Текст книги "Тревожность и неврозы. Как от них избавиться"

Глава 6
Любовь – есть, а жить вместе невмоготу

Они пришли ко мне на прием с совершенно разными целями: она – чтобы психолог помог сохранить брак; он – чтобы психолог помог убедить ее, что брак фактически кончился.

Тут я должен сказать, что никогда не даю советов типа – «Вам стоит развестись» или «Вам стоит продолжить отношения». Подобные решения – дело только тех двоих, что пришли. Мое дело – попытаться проанализировать истинную суть разногласий (она часто тонет под бытовыми причинами), соотнести ее с их типами характера и попытаться помочь обоим чувствовать себя лучше в отношениях и вообще в жизни.

Тем не менее мне инстинктивно жалко, когда разрушаются союзы, особенно длительные. Развод – всегда катастрофа, варьируются только ее масштабы.

Я не беру случаи очевидно невозможного продолжения брака. В остальных же всегда ощущаю чувство сожаления. Может быть, поэтому с пристрастием ищу причины, приведшие к разрыву. Ведь если они находятся и они устранимы, то развода может не случиться.

Вместе

Итак, пришли двое.

Ему (пусть будет Андрей) за пятьдесят, она (пусть будет Марина) моложе лет на 10–12. Оба очень хорошо выглядят. И оба сильно нервничают, реагируя на малейшие нюансы в словах друг друга.

Мы сидим втроем за столом, они тихонько, но не по-доброму, пикируются, а я рассматриваю обоих.

Мужчина спортивный, крепкий, подвижный и – сразу возникает это ощущение – легкий и добродушный. Андрей из тех, кто и через двадцать лет будет привлекать к себе внимание противоположного пола.

Женщина красивая, сексуальная, уверенная в себе, с умелым неброским макияжем. За ее репликами прослеживается острый ум и целеустремленность.

У обоих – высшее образование, светлая голова, хорошая работа и здоровье.

Вот только цели, как я уже сказал в начале заметки, противоположные.

Рассказывает Андрей

– Доктор, помогите мне расстаться с этой женщиной, – взмолился мужчина, когда мы остались вдвоем. Пришлось слегка разочаровать его, объяснив, что, во‑первых, я не доктор, а во‑вторых, не занимаюсь организацией разводов и свадеб.

Постепенно он перестает нервничать, оттаивает и – о, чудо! – даже начинает улыбаться в ответ на какие-то мои иронические замечания, после чего обнаруживает собственное прекрасное чувство юмора.

Теперь, когда обсуждение перешло в более спокойное русло, можно говорить по делу.

Потихоньку, ответами на мои вопросы и его собственными пассажами, выявляется следующее.

У Андрея очень непростые прошлые отношения с женщинами. Первый брак распался, причем жена нанесла ему жестокую травму. (Обычно мы все преувеличиваем свои достоинства и преуменьшаем грехи, но здесь приведенные факты подтверждали рассказ). Тот брак оскорбил, унизил и, если называть вещи своими именами, ограбил Андрея.

Ему и сейчас неприятно было об этом говорить. Однако с удивлением я узнал, что он… поддерживает отношения с первой супругой! Не близкие, конечно, после всего случившегося. Но скорее сочувственные, чем сердитые. Она даже пыталась отыграть все назад. В ответ материальную помощь получила, но сердце – нет.

На мой вопрос – разве не остались обиды? – последовал вполне разумный ответ Андрея. Да, она его жестоко обидела. Но ведь она – часть его жизни. А главное – именно эта женщина родила ему любимого сына! И отделить любовь к сыну от той, которая сделала этот подарок, теперь невозможно.

А еще были второй, третий и четвертый браки.

С Мариной, соответственно, пятый. И со всеми прежними женами он остался в спокойных, не злых отношениях, ведь, на его взгляд, они все, кроме плохого, приведшего к разводу, что-то да хорошего ему сделали.

– Так если от Марины все-таки уйдете, с ней тоже подружитесь? – провоцирую я.

Вот про Марину он говорит с трудом. Обиды еще горячие. По рассказам Андрея, она чуть ли не ежеминутно его шпыняет (даже за несколько минут, проведенных вместе, я это успел заметить).

Спрашиваю про основные темы ссор. Оказывается, они крутятся (как и всегда) внутри весьма ограниченного диапазона, хоть и маскируются различными, лежащими сверху, причинами.

Если кратко, все описывается двумя почти синонимичными понятиями: ревностью и желанием обладать субъектом привязанности полностью и безраздельно. А факты – пожалуйста, на выбор: контроль его телефона, контроль ухода-прихода, ненависть ко всем его «бывшим» и подозрительность к возможным (на ее взгляд) «будущим», навязывание собственных привычек и подходов даже в мелочах.

– Но когда вы встретились, все было иначе? – интересуюсь я.

– Совсем иначе, – вздыхает Андрей. – Я впервые за свою жизнь встретил женщину, которая влюбилась в меня по-настоящему. За три месяца наших встреч ее присутствие стало необходимым. И дело не только в физической страсти, хотя и это было. Марина стала единственной, кому я мог доверить все тайники своей души. Она стала самым близким человеком в мире.

– А про прежних своих женщин рассказывал?

– Конечно. От нее у меня тайн не было.

Потом я медленно, потихоньку, стараюсь объяснить Андрею, что (на мой взгляд) максимально обижает в его поведении Марину. Например, для него нормально рассказывать жене обо всем в подробностях. Однако рассказ про его звонок одной из бывших, да еще с детальными воспоминаниями, для Марины – повод всю ночь проворочаться без сна в ревнивых мыслях.

Мы еще немного побеседовали с Андреем, и я пригласил Марину.

Рассказывает Марина

Она вошла, встревоженная, пытаясь понять, на чьей я теперь стороне. А я – ни на чьей. Мне хочется, чтобы им обоим было максимально комфортно в нашей не столь уж длинной жизни.

У Марины свой жизненный путь, это замужество – третье. Зато первое по огромной любви и страсти. И свой список претензий к мужу, уже понятный из разговора с Андреем. «Слишком свободный, как будто не в браке».

Ведь супруги, по ее мнению, должны быть неразрывными, неразделимыми. А Андрей то с одними улыбается, то с другими шутит. Да еще эти бывшие… Одна первая чего стоит. Да ее убить мало за то, что та сотворила, а он ей деньги переводит.

– А как вы думаете, – спрашиваю я, – это хорошо, что он добрый и не жадный человек? Или с вами он другой?

– Нет, такой же, – подтверждает Марина и умолкает, почувствовав подвох.

– А он вам хоть раз изменил, как считаете? – продолжаю я развивать тему.

– Нет, – уверенно отвечает Марина. И тут же добавляет: – Я имею в виду физически. Но ведь мысленно тоже неправильно? – ищет она у меня поддержки. И не находит. Потому что мне тоже нравится глазеть на красивых женщин (в рамках приличий, конечно) и я не считаю это изменой.

– То есть вы хотели бы и мысли мужа контролировать? – не выдерживаю я.

Она молчит, но мы оба понимаем, что очень бы хотела.

Мы беседуем с ней о любви вообще и ее любви в частности. Я не считаю себя знатоком в этом древнем вопросе, но вот в любви Марины к Андрею почему-то не засомневался ни разу. Да и Андрей, хоть и подбивал меня на помощь в быстром разводе, тоже оставлял ощущение, что ближе и нужнее Марины у него женщины никогда не было.

Медленно, потихоньку, пережидая слезы, стараюсь объяснить Марине, что в ее поведении максимально «достает» и обижает мужа.

По-моему, постепенно она начинает пытаться посмотреть на мир и с другой стороны.

Эпилог

А нет эпилога.

Я не знаю, чем кончилась история. Ушли они вместе.

Лично мне было бы жаль, если они все-таки расстались. Такие встречи редко бывают, тем более они столько лет и браков к ней шли.

Банальные правила – о необходимости личного пространства, о деликатности, об умении сдерживать излишние или неосуществимые желания, о недостижимости цели изменить другого человека «под себя» – излагать не буду.

Может, только один момент отмечу: не надо любимым людям под напором эмоций рассказывать о себе все до донышка. Иногда услышанное способно их ранить. И подобные раны имеют обыкновение долго не закрываться.

И все же мне приятнее думать, что оба моих гостя сделали некие выводы и счастливо живут вместе.

Глава 7
Можно ли снять диагноз «шизофрения»?

Однажды читатель моего блога поинтересовался – встречались ли случаи снятия диагноза «шизофрения»? Я ответил, что бывали, и обещал рассказать. Рассказываю.

Конечно, все имена-фамилии, семейные отношения и география изменены, дабы исключить возможность раскрытия конфиденциальности.

И сразу необходимое уточнение. Я – клинический психолог. Мое дело – выявлять и исследовать патопсихологические процессы и по возможности помогать доверителю в их преодолении. Я бы мог еще более взмутить сознание неподготовленных читателей, объясняя, чем патопсихология отличается от психопатологии (а они отличаются, причем принципиально). Но будем ближе к теме.

Так вот, мои соображения использует (если захочет) психиатр, который на основании всех имеющихся у него данных (в том числе патопсихологического заключения от клинического психолога) поставит тот или иной диагноз.

Таким образом, я, клинический психолог, сам диагнозы не ставлю и, соответственно, снимать их тоже не могу.

Ну, а теперь к описываемой истории.

Позвонил мне парень, назовем его Виктор, сказал – нужна помощь. Не ему – отцу.

Виктор оказался хорошим сыном несмотря на то, что отец (назовем его Павел) никогда особо хорошим отцом не являлся.

Точнее, не так.

Первые лет 10 детства у Виктора и его сестренки был настоящий отец, любящий, заботливый, очень рукастый и трудолюбивый. И умеющий заработать деньги этими своими способностями.

Семья была дружная и, пожалуй, даже зажиточная: Павел был не только отличным строителем, но и неплохим бригадиром. По мере роста известности заказы становились все прибыльнее, а жизнь все веселее.

Причем во всех смыслах.

Работать Павел ездил из своего городка в Москву. Впахивал, как положено. Денег, по мере роста бренда, стало хватать не только на достойное содержание оставшейся в городке семьи, но и на попутные развлечения.

Они всегда сопровождались употреблением каннабиноидов. На все замечания жены он объяснял, что, мол, «это ж не героин, что ты паришься!» Довольно частое, кстати, заблуждение. Конечно, героин убьет человека куда быстрее и надежнее, но ни один путь долговременного искусственного стимулирования нейрорецепторов не является безопасным! Истина прописная, однако не все ее знают.

В общем, еще через пять лет Павла было не узнать. Без наркотика он был никакой, мог впасть в агрессию, начал применять дома насилие. Через какое-то время семья ожидаемо распалась, мать с детьми жили, как умели, а Павел продолжил свое падение. Вскоре насилие вошло в привычку, начались приводы в полицию, мелкие наказания за хулиганство. Доходы сначала упали, потом исчезли: высококвалифицированный строитель-отделочник с трясущимися руками и постоянными нервными срывами стал никому не нужен. Итог оказался закономерным: серьезная драка, суд, но не тюрьма, а психиатрическая больница, поскольку экспертиза установила невменяемость обвиняемого на момент совершения преступления.

Кстати, по дороге разберемся с термином «невменяемость». Некоторые считают, что это синоним словам «психопат», «безумец» («невменько»), «сумасшедший» и т. д. На самом деле нет.

Человек, признанный невменяемым, может при этом страдать психическим заболеванием, а может не страдать. Речь идет только о том, что в момент совершения преступления он не мог осознавать совершаемое и контролировать свои действия. Соответственно, последствия этого поведения ему нельзя вменить в вину.

Это не определение из Википедии, а мое видение вопроса. В справочники можете заглянуть сами.

Все это Виктор рассказал мне по телефону. Завершил разговор тем, что, оказывается, отец вышел из больницы с официальным диагнозом «шизофрения». И с желанием начать новую нормальную жизнь. Точнее – старую: вернуться к семье с повинной. Никого дороже жены и детей у него нет. Просит прощения и умоляет дать ему шанс.

В семье мнения разделились. Мама, так страдавшая от него много лет, не сказала ни да, ни нет. Но скорее все-таки да, потому что разрешила Павлу жить в их доме. Дом частный, умелые руки нужны каждый день, и бывший муж ухватился за возможность реабилитации. Брался за любую работу, лишь бы доказать свою нужность.

Мнение сестренки-школьницы – категорически нет. Она с ужасом вспоминала дебоши Павла. А Виктор, как старший сын, хорошо помнивший золотые времена, когда семья была семьей, а отец – отцом, был твердо за то, что отцу надо помочь вернуться в нормальную жизнь. В итоге через некоторое время он привел Павла ко мне на прием и оплатил за него стоимость консультации. Хотя сам пока что был отнюдь не олигарх.

Ну вот мы и подошли к основному запросу Виктора: можно ли отца вылечить от шизофрении?

На такие вопросы у меня нет ответа.

Я не знаю.

Бывает, что можно. Бывает, что нет. Чаще же всего бывает, что совсем вылечить нельзя, но можно очень существенно помочь.

Я уже не раз писал, что норма – очень дискутируемое понятие. И для меня норма – когда сам человек живет с удовольствием и при этом не превращает в ад жизнь других. Хоть десять диагнозов такому поставь – я все равно буду считать его нормальным, адаптированным к жизни человеком.

Итак, работа началась. Сначала анамнез. Выписка из стационара была более чем подробная, с десятками конкретных примеров: «Громко рычит, как медведь», «Постоянно молится и просит у всех прощения», «Длительный уход в религиозную секту» и т. д.

Госпитализации неоднократные, первый диагноз: «Острая транзиторная реакция. Другое острое преимущественно бредовое психопатическое расстройство, ассоциируемое с острым стрессом».

После очередной госпитализации в стационар диагноз изменили на «F20.01. Параноидная шизофрения, эпизодический тип течения с нарастающим дефектом».

Вообще говоря, нарастающий дефект – самое неприятное из написанного. Потому что не так страшен психоз, как минус-симптоматика, негативные проявления, постепенно уничтожающие эмоционально-волевую, а потом и когнитивную сторону личности.

Но делать нечего, взялись за работу. И сразу же появилось ощущение, что не так страшен черт, как его малюют. Да, руки трясутся, но тремор мог появиться и от длительного приема антипсихотиков (он принимал нейролептики первого поколения с корректором), и от его давнего увлечения гашишем, о котором мне рассказал Виктор, а Павел подтвердил.

Что меня больше всего порадовало – это высказанное Павлом твердое желание начать новую жизнь. Все мы слышали тысячи пустых обещаний, но весь мой опыт говорил, что в этом случае обещания не пустые. Сможет ли их выполнить – второй вопрос. Однако в желании выполнить я уже не сомневался, а это резко увеличивало наши шансы на успех.

Все, что я смотрел дальше, лишь укрепляло надежды. Да, он демонстрировал скорее конкретное мышление. Ну так мы и не ставили задачей написание философских трактатов. Да, память могла бы быть лучше. Однако тест «Пиктограммы» (еще раз спасибо гениальному Александру Романовичу Лурия) с опосредованным запоминанием показал неплохие результаты. В тесте я зачитывал словосочетания и просил для их лучшего запоминания изобразить некие картинки-пиктограммы, то есть изучал его умение ассоциировать. И самое главное – при анализе его ассоциаций я не выявил никаких особенностей, характерных для шизофренических расстройств. Даже так называемых «соскальзываний». Ну не философ, да. Но не всем же быть философами.

В общем, как ни старался нащупать характерные для шизо-поражений «знаки», их не было. Знаменитые «четыре А» по Блейлеру (алогия [4]4
  В российской психиатрии под алогией обычно понимают расстройство мышления, при котором логика суждений человека сильно нарушается (прим. ред.).


[Закрыть], аутизм, амбивалентность и аффективная неадекватность), на мой взгляд, полностью отсутствовали. Это, конечно, еще не значит, что диагноз ошибочен, мании величия у меня нет. Однако любое сомнение должно подвергаться пристальному изучению.

Короче, я решил не выдумывать велосипеда, а прямо тут же (хотя Павел уже заметно устал), с разрешения моих доверителей, позвонил главврачу психиатрической больницы, благо в выписке был указан ее телефон.

Она оказалась милейшим человеком, которая ради пользы пациента готова была тратить свое драгоценное время. Из ее рассказа следовало, что и у нее были большие сомнения насчет F20. Но эти сомнения разбивались о ряд предыдущих подтверждающих диагнозов из других медучреждений.

А еще она рассказала одну суперинтересную вещь. Главврач отлично помнила Павла, потому что он во время госпитализации своими профессиональными навыками оказал реальную помощь больнице. Его никто не заставлял, он сам решил понемногу возвращаться к нормальной жизни. И все-таки вот какой там необъяснимый эпизод произошел.

Поскольку лечение было принудительным, его продержали в больнице около года. Все вроде было отлично. Однако буквально за месяц до предполагаемой выписки – опять психоз! Да еще какой! Тяжелейший, плохо купируемый, с криками, буйством и всем, что так не нравится лечащему врачу. После него все сомнения в диагнозе у главврача отпали, хотя остаток госпитализации Павел провел без каких-либо эксцессов.

«Просто загадка», – сказала мне главврач, перед тем как положить трубку.

«Хороший она человек», – сказал после разговора Павел.

И… вышеупомянутую загадку разгадал. Оказывается, он постоянно помогал кухонным работникам. А они помогли ему, подарив две пачки чая и сахар для палатных чаепитий. Это и раньше делалось и не вызывало никаких проблем. В этот раз – вызвало: что-то переклинило в усталой душе пациента, и чай превратился в чифирь. Он угостил товарища – тому нипочем, просто лег спать. А у Павла развился психоз. Почему врачу не сказал – тоже понятно. И стыдно, и работников кухни подставил бы.

А теперь – конец истории. После нее прошло уже немало времени.

Перед тем как ее опубликовать, я позвонил Виктору. В принципе, здесь все так изменено, что можно и не спрашивать разрешения на публикацию. Это уже как литературный рассказ по мотивам реальных событий. Но я привык спрашивать. Виктор сразу разрешил.

Но самое главное – все у Павла хорошо! Работает, отношения в семье восстановились. По крайней мере, в той степени, в которой могли. Другими словами, он нормален в любом понимании этого слова!

Мне было очень приятно. А еще приятнее – от концовки нашей переписки, в которой Виктор поблагодарил меня за участие.

И да, в итоге никакого «нарастающего дефекта» у Павла свидетели этой истории так и не увидели.

К счастью.

Раздел 2
Что нужно знать о тревожных, депрессивных и невротических расстройствах

В этом разделе мы поговорим о том, что наиболее часто портит настроение, а вместе с ним и физическое здоровье моих доверителей. И конечно, о том, как со всей этой напастью совладать.

Глава 8
Добрый Плацебо и злой Ноцебо

Врачи и особенно психиатры обожают термин комплаенс. Если без заумностей – это готовность пациента выполнять предписания доктора (несмотря на побочные неприятные эффекты), доверие к доктору и даже сотрудничество с ним, партнерство. Ведь с древних времен известно, что эффект от медицинской помощи тем выше, чем больше больной верит своему врачу. Отсюда старая мудрость: «Плох тот доктор, который зашел в комнату к пациенту, а тому не стало легче».

Теперь введем еще один термин – плацебо. Если переведете его как «пустышка» – окажетесь глубоко неправыми. Потому что при приеме плацебо (нейтральном препарате, мнимой процедуре, словесной лечебной установке) больному обычно становится заметно лучше. Причем это происходило настолько часто, что, когда это поняли, пришлось убрать из арсенала множество старых фармпрепаратов: выяснилось, что лечило не действующее в них вещество, а именно эффект плацебо. Ныне же все новые лекарства обязательно проверяются в сравнении с плацебо.

Итак, плацебо – вовсе не шарлатанство, а умелое включение внутренних ресурсов организма, фактически – запуск механизма самоисцеления. Блестящий опыт с налоксоном подтвердил это.

Суть эксперимента в следующем. Людям, испытывавшим боль, давался «анальгетик»-плацебо. Боль становилась легче или исчезала. Тогда им вводился налоксон – блокатор опиоидных рецепторов. И боль сразу возвращалась!

Другими словами, плацебо, вроде бы «пустышка», включала совершенно реальный механизм работы опиатергической системы, ответственной у нас за быстрое и мощное обезболивание. А налоксон, блокируя ее, возвращал боль.

Не правда ли, интересная вещь? Конечно, морфину в нашем организме неоткуда взяться, если его не вводили извне. Значит, нейтральная субстанция, сопровождаемая нашим представлением о ее полезности, вызывает появление совершенно реальных обезболивающих молекул – эндорфинов и энкефалинов.

Зачем я подробно об этом рассказываю? Затем что в каждом из нас – включая всех моих читателей и меня самого – скрыт чудесный и очень сильный механизм самоисцеления! И моя задача как психолога находить его и помогать включить, разбудить волшебника Плацебо. Как правило, это удается.

И напоследок – про Ноцебо. Это плацебо наоборот. Именно с его помощью колдуны-вуду «наводили порчу» на людей, доводя бедолаг до смерти. И именно механизм ноцебо нечаянно включают нерадивые медики, обнародуя плохие прогнозы без соответствующей поддержки. Не зря один мудрый врач назвал тяжелый диагноз без вариантов противодействия «дорогой в ад». И думаю, по этой же причине тяжелые больные, получающие параллельно с медицинской также и психологическую поддержку, реагируют на лечение статистически достоверно гораздо лучше, чем те, кого не поддерживают психологически.

Итак, мы реагируем в лекарстве не только на химическое вещество, но и… на размер и форму препарата, на его цвет, вкус и, уж конечно, – на личность доктора, который нам его прописал. Подобное знание – наш мощный ресурс, и давайте не забывать его использовать.

Всем здоровья, доброго плацебо и никаких ноцебо.