Текст книги "Опасный возраст"

Понравилась мне стоящая отдельно изба на краю посёлка, вернее, печи в ней. Увидела я их в окно и решила снять комнату именно здесь. Вернее, даже не комнату, хозяйка сдала нам с Янкой весь дом, кроме нас там жила лишь она с мужем. Мебели в наших комнатах было мало, зато много свободного пространства. Ну и понравившиеся мне печи. Чтобы протопить их, приходилось таскать сучья из леса, причём хозяйка беззастенчиво пользовалась притащенными нами, чтобы самой не ходить в лес. Применяла и другие санкции против нас, например, экономя электроэнергию, выкручивала пробки в погребе. Дрожа от страха, я вкручивала их обратно, надев резиновые перчатки и резиновые сапоги, ибо всю жизнь панически боялась электричества.

Кстати об электричестве. Надо было в нужном месте упомянуть о нем, но вспомнилось только сейчас, так что простите за очередное лирическое воспоминание. Сами поймёте – важное, так как след остался на всю жизнь.

Когда мне было годика два, я сунула пальцы в розетку и меня ударило током. Не больно и не смертельно, но я очень испугалась, отдёрнула руку и сказала:

– Мамуля, муха бззз…

– Это не муха, а ток, – поправила меня мать.

Ara, не муха, а ток, значит, меня укусил какой-то другой нехороший зверёк. Наверное, другое насекомое, что-то вроде овода, саранчи или комара. Вот и осталось у меня на всю жизнь убеждение, что электрический ток – это нечто вроде зловредного насекомого.

Вернусь, однако, в Полчин. Туда собирались к нам попозже приехать наши мужья. Мой приехал нормально, поотдыхал дня три и вернулся на работу, а Янкиного Доната все не было. Мы уже стали беспокоиться, когда появился и он. Я сидела за столом со всеми нашими тремя мальчишками, кормила их, как вдруг постучали в дверь. Я открыла и не узнала Доната в первую минуту: исхудавший, небритый, замурзанный до невозможности.

– Езус-Мария, ты откуда такой взялся?

– Долго рассказывать, – пробурчал Донат, входя. – Четвёртый день до вас добираюсь.

Выяснилось, что он решил ехать все-таки на своём мотоцикле марки «виктория», который приобрёл уже старым и битым и собственноручно приводил в порядок. Привёл вроде бы и отправился в путь. Барахлить зараза начала уже после первых пятидесяти километров. Донат терпеливо ремонтировал её и потихоньку ехал дальше. Когда же от старости разлетелась покрышка, пришлось вручную дотащить мотоцикл до какого-то кузнеца и дальше добираться на чем попало: на поезде, автобусах, случайных попутках. Последний участок пути Донат преодолел на своих двоих, а результат такого путешествия я узрела собственными глазами.

Отдохнув и восстановив силы, он вернулся в Варшаву на автобусе, а потом они вместе с моим мужем поехали к кузнецу за его «викторией», прихватив новую покрышку. На обратном пути Донат то и дело терял по дороге разные запчасти от своей машины, останавливался, возвращался, подбирал запчасти. Окончательно вышел из себя, когда отвалился кожух двигателя. Он опять слез, поднял железку и спокойно пригрозил:

– Вот как возьму большой камень…

Остальное он произнёс со все возрастающим гневом и экспрессией, и я, пожалуй, не стану здесь приводить все его выражения. Подействовало. До самой Варшавы больше ничего не отвалилось.

В Полчине мы все удивлялись Кшиштофу, сыну Янки. Парень замечательный – спокойный, постоянно улыбающийся, доброжелательно настроенный по отношению ко всему свету. Только слишком медлительный. Особенно это проявлялось в еде. Нет, он не капризничал, ел без уговоров все, что дают, только уж очень медленно. Янка из себя выходила, а ему хоть бы что. Забыв о еде и о чем-то раздумывая, Кшиштоф еле-еле двигал челюстями, делая по глотку в час. Мои дети уже давно расправились с едой, уже играют во дворе, вот уже собираются в лес за грибами, а Кшисек, улыбаясь, смотрит на них в окно и камнем сидит над тарелкой.

– Послушай, – в отчаянии спрашивает сына Янка, – неужели тебе не хочется в лес?

– Хо-о-о-очется…

– А ты не боишься, что они уйдут без тебя?

– Не-е-е-е-ет…

И что тут сделаешь? Во всем остальном, кроме еды, он вёл себя нормально, ни о каком отставании в развитии и речи не могло быть. Вот только это проклятие с едой отравляло нам жизнь. Оказавшись в обществе моих сыновей, все остальные дети моментально заражались их аппетитом, только Кшисек упорно противостоял похвальному примеру. Оба моих сына были настоящими володухами. Мне никогда не приходилось уговаривать их поесть, напротив, скорее я их отговаривала: «Ну куда столько лопаешь, ведь заболеть можно!» А если кто из моих сыновей вдруг лишался аппетита, я уже знала – заболел.

Закончился наш отпуск, к детям приехала вторая смена. Первым делом Люцина схватила Ежи и помчалась с ним к врачу. Вот когда нашла коса на камень! Приняв Люцину за мать ребёнка, интеллигентный, хорошо воспитанный доктор не выдержал и устроил ей такой скандал, что эхо шло по всей округе. Ребёнок просто отравлен лекарствами, кричал доктор, ребёнок на грани выживания, ещё немного – и конец. Как можно пичкать ребёнка таким количеством медикаментов? Что себе мать думает и думает ли вообще? Учтите, больше ни миллиграмма лекарств, даже если он будет умирать от воспаления лёгких! Дошло?!

Люцина поджала хвост и молча выслушала все, что доктор ей высказал. А тот велел поить ребёнка натощак свежим отваром трав, пока организм не очистится от отравления медикаментами. И прописал рецепт травок.

Вернувшись в Варшаву, Люцина передала мне все слова, высказанные ей врачом, пытаясь переадресовать их мне, представляете? Естественно, я энергично воспротивилась, Люцина не упорствовала, и это дело мы спустили на тормозах, а вот травку парень пил, как врач и прописал, целых три квартала, и никогда в жизни мне больше не приходилось наблюдать таких поразительных результатов лечения. Ребёнок расцветал прямо на глазах, уже через три месяца выглядел как пончик в масле, исчезли худоба и изжёлта-зелёная бледность, стал спокойно спать, прекрасно ел и рос как бешеный.

А чудесный рецепт затерялся.

Огорчились все родичи, а поскольку я по натуре человек активный, не ограничилась огорчениями и решила что-то предпринять. И, когда мы летом отправились в очередной отпуск, я решила опять побывать в Полчине.

Отправились мы опять двумя семьями, обе на «панонниях», потому что Донат отказался наконец от «виктории» и тоже приобрёл мотоцикл марки «панонния». Двинулись мы на север – Мазурские озера, тухольские боры и тому подобное. Что мне стоило завернуть и в Полчин?

Стоял прекрасный май. Из Варшавы мы выехали ещё весной, а через три дня вдруг наступила совсем летняя жара. В Мостке, например, промёрзнув до костей под проливным весенним дождём и оставив мужей с мотоциклами в гостинице, мы умоляли в местной забегаловке продать нам немного водки. Идиотские законы запрещали по выходным подавать водку в таких заведениях, хотя мы уверяли, что на месте пить не будем, а выльем в термос с чаем. Сжалившись над нами, буфетчица согласилась продать нам заветные сто грамм, но лично проследила, как мы с Янкой выливали их в термос с горячим чаем, который потом отнесли в гостиницу страждущим мужьям. Те, лёжа под одеялами, стучали зубами и никак не могли прийти в себя после целого дня езды под проливным дождём. Чай помог, никто из нас не простудился.

А вот в соседней Чаплинке мы, наоборот, уже помирали от жары. Договорившись с мужьями, где мы с ними встретимся, мы с Янкой отправились пешком по городку в поисках киоска с сигаретами. Купили сигареты и вышли за город, чтобы встретиться с мужьями в условленном месте. Солнце палило нещадно, мы плелись по дороге, где не было ни малейшей тени, чтобы укрыться. А мы – в полном мотоциклетном убранстве: куртки, свитера, толстые юбки, и под ними немало поддето. Тащимся мы с Янкой по дороге, и одна другой говорит, с трудом шевеля языком:

– Ну и почему ты не снимешь с себя хоть немного?

А другая так же расплавленно отвечает:

– И что, буду потом в руках тащить?

В Полчине стало ещё теплее. Люцина сообщила мне фамилию врача: доктор Качор. Ну Качор так Качор, всякие бывают фамилии («качор» по-польски означает «селезень»). Судя по тому скандалу, что он закатил Люцине, я ожидала увидеть крепкого мужика почтённого возраста, бородатого и импульсивного, закалённого многолетним общением с глупыми пациентами. В конце концов, скандал он закатил особе уже далеко не первой молодости, не постеснялся.

Доехали мы до территории санаториев, и я отправилась на поиски доктора Селезня. Наткнувшись во дворе на женщину в белом халате, я поинтересовалась, где можно увидеть доктора Качора.

Укоризненно глядя на меня, женщина произнесла:

– Наверное, вам нужен доктор Казер?

– Да, да, разумеется, доктор Казер! – поспешила исправиться я, недобрым словом вспоминая тётку с её вечными розыгрышами.

– Пройдите вон в ту дверь.

Постучала я в указанную дверь, и мне открыл молодой худощавый блондин в плавках и очках.

В первую очередь меня поразил даже не вид врача, а контраст между нашей одеждой. Он в плавках, и правильно, я же, начиная снизу – в шерстяных носках, шерстяных рейтузах… Положим, рейтузов не видно, но они же были! Дальше шли: шерстяная юбка, шерстяной свитер, кожаная куртка, шерстяной шарф на шее, шерстяной платок на голове. И ко всему ещё мотоциклетные очки. Ага, ещё и кожаные, на меху, перчатки.

– Простите, я имею честь говорить с доктором Казером?

– Да, это я. Слушаю пани.

И тут у меня как у последней дурочки вырвалось:

– Не может быть! Вы слишком молоды!

– Слишком молод? – изумился доктор. – Молод для чего?

Не очень удачное начало знакомства, ничего не скажешь. Взяв себя в руки, я сняла очки и платок, доктор накинул халат, и я изложила суть дела. Доктор разыскал прошлогодний рецепт и переписал его для меня, я получила в аптеке лекарство, но пользоваться им больше не было необходимости. Рецепт остался для меня в качестве реликвии.

А спустя двадцать один год тот же самый доктор Казер вытащил моего младшего сына из тяжелейшего нервного расстройства.

Разумеется, вы уже догадались, что теперь мне придётся забежать далеко вперёд.

Когда Роберту пошёл двадцать третий год, с ним стали происходить очень неприятные вещи. Ни с того ни с сего на него вдруг накатывали приступы сильнейшей боли. Разумеется, можно было подозревать парня в симуляции, мог шутки ради прикидываться, чтобы напугать родных, но некоторых симптомов никто не может изображать. Сидим, например, мы все в комнате, Роберт тут же, и вдруг на глазах его лицо приобретает жёлто-сине-зелёный оттенок, под глазами появляются чёрные круги, и весь он покрывается обильным потом. Без вспомогательных технических средств такого никак не изобразить. Схватившись за живот, парень покидает нас и возвращается через некоторое время уже нормальным человеком.

За Роберта принялись две его тётки, сестры мужа, одна терапевт, другая рентгенолог. Для начала предположили язву двенадцатиперстной кишки. Проверили – нет язвы. Тогда, может, желудок? Желудок тоже быстро отпал. Печень? Тоже нет. Когда один за другим исключили жёлчный пузырь, воспаление брюшины, поджелудочную и прочие железы, я оправилась от шока и поставила собственный диагноз: нервное расстройство, невроз, и ничего больше! Написала я письмо доктору Казеру, напомнив о нашей встрече более чем двадцатилетней давности, и получила ответ. Доктор к этому времени стал ординатором в Колобжеге и согласился посмотреть Роберта. Я захватила ребёнка и поехала на приём.

Первой зайдя в кабинет, нашла, что за прошедшие годы доктор мало изменился. Рассказав о болезни сына и поделившись своими соображениями насчёт их причины – скромно поделившись, ведь я профан, доктор лучше знает, – я оставила ему все анализы и сына и удалилась из кабинета.

Роберт сидел у врача целую вечность. Вышел довольный собой и с гордостью заявил:

– А доктор меня поджёг!

Действительно, на коже в области желудка виднелся прямоугольник из малюсеньких густых точечек. Доктор прижёг парню нервные окончания, подтвердив мой диагноз относительно невроза, и прописал пить настойку из трав при появлении болей. И опять не пришлось пить травку, ибо боли как рукой сняло после прижигания.

Уже несколько лет прошло, как доктор Казер скончался Мало о ком вспоминаю я со столь же безграничной благодарностью.

* * *

Остался в памяти и наш совместный с Янкой и Донатом отдых в Ромбке, той самой, где мы отдыхали в далёкой молодости и питались потрясающе вкусной рыбой. Не помню уж, где мы сделали привал по дороге, наверное, ночевали в одной из гостиниц на побережье. Утром я вымыла волосы, накрутила их на бигуди, и мы двинулись в путь на наших мотоциклах. Жара стояла страшная, бигуди кусались, и с самого утра все мечтали только о том, чтобы выкупаться в море. Было это где-то в районе Белой Гуры, статистически самом теплом пункте Польши, чему я склонна поверить.

Кроме жары, Белая Гура отличалась ещё и прибрежными дюнами. От дороги до пляжа надо было преодолеть километра два золотистых холмиков из чистого песочка и одно военное шоссе, закрытое для прочих смертных. Жара удручающе сказалась на наших умственных способностях, в атмосфере нарастало напряжение. Оба наших мужа – мой в бешенстве, Донат в мрачной отрешённости – полезли напрямки. Обе «паноннии» зарылись колёсами в песок почти целиком, ясно было, что до моря не пробиться. У Янки хватило ума промолчать, я же, тоже донельзя раздражённая, высказала робкое предположение: а не попробовать ли в другом месте?

Пытаясь выдрать мотоцикл из песка, муж двумя короткими словами (нет необходимости их цитировать, все и без того знают, какими именно) попросил меня оставить его в покое, причём эти нецензурные слова проревел с такой яростью и силой, что их наверняка слышали моряки проплывавшего на горизонте судна.

Я обиделась смертельно. Слезла с мотоцикла и молча направилась пешком в другую сторону. В Варшаву. С трудом вытаскивая ноги из песка, сообразила, пройдя с полкилометра, что машинально взятая с собой сумка с документами, деньгами, термосами и продуктами слишком тяжела для меня. Поставив её на песочек, я продолжала путь налегке. А тут ещё проклятые бигуди кусаются!

Меня догнала перепуганная Янка.

– Перестань валять дурака, ведь в сумке деньги!

Я только плечами пожала: что значат деньги, если разбито вдребезги моё супружеское счастье?

Шла я и шла, и постепенно до меня доходило, что предстоит пройти семнадцать километров по абсолютно безлюдной территории, под палящим солнцем. Вышла на дорогу и двинулась по ней, чувствуя себя такой несчастной, как никогда в жизни.

Меня догнал муж на мотоцикле и злобно прорычал:

– Садись!

Я даже плечами не пожала. Тупо глядя в пространство перед собой, шагала как автомат, а проклятые бигуди уже насквозь прогрызли голову. Обогнав меня, муж проехал немного вперёд и остановился, поджидая, пока я с ним поравняюсь. Уже ничего не сказал, а я обошла его как неодушевлённый предмет и продолжила путь.

Сесть на мотоцикл соизволила только после четвёртого приглашения, решив, что к мужу отнесусь тоже как к предмету неодушевлённому, использую его с мотоциклом в качестве средства передвижения, доберусь до какого-нибудь автобуса, а там мы расстанемся навсегда. На веки веков, аминь.

Не могу точно сказать, в каком именно географическом пункте я изменила свою точку зрения. Возможно, в Лебе, где мы решили пойти пообедать, что заставило меня наконец хоть бигуди снять. Сразу стало легче. Тем не менее я по-прежнему была обижена, да и вообще за столом никто не разговаривал, все сидели отупевшие от жары и вконец обессиленные. Нам все никак не удавалось добраться до воды. После обеда решили ехать в знакомую уже Ромбку. Вот вдали показалась желанная морская гладь. Не останавливаясь нигде, промчались мы сквозь сосновую рощицу и затормозили перед самыми дюнами. Все так же молча, побросав мотоциклы где попало, срывая с себя по дороге одежду и тоже швыряя её где попало, устремились мы к манящей голубизне (купальники на нас были надеты с самого утра), пробежали по песку, пробежали по мелководью и все четверо плюхнулись на первую попавшуюся отмель под водой. Погрузились в воду целиком, торчали только головы. Никто не плескался, не плавал, сидели молча, отупело и обессиленно.

Только через полчаса мы опять почувствовали себя людьми. Понятия не имею, извинился ли муж за грубость, для меня это уже было непринципиальным. Весело смеясь, пособирали мы разбросанную одежду и опять влезли в море, теперь уже купаясь и наслаждаясь прохладой. Мир стал другим. И мы тоже все вдруг стали симпатичными и очень любили друг друга.

Через два часа мы были в состоянии двинуться в дальнейший путь, и тут у Доната на выбоине полетели тормозные колодки заднего колёса. Случись такое до морского купания, я просто не представляю, чем бы все закончилось. Милостивая судьба подождала с аварией, пока мы не пришли в себя, иначе, боюсь, просто поубивали бы друг друга. Теперь же восприняли случившееся как просто неприятную задержку на пути к цели и даже развлечение и спокойно принялись обсуждать происшедшее, ища оптимальный выход из него.

* * *

Собственно, весь тот период моей жизни был разделён на кусочки летними отпусками. Я всегда старалась вывозить детей к морю. Поскольку Ежи в малолетстве вечно хворал всевозможными ангинами, гриппами и прочими простудами, а также помня собственное гнилое детство, младшего сына я решила закалять и лучшим средством сочла море.

Роберту не исполнилось и двух лет, когда мы поехали во Владиславов, где я сняла недорогую комнату, с завистью поглядывая на пансионат «Сольмаре», недоступный для меня по причине дороговизны. Сутки проживания в нем обходились в сто десять злотых с носа, откуда мне было взять такие деньги? В «Сольмаре» мы ходили только обедать, причём я съедала детский обед, а мои дети – полные обеды. На сладкое в тамошнем ресторане обычно подавали торт «Мокка». Это был абсолютный шедевр, и я попросила у хозяйки пансионата пани Анджеевской рецепт торта. Та не делала секретов из своих кулинарных достижений и охотно поделилась со мной ими, да что толку, я все равно не могла воспользоваться её секретами. Начинался рецепт так: «Взять шесть сильных кухонных девок…»

Закаливание младшего сына началось с ангины. В первый же день нашего приезда во Владиславов, в холодный дождливый день Роберт заболел. Педиатр «Сольмаре», приглашённый мною, счёл ангину Роберта лёгкой и велел просто несколько дней выждать, не прописывая никаких серьёзных лекарств. Через несколько дней погода исправилась, наладилась, и ребёнок сам влез в море, а я не мешала ему делать что захочет, следя лишь за тем, чтобы он не промёрз. Очень быстро выяснилось, что такое вообще невозможно. В море мы купались ежедневно, и, если палящее солнце сменялось вдруг диким холодным ветром, я, озябнув сама, вытаскивала ребёнка на берег, досуха вытирала и переодевала в сухую одежду. Как известно, погодка у нас на Балтике бывает самая разная и редко напоминает тропическую жару, однако Роберт всегда реагировал одинаково на морские купания, какой бы погода ни была. Другие дети вылезали из холодной воды стуча зубами, посиневшие и покрывшиеся гусиной кожей от холода, мой же – толстый, довольный, румяный, ну просто тюленёнок. Не веря своим глазам, я ощупывала дитя, а оно было теплее меня, сидевшей одетой на берегу. Я махнула рукой и перестала силой извлекать его из воды, предоставив купаться, сколько сам пожелает. Такое повторялось почти каждое лето, и Роберт не знал, что такое гриппы и ангины.

А я в то лето принялась писать свою первую настоящую повесть. Главным её героем был доктор Голембевский. А прототипом героини стала старшая дочь тех наших знакомых из Груйца, которые во время оккупации открыли частную фабрику по производству порошка для печенья «Альма». Теперь они не занимались глупостями, стали владельцами фермы пушных зверей. Их старшая дочь, к тому времени восемнадцатилетняя, выросла настоящей красавицей: стройная, зеленоглазая и рыжеволосая. Она решила сделать ставку на собственную внешность и училась в школе спустя рукава, заранее наплевав на аттестат зрелости.

С повестью получилась ужасная вещь. У меня сохранилась рукопись, я написала больше половины, а потом бросила и больше к ней не возвращалась. Героиня повести по имени Магда заставила родителей дать согласие на её брак ещё до окончания ею школы, родители вынуждены были согласиться, объявили о помолвке дочери и устроили приём по случаю помолвки. В кухне топилась огромная плита, на которой готовили яства для вечернего приёма. Магда приоткрыла дверцу топки, чтобы подбросить угля, махнула лопаткой и сыпанула уголь. А в нем оказался динамит. Редко такое случается, но случается. Взрывом покалечило бедную девушку, она потеряла один глаз, лицо было обезображено. Правда, жених, как честный человек, все-таки женился на ней, но потом там разыгрывались такие трагедии, что я не выдержала и не стала доканчивать повесть. Да что там повесть! Этот случай так меня потряс, что я вообще на несколько лет перестала писать. Ну, не совсем. Статьи в газеты и журналы писала, но беллетристику перестала.

* * *

После Владиславом мы отдыхали в Полчине. Не буду снова возвращаться к нему, а вот о следующем лете в Нехоже просто нельзя не упомянуть. Именно там я наблюдала явление, которое впоследствии весьма пригодилось мне при создании детективов. В отдалённую приморскую деревушку из банка в соседнем местечке везли в пикапчике деньги для очередной зарплаты. Деньги лежали в закрытом кузове, конвоир сидел в кабине рядом с шофёром. Отчего-то задняя дверца машины открылась, и на дорогу вывалился мешок с деньгами. А вслед за машиной ехал крестьянин на велосипеде. Мешок упал перед ним на дорогу, машина ехала дальше. Крестьянин слез с велосипеда и поднял мешок. Видит – какой-то странный, на замок заперт и даже запломбирован. Ну, он подхватил мешок и нажал на педали, пытаясь догнать машину. Догнал её только в Нехоже, и оказалось, вылетел самый ценный мешок с деньгами. Нашедший только головой покачал и отдал мешок, не потребовав даже положенного за находку процента.

А такие пикапчики, задняя дверца которых завязывалась на верёвочку, я сама сколько раз видела Когда впоследствии писала сценарий фильма "Лекарство от любви", очень хотела использовать этот эпизод для замены по ходу действия фальшивых банкнотов на настоящие, но местная комендатура милиции попросила не делать этого, ибо гениальной идеей могли бы воспользоваться настоящие преступники. Из уважения к милиции я согласилась.

В каждой нашей поездке летом на отдых был какой-нибудь недостаток, и мы продолжали искать что-нибудь получше. На поиски по родному краю отправлялись ранней весной, и вот как-то раз за Малкиней, на реке Буг наткнулась я на деревушку, куда потом моя мать и Люцина стали ездить с детьми из года в год. Мы очень подружились с хозяевами дома, где снимали на лето комнаты.

Хозяйство у них было, можно сказать, образцовое. Жили и работали там два поколения. Старая хозяйка занималась домом и домашней птицей, старый хозяин вместе со старшим сыном работал в поле, молодая же хозяйка, их невестка, обхаживала свиней и телят. Работали все не покладая рук и шаг за шагом благоустраивались. Начали с глубоководной скважины, потом постепенно приобретали необходимый в хозяйстве инвентарь вплоть до комбайна, а потом уже приступили к постройке нового дома, комфортабельной виллы с ванной. Спустя много лет молодой хозяин сам признался мне:

– Знаете, вот теперь, когда, вернувшись с поля, я могу выкупаться в горячей ванне, понимаю, что такое настоящая жизнь.

От их дома до леса было не больше километра, а в лесу – грибы и ягоды. Там мы собирали бруснику. А Буг протекал у самого дома, который стоял на высоком откосе. Моим ничего больше для счастья не требовалось, тем более что можно было сколько угодно пить молока от хозяйских коров. И моя мать, и Люцина без молока не могли жить, а я на пару с Ежи как-то раз прикончила целиком удой от одной коровы. Туда же приезжала Янка с Кшиштофом.

Однажды у нас там пропал Роберт. Несколько часов его не было, мы с ума сходили. Река – вот она, под носом, мало ли что. Я обегала все окрестности, нигде мальчишки не нашла. Мать призналась, что он отправился половить рыбку, прихватив удочку. Парню четыре с половиной, Езус-Мария! Я уже собиралась организовать прочёсывание речного дна, когда Роберт появился – самостоятельно и добровольно.

Оказалось, он и в самом деле отправился на рыбную ловлю. Забросил удочку и поймал сам себя: крючок зацепился сзади за брюки. Долго пытался парень отцепить его самостоятельно, не получилось, и он отправился за помощью в ближайшую избу. Хозяйка сжалилась над дитём, увидев, что крючок впился ему в заднее место, и принялась отцеплять. Снять штанишки не было возможности, ибо проклятый крючок проколол их насквозь вместе с заправленной в них рубашкой, а женщина боялась порвать рубашку или штаны, ведь за продранную одежду мальца наверняка выпорют, вот и старалась вызволить его осторожненько. Это продолжалось несколько часов, бабе не пришло в голову, что мы сходим с ума в поисках паршивца. Ладно, главное – портки уцелели, а паршивцу строго-настрого запретили одному ходить на рыбную ловлю.

Впрочем, мои дети откалывали номера и похлеще. Тот же Роберт в совсем младенческом возрасте как-то на морском пляже потребовал у меня ложку. Я удивилась.

– Зачем тебе здесь ложка?

– Песочек копать.

– А где твоя лопатка?

– Исполтилась.

И предъявил лопатку. Я смотрела на неё и не понимала, что вижу. Металлическая часть лопатки была свёрнута в аккуратную трубочку. Попыталась я было её развернуть – дохлый номер, даже с помощью плоскогубцев не смогла бы этого сделать. Интересно, чем же орудовал этот паршивец? Под рукой абсолютно никаких орудий труда, ни камушка, ни даже деревяшки, только чистый песочек. Следов зубов на бывшей лопатке тоже не было видно.

– Как ты это сделал? – в ужасе вскричала я.

– Не знаю.

И я не знаю. Никто не мог понять, как удалось младенцу свернуть трубкой твёрдый металл.

Его старший братец в четырехлетнем возрасте тоже отличился. После длительной болезни требовалось продержать ребёнка какое-то время в постели, а это всегда было самым трудным делом. Приходилось изобретать всевозможные развлечения. Перепробовав все имеющиеся игрушки, я в отчаянии принесла ему старый дедушкин будильник, давно испорченный. Присев рядом, показала, какая это замечательная игрушка, открутив от будильника пару винтиков. Разумеется, с помощью отвёртки, без неё не смогла бы. Ребёнок заинтересовался. Теперь я могла на какое-то время оставить его одного, заняться своими делами. Я и оставила Ежи наедине с будильником, забрав, разумеется, отвёртку как опасный для малыша предмет. Вернувшись к сыночку через полчаса, я застала прекрасную картину: устройство оказалось разобранным на составные элементы, и сделал ребёнок это голыми руками, пальчиками! И тоже до сих пор не могу понять, как ему это удалось.

Вот видите, теперь я забираюсь в прошлое, но ведь я честно предупреждала!..

Мой старший сын приводил нас в отчаяние своей «линкой». Что это такое – никто не мог понять. Можно сказать, таинственная «линка» появилась с тех пор, как Ежи стал говорить. И появлялась она в самых неожиданных случаях.

– Хоцу линку! – требовал сын. – Дай линку!

– Какую линку? – добивалась я.

– Пан дукал сёл и нёс линку! – пояснял сын.

Ну ладно, «пан дукал» – это кондуктор, понятно, но вот что он нёс? Что мог нести этот подлец?!

На вопрос, что бы сын хотел на ужин, он отвечал: «Линку». Какой подарок ему хочется на день рождения? «Линку». Что он видел на прогулке? «Линку». Проклятая линка сидела у нас в печёнках, с помощью наводящих вопросов мы пытались вычислить, что же это может быть, пытались уловить момент, когда ребёнок видел эту чёртову линку, – все напрасно. Наконец наступил момент, когда малыш сам вдруг отцепился от сводящей нас с ума линки, а мы так и не узнали, что же это было.

А ещё он доводил нас своими бесконечными «чем».

– А сейчас ты будешь завтракать, – говорила я сыну.

– Цем? – с интересом спрашивал ребёнок.

И обязательно нужно было ответить, дитя не приступало к завтраку в ожидании ответа на свой вопрос. Господи, чем можно завтракать? «Вилкой», – отвечала я в полном отчаянии. Или «ложечкой», смотря по обстоятельствам. Ладно, завтрак ещё полбеды, хуже обстояло дело, например, с атмосферными явлениями. «О, глядите, пошёл дождь!» – говорил кто-то, а ребёнок немедленно задавал свой неизменный вопрос: «Цем?» Ну и объясните, пожалуйста, чем может пойти дождь? Водой, наверное? «Ежи, поторопись, пойдём на прогулку». – «Цем?» Интересно, чем можно поторопиться? Собой, наверное.

Из двух зол уж я предпочитала «как» его младшего брата. Тоже не отличался разнообразием в своих вопросах, монотонно интересуясь во всех жизненных ситуациях: «Как?» На такой вопрос я могла давать уже более развёрнутые ответы, черпая из неиссякаемых запасов наречий. Дождь мог литься сильно, на прогулку мы могли пойти медленно, а завтрак съесть с аппетитом. Но если честно, своими вечными расспросами детки могли прикончить кого угодно.

И как будто считая, что этого мало, им помогала приканчивать меня, и весьма успешно, моя мать. Каждый раз, когда я приходила после работы к ней, чтобы забрать сыновей домой, открывая мне дверь, она встречала меня какой-нибудь ужасной информацией. Зная такую привычку матери, я ещё перед дверью сжималась в комок, собирая все силы, чтобы вынести очередной удар.

Звоню. Мать открывает и говорит:

– Ты должна мне двести сорок два злотых и пятьдесят грошей. Купила детям обувку.

Или:

– Жуткое несчастье! Нет, входи и сама посмотри! Видишь, кран протекает!

Или:

– Больше я с твоими сорванцами не выдержу! Роберт опять порвал штаны!

Или:

– У обоих высокая температура, еле тебя дождалась, беги за доктором.

Всего не перечислишь. У моих сыновей было: искривление позвоночника, плоскостопие, расстройство пищеварения, умственная неполноценность, туберкулёз и нарушение обмена веществ. Однажды мать побила все свои прежние рекорды. Распахнув передо мной дверь, она трагическим голосом заявила:

– У Ежи остеомиелит.

У меня сумка вывалилась из рук, я чуть не померла на месте.

– Почему? Откуда?.. С чего ты взяла? Кто определил?

Оказалось – никто, мать сама пришла к такому заключению на основании собственных наблюдений. Остеомиелит меня доконал, после него я уже перестала реагировать на катастрофические инсинуации матери.

* * *

В материальном отношении нам по-прежнему жилось тяжело, приходилось выискивать дополнительный приработок. Помогла Люцина. Она работала в профсоюзном издательстве и поручила мне написать серию статей о значении колористики на производстве. С темой я справиться могла, поскольку имела представление и о колористике, и об архитектуре наших учреждений, а писать к тому времени уже научилась довольно сносно. Повсюду велось строительство, вот я и разъезжала по всей стране, выискивая наиболее интересные случаи для своих статей. Продолжалось это не один год, и сейчас я просто не могу понять, как удавалось мне сочетать такую творческую деятельность с основной работой, домом и уходом за детьми.