Текст книги "Царица Израильская"

Вспыхнувшие куски металла рухнули на груду столкнувшихся на дороге автомобилей.

В небе появились истребители, но вампир уже не обращал внимание на эти машины, словно они потеряли для него всякий интерес.

Он нырнул к земле, мягко спружинив на огромных ногах, оказался напротив старинной синагоги.

В Бэт-Эль шло празднование Рош-Гашана. Подходило время выноса свитка. Возбужденно молились мужчины, покрытые светлыми талитами, а на небольшом балконе благоговейно щебетали женщины.

Это праздничное небольшое пространство больше всего украшала девочка лет четырех. В светлой рубашке, длинной синей юбчонке, с ниспадающими на хрупкие плечи каштановыми мягкими локонами, она, как солнечный зайчик, беззаботно бегала меж молящихся мужчин, что-то радостно щебетала и, как старушечка, смешно держась за поручни, поднималась на балкон к матери.

Ее мать, молодая женщина лет двадцати пяти, в длинной одежде евреянки, поймала девочку за руку, но солнечный зайчонок, выскользнув из ее руки, снова засеменил к лестнице вниз.

Раввин возвысил в молитве голос, Свиток, качнувшись в руках одного из мужчин, поплыл по залу.

Вдруг с улицы раздались истошные крики. В синагоге на мгновение все замерло, а за ее стенами продолжали рваться пронзительные крики мужчин и женщин.

Мать девочки бросилась к лестнице.

Начавшуюся было суматоху, остановила брошенная кверху рука раввина:

– Шэма Исраэль! – как бы приказал он и, громко читая молитву, направился к двери.

– Шэма Исраэль! – зашептали десятки дрожащих губ.

– Шэма Исраэль! – люди в растерянности боялись смотреть в глаза друг другу.

Раввин, подойдя к двери, распахнул ее, увидев шагнувшее к синагоге чудовище, на мгновенье оцепенел, но в доли секунды в его воспламенившемся мозгу промелькнула страстная раввинская мечта: вот властная рука с ножом занеслась над жертвенником, на котором лежал связанный по рукам и ногам юноша, вот нож уже готов был, ринувшись вниз, пустить жертвенную кровь, но громовой голос отвел мужественную, не дрогнувшую руку…

Глаза раввина полыхнули фанатичным огнем, он закрыл дверь, пророчески оглядев испуганные сникшие тела и вымаливающие надежду глаза, снова величественно поднял руку:

– Шэма Исраэль!

Девочка уже была на руках своей молодой мамы, и они замерли у стены за спиной раввина.

На улице все стихло, но от какого-то сильного удара была снесена крыша, и над головой верующих возникло кровожадно раскрывшаяся пасть чудовища.

Рванулись к небу женские крики, но тут же возникла оцепенелая, тишина, люди стали жаться друг к другу, собираясь в единый затравленный страхом ком.

С балкона снова ударили женские крики, вампир новым ударом вмял в пол, забившиеся в судороге, женские тела.

Женщина прикрыла глаза девочки рукой, припав лопатками к стене, стала медленно скользить к выходу.

Малышка стала капризничать, пытаясь оторвать от глаз ладонь матери.

Чудовище занесло руку, и от нового удара приплющились к стене мужские искаженные лица. Деревянная стена с окровавленным месивом человеческой плоти затрещала и рухнула.

Халиф подхватил и смял в кулаке прикрывавшегося свитком мужчину, и на обезумевших людей упало разорванное надвое туловище, следом от пасти вампира размотавшись, скатилась вниз пергаментная лента Свитка. Исписанная черным шрифтом, она медленно поползла вверх, исчезая в пожиравшей ее пасти.

Из открытой ниши для свитков выпали два, еще остававшиеся в ней. Железная дверца ниши, покачнувшись, замерла.

Женщина, крепче прижав ребенка к груди, бросилась было к выходу, но в ту же секунду чудовище, разорвав ленту Свитка, отбросило ее на рухнувшие стены и вырвало ребенка из рук матери.

– Нет! – она бросилась руками к дочери, но вампир снова увидел замершую дверцу ниши и с размаху бросил ребенка на ее железную дверцу. Тело девочки, напоровшись на острый угол, переломилось и рухнуло на пол. Мягкие каштановые локоны накрыли лицо девочки, но и сквозь них ударили в небо остекленевшие детские глаза.

Мать девочки, пронзительно крича, забилась у стены.

Чудовище, вытянув от блаженства морду, придавило ее огромной ступней, из-под которой вырвался багровый пузырь из окровавленной женской рубашки.

Вытягивая от блаженства окровавленную морду, вминая в руины останки людей, Халиф шагнул к стене с пустой нишей для Свитков, влепил по ней ступней, стена, раскрошившись, рухнула. Огромная пята Халифа поднялась над валявшимися на полу свитками и, ударив по ним, проломила пол.

Свитки исчезли под обломками гнилых досок и кусками обрушенной стены…

…Бесполезно кружили в небе новые вертолеты и беспомощно выглядывали из-за машин полицейские с автоматами.

… Древняя Бэт-Эль, полная светлого праздника, в несколько мгновений превратилась в руины, из-под которых доносились стоны еще рвущихся к жизни, изуродованных человеческих тел.

Под полом рухнувшего балкона возникло страшное копошение, за ним потянулся протяжный затухающий зов, и меж обломков вытекла и жадно потянулась кверху окровавленная рука.

Халиф блаженно загоготал, подцепив ногой странно скорченное тело, швырнул его к этой выбившейся из руин молящей о помощи руке. Безжизненное туловище, перевернувшись в воздухе, напоролось на торчавшее рядом с рукой острие поломанной доски. Руины под трупом опустились, окровавленная рука, последний раз дернувшись, безжизненно замерла.

Над всеми этими руинами возвышался лишь небольшой кусок как-то выстоявшего правого угла Бэт-Эль.

Халиф, ступая по трупам, по еще живым, шевелившимся телам, в несколько шагов достал до этого уцелевшего угла, огромными лапами сорвал его и зашвырнул далеко на улицу.

Разлетевшиеся доски обнажили посеревший, похожий на застывшего бегемота, большой камень. От него начинался город Большого камня.

Халиф ударил по нему ступней, но валун не дрогнул. Он ударил еще сильней, но камень не поддался.

Оторопевшее чудовище дико взвыло и с новой силой влепило ступню в серый бок валуна.

На этот раз камень шевельнулся и приподнялся кверху одним углом.

Халиф ударил еще раз, угол валуна приподнялся еще больше, и вдруг из-под его потревоженного бока выступила вода…

Халиф, раскинув огромные лапы, в диком восторге загоготал, распахнутая красная пасть обнажила острые передние резцы…

* * *

…Экран погас… По комнате расползлась выжидающая тишина. Идрис, по-наполеоновски скрестив руки на груди, свысока смотрел на Майкла. Профессор сидел неподвижно; сгорбленный, с поникшими плечами, безлично ткнулся глазами в пол.

Но вдруг, обхватив руками голову, потерянно застонал:

– Безумцы! Уроды!.. Господи, где же ты?! – он покачивался из стороны в сторону, как после тяжелого плача.

Идрис вытянулся в кресле и заерничал:

– О Боженьке вспомнил, товарищ еврейский либерал!.. и он издевательски расхохотался. – Елбай!

Майкл с ненавистью посмотрел:

– Ненавижу! Презираю!

Но слова профессора только подзадорили сытое гоготанье Идриса.

– Ничего удивительного… – перестав смеяться, отметил тот. – Ненависть для еврейского левого или как вы там сейчас «перекрашиваетесь» – либерала, одним словом, елбая, ненависть – это ваша левацкая натура!

– Не вашим фашистским душонкам рассуждать о нас! – крикнул профессор.

– Да я и не рассуждаю, я говорю сейчас, как врач-психотерапевт…Вот из-за таких, как вы, и страдает ваш народ… Если еврей принялся за какое-то начинание, но при этом он объявил себя левым-либералом, то жди беды, даже не беды, а катастрофы. Вы слышали про «Альталену»?.. Нет?.. Ну, тогда послушайте! Любопытная еврейская история. В 1948 году еврейские левые расстреляли корабль, на котором прибыли в Израиль евреи для защиты вашего же сионистского государства. А на корабле находились бедолаги, которые чудом выжили в фашистских концлагерях. Гитлер их не достал, а зато ваши левые их и ухлопали. А ведь на «Альталене» еще было огромное количество оружия. Бедняги везли это все через моря-оке-йя-ны, чтоб помочь в борьбе против арабов, но не довезли. У самого Тель-Авива свои же и разбомбили. Такое преступление против своего народа способны совершать только левые коммуняги!

– А чего это у «отца неоисламизма» так вдруг за Израиль душа разболелась? – подбросил профессор.

– Бросьте, профессор! Какая чушь! У меня не «душа разболелась»… а чтоб ни одной еврейской души не осталось… и не только в Израиле… А мой, я бы сказал, анатомический интерес к евреям в этой ситуации просто неизбежен… Так вот, что касается, еврейских либералов… Любопытная теория здесь выстраивается… – Идрис мельком глянул на Майкла. Тот отвернулся, как фыркнувшая институтка.

– Вот и прекрасно… Ваша реакция, как раз говорит об обратном: зацепило вас, мой дорогой профессор! – и он нарочито-великодушно похвалил. – Ученый! Сразу видно! А для настоящего ученого теория дороже родной матери… Так что выслушать меня вы выслушаете.. – Идрис достал из бара коньяк, плеснул в два бокала.

– Нашей взаимной любви это не помешает… – благодушно заметил он, протянув Майклу коньяк.

Тот, поколебавшись, как бы нехотя взял, но уже через мгновение, залпом осушил бокал.

…Идрис чувствовал себя профессором на кафедре, забросив руки за спину, расхаживал по комнате. Подойдя к стоявшему у двери конвоиру, смахнул с его плеча пылинку, вернулся к своему столу, достал из нагрудного кармана рубашки маленький, с крохотную таблетку, фоночип, демонстративно осмотрев, сунул назад и как бы, опомнился:

– Ну так вот… Хорошо известно, что наличие чувства собственного достоинства – одна из самых основных потребностей человека. Одной из ее опор является осознание своей принадлежности к чему-то или кому-то. «Принадлежать!» – вот жажда человека. Еврейский левый, или либерал, полон страха от того, что он рожден евреем, и полон чувства вины за то, что он еврей. Самые большие враги для него, это слово еврей, еврейская внешность, еврейские символы, словом, все то, что может выдать в нем его еврейское происхождение. Отсюда и начинается его конфликт… «Левый невроз»… А как я это придумал, а?! – просмаковал он. – Но продолжим… Великий психолог Перлз… тоже еврей, конечно, говорил. – Идрис скрестил руки на груди и на память процитировал:

«Заразная природа невроза основывается на сложном процессе, в котором, во-первых, присутствует чувство вины и страха оказаться изгоем, и, во – вторых, желание установить контакт, даже если это будет и псевдоконтакт.»

«Я – гражданин мира!» – вопит левый, чтоб скрыть, что он еврей! «Я принадлежу к мировой цивилизации!» – орет он на всех углах, чтоб только скрыть свою принадлежность к еврейству.

Но смотрите что получается, арабы подали резолюцию «В защиту палестинских детей», и ее приняли на одном дыхании! Но стоило только Израилю подать такую же резолюцию «В защиту израильских детей», так ее тут же, на том самом одном дыхании, и отвергли. По сути – именно этот день стал крахом вашей, как вы хвалитесь, «белой цивилизации» Ведь если вдуматься в то, что произошло: защищать жизни одних детей и отказать в праве на жизнь другим детям?!.. Кто вы тогда, вы, «белая либеральная цивилизация?!»… А? Лицемеры и шакалы!.. Но вернемся к нашим еврейским левым… Бедные ребята! Они ведь чувствуют эту агрессию против себя, они ведь чувствуют, как изуродовано их чувство собственного достоинства, но так хочется жить полнокровной жизнью, так хочется счастья, денег, славы, власти! Душа левака переполняется злобой! А агрессия, как известно, требует выхода! Но выход в этой ситуации один: борьба. А это значит: ты должен сделать выбор, кому ты принадлежишь! Что означает: ты или со своим народом противостоишь мировой агрессии, или же, переметнувшись ко всему миру, выступить против своего народа. И тогда еврейский либерал и вопит о своем мировом гражданстве, но это на самом деле другое:

«Я не принадлежу! Я не принадлежу! Я не принадлежу евреям! – сотворив паузу, Идрис с деланным пафосом процитировал:

«Не поднимет народ на народ меча, и не будут более учиться воевать»… – и как будто бы нашелся: – Самое интересное, я бы даже сказал, самое потрясающее в том, что эта надпись висит на здании ООН. Та самая ООН, которая отказала в праве на жизнь еврейским детям. Но главное ведь еще в том, что ООН надпись из еврейского пророка, или кто он там, использовала, а имя автора этих соплей поставить и постеснялась. КАК БЫ И БЕЗ ЕВРЕЯ НЕ ОБОЙДЕШЬСЯ, НО И НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ НЕЛЬЗЯ, ЧТОБЫ ЕВРЕЙ И БЫЛ!.. – и он насмешливо развел руками. – Да! У меня тут есть еще один… елбаевский экземпляр. Мурло. Реинкарнация пророка, как он сам говорит. Вам еще доведется увидеть его. Но это еще тот коммуняга!

Еврейский левый – это презренный шакал, который боится быть шакалом и хочет затесаться в стае волков. Но как бы он ни затирался среди волков, сколько бы он ни набрасывался с волками на своих соплеменников, все равно он останется презренным шакалом. И чем больше он пытается отрицать свою принадлежность, чем больше он с волчьей стаей набрасывается на своих соплеменников, тем больше волки и презирают его!

Но еврейский либерал замучен неврозом, ненависть и агрессия внутри него разрывают его существо, агрессия требует выхода, но еврейский левый труслив, он шакал, он, во что бы то ни стало, хочет уцелеть, но уцелеть, воюя против волков, шансов мало, волки сильны, их много, и потому он хочет затереться среди сильных: среди сильных безопасней освободиться от своей агрессии! Так еврейский левый становится врагом своего народа.

Посмотрите, с каким остервенением еврейские либералы участвуют в антиизраильских демонстрациях! С какими осатанелыми лицами они набрасывались на забор безопасности, который строил Израиль! Но когда я вижу это, когда я вижу эти злобные ваши лица, которые шествуют в поддержку каких-нибудь зулусцев, камбоджийцев, да кого угодно, в то время, когда их страна истекает кровью, я, как никогда остро, вижу всю эту фальшь, весь этот ваш левацкий страх: «Не принадлежать! Не принадлежать! Не принадлежать своему народу!»

А отказываться от своего народа, это все равно, что отказываться от матери, которая вскормила и воспитала тебя! А это противно! Это противно всем! Потому, что это противно человеческой душе! И я ненавижу вас еще больше!

Самое мерзкое, самое низкое, что можно было придумать – это еврейский либерализм! Эта жажда принадлежать кому и чему угодно, лишь бы это была огромная масса! Толпа, в которой, как им кажется, легче всего уцелеть. Но волки видят шакалов! И пока шакалы им нужны, они не тронут их, они используют их, но неизбежно наступит миг, когда семенящий в волчьей стае шакал будет разорван волками на куски!

…Профессор сидел сгорбившись, ткнувшись глазами в пол.

Идрис с презрением посмотрел на него:

– И последнее, профессор, – он нарочито-обреченно развел руками:

– Снова Фредерик Перлз:

«Пациент должен научиться обращать свои энергии сопротивления против внешнего мира, применять их в соответствии с требованием ситуации, говорить «нет», когда это надо сказать».

Но поскольку еврейские либералы не хотят понять своей паранойи, поскольку они не способны «обращать свои энергии сопротивления против внешнего мира», они обрушивают их вовнутрь, то есть против своего же народа.

И если левые и способны сказать «нет», то это только:

Нет! – еврейским ценностям!

Нет! – еврейскому народу!

Нет! – еврейскому государству!

Нет! – «Альталене!»

А кто любит предателей, космополит вы мой драгоценный?!.. – мол, сам виноват, Идрис пожал плечами.

Майкл насмешливо посмотрел на него:

– Надо понимать, Вы диагностировали мне паранойю…

– Разве лично Вам?.. Хотя сами посудите… Вспомните, как на той же конференции вы обрушились на своего соплеменника. Бедный израильтянин! Но зато, какой у вас был праведный, я бы сказал, истинно-левацкий гнев! – и он с нарочитым пафосом передернул слова Майкла:

«…а вы бы хотели, чтоб вас вышвырнули из своего дома!..» О, Господи! Вам – то что до этих зулусцев-камбоджийцев?! Чего вы так из шкуры лезете?.. Какое вам дело, что будет или не будет с ними! Чего вы так больше всех печетесь о «страданиях бедного человечества»?! Чего вам больше всех надо, когда то же самое человечество с сатанинским упорством хочет уничтожить ваш народ?! Куда вы все время лезете, шакалы?! А все это ваше левацкое – «Принадлежать!», а точнее – «Не принадлежать!» означает лишь одно: еврейские либералы всеми правдами и неправдами хотят влезть в волчью стаю!.. А ведь если признаться, тот араб прав: «…тот конфликт, а это знает любой психолог, неразрешим!..» К тому же никто и не хочет его разрешать. Арабские лидеры готовы уничтожить миллионы своих мусульман, но только чтоб уничтожить еврейское государство. Этого хочу и я! И я это сделаю! Я – Идрис! Я – основатель неоисламизма!

– Ваше откровение, наверное, нужно понимать, как приговор… мне?

– Ну, почему же приговор?! Вы еще поживете… Правда, света белого вам больше не увидать, но здесь вы еще поживете… Вы мне пока еще нужны… Я бы, конечно, по возможности не беспокоил Вас, но ведь… крысы, какими бы они лабораторными не были, они все равно не знают древнееврейского… – и он расхохотался своим сытым, с издевкой, смехом.

Профессор длинно посмотрел на закинутую кверху гоготавшую голову, резко поднявшись, ударил ногой по стулу.

В то же мгновение охранник скрутил ему руки за спину.

– Ничего у вас не выйдет! – громко запротестовал профессор.

Это, казалось, еще больше рассмешило Идриса: сидя на краю стола, он от удовольствия прихлопнул рукой по колену.

Оставь!.. – хохоча, махнул он охраннику, и тот, оттолкнув профессора в угол, поднял опрокинутый стул и тычком в грудь столкнул Майкла на табуретку.

– Да-а!.. – сытно вздохнул Идрис. – Давно так меня не смешили! – и во второй раз достал из кармана фоночип. Демонстративно повертев его в руках, он как бы для себя проговорил:

– Получится – хорошо… Не получится… пойдем дальше… Ведь… Язык Бога! Ковчег Завета! – и он деланно-спокойно посмотрел на профессора:

– Знаете что это такое? – он показал фоночип.

Тот напряженно подался плечами вперед.

– Эта «крошка», если ее вживить в мозг, умеет считывать нужную информацию… И не только считывать!.. Нас ждет великий Ритуал.

Майкл вдруг съехал со стула и умоляюще пополз на коленях к Идрису:

– Светлейший, прошу Вас, не трогайте меня! Прошу Вас! Ради всего святого! Не трогайте! – и закричал. – Умоляю!

Он осел на пятки, упав головой к полу, заплакал.

Фигура безбрового в камуфляжной форме высилась над ним.

Профессор вдруг поднял залитое слезами лицо и бросился в ноги Идрису:

– Прошу тебя, не трогай!

Тот, брезгливо оттолкнув его, быстро вышел в красную дверь. На пульте появились люди в белых масках и синих халатах. Один из них держал шприц.

… Игла вошла в руку профессора.

* * *

…Профессор, с чисто выбритой головой, лежал на операционном столе, в большой, современно оборудованной «Операционной».

Пять-шесть человек в спецодежде, в масках, выжидающе смотрели на сидевшего поодаль Идриса. Он тоже был в спецодежде. Долгая пауза. Наконец, он встал, повернувшись к стене, молитвенно поднес ладони к глазам и через минуту коротко бросил:

– Начинаем!

В руках хирурга блеснул скальпель…Красная кровавая нить обежала вокруг обритой неподвижной головы профессора… Хирург вскрыл череп, обнажив слизистый живой мозг.

* * *

…Обитатели пещеры сидели каждый по своим углам.

Затаенная сумрачная тишина.

Соломон глянул на Руфь. Ткнувшись лицом в колени, она сидела чуть поодаль от скучковавшихся соплеменников Натурей карто. Почувствовав взгляд, она подняла голову.

Две пары глаз в сумрачном подземелье, всмотрелись друг в друга.

Соломон поднялся, отряхнув штаны, церемонно потрусил ладони и пошел к ней. Десятки, сверкающих в полумраке глаз, уперлись в него.

– Эй, мракобесы, чего нахохлились?! – и съязвил – На-ту-р-яйцы! Вместо того, что бы свою честь защищать, врагам нашим задницы лижете! Думаете, они вас пожалеют?! В первую очередь вас же и сожрут! Потому что никто не любит предателей!

– и он, точно отсекая Руфь, сел между нею и ее соплеменниками, пододвинулся ближе:

– Красивая, как тебя зовут?

Не отнимая лица от колен, она посмотрела на него, и в свете лампы в ее глазах мелькнула легкая улыбка.

– Ладно… – вздохнул Соломон. – Но ты ведь все равно не молчишь! Знаешь, что ты говоришь? Ты говоришь: какого мужика я спасла!

Она утопила в коленях смех. Приободренный этим, Соломон придвинулся еще ближе, успев чертыхнуться, что под ним так громко зашуршала солома. Но его щеки коснулась прядь ее шелковистых волос, и ему показалось, что он умер…

– Я знаю, как тебя зовут… – ожил он. – Мне сказали твое имя, когда я и своего еще не знал…

Она с улыбкой посмотрела на него:

– Тебе, наверное, сказали, что меня зовут Руфь…

– Ничего себе! – восхищенно пропел Соломон. – А как ты узнала об этом?

О чем-то загудели натурейцы.

– Смельчаки! – нарочито вздохнул Соломон и посмотрел на соседку:

– Спасительница, скажи, а тебя и вправду зовут Руфь?

Она с улыбкой кивнула, но отчего-то глаза ее затопила печаль.

– Руфь, я спасу тебя! Вот увидишь… родная!..

– Соломон почувствовал, как в груди свихнулось сердце, он невольно потянулся рукой к ее щеке, но у самых его дрогнувших пальцев лицо Руфи отплыло в сторону.

В это мгновенье, задребезжав, отошла решетка, и в пещеру втолкнули высоколобого, в европейском костюме, мужчину.

Едва не съехав на соломе на пол, он неловко выпрямился. Попривыкнув к полумраку, сел недалеко от безбровых. Один из них пристально глянул на него.

– Мэрло! – дипломатично представился он.

– Ишак! – оценил его мутант.

– Коммунист… – тактично подбросил тот. – Еврейская левая организация «Марэло»…

Безбровый вопросительно глянул.

– Маркс-Энгельс-Л завтра енин… – прежним тоном расшифровал новоприбывший.

– Так и бы и сказал… Мурло… – нарочито вздохнул Соломон.

В группе сектантов вдруг что-то взволнованно застрекотали, повернулись лицами в центр образовавшегося меж ними круга.

С каждым мгновением возня стала перерастать в суматоху.

Став на колени, они склонились над чем-то, возбужденно затараторили и потом из расступившейся кучки поволокли к решетке пожилого седобородого соплеменника. Пятки его туфель цеплялись за солому, один башмак спал и замер подошвой вверх.

Один из тащивших затарахтел решеткой и стал звать на помощь. Темное нутро коридора отвечало глухим молчанием.

Кто-то распахнул старику рубашку, приник ухом к груди и через минуту обреченно сел на пятки и опустил глаза.

Второй из тащивших снова затарахтел решеткой, стал рвать ее на себя, но туннели бункера были глухи.

Сидевший над стариком закрыл брошенные в потолок, застывшие глаза старика.

Те двое вернулись к своим, и теперь они все вместе, перебивая друг друга, стали спорить, как правильнее поступить.

– Замолчите! – громко крикнул кто-то из них, и в пещеру упала жуткая тишина.

Тусклый свет фонаря стекал по бледно-мертвенному лицу трупа.

Хаймалка прижалась к матери.

В навалившейся тишине вдруг послышалось какое-то шуршание, и рядом с мутантом, из-под соломы, выбрались две огромные крысы.

Поблескивая маленькими хищными глазками, словно безраздельные хозяева этого полумрака, они деловито подбежали к опрокинутой туфле, обнюхав ее, шурша по соломе длинными хвостами, подбежали к трупу.

Руфь, вскрикнув, ткнулась лицом в плечо Соломона.

Крысы взобрались на грудь старика, и, почти слившись с его черным кафтаном, подобрались к желтому лицу.

Кто-то из сектантов стал подбираться к башмаку, метнул было в крыс пучком соломы, но одна из них тут же угрожающе ощерилась, сатанински взвизгнув, казалось, вот-вот была готова броситься ему в лицо.

Тот испуганно отпрянул назад и, прикрывшись рукой, влип в каменистую стену.

Откуда-то, сбоку от Мурло, выскользнула третья крыса и так же хозяйски неторопливо волоча за собой длинный, скользящий по соломе хвост, подбежала к голове старика, взобралась на нее, растрепав его седые волосы.

Первые две крысы, уже вонзившие зубы в веки мертвеца, почувствовав запах чужака, мгновенно ощетинились, угрожающе присев на задние лапы, бросились на непрошенного сородича, сбросив его с головы трупа.

Сатанинский визг сцепившихся в смертной схватке крыс растерзал затаившуюся тишину сумрачной пещеры.

В яростно завертевшемся клубке дьявольски горели маленькие, злобно горящие глазки; острые хищные зубы, отрываясь, снова вонзались в черную мягкую плоть дерущегося насмерть противника.

Крыса-чужак яростно отбивалась, но через минуту была разорвана сородичами и валялась с выпавшими слизистыми внутренностями.

Разделавшись с врагом, победительницы, с мокрыми окровавленными мордами, отфыркиваясь, вновь взобрались на старика, метя по желтому его лицу длинными хвостами.

Обитатели пещеры оцепенело впились глазами в жуткое шевеление на желтом неподвижном лице трупа. В холодящей тишине возникло отчетливое мелкое почмокивание, исходившее от крысиных пирующих морд.

Соломон, внезапно стащив с себя туфли, остервенело, ударил по хищникам. Те, сатанински завизжав, отскочили в сторону. Соломон подхватил башмак старика и швырнул его в них. Следом, точно по договору, ударил крик безбровых, в крыс полетело что-то еще, и они удрали сквозь решетку, не выдержав этого натиска.

Лия, обхватив голову, мелко дрожала. Рядом, став на колени, утешала ее Хаймалка.

Соломон вытащил из-под спины старика полы черного кафтана и накрыл его искусанное лицо.

В молчаливом подземелье настаивалась безысходность…

* * *

…День, которого столько ждал Идрис, вдруг оказался у самого порога.

Завтра!

…Но если даже что-то не состоится, все равно, в любом случае, это будет шагом на пути к его Великой цели, а путь этот не прост и требует времени!

Но когда-нибудь он поднимет победно руку: язык Бога познан и мир очищен от скверны!

«Прежде, чем заинтересовать Бога, нужно заинтересовать Дьявола!» – вспомнились ему слова Сатаны.

«…но не только заинтересовать…» – подумалось Идрису, и он суеверно подавил конец возникшей мысли: «…обмануть Сатану…»

… Он взял со стола пару листов, отпечатанных журналистом – Хадисом. Сейчас ему нужно было решить, когда именно показать эти тексты профессору: сегодня или за несколько минут до начала Ритуала.

Идрис закинул ноги на стол, откинулся на спинку кресла.

Оба варианта имели свои плюсы, но в случае неудачи возникали новые проблемы с «подбором нового человеческого материала».

Идрис решил вызвать своих консультантов, бывших преподавателей, профессоров экспериментальной психологии.

А тексты были таковы.

Текст первый.

Еврейский погром, совершенный мусульманами окраины Российской империи. Из архивов России.

«Кавказ. 1816 год. Аул Ханабади. Здесь найден труп зверски убитого семилетнего мальчика. Ребенок – сын местного муллы.

Мальчику было нанесено несколько колотых ран, горло перерезано.

Расследование российских властей, которое проводилось под контролем генерала Ермолова, показало, что в убийстве замешана одна из жен муллы, которую мальчик застал в объятьях чужого мужчины. Последний был мусульманином. Побоявшись огласки, он решил избавиться от опасного свидетеля – семилетнего ребенка. Ни в чем не повинный ребенок был казнен. Мусульманин пролил мусульманскую кровь.

Дальнейшая трагедия разыгралась молниеносно. В убийстве ребенка по навету местной мусульманки обвинили трех горских евреев из соседнего аула.

По приказу хана Исмаила евреи были подвергнуты ужасным пыткам: им выломали руки, били дубинками, отрезали носы, уши. Человеческие тела, под иступленные крики обезумевших зверей, были превращены в кровавое месиво. Под изуверскими пытками у троих евреев были выбиты «имена преступников»: тридцать евреев из соседнего села Варташен подверглись пыткам. Наверное, в этих пытках принимал участие и истинный убийца семилетнего ребенка. Но правда еще должна была быть выяснена. А пока издевательства продолжались. Евреям предлагали или сознаться в убийстве или принять ислам. Молодой парень, не выдержав пыток, решил принять его и показал, что мальчика «убили» двое из тридцати евреев. Но ни принятие ислама, ни его «признания» не спасли ни его, ни евреев Варташена. Хан Исмаил приказал разделаться со всеми, и в квартал горских евреев ворвался большой вооруженный отряд.

Грабили дома, убивали, насиловали женщин. Еврейский квартал был полностью разграблен и разгромлен. Был убит раввин Авраам, от которого требовали перейти самому и привести в ислам оставшихся в живых евреев Варташена. Евреи ислам принять отказались, погром продолжился до полного уничтожения еврейского квартала…».

История эта напомнила Идрису о предательстве жены, и все это вместе: и ее измена, и упоминание мусульманского «зверства» доводило до бешенства, но перед ним были исторические свидетельства, которые уже никак переделать было нельзя, да и сейчас они были нужны именно такими, как и были…

…Измена жены…

Идрис с пренебрежением сбросил лист на стол.

На «Пульт», в сопровождении вампира, вошли двое пожилых мужчин в черной робе обитателей подземелья.

Идрис, оставив их стоять у дверей, повернулся к ним на своем вращающемся кресле:

– Мне нужно… окончательное мнение по поводу предстоящего эксперимента… Мы много и детально обсуждали этот вопрос, но цена его велика и потому риск должен быть сведен до минимума. Вы – ученые и вас не может не интересовать судьба этого, я бы сказал, нашего общего дела. Вероятно, вы не раз возвращались к проблеме после нашего последнего обсуждения. Я хочу знать: изменились ваши позиции или остались прежними. А именно: нужно ли усилить эффект ожидания или же оставить его на прежнем уровне… – он посмотрел на одного из них. – Жюваль?

Тот секунду помедлил, взглянув на Идриса, бросил глаза к лежавшим на столе бумагам:

– Для того чтоб изменить мнение, как вы сами знаете, Светлейший, нужно обладать соответствующей информацией. Мой опыт работы психотерапевта говорит об одном: чем больше сопротивляется одна из расколотых частей психики, тем больше она усиливает противоположную.

Идрис, опустив голову, скрестил руки на груди. На «Пульт» змеинно заползла тишина.

Идрис посмотрел на второго ученого:

– Франсуа?..

– Да, мы говорили об этом с Жювалем… Наши позиции сходны.

Идрис, забросив руки за спину, прошелся по комнате, подошел к вампиру, стоявшему чуть поодаль от двоих ученых, похлопал Халифа по черной мохнатой щеке:

– Все в этой жизни – мотивация и выбор… – он отечески посмотрел на вампира. – Ты согласен со мной, мой друг?

– Я с Вами согласен, Светлейший… – ответил тот, глядя куда-то вперед неподвижными круглыми глазами.

– Хорошо… – энергично бросил Идрис. – Ознакомьте с… этим профессора… – он подал Жювалю листы с отпечатанными текстами. – Идите!

…Идрис остался один… Глянув на огромное окно, за которым уже совсем скоро должно было состояться его великое действо, подошел к нему и скрестил руки на груди…