я вынесла ещё одно воспоминание, которое – неизвестно почему – я полностью упустила из виду. Конечно, это мелочь, но, поскольку событие запало в душу, я до сих пор помню его в подробностях. Каждая причина имеет своё следствие, и хотелось бы разобраться, что послужило толчком к этому переживанию…

Моя мать зорко следила, в каком обществе вращается её единственное чадо, и решила сама выбирать мне подружек. Далеко не с каждым ребёнком мне разрешали играть. Мама указала на одну девочку как на самую подходящую кандидатку в подружки, и я покорилась, хотя у меня к ней сердце не лежало. Сразу же, в первой общей игре, выяснилось, насколько неудачен мамин выбор. Девочка эта от души огрела другую, помладше, молотком по спине, пытаясь подчинить её и наказывая за какие-то капризы. Меня это потрясло, к физическому насилию я не привыкла и расценила поступок подружки как верх невоспитанности. Я помчалась к матери и все ей рассказала, в результате чего мать перестала подбирать мне подружек и никогда больше в мои с ними отношения не вмешивалась. Максимум, на что она отваживалась, – высказать своё мнение, как бы в пространство.

Забыла я упомянуть и про Томиру. Тереса вышла замуж за Тадеуша, когда мне было восемь лет, и семьи перезнакомились между собой. У Тадеуша была старшая сестра, а у сестры – две дочки, Зося и Тоня. Разница в возрасте между ними составляла тринадцать лет. Зося была старшая. Четырехлетняя в ту пору Томира отличалась своеобразием, которое по сию пору помнит вся семья.

Жили они на Жолибоже, и мы с Тересой пошли к ним в гости. Томира играла в садике – прыгала, вертелась, носилась как неугомонная. Я, старше её на целых пять лет, с ней не водилась и чинно сидела на лавочке. Тереса – рядом со мной. Вдруг Томира бросила играть и подошла к нам.

– Я устала, – доверительно призналась она. – Мне надо побегать.

И действительно: стала бегать по садику из конца в конец.

Необычность такого отдыха меня поразила, и много раз в жизни, когда кто-нибудь жаловался на усталость, я вполголоса огрызалась:

– И что, тебе надо побегать?

Ничего удивительного, что меня иногда считали особой, у которой «не все дома».

Из своего детства я вынесла также вполне определённый взгляд на углы. Нет, не на тупые или острые, известные из геометрии, а на пересечения улиц, которые тоже называются углами. Нет ничего более страшного в жизни, чем торчать на углу улицы, особенно в обществе лица мужского пола. Это предел морального падения! Убеждение в том, что так никогда нельзя поступать, укоренилось во мне настолько прочно, что все детство и ранняя юность были отравлены. Например, возвращаюсь я из школы, со мной парень, одноклассник, который жил неподалёку. У последнего перекрёстка мы с ним расходились в противоположные стороны. Разумеется, всю дорогу мы обсуждали наши обычные школьные дела, и на этом последнем перекрёстке меня подстерегали адовы муки. Нельзя же оборвать разговор на полуслове, и мы обменивались прощальными фразами именно здесь, на проклятом углу. У меня земля горела под ногами! Как я страдала! Кидала по сторонам нервные взгляды, не видит ли меня кто из знакомых, теряла нить разговора, таблица умножения и та вылетала из памяти, а парень не мог понять, с чего бы это я вдруг начинала судорожно рваться домой. То есть угол вышибал из меня остатки здравого смысла, и длилось это годами.

Это называлось: хорошее воспитание.

И требования у «воспитанной девочки» тоже были не дай Бог. Значительно позже, в очереди за билетом в кино, со мной пытался флиртовать незнакомый молодой человек. Способы добывания билетов в послевоенных кинотеатрах я уже описывала, повторяться не стану, но всем и без того понятно, с какой лёгкостью заводились знакомства в таком месте. Парень даже понравился мне, я почти готова была отказаться от ледяной неприступности, билеты мы покупали с ним одновременно, в зале оказались тоже вместе. На экране шёл киножурнал, показывали парусные лодочки на озере, и парень прокомментировал картину:

– Какая там чудесная погода, солнце, ветер… Так и хоцца поплавать!

Ну и добил меня этим своим «хоцца». После конца сеанса я постаралась поскорее улизнуть. Он мог быть самым красивым парнем на свете, но говорить на родном языке не умел! Такой мне даром не нужен.

Вернусь ещё к одному важному воспоминанию детства: своему первому литературному произведению. Написала я его под конец войны, а начиналось оно следующей фразой: «Я умерла и, к своему изумлению, попала на небо».

Процитировать дальше я, увы, не смогу, оригинал давно пропал, остался только переработанный вариант, но содержание помню. Оказалась я на небе, вместе со множеством людей, столь же удивлённых. На небе вели раз и навсегда установленный образ жизни, каждый день Божий начинался с шести утра, вместо будильника пронзительно верещали райские птицы, совершалась общая молитва, а затем следовал завтрак. На завтрак подавали манную кашу без соли. Потом была заутреня, после заутрени все собирались петь псалмы, ангел следил за порядком и дирижировал хором. После песнопений шли на обед, с меню изо дня в день одинаковым: брюквенный супчик, второго блюда не помню – то ли творожная запеканка с вермишелью, то ли ещё нечто подобное, на десерт компот из райских яблочек без сахара, ибо райские плоды сами по себе сладостны.

После обеда снова наступал час общей молитвы, а потом – отдых. Все брались за руки и водили хороводы или играли в ручеёк, а не то ходили парами по райскому саду. Затем была вечерняя служба, ужин из ячменного кофе и ржаного хлебушка со свекольным мармеладом, и – баиньки. В памяти у меня осталась завершающая фраза: «…и все пришли к выводу, что лучше уж самая страшная война на земле, чем это небесное спокойствие».

Собственно говоря, фраза эта была не последней, за ней следовало разъяснение. Когда спасённые души едва не повредились в уме, оказалось, что это был вовсе не рай, а всего лишь чистилище. Мы страдали за грехи наши, а дополнительным наказанием служила уверенность, что так оно теперь во веки веков и будет. На небо нас должны были впустить только теперь. Распахнули перед нами огромные врата, и за ними открылось нечто столь прекрасное, что оказалось неподвластно моему перу.

Будучи уже совершенно взрослым человеком, я переделала этот рассказ в радиоспектакль, введя туда конкретные персонажи и слегка изменив содержание. Радиостудия не пожелала поставить этот спектакль, не знаю почему, мне-то самой он до сих пор нравится. Воспользуюсь-ка я случаем и осчастливлю читателей.

Название у него было весьма заурядное:

НЕБО

Действующие лица:

РЫЖАЯ: ослепительная дива на содержании у себя самой.

ПЛАТИНОВАЯ: изломанная жизнью и озлобленная женщина в должности секретаря-референта.

СЕДАЯ: мать своих детей, жена своего мужа, образцовая домохозяйка.

БРЮНЕТ: стопроцентный мужчина в расцвете сил, гордость адвокатуры.

ЛЫСЫЙ: директор важного учреждения, замотанный обязанностями.

БЛОНДИН: журналист с богатым жизненным опытом.

АНГЕЛ: существо неземное, сверхъестественное.

Место действия:

ЧАСТЬ I – воздух на высоте от 1000 до 0 м над уровнем моря.

ЧАСТЬ II – небо.

ЧАСТЬ III – земля.

Время действия: фрагмент вечности.

ЧАСТЬ I

Слышен равномерный гул самолёта.

Платиновая: – …Хотите верьте, хотите нет, прямо жить не хочется.

Седая: – Вы ещё молодая, к тому же все время на людях…

Платиновая /с горечью /: – На людях! Тоже мне радость! Как он меня бросил, так я три ночи проплакала, а днём надо выглядеть на все сто! Чего я только не делала! Парикмахер, косметичка… она меня хной красит, а я плачу сижу!

Седая: – Говорят, для глаз очень вредно…

Платиновая: – Ещё бы, конечно, вредно. А ведь надо выглядеть пристойно, заграничные инвесторы как из мешка посыпались!

Седая: – Вы не печальтесь так. Вот я вам скажу, что в четырех стенах оно ещё хуже. Единственный раз удалось мне к сестре вырваться, так сами видите – самолётом возвращаюсь! Это чтоб до закрытия кулинарии успеть, а то что я им на ужин подам?

Два тяжёлых вздоха.

Седая /с завистью /: – Этой-то хорошо…

Платиновая: – Которой?

Седая: – Да вон той… Вы так явно не поворачивайтесь… Той, рыжей, что справа у окна сидит. За тем брюнетом.

Платиновая: – А, вы про ту… Он к ней клинья подбивает с самого взлёта…

Седая /неохотно/: – Красивая пара – он чёрный, она рыжая…

Платиновая: – Он её тоже бросит, не волнуйтесь.

Седая: – Так она в очередях за телятиной не стоит, не стирает у корыта. А тут не отдохнёшь, пока не сдохнешь!

* * *

Рыжая: – …и так без конца. Это же каторга! Мой предел – пятьдесят пять кило и ни грамма больше, иначе сразу с работы вылетишь. Лучше уж постареть и стать уродиной. Вы знаете, я вечно голодная.

Брюнет /с чувством /: – Прямо из аэропорта поедем в ресторан и поужинаем…

Рыжая /возмутившись/: – Это чтоб я растолстела?!

Брюнет: – А танцы? От танцев худеют. Вы ведь любите танцевать?

Рыжая /смягчаясь/: – Обожаю!

Брюнет: – Это самый прекрасный полет в моей жизни…

* * *

Блондин: – А вы, как вижу, и в самолёте работаете?

Лысый: – Да разве можно иначе?

Блондин: – Кому вы это говорите! Я уж сколько лет об одном мечтаю: отдохнуть бы. Так бы и забился в какую-нибудь нору, чтобы сидеть и ничего не делать. Ни-че-го…

Лысый: – Нет, вы только поглядите на того типа! Вон тот, чернявый, перед нами сидит, возле рыженькой. Я все смотрю на него и думаю: неужели ему ещё хочется? Он с самого Щецина к ней клеится.

Блондин: – Я её знаю, это манекенщица. Вы её ноги видели?

Лысый: – Да что там ноги, я этого типа знаю: это же знаменитый адвокат. Если б вы знали, сколько у него работы! И ему ещё хочется девочку снять!

Блондин: – Ну что, кажется, подлетаем?

Мотор начинает работать с перебоями и постреливает.

Блондин /несколько встревоженно /: – Что это мотор так барахлит?

Мотор продолжает хрипеть и сбиваться с такта.

Седая: – Вы только послушайте… Что-то испортилось?

Рыжая: – Господи Иисусе, что происходит?

Платиновая: – Падаем!!!

Блондин: – Боже, мы падаем!!!

Брюнет: – Спокойно, мы снижаемся на посадку…

Блондин: – Да вы что, с такой канонадой?! Это явно авария!

Платиновая: – Спасите!!!

Лысый: – Пустите-ка меня к окошку, я должен видеть, куда мы падаем!

Блондин: – А на черта это вам, какая разница, куда падать?!

Лысый: – То-то и оно, что разница есть: лишь бы не в воду, у меня насморк…

Визг и хрип мотора, испуганные крики, неразборчивые возгласы.

Лысый /нервно/: – А на ипподроме сейчас скачки… Пулавская… Вежбно…

Шумы и грохот, несомненно свидетельствующие о катастрофе.

ЧАСТЬ II

Слышны звуки райской музыки, на фоне которой раздаются робкие шепчущие голоса.

Платиновая /слегка ошеломлённо /: – В чем дело? Я умерла?

Блондин /мрачно/: – А вы как думаете? Все погибли на месте, никто не спасся!

Платиновая /в тревоге /: – Но нас куда-то несёт! Что это значит?

* * *

Лысый: – Как вы думаете, куда нас несёт?

Блондин /неуверенно/: – А черт его знает… Куда-то на небо, если вверх…

Лысый: – Да что вы такое говорите! Я же в партии!

Блондин: – Тс-с-с! Я тоже… Может, они проглядели. Смотрите-ка, а вот пилот летит, он, наверное, тоже партийный?

Лысый: – Подождите-ка… как это так – на небо? За что?

Седая /твёрдо/: После такой жизни на земле нас заживо на небо вознести надо!

Блондин: – Заживо уже отпадает…

Платиновая: – Тихо!

Лысый /совершенно остолбенев /: – Мать честная, ангел!..

Ангел /ласковым, звучным голосом /: – Приветствую вас на пороге рая. Святой Пётр, прошу открыть ворота, у нас новый заезд.

Слышится скрип небесных врат, затем райская музыка становится громче.

Платиновая: – Боже мой, как тут красиво!..

Лысый: – Чтоб я сдох, это ж райский сад! Смотрите-ка, мы и взаправду на небе. Кто бы мог подумать…

Брюнет: – С вами, милая пани, да ещё и в раю… Что-то чересчур хорошо…

Рыжая: – Выходит, мы вместе погибли. Как это романтично!..

* * *

Ангел: – Вот мы и на месте.

Блондин: – А что это такое? Негритянский посёлок? Древнеславянское селение?

Платиновая: – Скорее уж помесь того и другого.

Ангел: – Вот избушки, предназначенные для вас. Напитайте свои усталые души, а завтра вас разбудит пение ангелов и щебет райских птиц. И день вы начнёте благодарственной молитвой…

* * *

Рыжая: – И что, мы должны спать на этих нарах?

Седая: – Да это ж камень, а не нары! Вы только пощупайте!

Платиновая /неуверенно/: – Мы же теперь только души, может, ничего не почувствуем?

Седая: – Не знаю, чем я все это чувствую, но факт, что чувствую… Сядьте – сами узнаете.

* * *

Лысый: – Тут сквозить не будет? Эти избушки – как решето. А у меня насморк!

Блондин: – У вас БЫЛ насморк. А теперь вы в раю, и насморка у вас нет.

Лысый: – Верно, вроде как поменьше стал. Ну что. пошли спать?

Блондин: – А что ещё остаётся… Господи Иисусе, как тут жёстко!

Слышатся постаныванье и скрип нар.

Блондин /приглушённым голосом /: – Вы только посмотрите на него… что он, с ума спятил?

Лысый: – Пан адвокат, что это вы такое вытворяете?

Брюнет /смущённо/: – Что? …Да нет, ничего особенного… А знаете, странное дело…

Блондин: – Что странного? Чего это вы раскачиваетесь у порога туда-сюда? Не можете решиться? Да выходите наконец, мы никому ничего не скажем. Телка классная, с такой не грех…

Брюнет: – Да в том-то и загвоздка, что я выйти не могу! Я ведь действительно с девушкой уговорился, что мы… того… встретимся и прогуляемся перед сном. И не могу выйти!

Лысый /встревоженно/: – То есть как это не можете? Почему?

Брюнет: – Не знаю. Что-то меня от дверей отталкивает.

Блондин: – Не пугайте нас! Ловушка?.. Погодите, дайте-ка я попробую…

Нары скрипят, слышны шаги блондина

Блондин: – Ну и что? Я вышел безо всяких помех, вы сами видели.

Брюнет /сердито/: – Ну а я не могу…

Лысый: – Погодите-ка, дайте я попробую.

Снова скрип нар и шум шагов.

Лысый: – Все в порядке! Можно и выйти, и войти.

Брюнет: – Не понимаю. Что-то тут не так.

Блондин: – А вы попробуйте с разгону!

Брюнет: – Да где тут разогнаться, места мало… Погодите, может, отсюда? Уберите-ка ноги…

Слышится странный звук типа «бум-м-м!».

Брюнет /сдавленным голосом/: – Мать честная…

Блондин: – Видали, как его отбросило?

Лысый /заинтригованно/: – Загадка, да и только… А она? Взгляните, она уже вышла?

Блондин: – Нет, стоит в дверях, машет рукой. Делает какие-то знаки…

Платиновая: – …Ну вы же сами видели, я вышла и вошла. Пять раз.

Рыжая /очень испуганно/: – Не понимаю, что это значит…

Седая: – Бесполезно пытаться, тут действует сверхъестественная сила. Давайте-ка, женщины, лучше спать, потому как неизвестно, что нас ждёт утром…

* * *

На фоне все более громкого пения ангелов слышится истошное верещанье райских птиц, а вслед за ним – петушиное кукареканье.

Рыжая: – Иисус-Мария, это ещё что?!

Седая: – Господи, ну и звуки… Наверняка сигнал, что пора вставать. Который час?

Платиновая: – Не знаю, у меня нет часов. Кажется, это райские птицы…

Рыжая: – Что это вы на меня уставились? Господи, что это с вами? Вы так странно изменились… И вы тоже! Неужели и я?..

Платиновая: – Вот именно, и вы тоже. Ну-ка, повернитесь сюда, к свету. Ох, это просто потрясающе!… /истерически хохочет/.

Седая /критически/: – М-да, вам действительно не идёт… И волосы – как солома

Рыжая /потрясена до глубины души/: – Господи Иисусе, что у меня на ногах?! Пляжные «вьетнамки»?! И балахон… Это ж небелёное полотно!

Платиновая: – На шее что-то болтается…

Седая: – Шпагат. Самый настоящий шпагат, только покрашенный в голубенький цвет…

* * *

Блондин /с интересом/: – Послушайте, я тоже выгляжу, как вы? И что это такое голубое? Рубище кающегося грешника?

Лысый: – Да что вы, в раю-то – рубище? Это райские одеяния. /С радостью/: Панове, у меня уже десять лет на макушке ни единого волоска, а тут смотрите, какая шевелюра выросла!

Блондин /ехидно/: – Под Иванушку-дурачка…

Лысый: – Да мне все равно, главное, что я больше не лысый. А вам так идёт: глазки остались черненькие, бровки тоже, только волосики соломенные… А что вы так на меня воззрились?

Брюнет: – Кое-кого придушить руки чешутся… Я же выгляжу, как мартышка!..

Ангел /радостно, но твёрдо/: – На молитву, уважаемые, на молитву! Не время болтать…

* * *

Ангел: – А теперь пойдём к колодцу промыть глаза и прополоскать рот…

Рыжая /робко/: – А остальное?..

Ангел: – Что – остальное?

Рыжая: – Ну, остальное… Как вымыть остальное?

Ангел /неодобрительно/: – А остальное неважно. На небе чисто и никто не пачкается. От колодца пойдём к заутрене, а потом будет завтрак…

Слышен плеск воды.

Брюнет: – Боже правый, это ж лёд, а не вода!

Лысый: – Не могу, зубы ломит…

Блондин: – Полощите рот, ангел за вами следит!..

* * *

Седая: – Интересно, что тут дают на завтрак. Вдруг ветчину? На небе все может быть.

Платиновая: – Я голодная как волк.

Лысый: – И я тоже… Что это? Молочная лапша? Как в санатории!

Блондин: – Да вы что? Какая же это лапша? Это гадость какая-то! Люди, что это, по-вашему?

Седая: – Манная каша. Только какая-то не такая, совсем безвкусная… Без соли, скорее даже сладковатая…

Платиновая: – Я догадалась! Это же, наверное, манна небесная! Ну нет, это же есть невозможно!

Рыжая: – Эту пакость в рот не возьмёшь. Глядеть тошно! Простите, но я…

Слышно испуганное восклицание.

Платиновая: – Что это с вами?

Рыжая: – Я не могу встать!!!

Ангел /наставительно/: – От стола разрешается вставать только после еды!

* * *

Слышен шум многочисленных шагов на тропинке.

Рыжая: – Мы что, так и будем гулять тут парами? А разойтись никак нельзя?

Блондин: – Вчера парами, сегодня парами… Наверное, тут такой обычай.

Рыжая: – И велят каждый день лежать после обеда…

Платиновая: – А разве плохо? Трава-то мягкая…

Рыжая: – Этак и растолстеть недолго!

Блондин: – Да вы что? На этой райской диете? Манная кашка на завтрак, брюквенный супчик на обед, ячменный кофеёк на ужин… Меня только интересует, что за вырвиглаз-косорыловку нам дают на десерт?

Платиновая: – Компотик из райских яблочек. Без сахара.

Блондин: – А почему без сахара?

Платиновая: – Разве вы не слышали? Ангел говорил, что райские плоды сладостны сами по себе и их не надо подслащивать.

Седая: – А на ужин дают свекольный мармелад. Помню, во время оккупации мы ели такой же…

Лысый: – Ходят слухи, будто нас специально так легко кормят, чтобы ночью кошмары не снились.

Блондин: – Пошли нам, Боже, какой-нибудь ночной кошмар, иначе тут с ума сойдёшь со скуки. Если бы хоть дали поработать…

Платиновая: – Даже не надейтесь! Кто-то уже по этому вопросу сунулся…

Сразу несколько человек с живейшим интересом: – И что?

Ангел /звучно и величественно /: – Работа есть проклятие за первородный грех, от которого небо избавлено…

* * *

Слышно звяканье ложек и посуды.

Лысый /с непередаваемым омерзением /: – Вы не знаете, в раю кроме брюквы ничего не растёт? Мне при одном виде этого супчика плохо делается.

Брюнет /с таким же отвращением /: – Супчик – это ещё куда ни шло, но манной каши я с детства в рот не брал. А теперь только попробуй не съесть! Мало того, что ангел бдит, так ведь из-за стола не встанешь!

Седая /со вздохом /: – Сверхъестественная сила держит. Знают, что делают, иначе бы никто эту еду и в рот не взял бы…

Рыжая /в отчаянии /: – А после обеда эта убийственная тишина! И это противное лежание на газоне, а потом мерзкая прогулка, эти так называемые игры на свежем воздухе, эти кошмарные песенки… Хоть на стенку лезь!

Платиновая: – Если бы позволили что-нибудь сделать! Хоть бы голову помыть!

Рыжая /мрачно/: – Вы же слышали, на небесах люди не пачкаются…

Платиновая: – Или хоть бы что-нибудь случилось! Какое-нибудь чудо или землетрясение!

Блондин /рассудительно/: – С землёй для нас все кончено, она далеко, а чуда мы не заслуживаем.

Седая /с оживлением /: – А знаете, этот ангел иногда так смотрит, что я начинаю надеяться…

Платиновая: – На что?

Седая: – Что нас из этого рая выкинут…

Платиновая: – Скажете тоже! Просто так, без повода не выкинут…

Блондин /вдруг оживившись /: – Выкинут, говорите? А это мысль! Послушайте, а что, если постараться?..

* * *

Слышен шум шагов и хоровое пение: «В лесу родилась ёлочка…»

Блондин /шёпотом/: – Послушайте, пани… Вы притворяйтесь, будто поёте! Наш приятель, ну тот, который раньше был брюнетом… «Зимой и летом стройная, зелёная была…»

Платиновая /оживлённо/: – Ну да, в ту, что раньше была рыжей…

Блондин: – Именно… «Трусишка зайка серенький…» Ещё и самолёте, а теперь, мне кажется, ещё больше… «Порою волк, сердитый волк…» А она, как вам кажется?

Платиновая: – Да какое там кажется, говорю вам, она по нему вздыхает!

Блондин /обрадованно/: – Вот именно! Понимаете, мы тут подумали, как бы им помочь? Ясно? Это же грех! Нас и выкинут отсюда в два счета!

Платиновая: – Ангел смотрит!

Хор заводит с новой силой: «А мы просо сеяли, сеяли… А мы просо вытопчем, вытопчем»…

Платиновая: – Может, хоть на прогулке? Она поменяется с той дамой, которая ходит за мной, а вы поменяетесь… «Вытопчем, вытопчем…» с этим брюнетом, и они окажутся в одной паре.

* * *

Шелест шагов на прогулке.

Платиновая /раздражённо/: – Да не лезьте вы обратно, пани! Идите как ни в чем не бывало! Ангел заметит!

Рыжая /тоже раздражённо /: – Это не я лезу, меня что-то толкает!

Лысый /ободряюще/: – Ну, пан, живо на его место!

Брюнет /в отчаянии /: – Не могу, меня что-то держит!

Блондин: – Силой его, силой!… Подтолкните его, а я подамся назад… А вы, пани, тяните…

Седая /недовольно/: – Какой смысл? Ведь он не со мной в одной паре должен быть, а с той дамой. Будьте начеку, пани Рыженькая, помедленней идите. Вы толкнёте её, а вы, пан адвокат, потянетесь к ней. Ну!..

Платиновая: – Ангел смотрит!!!

Молчание и шелест шагов.

Блондин: – Ну, на одно место мы его все-таки пропихнули, какой-никакой, а прогресс.

* * *

Слышится ангельское пение и бешеное верещанье птиц.

Платиновая: – Ишь, раскаркались! Этак недолго в нервное расстройство впасть!

Ангел /звучно и величаво /: – На молитву! На молитву!

Лысый: – Тут не до молитв, впору башки этим чёртовым птицам поотрывать, ей-Богу… святой Каспар, моли Бога о нас…

Седая: – А не знаете, нельзя ли их как-нибудь перетравить? В-шестых, не прелюбодействуй, в-седьмых, не кради…

Блондин: – Какое там перетравить, это ж райские птички, они, небось, ничего не жрут… Святая Цецилия, моли Бога о нас…

Платиновая: – Святой Патрик… нас ведь кормят, может, этих чучел тоже… моли Бога о нас…

Брюнет: – Пошли им, Господи, царствие небесное… А если пращу смастерить? Нет у кого-нибудь кусочка резинки? Я неплохо стреляю…

Лысый: – А чтоб ты сдох, холера, чтоб у тебя клюв отвалился, во веки веков аминь…

Рыжая: – … и остави нам, Господи, долги наши, яко же и мы оставляем… вы меня только столкните возле ручейка с того склона…

Платиновая: – В воду свалитесь и насморк заработаете…

Рыжая: – Святая Анастасия… Нет, я с ним уже уговорилась: он меня поймает и обнимет…

Шелест шагов на прогулке.

Блондин /недовольно/: – Неужели не могли подольше пообниматься? Все ж таки греха побольше было бы…

Брюнет /с горечью/: – Её прямо вырвало у меня из рук. Черт побери эту сверхъестественную силу!

Седая: – Да ведь ангел как раз обернулся и все заметил.

Блондин: – Что бы тут такое придумать?.. Думайте, пани, думайте!

Седая: – Я все время голову ломаю! /растроганно/ Я бы им небо расстелила…

Брюнет /с ужасом /: – Только не небо, пожалуйста!

Седая: – Ну, землю расстелила бы! Подумать только, эти двое – наша единственная надежда, во веки веков, аминь! Вы ж сами видите, тут больше никто ни с кем грешить не хочет.

Платиновая /вполголоса/: – Я тоже им удивляюсь, и что они нашли друг в друге в этих балахонах… /с надеждой/ И хорошо, что нашли! Может, и нам какая польза перепадёт…

Лысый: – Дай-то Бог… У меня каждый день от этой паршивой воды зубы ломит. Попробовал было только вид сделать, будто полощу рот, так ангел тут как тут…

Седая: – Послушайте, один пан в конце колонны сказал, что нам хотят устроить курсы идеологического просвещения, а то мы вроде как мало похожи на счастливых…

Блондин: – Да пусть устраивают, мать честная, пусть хоть что-нибудь сделают! Может, что учить придётся? Неважно, чем заниматься, лишь бы дело какое было!

Брюнет /мрачно/: – Я бы даже посуду мыть согласился.

Седая /со вздохом/: – Полы бы натереть… Стирку устроить…

Лысый: – Ишь чего захотели! Хоть бы дров на костёр позволили наносить – так ведь нет!

Блондин: – Вся наша надежда – на этих двоих! Иначе нам хана.

Рыжая /с отчаянием/: – Страшно подумать, что так будет продолжаться до конца света!

Блондин: – До какого ещё конца света? Вы на небе, уважаемая, после конца света вас никуда больше не отправят. Так будет продолжаться бесконечно!

Лысый / в ужасе/: – Как это – бесконечно?

Блондин: – Есть такое понятие – бесконечность. Восьмёрка на боку. Вы что, в школе вообще математику не проходили?

Платиновая: – Восьмёрка на боку?.. Нет, это невозможно! Дорогие мои, вы обязаны постараться.

Седая: – Да вы же сами видите, что их какая-то сила друг от друга отталкивает.

Платиновая: – Отталкивает, потому что ангел смотрит. А если бы не смотрел…

Брюнет: – Вы правы, один раз он повернулся к нам спиной, и в тот момент нас ничего не отталкивало…

Звяканье ложек, шум трапезы. Слышно, как кто-то хлопает в ладоши.

Ангел: – Прошу внимания! Сегодня после ужина нас ждёт возвышенное переживание. Будем вслух вспоминать, как плохо нам жилось на земле и как хорошо теперь живётся на небесах.

Лысый /шёпотом/: – Наверное, это и есть те самые идеологические курсы, которые нам сулили…

Блондин /с ужасом/: – Я все понял. И партийных тоже сюда… Панове, мы же попали, чтоб я сдох, в социалистический рай! Такой, для совков…

* * *

Седая /мечтательным тоном/: – … в очередях стоять приходилось, рубашки мужу стирать, ванну за детьми отскабливать…

Лысый: – Я должен был трудиться в поте лица. Все время какие-то конференции, до поздней ночи. Боже мой, конференции!… /с умилением/ Кофеёк, коньячок, преферансик… /опомнившись, с неодобрением/ Сплошной разврат и эти, как их там… грехи…

Платиновая: – Мне без конца приходилось печатать на машинке, отвечать на письма, принимать инвесторов… Господи, приходилось бегать к парикмахеру…

Рыжая: – К парикмахеру! К косметичке! Я должна была примерять платья! Прекрасно выглядеть, иметь обожателей… Ах!..

Брюнет /страстно/: – Мне приходилось бриться два раза в день! А для вас… готов бриться двести раз на день! Я должен был грешить…

Рыжая /в упоении/: – Ах, грешить!.. Ангел осуждающе хлопает в ладоши.

Блондин: – Я должен был писать статьи, недосыпал, курил сигареты… Губил здоровье… Господи, подумать только: губил здоровье!..

Лысый /душераздирающе/: – Ах! Губить здоровье!..

Брюнет /страстно/: – Работать, Господи! Рубить дрова…

Блондин: – Щебёнку дробить!

Седая: – Сварить бы обед… Пирогов напечь… Настоящих пирогов, в духовке…

Лысый: – Да замолчите вы, пани, от ваших пирогов сердце заходится…

Ангел /восторженно/: – А теперь мы на небе и нам ничего делать не надо!

* * *

Шелест шагов на прогулке.

Платиновая /таинственно/: – Значит, договорились – сегодня после ужина. Вы только, пани Рыженькая, поскорее съешьте все, чтобы вас не держало на этом стуле.

Рыжая: – Не знаю, от волнения кусок в горло не лезет.

Брюнет /встревоженно/: – А если что-нибудь помешает?

Блондин: – Поторапливайтесь, пан адвокат, может, ангелы зазеваются. Мы нашего разговором займём, глядишь, он не сразу сообразит.

Брюнет: – Разве что какая-нибудь сверхъестественная сила…

Лысый: – Тут уж от вас все зависит, действуйте пошустрее! На земле обычно говаривали, что согрешить можно мигом, не успеешь глазом моргнуть…

Брюнет /слегка растерявшись/: – Видите ли, господа… Откровенно говоря, я предпочёл бы в более камерных условиях… Не при таком стечении народа…