Текст книги "Опасный возраст"

Опасный возраст
Иоанна Хмелевская

Часть вторая
ПЕРВАЯ МОЛОДОСТЬ[01]1
  Перевод с польского В.С. Селивановой.


[Закрыть]
(продолжение)

Итак, по окончании учёбы в Академии архитектуры я пошла работать. В те годы в вузах существовала система распределений. Меня распределили в Энергопроект, чем я была смертельно напугана, потому что настроилась работать в области жилищного строительства или, на худой конец, социального. С ужасом принялась расспрашивать своих более опытных коллег, что мне с этим фактом делать, с чего начать подготовку, а те, как сговорившись, советовали уже теперь, не откладывая, купить «кошки» и начать тренировку. Умение взбираться на столбы – главное в работе инженера-электрика.

В должности ассистента я приступила к работе в одном из отделов Энергопроекта, а моим начальником был один жуткий тип, фамилию которого я все же не назову, потому как дети его ещё живы. Полуграмотный, невежественный, он ещё до войны приобрёл практику, работая с землемерами. Считалось, что к архитектуре имел отношение, а поскольку происхождение у него пролетарское, без труда поступил в Архитектурную академию и получил диплом инженера. Или сдал экстерном? Не имеет значения, факт, что стал моим начальником. Глупый, необразованный, с непомерным апломбом, он командовал своими сотрудниками, шпыняя их по любому поводу и самодовольно ругая на чем свет стоит нынешнюю молодёжь, которая и в подмётки ему не годится. В общем, куча дерьма на дорожке, которую лучше обойти, иначе долго будет вонять.

Я бы и рада была обойти, да ведь начальник, куда денешься? Приходилось терпеть, стиснув зубы, хотя я с самого начала вспомнила первую лекцию профессора Гриневецкого и его заповеди.

Из нашего начальника архитектор получился такой же, как валторна из козлиного хвоста. Не то что о тридцати вещах, он и об одной-то был не в состоянии думать. Проекты разрабатывал, жизнь заставляла, но учесть все составляющие элементы было свыше его сил. Каждый элемент он проектировал по отдельности, и в результате в его проектах стены влезали в середину окон, санузлы оказывались разбросанными по разным вертикалям, фасады были перекошены и не согласовывались никоим образом с крышами и стенами. В мои обязанности входило красиво и грамотно изобразить в чертежах его восхитительные проекты, и я на стенку лезла, тем более что он не разрешал ничего исправлять. Когда я, схватившись за голову, чуть не плача рассматривала очередное задание, начальник удовлетворённо гундосил у меня за спиной:

– Ну и молодёжь пошла. Чему их только учат? Ни хрена не умеют. То ли дело я, с моим опытом.

Просыпаясь, я с ужасом думала о том, какой день мне предстоит. Восемь часов в одной комнате с этой холерой и чумой! Так не повезло с первой работой! Мне как-то сразу разонравилась моя профессия. А тут ещё началась разработка грандиозных проектов двух электростанций, Люблинской и Конинской. Электростанции мы в академии не проходили, я действительно не имела понятия об особенностях их строительства. Наверняка должны быть какие-то особые фундаменты, ведь там будут установлены машины, наверняка следует руководствоваться специальными нормативами. И откуда мне знать, сколько места надо оставить для прохода между этими машинами? Может, они током ударяют?

Спасли меня две веши. Вместо проекта мне поручили изготовить макет Люблинской электростанции из стекла и бристоля. Стекло я резала с помощью своего кольца (вспоминаете «Что сказал покойник» ?). в котором два алмазика немного торчали и очень хорошо подходили для этой цели. А второй вещью были два административных здания при Конинской электростанции, разработку которых поручили мне. Слава Богу, не электростанцию, а нормальные здания для людей.

Через несколько лет, уже переключившись на журналистику, я поехала на Конинскую электростанцию, чтобы написать о ней репортаж. В своих поездках я собирала материал для большой статьи о значении колористических решений на рабочих местах. И вот я стою, смотрю на электростанцию и думаю: «Очень неплохо получилась у нас эта громадина. И общий ансамбль неплохо смотрится. Только вот интересно, какой кретин запроектировал над двумя административными зданиями эти высокие черепичные крыши? На кой черт они здесь, могли бы сделать более подходящие».

И вдруг вспомнила – ведь я сама же их здесь присобачила! Пришлось отказаться от прекрасного материала для статьи, прямо просился в неё этот отрицательный пример. Но другие крыши исключались, в соответствии с существующими тогда нормативами крыши на всех вспомогательных зданиях при электростанциях должны были быть высокими и черепичными.

Начальник меня допёк, и я сделала все от меня зависящее, чтобы перейти в другой отдел. Теперь у меня стал другой начальник, а именно пан Северин. Я прекрасно отдаю себе отчёт в том, что в "Бесконечной шайке" написала о нем достаточно много, но пан Северин Буковский был такой потрясающей личностью, и я так его люблю, что позволю себе ещё кое-что рассказать о нем. Он вполне заслуживает этого. И не думайте, пожалуйста, что я его придумала. Нет, он существовал на самом деле и был именно таким, каким я его описала. Правда, его настоящее имя было Теодор, Северином я его назвала в «Шайке», но так привыкла к Северину, что теперь иначе его и не называю. Очень хочется верить в то, что милый пан Северин не будет на меня в претензии.

Его рассеянность превосходила всякое понятие. Наши столы стояли рядом, телефон был на моем, и сколько бы раз пан Северин ни звонил, разговор всегда начинался одинаково. Вот он поднимает трубку, набирает номер и приступает:

– Добрый день! Это говорит… э-э-э… говорит… того, значит… говорит…

– Буковский! – из сострадания подсказываю я.

– А! В самом деле. Говорит Буковский!

Тут я позволю себе небольшое отступление, но уж очень к слову приходится. По этому же телефону как-то говорил другой сотрудник, мой коллега. Позвонил, попал на коммутатор, назвал номер, с которым попросил соединить, и поинтересовался:

– Могу я попросить пани Капусту?

Занятая своими делами, я поначалу не обращала внимания на коллегу, но вскоре до меня дошло, что у него какие-то осложнения.

– Как это не работает? – орал он в ярости. – Ведь номер я назвал правильно! Должна работать и ждёт моего звонка! Да, да, сто сорок шесть! Попросите пани Капусту! Капусту!!! Ну что вы мне говорите, она у вас работает. Нет, я не ошибся!

И вдруг, к моему изумлению прервав ругань на полуслове, швырнул трубку и испуганно посмотрел на меня.

– Езус-Мария! – произнёс он. – Я перепутал, её фамилия Зайцева.

Второй раз он позвонить не решился и попросил меня вызвать пани Зайцеву. Она и в самом деле там оказалась и уже ждала телефонного звонка. Коллега очень боялся, что у неё могут возникнуть нехорошие ассоциации.

Но вернёмся к пану Северину. В "Шайке " о нем написана чистая правда. И угольщикам он заранее заплатил за краденый уголь, который они ему так и не привезли, и рисовал портреты по фотографиям для американских поляков по двести долларов за штуку. С «Цыганкой» у него нет ничего общего, на самом деле это вовсе была и не цыганка, а араб, к тому же в одном экземпляре, а не в двух. А жена пана Северина и в самом деле вынуждена была сама всегда обо всем помнить, не доверяя рассеянному супругу.

При всей своей рассеянности пан Северин умудрялся совершать весьма прибыльные поездки в Советский Союз. Ну кто бы ещё догадался привезти, например, стиральную машину, доверху наполненную столь дефицитным и дорогим тогда у нас перцем-горошком? А территория ВДНХ была для пана Северина просто Эльдорадо. Как-то он привёз туда и в мгновение ока распродал двести комплектов дамского белья и уехал, нагруженный электротоварами и оргтехникой.

Однажды он вёз к себе в Польшу среди прочих вещей арифмометр и счётчик для такси. Как всегда, честно заполнил таможенную декларацию, перечислил в ней все свои товары, ничего не скрывая, а когда доехал до арифмометра, призадумался. Уж не знаю почему, слово «арифмометр» показалось ему слишком серьёзным на фоне его прочих скромных товаров, и он обозвал его «счетами». Так и написал в декларации. Кто скажет, что на этом не считают? Когда дошёл до счётчика, вдохновлённый прежним успехом, не стал снова ломать голову и второй раз написал «счёты». Ведь счётчик считает километры, значит, можно так его обозвать.

В таможне разыгралась странная сцена. Очень с виду порядочный и симпатичный пан, похожий на представителя богемы, но упорно называющий себя инженером, пытался уверить таможенника, что вот этот предмет называется счетами, хотя за арифмометр не пришлось бы платить пошлину, так как он для инженера является орудием труда. Этот факт таможенник постарался довести до сознания странного инженера. Когда же тот принялся уверять, что счётчик для такси является тоже его орудием труда, таможенник разгневался и попросил уточнить профессию. Пан инженер, так ведь? Конечно, инженер, с ангельским выражением лица подтвердил странный пассажир, но разве теперь на инженерскую зарплату проживёшь? Вот и приходится подрабатывать таксистом на своей машине. Так что счётчик – тоже орудие труда. Бесхитростный вид и честные глаза пана инженера исключали всякое подозрение в незаконных махинациях. Таможенник только рукой махнул. Пан Северин беспрепятственно пересёк границу со своими счетами.

И тут я не утерплю опять немного отступить от плавного повествования. Пусть пан Северин ещё немного подождёт, а я расскажу о том, что мне вспомнилось в связи с таможней. Рассказал мне об этом один пожилой таможенник.

Было ему уже за пятьдесят, за плечами два десятка лет работы в таможне, огромный опыт и интуиция. Все знают, что в таможню поступает информация из разных источников, таможенный контроль принимает её во внимание, но главное в работе таможенников – так называемый нюх. У этого таможенника нюх был развит поразительно. И вот этот таможенник как-то наткнулся на одну пассажирку.

Пассажирка выглядела чрезвычайно благопристойно: милая, культурная женщина, очень спокойная и вежливая, но пресловутый нюх подсказывал таможеннику, что надо быть начеку, дело тут нечисто. Она наверняка везёт контрабанду. И он принялся просматривать её вещи. Все чемоданы просмотрел самым внимательнейшим образом – ничего подозрительного, все в норме, все указано в декларации. Тогда он попросил показать сумочку. Пощупал, вытряхнул все содержимое – ничего! Посмотрел на пассажирку и колебался не больше секунды: нюх кричал страшным голосом.

– Пройдите, пожалуйста, на личный досмотр, – попросил таможенник.

– Что ж, извольте, – ответила спокойно женщина, но было видно, что подозрение для неё оскорбительно. – Раз вы требуете, я вынуждена подчиниться, хотя и считаю это необоснованными придирками, так что буду вынуждена жаловаться.

– Ваше право, жалуйтесь сколько угодно, но на личный досмотр пройдите вон в ту комнату.

Личный досмотр не дал ничего, пани оказалась чиста как слеза ребёнка. И тут мой таможенник растерялся. Что же это происходит? Интуиция подсказывает – тут дело нечисто, а досмотр не дал никаких результатов. Ох, видно, он стареет, с нюхом что-то не в порядке, придётся менять профессию на старости лет…

Чрезвычайно огорчённый, нет, просто убитый случившимся, таможенник вежливо извинился перед пассажиркой и предложил ей помощь в упаковке чемоданов. Гора вещей на прилавке высилась немым укором. И тут эта спокойная и выдержанная женщина совершила свою единственную ошибку. Проигнорировав ткани, свитера, обувь, первым она схватила купленный в «Деликатесах» рулет с маком, чтобы положить его на дно чемодана.

– Позвольте, – произнёс таможенник, вынул у пассажирки из рук сладкий деликатес и переломил его пополам. В середине рулета оказались спрятаны пять тысяч долларов.

Таможенник признался мне в горячем желании отпустить пассажирку с её недозволенными вложениями на все четыре стороны и сделал бы это, да на беду слишком много вокруг толпилось свидетелей, в том числе и коллег-таможенников. А отпустить контрабандистку он хотел от радости, что она оказалась контрабандисткой, что нюх его не подвёл, что рано ему менять профессию. Постарался оформить контрабанду с наименьшими для пострадавшей убытками и отпустил с миром.

О пане Северине и его перипетиях на таможне можно рассказывать бесконечно, ограничусь одним случаем. Во время очередной поездки в СССР на обратном пути то ли родня в Бресте, то ли знакомые подбросили ему уже на вокзале сувениры для их польских друзей. Сувениры заняли несколько огромных чемоданов, которые с трудом поместились в купе. Пан Северин не протестовал, он всегда брал все, чем бы его ни нагружали, и только пытался запомнить количество мест. Естественно, на границе таможенники сразу обратили внимание на мощные чемоданы.

– Это чьи вещи? – сурово поинтересовался таможенник.

– Мои! – поспешил заверить пан Северин.

– Что же вы везёте? Вот в этом чемодане что?

И таможенник ткнул в бокастый неподъёмный чемодан.

Пан Северин не имел понятия о том, что может быть в этих чужих чемоданах, при отъезде в спешке ему не сказали ничего на сей счёт. И он назвал первое, что пришло в голову:

– Продукты.

– Посмотрим, – недоверчиво отозвался таможенник.

Позвал коллегу, вдвоём они сняли с полки чемодан и открыли. Он оказался битком набит аккуратно уложенными мужскими сорочками из русской ткани «панора», чрезвычайно модной у нас в те годы. Молодой таможенник только головой покачал.

– Ничего себе продукты.

И, опять обратясь к верхней полке с толстыми чемоданами, ткнул пальцем в следующий:

– А что в этом?

Удручённый пан Северин решил быть хотя бы последовательным и опять ответил:

– Продукты.

Опять сняли с верхней полки жуткую тяжесть. Откинули крышку чемодана, и глазам присутствующих предстали уложенные аккуратными рядами, переложенные мягкой бумагой литровые бутылки то ли «Столичной», то ли другой такой же замечательной водки.

– О, в самом деле продукты! – обрадовался пан Северин.

Немедля он достал одну из бутылок, и все трое тут же её осушили, уединившись в туалете. Остальной багаж пана Северина уже не вызвал интереса у таможенников, а пан Северин так никогда и не узнал, что же он такое привёз.

Однажды пан Северин приобрёл мотоцикл ИЖ-750 с коляской. Кто-то помог ему доставить мотоцикл на вокзал в Бресте, и метров за двести до цели кончился бензин. Поезд отправлялся через две минуты. Тут рядом остановились двое русских, тоже на мотоцикле. У сидящего сзади была канистра в руках.

– Это бензин? – крикнул пан Северин, подбегая к нему.

– Нет, это нефть, – ответил озадаченный русский, но его ответ запоздал. Выхватив канистру из рук мотоциклиста, пан Северин спешно отлил немного её содержимого в бак своего мотоцикла.

Каким образом мотоцикл доехал до вокзала и как удалось его погрузить в поезд, вопреки правилам, с пятью литрами горючего в баке, понятия не имею. Возможно, виной всему спешка. Волнение пассажиров часто передаётся обслуживающему поезд персоналу, а в случаях с паном Северином это было обычным явлением. Во всяком случае мотоцикл отбыл из Бреста, прибыл в Варшаву, и наступил момент, когда следовало его получить в багажном отделении Главного вокзала.

Хорошо зная своего мужа, жена пана Северина заявила, что на мотоцикле он поедет только через её труп. Пусть ведёт мотоцикл кто-нибудь другой. Нашёлся умелец, бывший мастер мотоциклетного спорта. На вокзал пан Северин отправился вместе с ним.

Покончив с формальностями, пан Северин вывел из багажного отделения мотоцикл за руль, и мотогонщик пнул стартер. Двигатель оглушительно выстрелил и замолчал, из выхлопной трубы вылетела туча чёрного дыма. Гонщик пнул вторично, мотор заработал, только как-то странно. Немедля оба сели и выехали на Товарную улицу под аккомпанемент оглушительных выстрелов. На Товарной улице мотоцикл дал завершающий залп и отключился. Ничего не понимающий мотоциклист с трудом вновь завёл двигатель, домчался до площади Завиши, залихватски вскочил на тротуар, с трудом направил свою непослушную машину на мостовую, промчался по её середине, потом мотоцикл упрямо ворвался опять на тротуар, оглушительно стреляя и распугивая прохожих. Над улицей и тротуаром повисли клубы чёрного дыма, а проклятый мотор опять заглох. На почтительном расстоянии столпились привлечённые канонадой прохожие, а мотогонщик, вытирая пот с лица, признался пану Северину, что последний раз сидел на мотоцикле ещё до войны, а с мотоциклами с коляской вообще не имел дела никогда. И закончил проклятиями в адрес хвалёного русского бензина.

В создавшейся ситуации пану Северину некогда было отстаивать честь русского бензина и выводить гонщика из заблуждения. Не время и не место.

– Ничего! – мужественно заявил он. – Только бы добраться до бензоколонки.

По-прежнему в облаках чёрного дыма и под непрерывным обстрелом добрались они совершенно невероятным слаломом до Иерусалимских Аллей, и тут мотор злорадно заглох как раз на трамвайных путях. Разогнавшийся трамвай, оглушительно трезвоня, был уже близко. Проявив удивительное самообладание, пан Северин соскочил с сиденья и оттащил с рельсов мотоцикл вместе с уцепившимся за руль гонщиком. Наблюдавший все это милиционер сначала остолбенел, потом подскочил с претензиями. Ему в красках описали случившееся, нещадно понося Советский Союз с его бензином и русских вообще. Кое-как добрались наконец до бензоколонки и, не слив оставшуюся в баке нефть, влили туда десять литров бензина.

– Пустяки! – беззаботно заметил пан Северин. – Само по себе смешается.

Гонщик не имел сил возражать. Все ещё стреляя и испуская чёрный дым, добрались они до гаража мотогонщика, где пан Северин оставил своё приобретение, а потом забыл, где располагался гараж, и долго не мог его отыскать.

* * *

Это были очень трудные годы в моей жизни. Восемь часов ежедневно я проводила на работе, потом ехала к матери за сыном, делала покупки в магазинах, пыталась вести домашнее хозяйство и постоянно брала на дом дополнительную работу, потому что денег катастрофически не хватало. Для самой себя у меня уже не оставалось ни времени, ни сил.

Очень выгодная халтура со статистическими расчётами, о которой я уже упоминала, скоро закончилась, электрификация Польши шла к концу. А тут ещё при последнем расчёте со мной меня надули самым мерзким образом. Я подписала договор не глядя (привычка, оставшаяся у меня до сих пор), получила толстую пачку бумаг для обработки – этакое Эльдорадо! – сделала все в срок и уже предвкушала крупный заработок. Дудки! Заплатили мне только четверть следуемой суммы, объясняя, что это была только четверть упомянутого в договоре объёма, дескать, там не было проставлено количество страниц. Меня чуть кондрашка не хватил, это был наглый обман, за выполненную мною работу полагалось именно столько денег, сколько я ожидала, но что поделаешь?

Проработав два года, я решила родить второго ребёнка. Положение одного ребёнка в семье я на собственном горьком опыте считала величайшим несчастьем, а мне очень не хотелось, чтобы мой сын был несчастным. Женщина всегда сумеет настоять на своём, и во время летнего отпуска в Ромбке я уже, слава Богу, была беременной.

Ромбка – это деревня в трех с половиной километрах к западу от Лебы, расположенная между морем и озером. Тогда в этой деревушке было всего три избы, и вела к ней абсолютно непроезжая дорога, вся в ухабах и выбоинах, но меня это тогда не волновало, поскольку машины у нас ещё не было. Как мы туда добрались – не помню. Озеро было у нас под носом, к морю же надо было идти с полчаса через восхитительный лес, кишащий кровопийцами-комарами. Как только из лесу человек выходил к морскому берегу, комары тут же кончались, так что требовалось выдержать лишь полчаса.

Отдыхали мы двумя семействами, было нас шесть человек: мы втроём и Янка с мужем и ребёнком. В своё время она вышла за Доната, в своё время родила Кшиштофа, которому тогда было два с половиной годика. Моему сыну было уже пять с половиной. В одном из рыбачьих домиков мы сняли по комнатке наверху, и обошлись они нам задёшево, ибо в те годы Ромбку мало кто знал. С питанием были трудности. Кроме рыбы, на месте ничего нельзя было достать, приходилось совершать пешие рейсы в Лебу, в магазин. Хозяйка жарила нам рыбу, пойманную в озере, и мы головы ломали над тем, что же такое едим. Огромные ломти изумительно вкусного мяса и ни одной косточки! Оказалось, это судак.

Видимо вдохновлённый вкусными судаками, муж тоже решил попробовать счастья в рыбной ловле. Я не возражала, пусть попытается, поймает, не поймает – неважно, а поплавать по озеру в прекрасный летний вечер одно удовольствие. Муж накопал червей, мы сели в лодку и отправились на рыбную ловлю. Выбрав в тростниках подходящее, на его взгляд, «окно», муж насадил червя на крючок и забросил его в воду. Снисходительно и благодушно смотрела я на начинающего рыболова, поневоле сравнивая его с отцом, и даже не дрогнула, когда поплавок нырнул. Муж подсёк, и я увидела на крючке весьма солидную рыбу.

Не веря своим глазам, пялилась я на неё, а весь сияющий муж уже насаживал второго червя. И вытащил вторую рыбу! После шестой я высказала предположение, что он специально напустил в это место рыбу, чтобы похвастаться передо мной.

Муж был в восторге как от своего рыбацкого успеха, так и от моего неподдельного восхищения. Того, что он наловил, нам хватило на два дня, а рыба клевала к перемене погоды.

Перемена погоды нас доконала. Несколько дней бушевал сильный ветер и лил дождь, ловить рыбу в таких условиях было невозможно, нам грозила голодная смерть, и нашим мужьям ничего не оставалось, как отправляться за продуктами в Лебу. Правда, отправились они не пешком, а на лодке, байдарке, одолжив её у рыбаков. К счастью, и Станислав, и Донат плавать умели, а плыть обещали вдоль берега, на середину озера не выбираться.

Они вернулись уже вечером, промокшие до нитки и донельзя измученные, но довольные. Ещё бы, мужественно преодолели все трудности, избежали множества опасностей и привезли семьям еду: размокший хлеб, превратившийся в кашу шоколад, разбитые яйца и что-то ещё. Все было с удовольствием съедено, невзирая на нетоварный вид.

А ещё мы питались ягодами. Их много было в лесу, мы с Янкой обе любили их собирать, и не говорите мне, что это трудно. Сколько раз в жизни приходилось мне питаться дарами леса! Я вообще очень люблю собирать разные дары природы: грибы, ягоды, янтарь, красивые ракушки и камешки, цветы и сухие ветки для цветочных композиций. Ягоды мы ели с молоком и сахаром, так питательнее. Выходит, у кого-то в Ромбке все-таки была корова, поскольку трудностей с молоком мы не испытывали.

Ну и там же, в Ромбке, начались у нас с мужем ссоры. Порядок в комнатах мы с Янкой наводили по очереди, и вот муж принялся ворчать, что Янка не выметает сор из-под кроватей. Не знаю, может, и не выметала, а кто его заставлял под кровати заглядывать? Янка с Донатом были в отпуску, хотели расслабиться, позволить себе отдохнуть от домашних трудов, но этого муж мой понять никак не мог. Я уже писала о том, какой образцовый порядок поддерживала в семье его мать, и детей своих приучила к нему. Неважно, город или деревня, неважно, отпуск или работа, в доме должна царить идеальная чистота. В этом отношении я ей в подмётки не годилась, а муж просто уже не мог по-другому относиться к вопросам чистоты и порядка.

Потом он привязался ко мне, чего это они (Янка с Донатом) не налили воды в грязные кастрюли, чтобы остатки еды не засохли. Я пыталась объяснить мужу – не его дело, сами не налили, сами же будут потом мучиться, отскрёбывая. «Да это же ни в какие ворота не лезет!» – орал возмущённо муж, а мне опять приходилось служить буфером, смягчая напряжение.

Когда же он наконец докатился до того, что устроил мне скандал из-за кресла – дескать, я эгоистично всегда занимаю лучшее, я не выдержала и в свою очередь наорала на него. Вернее, не так. Разразилась слезами и, всхлипывая, допытывалась ответа на вопрос:

– Кто из вас тут беременный, вы или я?

Не знаю, с чего это я прибегла ко множественному числу, ни Янка, ни Донат на кресло не претендовали и скандалов мне по его поводу не закатывали. Муж вроде бы опомнился и, пересилив присущую ему скрытность, выявил мне причину своих придирок. И что же оказалось? Поскольку Донат относился к Янке с преувеличенной, по мнению моего мужа, нежностью и предупредительностью, Станислав решил поступить прямо противоположно. Его что-то подталкивало, он просто не мог себя пересилить.

Такая откровенность обезоружила меня и рассмешила, и я простила ему все глупые придирки.

Ромбка же запомнилась нам очень хорошо, и позже она спасла если не нашу жизнь, то во всяком случае психическое здоровье.

* * *

Вторые роды я провернула безжалостно, и родным пришлось помучиться. Декретный отпуск взяла в положенное время, чтобы иметь возможность подрабатывать халтурой, в своём положении и с тем и с другим я бы не справилась. И, зная необходимость прогулок, изо дня в день ходила напрямки из Мокотова на Охоту через садовые участки. Стоял ноябрь, но погода была прекрасная, и я целенаправленно гуляла каждый вечер. Пришёл наконец день, возбудивший во мне надежду. Почувствовала боли, правда, опять не очень сильные.

Место мне было заказано в роддоме на Каспшака, был там и свой врач; разумеется, уже не чудесная пани Войно, которая давно удалилась на заслуженный отдых. Когда меня привезли в роддом, у моего врача как раз оказался выходной. Так случилось, что в роддоме было всего две пациентки, я и ещё одна женщина. Роды должны были вот-вот начаться, меня положили на стол, и я в перерывах между схватками читала Эмилию Бронте. Все чаще приходилось прерывать чтение, чтобы произнести несколько непечатных слов, но я держалась.

Пришла дежурная врачиха, до сих пор спокойно дремавшая внизу, растрёпанная и заспанная, пощупала меня, пренебрежительно махнула рукой: «Э, ещё слабые» – и отправилась в туалет.

И тут роды начались, ведь дело было мне знакомое, я сразу поняла.

– Эй, проше пани! – крикнула я санитарке. – Быстренько приведите сюда ту пани из сортира! Скорей, скорей, ждать не могу!

Перепуганная санитарка со всех ног кинулась за докторшей, та осмотрела меня и в изумлении воскликнула:

– Надо же, ведь пани рожает!

Версаль разводить было некогда, и я невежливо отозвалась:

– А вы думали, я приехала сюда картошку копать? А ну-ка за дело! Быстро, быстро!

Врач с сестрой еле успели подготовить все нужное, как я уже родила своего второго сына. Узнала, что сына, и очень встревожилась. Я как-то настроилась на девочку. Моя мать и мой муж требовали девочку, девочка, и никаких гвоздей, только одна бабушка ходила за мной неотступно и шипела, не раскрывая рта: «Мальчика, мальчика!» Мне было все равно, но большинство желало девочку, даже сын требовал сестричку. Я настолько была уверена, что родится девочка, что даже позволила себе пообещать свёкру, что, если будет сын, назову его Лотаром. У ребёнка будет два имени: Станислав Лотар. Станислав – имя фамильное, а Лотара я приплела просто из хулиганства, зная, как он нравится свёкру. И теперь неизвестно, что с этим Лотаром делать.

И сразу после этого меня доконал Мрожек. Лежала я в палате на пять человек, соседки мои подобрались все как одна девушки образованные, начитанные. Я отдыхала после перенесённых мук и читала книги. Кто-то принёс в палату рассказы Мрожека, и вот они-то чуть меня не погубили.

Чего я потом только не делала, чтобы вспомнить, что же такое из сочинений Мрожека тогда прочла! Ясное дело, названия произведения я не запомнила. «Свадьба в Атомицах»? Нет. Не пьесы, так что же я тогда читала? До сих пор не нашла, но сейчас мне придётся пересказать содержание, иначе непонятно, в чем же соль.

Это был рассказ о причетнике, который ходил в шапокляке и у которого было двенадцать штук детей. Если кто найдёт этот рассказ, прочтите и представьте, что делается с женщиной, только что родившей и которой только что наложили швы. Врагу своему не пожелаю! Читала я, завывая и плача от смеха, и до сих пор не понимаю, как швы не разошлись. Потом подумала – чего это я одна мучаюсь? И вслух прочла своим соседкам по палате. Христом-Богом просили они меня сжалиться и перестать, но я была неумолима. Неудивительно, что в нашу палату сбежался весь встревоженный наличный персонал.

А вскоре и произошли те самые драматические события, на которые я намекала. На шестой день с утра ко мне подошла пани педиатр и сообщила, что в роддоме свирепствует эпидемия инфекционной потницы. Мой сын ещё не заразился, но это может произойти каждую минуту.

– Забирайте ребёнка и бегите отсюда! – посоветовала пани педиатр.

А вслед за ней пришла осмотреть меня пани гинеколог, смерила мне температуру и твёрдо заявила:

– О, повышенная. Придётся вам ещё несколько дней у нас полежать.

Мне многого не требовалось, и, когда часа через два пришёл мой врач, я была в таком вздрюченном состоянии, что он сказал:

– Лучше выписаться, чем лежать тут и себя доводить до умопомрачения.

У меня хватило ума оставить старшего сына у матери, чтобы избавить ребёнка от стрессов. Заниматься обоими детьми я была не в состоянии. Впрочем, я была не в состоянии вообще ничем заняться. Не давал новорождённый.

Днём он спал, как и положено всякому нормальному новорождённому. После вечернего купания в девять часов снова засыпал, а в десять просыпался и до утра кричал. Я чуть не спятила. Сердце у меня разрывалось, ребёнок плакал добросовестно, слезы лились у младенца ручьём, а я не могла понять, в чем дело. Накормленный, напоённый, сухой, постелька удобная. Так чего же он надрывается?!

Следует признать, медицина опять скомпрометировала себя. С кем только я не советовалась! И в поликлинике была, и частного врача приглашала – все без толку. Я до того дошла, что ночами ходила по комнате, качая на руках младенца, ибо тогда он вроде немного успокаивался. Это я-то, убеждённая противница качания и сосок! У меня поясница разламывалась, днём я ничем не могла заняться, множество бессонных ночей давали себя знать. Что я пережила, трудно описать.

Теперь-то я знаю, в чем дело, а врачи должны были сразу догадаться. Сильнейшее нервное расстройство, овладевшее мною в считанные минуты в роддоме, передавалось ребёнку, которого я кормила. Следовало или лечить моё расстройство, или запретить мне кормить ребёнка грудью, а такое почему-то ни одному врачу не пришло в голову.

Три недели мучений привели к тому, что я стала терять молоко. Одновременно с этим к нам приехала Тереса. Увидев, что происходит, она сжалилась надо мной и сказала:

– Так и быть, останусь у вас на ночь, займусь ребёнком. Даже если он и будет плакать, по крайней мере тебе не придётся вставать. Не беспокойся, я сделаю все, что надо. – И утром с удивлением поинтересовалась: – Послушай, чего ты от ребёнка хочешь? Спал себе до четырех утра, я напоила его, он немного покапризничал и опять заснул. Ведь это же новорождённый младенец, нельзя требовать от него слишком многого!