Текст книги "Стихи"

Стихи
Иосиф Прекрасный

Иллюстратор John Everett Millais

© Иосиф Прекрасный, 2017

© John Everett Millais, иллюстрации, 2017

ISBN 978-5-4485-4207-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Это написал я

 
Когда товарищ прокурор,
Если таковой имеется,
Намекнёт насчёт грозящего мне срока,
Я с видом красноармейца,
Достающего агитку с речью Ленина,
Извлеку из кармана мятый листок —
Вот, мол, моя индульгенция,
Больше мне ничего не надо,
Это всё, что я написал.
И товарищ прокурор, посмотрев на меня
Взглядом настоящего ленинца,
Скажет:
«Ну что же, даже
Иные из гениев писали гаже.
Замечу, однако,
Что никакие два знака
Не различаются на письме».
И во время оглашения приговора,
Моего приговора,
Его лицо —
Прекрасное лицо товарища прокурора —
Ничуть не изменится.
 

I

«О Боже правый, не лишай меня…»

 
О Боже правый, не лишай меня
Желания, истраченного зря,
Ни летней тьмы, ни солнца января,
Ни роскоши безоблачного дня.
 
 
О Боже правый, у тебя в руке
Есть имя вечера, его я знаю сам —
Как сын земли, продлённый к небесам,
Как пепел, расцветающий в реке.
 
 
Мой друг, ты будешь мной, пообещай,
Пусть звери леса к нам с тобой придут
И принесут хрустальную звезду
Для нашего волшебного плаща.
 

Так

 
Так в поцелуе пропадает слово,
Так погибает видимость любви
В объятии, которое готово,
Ломая кости, выдохнуть: живи,
Страшись, беги и возвращайся снова;
Так истина уходит между строк —
Два лёгких шага до последней двери;
Так замолкает неспособный верить,
Сам от себя отрекшийся пророк;
Так светоч мира разрезает масло
Июльской ночи, ибо под окно
Приходит время и стоит безгласно;
Так звонко замыкается звено,
Так размыкают маленькие руки
Чужие дети на большом холме,
Так гаснет день, так замолкают звуки,
Так новый день рождается во тьме;
Так музыка из той безмолвной бездны
Проходит путь и льётся через край;
Так тезис умирает антитезой,
Так беспричинно существует рай.
 
 
Так ты вернёшься, прошагав по лужам,
Ты – это я, сказавший сам себе:
Возрадуйся! ты никому не нужен,
Ты только и заметил, что судьбе
Самой себя избегнуть невозможно,
Что пить огонь – весьма неосторожно,
Что истина скитается под кожей
С царапиной на высохшей губе.
 

«Дорогу, ветер, сад и солнце…»

 
Дорогу, ветер, сад и солнце
Шутя, рисует божество.
И ничего не остаётся,
Не остаётся ничего.
 
 
Ты сам всего лишь, как ни странно —
Его рисунок на песке,
Лишь строчка из его романа,
Забытого на чердаке.
 
 
Он бросил на седьмой главе,
Поскольку наступает лето —
Он мальчик, он играет где-то
И ловит бабочек в траве.
 

«Я шёл один в пустыне каменистой…»

 
Я шёл один в пустыне каменистой,
Под звёздами сверкающими. Тьма
Меня не поглотила; только мысли
Росли из неусыпного ума.
Я шёл один среди остывших скал.
Я пить хотел, но влаги не искал,
Боясь в своем увидеть отраженьи
Не мысли прихотливое движенье,
Не радость сна, не горечь пораженья,
А истины зияющий оскал.
В ночи я шёл, из ночи я бежал,
Бежал от вещи, что во тьме кричала,
Бежал от сил, которым нет начала,
От совершённых мной великих дел,
И от того, что совершить хотел,
От мыслей, прорастающих на дне,
От истины, пылающей во мне.
 
 
И вот я сел на камень, чтобы всё же
Ответить на вопросы, наконец.
Я в муках вопрошал себя: «О Боже,
За что мне этот горестный венец?»
Я вопрошал: «Где истина и путь?
Достигнет ли страдающий покоя?
Возможно ли ушедшее вернуть?
И в чём ответ? И что же я такое?»
…И, не дождавшись утреннего света,
Усталый, не услышавший ответа,
Я снова встал и продолжал дорогу.
Я – знание о том, что на пути
Удастся мне и истину, и Бога,
И дом, и самого себя найти.
 

«Сухой цветок нам попадает в руки…»

 
Сухой цветок нам попадает в руки
И рассыпается; сады сжигает солнце;
Пески пустыни поглощают звуки,
Проходит всё, но что-то остается.
 
 
Не то, что застывает, холодея,
Там, на границе моря и песка,
Где Минотавр живет внутри Тесея,
Где увяданье спит в стебле цветка;
 
 
Не то, что разбивает или делит,
Не то, что чертит ось координат,
Не то, что разрушает ради цели,
Не то, что вопрошает, как Пилат.
 
 
Пал Лабиринт. К вернувшимся обратно
То, мимо пепла, выйдет, наконец,
Что в этот раз, назвавшись Ариадной,
Сплело клубок и возвело дворец.
 

«Ветер стал видим в осеннем просторе, и…»

 
Ветер стал видим в осеннем просторе, и
Время остановилось, как в сосуде вода.
Так опять заканчивается история,
Не начинавшаяся никогда.
 
 
Зачарованный путник слушает меццо
Под скрип перемалывающего Вселенную колеса,
Писатель напивается и вспоминает детство,
Потому что надо же о чём-то писать.
 
 
Сосчитав небеса, и круги, и луны,
Но не любивши ни холодно, ни горячо,
Усталый Данте уходит, сплюнув
Через какое-нибудь плечо.
 
 
И дивная мелодия играет рядом,
Нарушая законы и превращаясь в песню,
И любовь бывает – в скобках, за кадром,
Между строк, с другими, не в этой пьесе.
 
 
Но эта история – не о видах величий,
Не об истине, открывшейся Иоанну,
Не о том, что Беатриче остаётся желанной,
Пока не станет твоей Беатриче,
 
 
А о том, что через несколько
десятков вальсов
Нельзя будет вспомнить,
не приложивши сил,
Кого ты слушал и над чем смеялся,
О чём я писал и кого любил.
 

«И память, столь бессмысленная прежде…»

 
И память, столь бессмысленная прежде,
Проснётся и потопит корабли —
И я, смеясь, взгляну в лицо надежде
И растворюсь в безбрежности земли —
 
 
Как ласточка над дальней колокольней,
Как дивный свет сегодняшнего дня,
Как ночь любви, забытая невольно,
Как музыка, предавшая меня.
 

«Но то, что избранно и верно…»

 
Но то, что избранно и верно,
Из камня вырастет травой,
Взойдёт над пропастью и скверной
Обломком истины живой.
 
 
Её одну не обезличат
Ни сотни вёрст, ни сотни дней;
Ей улыбнётся Беатриче
И от меня уйдёт за ней.
 

II

Химическая песня

 
Здравствуйте, я фтор,
можно просто флюорин,
Я царь неметаллов, я такой один,
Я почти что постиг смысл бытия,
Я несу надежду и свет народам,
И в этой задаче по условию я
Реагирую с водородом.
 
 
Так иди же, водород, иди же ко мне,
Мы сольёмся воедино и сгорим в огне —
Я сам не знаю, что это значит,
Но таково условие этой задачи.
 
 
Но этот хитрый газ,
этот треклятый водород
В этот раз почему-то никуда не идёт,
Он боится реагировать, боится огня,
Боится единения, боится меня.
 
 
Я страдаю, я рыдаю, моё сердце разбито,
Может, где-то в примечании
сидит ингибитор,
Моё сердце разбито и не хочет биться, —
А он сбегает на другой конец таблицы.
 
 
Я кричу ему: водород, постой,
С нашей новой атомной массой
Мы будем самой ядрёной кислотой
В задачнике восьмого класса,
 
 
А ты реагируешь со всеми подряд,
Ты служишь дурным примером,
Ты каким-то неведомым мне манером
Влез в электрохимический ряд…
 
 
Тем временем,
воспользовавшись моментом,
Он реагирует с восьмым элементом.
Нас было два, а становится три,
И кислород ему говорит:
 
 
«Дорогой гидроген, твои мысли чисты,
А фтор для тебя слишком вреден.
Я вообще-то хотел быть в оксиде меди,
Но, пожалуй, сойдёшь и ты».
И водород говорит: «Кислород, ты тоже,
Тоже чем-то похож на фтор.
Если хочешь, мой фтор, теперь мы можем
На троих образовать раствор».
 
 
Бессердечный водород,
будь ты проклят навечно,
Когда б не условие, я б тебя послал!..
Я мог бы отдаваться тебе весь вечер,
Выделяя тысячи джоулей тепла.
Будь проклят наш
химический треугольник,
И ты, подлец-восстановитель,
что не оставил мне шанса!
 
 
А где-то горюет незадачливый школьник,
Потому что задача не хочет решаться.
 

«Стремясь найти знакомые черты…»

 
Стремясь найти знакомые черты,
По стынущей земле бродя без цели,
Во всём живом мы ищем параллели
И жаждем разделённой широты.
Законы сочетания просты
И сообразны ритмам в нашем теле.
 
 
Но мир растений ограничен кругом
Какого-то иного божества,
Где звуки не слагаются в слова
И строки не рифмуются друг с другом,
И свет заката над замёрзшим лугом
Горит, как подожжённая трава.
 

«Не затронувший мне душу…»

 
Не затронувший мне душу
Айвазовский прав в одном:
То, что мы считаем сушей,
Будет в море просто дном.
 
 
Мы налгали про природу,
Мы приукрашаем тьму —
Все пути ведут под воду.
Всё равняется всему.
 

«Осенью холодно, осенью пусто…»

 
Осенью холодно, осенью пусто.
Белизна листа, исписанного дочиста.
Уходить каждый раз навсегда —
Это тоже искусство;
От начала к концу, эта схема
чертовски проста.
У всего, что способно убить,
есть фамилия, имя и отчество,
всюду символ, и всё – подходящая тема.
Через бреши в пейзаже, в тебе и во мне,
через город в окне,
через впадины фраз,
разрушая остатки былого,
неизбежная и уходящая снова и снова
на границы всего
в восемнадцатый раз
наступает зима.
 

«Не припомнишь всех имён…»

 
Не припомнишь всех имён.
Собирались каждодневно.
Каждый был слегка влюблён.
Дело кончилось плачевно.
 
 
В точке – совокупность сил.
Каждый был сердит и молод.
Каждый брал и уходил.
Оставался только холод.
 
 
Тот ли я, и тот ли ты —
Говорили до рассвета.
Было много пустоты.
Полвопроса – без ответа.
 
 
Не вокзал и не Эдем,
Сон о том, что было можно.
Свет, сияющий над всем.
Что доказано, то ложно.
 
 
Тот ли ты, и тот ли я
Встретились и разминулись.
От хорошего ль житья
Так дороги изогнулись?
 
 
Что б на что бы положить,
С чем б сравнительно измерить?
Как же надо было жить,
Чтобы в жизнь свою поверить?
 
 
Так ли важно! Отлегло,
Вместе с сердцем отстучало —
То ли правду умолчало,
То ли сбыться не смогло.
 

«Свой холодный свет необходимо беречь…»

 
Свой холодный свет необходимо беречь,
Унывая и шагая во тьму.
А любовь такая прекрасная вещь,
Пока ты не поймёшь, что к чему.
 
 
Сменив подряд два десятка личин —
Поди вспомни, поди назови, —
Пора уже придумать пару причин
Кроме этой самой любви.
 
 
Раздеваясь, целуясь, забывая слова,
Растворяясь, сгорая дотла,
Ты бываешь тем, разделённый на два,
Чем она никогда не была.
 
 
Так легко говорить с ней и думать о ней,
Словно чисел и времени нет;
Но подняться из пепла гораздо трудней.
Береги свой холодный свет.
 

Зима

 
Я вас любил, чего же боле,
Что я могу ещё сказать?
Я здесь один в пшеничном поле,
И начинается гроза.
 
 
Она отмоет лик Вселенной,
Она сотрёт с него меня,
И я навек сольюсь с бесценной
Секундой тающего дня;
 
 
Она исчезнет в высях горних
И карты спутает судьбе,
Зима пришла в последний вторник,
Когда я думал о тебе.
 
 
Она пришла ко мне проверить,
Готов ли я опять страдать,
И долго не могла поверить,
Что я ушёл, решив не ждать.
 
 
Да, я ушёл, усталый, греться
И окунать в горячий чай
Своё измученное сердце,
Чтоб научить его молчать.
 
 
Зима пойдёт сквозь снег и ветер
По улицам, ища свой дом,
И потеряется на свете,
И сгинет под озёрным льдом.
 
 
Она заснёт и будет слушать,
Как вольно дышится весне
В лугах, растущих, как на суше,
На обнажающемся дне.
 

Гимн динамической системе

 
Сгущались сумерки, кончался день рабочий.
Садилось солнце, день кончался выходной.
А я любил вас, я любил вас, между прочим,
Да только вас в тот вечер не было со мной.
 
 
Дул сильный ветер,
Был рассвет прохладным.
Белел туман, холодным был рассвет.
Я был влюбленным, жаждущим и жадным,
Я был таким, какого больше нет.
 
 
Светило солнце, день был полон смыслов.
Сияло небо, и в тот день и час
Я приравнял вас к музыке, и числам,
И красоте, превосходившей вас.
 
 
Но я ошибся: строки проливались
В колодец и не достигали дна.
И волны моря с шумом разбивались
О ваше имя на стекле окна.
 
 
Горела ночь, исполненная снега.
Сверкала тьма, объявшая меня.
Но впереди, полуживой от бега,
Я видел свет нечаянного дня.
 
 
Начало года как конец романа.
Конец любви как новая заря.
И разбивались волны океана
Об изумрудный берег декабря.
 
 
Ни мира, ни спокойствия, ни счастья
Зима не принесла мне. Но весной
Простая радость близости и власти
Вошла ко мне и овладела мной.
 
 
А где-то там, неузнанное всеми,
Усталое, в лохмотьях и с сумой,
По подворотням пробиралось время
К последней точке на конце прямой.
 

«В плену своих очарований…»

 
В плену своих очарований
Мы ищем для себя самих
Не исполнения желаний,
Но избавления от них.
 
 
А что другие? Просто средство —
Скорей же, выпьем их до дна!
Почто не знали мы вина
В сияющем тумане детства?
 
 
Когда – не лги мне, память – мы
Не видели узора нитей,
Не понимали связь событий,
Но отличали свет от тьмы.
 
 
Не потому ли, что иного
Не будет – есть один ответ —
Нет, не любовь; другое слово,
Необъяснимое, как свет.
 

«О, наконец! – нет, стой, останови …»

 
О, наконец! – нет, стой, останови —
Меня – нет, я не должен – невозможно —
Твой голос – руки – Боже, как ничтожно —
Неужто это – торжество любви?
 
 
Твой рот – посредственно —
твой стон – неблагозвучно —
Да, я любил – быть может – не могу —
Как это пошло – Господи – и скучно!
Да, это все – нет, милый – я не лгу.
 
 
Но наш восторг – но так всегда бывает —
Я только правду говорю в бреду —
Я пробовал – ничто не оживает
Из мной убитого. Пусти же – я уйду.
 

«Со звоном замыкается звено…»

 
Со звоном замыкается звено,
И в новом круге наших воплощений
Мы снова ищем сильных ощущений,
Простых и грубых, словно полотно.
Мы видим странно, как через окно;
Но таинство случайности священней
Чем знание, что все предрешено.
 
 
Уверовав в глупейшую мечту,
Отдавшись ей влюблённо и охотно,
На все другое мы глядим дремотно,
Но в каждой тени примечаем ту;
И в забытьи ступаем за черту,
И покрываем красками полотна,
Скрывающие нашу наготу.
 

III

Дорожная

 
Промчался поезд по мосту
Через прохладный летний вечер;
Столбы, дома, сады в цвету
Рвались ему и мне навстречу;
 
 
И всё, что было за окном,
Возникнув, проносилось мимо —
Всё пустяки, всё не о том,
Так странно, так неповторимо.
 
 
Я знаю сам, что виноват
За всё, что недовоплотилось —
А жизнь сгорает, как закат,
Как незаслуженная милость,
 
 
Она стучит в моих висках,
Трепещет и поёт, как птица,
И рассыпается в руках
От неспособности продлиться.
 
 
Во внешней тьме другой закон —
В ней не бывает белых пятен;
И свет возможен – только он
Предельно маловероятен.
 
 
Но это небо всё равно
Разлито красным над дорогой,
Как будто есть оно одно,
Как будто света много,
много.
 
 
Оно пылает над рекой,
От края до другого края,
С неутоляемой тоской,
Такой, что с ней не умирают;
 
 
Но, умерев, встают опять,
Как будто смерти не бывало;
Ведь это мало – умирать,
Ведь это мало,
мало,
мало.
 

«Под Кёнигсбергом не цветут тюльпаны…»

 
Под Кёнигсбергом не цветут тюльпаны,
Здесь только море, сосны, да песок,
Да ветер, принесённый с океана
И памятью стреляющий в висок.
 
 
Под Кёнигсбергом в очень русский вечер
Вторгается немецкая тоска,
Как призрак, выбегающий навстречу
Идущему меж моря и песка.
 
 
Под Кёнигсбергом времени и места
Есть только мысль, оставшаяся ждать,
Быть пеплом знания и горькой тенью жеста
Над песней об ушедшем навсегда.
 
 
И в Кёнигсберге, над Калининградом,
На бывших сваях бывшего моста
Цветёт трава, цветёт последним садом
Сквозь безвозвратность чистого листа.
 

К N.N.

 
Пролиться кровью, лечь костьми —
Но только слепо, только глухо;
Да что есть тело, чёрт возьми?
Всего лишь оболочка духа.
 
 
Я был честней из всех троих
С тобой – желанным, нелюбимым;
Что мне останется от них,
Что толку мучиться незримым?
 
 
Судьба нам выставляет счёт,
Любовь – дешёвая наука:
Мужская страсть, мужская мука,
Мужская глупость – что ещё?
 
 
Когда б я только мог свестись
К великой жажде между нами,
Тогда б была другая жизнь,
И под другими именами;
 
 
Но толку в этих пустяках —
И в именах, и иже с ними.
Огонь – в одних твоих руках;
Одно сгорание – с другими.
 

«Хорошо, что мой голос…»

 
«Хорошо, что мой голос
звонкий и громкий, —
Думал поэт, сминая кровать.
– Наверное, его оценят потомки;
Впрочем, потомкам наплевать.
 
 
Но из всех версификаций и фальсификаций
У одной, быть может, будет лицо
Лучше этого моря и цветущих акаций,
Лучше меня, в конце концов».
 

К С.

 
В архетипической одежде,
Всегда такой же, как везде,
Опять подходишь ты как прежде
К банальной плещущей воде.
 
 
И, как всегда бывает летом,
Луна ложится на поток,
И ты подходишь с пистолетом
И нажимаешь на курок.
 
 
И, как в дешевом детективе,
Я падаю спиной вперёд,
И море в радостном приливе
Меня в объятия берет.
 
 
И так привычно и уныло
Меняюсь я в который раз.
Кто ты, неведомая сила,
Всю жизнь пытающая нас?
 
 
Ты светом видишься и звуком,
Ты счёт ведёшь добру и злу,
Сидишь со старым ноутбуком
В каком-то чертовом углу,
 
 
Ты пишешь каждому программу,
Ты выбираешь жанр мечты,
Но бытовую мелодраму
Из всех предпочитаешь ты.
 
 
Судьба – потасканное имя,
Другое сыщем мы тебе,
Как только станем мы другими
И неподвластными судьбе.
 

«Я стоял на смотровой площадке…»

 
Я стоял на смотровой площадке,
Под площадкой проходила дорога,
И по ней напрямик, без оглядки,
Проходило всё понемногу:
 
 
Чьи-то старые сказки вместе
С новостями недавних дней,
Чьи-то мысли о чьей-то чести
И любовь – проходили по ней;
 
 
Чьи-то муки и чьи-то споры,
Чьи-то взгляды на чью-то жену,
Чьи-то книги, сердца, разговоры,
Корабли – проходили ко дну;
 
 
Проходили радость и горе,
Проходили верность и страх,
Проходило древнее море
С континентами в синих руках;
 
 
Ноль по Кельвину шёл по дороге,
Защищённый доспехом из льдин,
Проходили ученья и боги;
На площадке стоял я один.
 

Поезд до Адлера

 
Летней ночью или зимним днём,
Ожидаемо или вдруг, —
Мы все умрём.
Но я сажусь на поезд до Адлера.
Я еду на юг.
Я выехал с утра,
Сейчас я еду вдоль моря,
Пробуждённый от сна,
И, поймавшая меня на конце перегона,
В окна вагона
Втекает весна.
Завтра было вчера.
Но я ещё могу
Стать победителем в этом споре.
Время
Безвозвратно кончается
В каждой из точек своего бытия.
Песок высыпается.
Волны плещут.
Земля и море – две разные вещи —
Встречаются на берегу.
Я был пятью, я был тремя.
Теперь нас двое – ты и я.
Я и улыбка на твоём лице.
Что я должен успеть?
Заснуть? Проснуться?
Замолчать или спеть?
Все рифмы замкнутся
Где-то в конце.
Падёт пустота, и воздвигнется свет,
Что-то есть даже там, где ничего нет.
Успей улыбнуться,
Успей улыбнуться,
Успей улыбнуться
Пока я здесь.
 

«Я так люблю движение времён…»

 
Я так люблю движение времён
В мне данном теле, в этот раз из многих;
Я в этот раз нисколько не умён,
Но знаю красоту законов строгих.
 
 
Я знаю правду – нет её важней;
Я знаю правду; прочее проходит;
Все существо земли кричит о ней —
О ней, начертанной на небосводе.
 
 
Я знаю всё; мучительный вопрос
Решается мгновенным узнаваньем
Себя во всей бесчисленности звёзд
И в этом небе, дивном и бескрайнем;
 
 
Слова – не то; пустая шелуха,
Они закончатся; о, что всё это
Перед лицом немыслимого света,
Стоящего за проблеском стиха!
 

А ты боялась

 
Вот видишь, как всё просто оказалось
Раз, два – и ты моя.
А ты боялась, а ты боялась.
Какая же ты глупая.
 
 
Видишь, на небе много звёзд – понимаешь?
Вот ответ на твой вопрос – понимаешь?
В крепостной стене остаётся
последняя брешь,
Сквозь которую время проходит извне.
Ну а что расстояние? С ним беда,
Оно, как всегда, находится между.
Улавливаешь?
 
 
Впрочем, впрочем, впрочем
Будут другие, лучшие ночи,
Когда мой меч будет хуже заточен.
Успеваешь за мной?
И, первый среди равных,
высший среди главных,
 
 
Я проиграю в борьбе
И буду думать только о тебе,
О тебе, о тебе одной.
 
 
Вот видишь, как все просто,
Просто, просто:
Море и остров, и всё – слова,
И от того, что было, ничего не осталось.
А ты боялась,
А ты боялась.
 
 
Как же,
как же ты была права.
 

К А. (I)

 
Я верю, есть гораздо больше,
Чем эта память обо мне,
Чем пустота и холод Польши,
Преодоленные во сне;
 
 
Я понимаю, есть дорога,
Ведущая наперерез;
Но приближение нестрого,
И сеть координат – не крест,
 
 
И слишком много мест на свете,
Где я останусь без тебя,
Где тот же самый дует ветер,
О том же каждый день трубя.
 
 
О том, что судный час настанет,
Но ни цепей не разорвёт,
Ни вспоминать не перестанет,
Ни за собой не позовёт.
 

«И я проснулся – может быть, опять…»

 
И я проснулся – может быть, опять
Не там где следует. Над городом по небу —
Трамвайные пути. Ноль пять – ноль пять.
Что там везут? Народу на потребу —
То ль хлеб, то ль зрелища?
Раздать? Распять?
Неинтересно. Что, из трещин дует?
Стары ли трещины? Ясны ли сны?
О чём так рано птица негодует?
О песнях непродлившейся весны?
 
 
Я полотно. Ко мне прилипли краски,
Застыли от испуга навсегда.
Я очень сух. Мне не хватает смазки.
Ты не имеешь формы. Ты – вода.
Я устаю – но это ложь и слабость.
Ты устаёшь – и это тоже ложь.
Я с горечью изображаю радость.
Ты умираешь и не восстаёшь.
 
 
Настало утро. Время беспощадно.
Дроби, дроби недвижность бытия!
Добро плакатно. Красота площадна.
Любовь – реклама нижнего белья.
Всё вкусы, вкусы! Да о них не спорят.
Мне от тебя не нужно новостей.
Я помолюсь за блудную в соборе
Её – из человеческих костей.
Леса – ключи – католики – славяне —
Мне всё равно. Над миром рассвело,
И что-то падает, и что-то не воспрянет.
И что-то всё же побеждает зло.
 

К А. (II)

 
Ты мной нисколько не была,
Ты приходила и прощалась
Со всем, что недовоплощалось
По эту сторону стекла.
 
 
Огонь зажёгся и горел,
И освещал участок ночи,
Но ты не мёрзла; он не грел;
Твой тёмный образ был неточен.
 
 
Ты улыбалась; на лице
Твоём ничто не отражалось,
Ни свет во тьме, ни свет в конце,
Ни даже боль, ни даже жалость.
 
 
Я видел тень своей руки,
И ты в ней, как часы, стояла,
Ты наполняла мне виски
И, как часы, во мне стучала.
 
 
И ты прошла, как крайний срок,
И лишь остались – в знак ошибки —
Один десяток красных строк,
Да замысел, чужой и зыбкий,
Который я понять не смог.
 

Песня, написанная на рассвете на острове Огигия

 
Настал рассвет, и расставанье длится,
Пора домой, последняя звезда.
Не разберёшь – слова ли, города,
Но то, что было, больше никогда…
Что было, никогда не повторится.
 
 
Вот божества познания из гипса,
Их взгляды всё внимательней и строже;
Я должен плыть. Прости меня, Калипсо,
Мне оставаться дольше невозможно.
 
 
Прости меня. Остаться не могу я.
Не плачь, не жди, не стой на берегу.
Я никогда не полюблю другую,
Но и тебя любить я не могу.
 
 
За островами Кирки и Киклопа
На копья скал бросается волна.
Прости, Калипсо; ты не Пенелопа.
Ты никогда не будешь прощена.
Я должен плыть – вперёд, за море мрака,
Пока звезда меняется в лице;
Быть может, настоящая Итака
Меня дождётся на другом конце.