Текст книги "Игра и мука"

Швейцарцы согласны

Гастроли «Школы современной пьесы» в Женеве. Зал театра Каруж переполнен. Играем «Событие». Я за кулисами слежу за происходящим. И вот первые актеры возвращаются со сцены испуганными и рассказывают, что на каждую их реплику весь зал кивает, как будто бы все согласны с текстом или с актерской игрой, – не понятно. Я тоже испугался, побежал в зрительный зал и увидел – точно! Кивают! На каждую фразу! Почти одновременно – кивает весь зал. В чем дело?! И тут до меня доходит, что над сценой на электронном табло идет синхронный перевод – ведь мы играем на русском, а в зале сидят швейцарцы. Они смотрят сначала на артистов, потом наверх – читают текст, и затем опять на артистов. Вот и получается, что весь зал дружно кивает и совершенно с нами соглашается.

А ножки стройные…

Лев Константинович Дуров, много лет игравший в нашем театре, кроме того, что был великим и уникальным артистом, проявлял какую-то невероятную работоспособность. Просто до безумия. Он ухитрялся одновременно исполнять несколько главных ролей в «Школе современной пьесы», в театре на Бронной, ставил там спектакли. В это же время преподавал в Школе-студии МХАТ, снимался в большом кино и сериалах. Кроме этого записывал как режиссер и ведущий передачи на радио, озвучивал мультфильмы. Был членом всевозможных жюри и редколлегий. Но и этого мало – еще участвовал в многочисленных антрепризах и ездил по всей России. Об одной такой поездке из первых уст – рассказ Ольги Аросевой.

Они катали тогда пьесу Петра Гладилина «Афинские вечера». Казанский вокзал. Поезд Москва-Воронеж. Отправление 00 часов 15 минут. В прекрасное, дорогое СВ – минут за 40, с тем, чтобы не опоздать, расположиться, перекусить перед дорогой заходит Ольга Александровна Аросева.

– Я вошла, переоделась, сняла одежду, надела халатик, тапочки с помпончиками, заказала у проводницы чай. Выложила на столик еду, которую захватила из дома. Красиво все так накрыла. Полчаса до отправления, но Льва Константиновича пока нет. Я достала из чемодана специальную подушечку – «думку», которую всегда беру с собой в дорогу. Все-таки поезд – уснуть трудно. И вот уже 10 минут до отхода поезда – Левы нет, я начинаю нервничать и волноваться. И буквально в тот момент, когда поезд трогается, Дуров влетает, запыхавшийся, в купе. Швыряет свой потертый портфельчик. (Непонятно, что там внутри). Сбрасывает куртку. Поезд едет. Дуров говорит: «Жутко устал – съемки, студенты, озвучание, заседание, репетиция и пр.»

Тут Лев Константинович достает из портфельчика флягу с коньяком – ага, теперь понятно, что там внутри! – делает несколько глотков, запивает чаем, закусывает моими бутербродами и практически сразу засыпает. Я аккуратно повесила его одежду, подложила ему «думочку», погасила свет и сама попыталась уснуть. Но не тут-то было! Дуров сильно храпит. Поезд идет все дальше. Я не сплю, лежу с закрытыми глазами. Наконец, через какое-то время почувствовала, что он встал. Приоткрыла глаза – увидела, что он в семейных трусах. Глаза закрыла на всякий случай. Потом, чувствую – наклонился надо мной и как будто прислушивается к моему дыханию. То есть старается понять – сплю или не сплю. Затаилась. Он куда-то двинулся. Приоткрыла глаза и вижу: батюшки! Надевает мой халатик, тапочки с помпончиками и тихо выскальзывает из купе – очевидно, в туалет. Через некоторое время возвращается, снова прислушивается к дыханию, вешает халатик и ложится спать. Через 15 секунд – храп. Я уже не сплю, конечно, ворочаюсь. Наконец, наступает рассвет. Я встаю, надеваю халатик, тапочки с помпончиками, беру полотенце. И выхожу в коридор – занять очередь в туалет. В коридоре у окна стоят две женщины. Оценивающе на меня смотрят и довольно громко – так, что я все прекрасно слышу – перешептываются:

– Смотри, ей уже лет 90, а еще прилично выглядит.

– Ага, «прилично»! Ты бы видела ее ночью. Она абсолютно лысая! Сейчас, видимо, парик надела!

– А ножки – стройные…

Чайка на Бродвее

Много лет назад я выпустил три «Чайки» – классическую Антона Паловича Чехова, детективный сиквел Бориса Акунина и оперетту с музыкой Александра Журбина. До этого Александр Борисович Журбин довольно долго жил в Америке и не раз говорил, что его творчеством очень интересовались американские продюсеры. А потому вполне возможно, что нашу «Чайку» можно передать на Бродвей. Для меня Америка тоже не была чем-то неприступным – я ставил спектакль в Нью-Йоркском театре, смотрел многие мюзиклы на Бродвее и, как мне казалось, был в материале.

В это время мы репетировали с Альбертом Филозовым, Львом Дуровым и Татьяной Васильевой – музыкальный, как сейчас бы сказали «мультижанровый» спектакль «С приветом, Дон Кихот». Я не раз на репетициях рассказывал артистам о своем американском опыте, о мюзиклах, о Бродвее – делился впечатлениями.

Тем временем наша «Чайка. Настоящая оперетка» шла с большим успехом. И на каждый спектакль Журбин приводил разных критиков и продюсеров.

Однажды рано утром раздался звонок. Женский голос с сильным акцентом стал говорить, что-то вроде:

– Г-н Райхельгауз. Это говорят из агентства по производству бродвейских мюзиклов. Мы видели фрагменты спектакля «Сигал», и мы хотим позвать вас на Бродвей, чтобы вы поставили у нас. Вас это интересует?

– Конечно, интересует! – я был в полном восторге.

– Единственное – вы у нас режиссер не очень известный. Поэтому мы сможем заплатить вам только один миллион долларов за постановку. Извините, что так мало. Вас это все еще интересует?

– Конечно, интересует! – миллион меня вполне устраивал.

– Тогда мы проведем переговоры, пришлем контракт.

На репетиции «С приветом, Дон Кихот!» я все это рассказал артистам. Все стали говорить: «Ах, как это потрясающе!» И только Дуров был настроен скептически:

– Я бы поторговался. У них там – знаешь сколько платят!

Через несколько дней опять-таки ни свет, ни заря (конечно – ведь разница во времени 10 часов!) раздался в трубке все тот же женский голос:

– Г-н Райхельгауз, к сожалению мы должны вас огорчить, потому что вы совсем неизвестный режиссер. Поэтому мы можем предложить вам только 500 тысяч долларов. Вас это все еще интересует?

– Конечно, интересует, – воскликнул я. Полмиллиона тоже неплохо. И стал ждать контракта.

Однако звонки продолжались. С каждой беседой мой рейтинг на Бродвее понижался, пропорционально уменьшая сумму гонорара. Длилось все это месяца два… И, в конце концов, женский голос произнес:

– Господин Райхельгауз. С вами будет говорить генеральный продюсер.

И я услышал голос… Льва Дурова. Который без всякого акцента сказал:

– Если вы купите билет за свои деньги в Нью-Йорк, мы так и быть разрешим вам посмотреть один мюзикл с галерки бесплатно, чтобы вы увидели, как это делается.

Оказалось, что все это время я беседовал дочерью Льва Константиновича – актрисой Катей Дуровой.

Бубновоз

Евгений Гришковец в Ярославле играет моноспектакль. Он приезжает в Ярославль накануне. На следующий день – возможность погулять по прекрасному старинному городу, сосредоточиться, порепетировать. Где-то часа за три до спектакля раздается звонок:

– Евгений, простите, мы узнали, что вы в Ярославле – рядом с нами. Пожалуйста, приезжайте к нам! Мы дадим машину, все оплатим, а потом доставим вас в Москву.

– А куда ехать?

– Да здесь, рядом – в Рыбинск.

– А разве это рядом?

– Ну, конечно, всего 80 километров! Мы пришлем машину сразу после вашего концерта – и вы приедете к нам. Мы – очень мощная фирма, вы не пожалеете.

Назвали достойную сумму гонорара. И Гришковец согласился.

Заканчивается спектакль – успех, цветы, подарки, фуршет. Женя в прекрасном настроении подходит к машине.

– Вы за мной, ведь правильно? – доброжелательно спрашивает водителя.

Водитель неприветливо кивает головой. По всему видно, что он страшно зол. Очевидно, его сорвали в выходной день, спутав планы, и навязали неожиданную и нежелательную работенку. Женя складывает подарки, цветы, концертный костюм в машину. Водитель ему даже не пытается помочь, однако Гришковец не унывает.

Садится в машину. И пытается завести разговор с водителем. В поисках темы комментирует то, что видит в окно автомобиля.

– Красивейшие у вас места… Река… Волга – великая река…

Водитель молчит, лицо мрачно и непроницаемо.

– О! Снегири! Какое хорошее название! Интересно – почему? Я замечал, что почти в каждом регионе есть деревня Снегири. Там что – снегирей как-то особенно много? Вы не знаете?

Водитель хранит молчание, что уже становится неприличным. Не отвечает на прямой вопрос.

Женя, который на фуршете хорошо закусил и немного выпил, не сдается.

– Деревня Воробьево. Так… Какие-то птичьи названия…

Молчание.

– Ну, надо же! Вороново! У вас тут птичий край какой-то. Очень любопытно. Как будто кто-то нарочно названия подбирал.

Водитель ни слова.

И тут Женя с удивлением читает очередное название деревни:

– Бубновоз. Вот те на. Бубновоз. Как странно. Ярославская область. Какие такие бубны? Может быть, кто-то ими торговал? Бубны возил. «Где живешь?» «Да вот, понимаешь ли, в Бубновозе»…

Машина минует село со странным названием. И тут вдруг водитель нарушает молчание.

– Бубново 3 км.

– Что? – от неожиданности Гришковец даже не понял, о чем речь.

Водитель притормозил. Посмотрел на Женю. И с тихой, какой-то необъяснимой ненавистью сказал:

– Не Бубновоз. А Бубново. Три километра.

До Рыбинска ехали молча.

Говно или начальство?

Нынешний президент Еврейского Российского конгресса Юрий Исаакович Каннер много лет назад окончил Саратовский институт народного хозяйства. По распределению его послали в город Тюмень в распоряжение исполкома Тюменской области. Юрия Исааковича «бросили» на хозяйственные вопросы. Он был молод, ему было всего 22 года. Уже тогда было понятно, что Каннер – хороший работник; он стал быстро продвигаться по службе. Вначале работал на скромной должности, занимаясь вывозом мусора и озеленением. За инициативность и грамотность его серьезно повысили. Вскоре он стал одним из заместителей председателя исполкома, в связи с чем ему должны были выделить кабинет, секретаря и персональную «Волгу» с водителем. А Юрий Исаакович давно приметил симпатичного парня Колю, который работал на ассенизаторской машине. Тюмень до последнего времени была деревянная, туалеты – выгребные, таких машин было много, они регулярно очищали город понятно от чего. Юрий Исаакович, увидев Колю в очередной раз, решил обрадовать шофера:

– Ну вот, что, Николай, покупай костюм, я перехожу на другую должность, на повышение иду. И ты теперь будешь не на этой машине ездить, а на «Волге». Будешь моим персональным шофером. Рад?

К удивлению Юрия Исааковича, Коля не выказал никакой радости. А сказал:

– Я подумаю. И посоветуюсь с женой.

Несколько дней Юрий Исаакович его не видел. Коля не появлялся. Наконец, увидев водителя садящимся в свою ассенизаторскую машину, от которой шел весьма специфический дух, окликнул его:

– Коля, ну ты выходишь на новую работу?

На что Коля ответил:

– Юрий Исаакович, мы посоветовались с женой и решили, что говно лучше возить, чем начальство…

Юрию Каннеру, президенту Российского Еврейского Конгресса

 
Отмечает юбилей
Выдающийся еврей.
Каннера Россия знает,
Любит, ценит, уважает.
В меру беден и богат,
На…Ивановне женат.
Счастлив он, на то причина –
Девять внуков, дочь, два сына.
И не надо лишних слов:
Юра Каннер, будь здоров!
И живи 120 лет,
Наш еврейский президент.
 

Хмурое утро

Александр Гордон вел телепередачу «Хмурое утро». Это был такой странный формат: Гордон сидел в кресле на протяжении нескольких часов, а к нему приходили различные гости. Специалисты в разных областях, с которыми Гордон беседовал обо всем: о квантовой физике, медицине, истории музыки. Возникало полное ощущение, что он во всем этом разбирается не хуже, чем его собеседники. При этом он все время курил. Было это давно – когда эфирное время не ценилось так дорого, и борьба с курением еще на стала актуальной. Итак, он приглашает меня на эту передачу.

Я сказал:

– Приду, если вы не будете курить.

– Не буду. Даю слово.

Я не поверил и пришел на эфир, тщательно подготовившись.

И действительно – не прошло и 15 минут, как Гордон достает сигареты и зажигалку.

Я говорю:

– Саша!

Он крутит сигареты в руках, пытается бороться с собой и, наконец:

– Я не могу.

И закуривает.

И тогда я достал из кармана заготовленный спрей для туалета и начал заливать сигаретный дым. Брызгал до тех пор, пока спрей не закончился.

Гордон загасил сигарету. Мы продолжили беседу о театре. Через полчаса он снова потянулся за сигаретой, видимо надеясь на то, что у меня все патроны, то есть, дезодоранты кончились. Но я был готов к этому – достал из другого кармана спрей с клубничным запахом.

Вот так мы и сражались – он при помощи сигареты, я – вооруженный освежителями воздуха.

При этом мы говорили о театре. Это был прямой эфир.

* * *

Пьесу Евгения Гришковца «Дом» выпускали с Александром Гордоном в главной роли. Как обычно, перед премьерой играем спектакль для «пап-мам». Я предлагаю всем артистам звать своих близких, в том числе жен и мужей. Саша Гордон с сомнением покачал головой:

– Я не участвую. Если я позову всех своих жен, то больше уже никто не поместится.

Александр Гордон снял фильм «Огни притона». В день премьеры я написал ему:

 
Много курит, много пьет.
Женщин любит и е….т,
С точки зрения Гордона
Наша жизнь – «Огни притона».
 

Екатерине Кретовой

Екатерина Кретова – завлит театра «Школа современной пьесы». Театральный и музыкальный критик. В свободное время любит петь, нырять с аквалангом и кататься на горных лыжах, что нередко приводит к травмам. Но это ее не останавливает.

 
Вас, Катя, поздравляют с юбилеем
Литовцы, греки
Русские, евреи!
Желаем – петь!
Желаем прыгать с гор!
Жизнь нашей «школы»
Предавать огласке!
Вы наши крылья,
Сердце и мотор!!!
 
 
Post scriptum: Берегите связки!
 

Бюст Гончарова

Эту байку рассказала завлит нашего театра Катя Кретова, которая в конце 80-х – начале 90-х годов работала в театре имени Маяковского. Прославленным театром руководил тогда патриарх русской режиссуры Андрей Александрович Гончаров. Нрав его был крут. Высокого роста, вальяжный, с бородкой, он внешне напоминал депутата государственной думы Российской империи первого созыва. Как только Андрей Александрович переступал порог театра, он начинал орать диким голосом. Абсолютно на всех. На народных артистов и уборщиц, завпоста и студентов, монтировщиков и администраторов. Сотрудники театра в ужасе, на полусогнутых следовали за ним, трепеща и дрожа. Но ничто не могло уберечь от гончаровского гнева. Крик разносился по всему театру и все, кто мог, спасались бегством. Но были те, кто не могли спастись – свита. Они должны были быть рядом и выполнять каждое указание Андрея Александровича.

Однажды по инициативе директора театра Михаила Петровича Зайцева, человека многоопытного и чрезвычайно хитрого, было решено изготовить бюст режиссера – из белого мрамора. Установили его в фойе, подготовились к показу. А. А. Гончаров в сопровождении свиты подошел к бюсту. Критически осмотрел. И в принципе остался доволен. Только обратил внимание, что бюст установили в каком-то темноватом углу.

– Неплохо, неплохо. Но надо бы как-то… осветить…

И пошел дальше. Свита выдохнула.

На следующий день Гончаров вошел в театр и вновь двинулся по своему обычному маршруту – от входа через подъезд дирекции в свой кабинет на втором этаже. И встал, как вкопанный. В фойе православный священник совершал какой-то обряд. Читал молитву, махал кадилом, распространяя вокруг запах ладана. Надо сказать, что это был самый конец 80-х – и священник в государственном академическом театре казался по тем временам фигурой довольно экзотической.

– Что это такое? – тихим и от этого ужасно страшным голосом спросил Гончаров.

Воцарилась тишина. Слышалось только «Господи, помилуй, господи, помилуй…»

Всех разбило параличом. Наконец, один из администраторов промычал:

– Андрей Александрович… Но вы же сами сказали – освятить… Вот мы батюшку позвали…

Фото со Станиславским

Звонок.

– Здравствуйте, Иосиф Леонидович, я из информационного агентства РИА «Новости». Меня зовут Наталья. Мы организуем конференцию, посвященную… э-э-э Станиславскому. Просим вас выступить. Это будет видеотрансляция в интернете по всей России.

– Очень хорошо. Какая тема? Какой регламент?

– Да любая! И регламент – по вашему усмотрению. Только просьба, если можно, предоставить какие-то видеоматериалы для иллюстраций.

– Что вы имеете в виду?

– Ну, вы же будете рассказывать о Станиславском, может быть, есть какие-то ваши фото.

Тут я уже начинаю напрягаться.

– Что значит «наши» фото? Мои со Станиславским?

– Да, это было бы здорово! Нам надо заранее все подготовить, чтобы сделать монтаж, ну вы понимаете…

– Да, прекрасно понимаю. Но знаете, что касается моих фото со Станиславским… Позвоните, пожалуйста, в литчасть театра Кате Кретовой, она вам все предоставит.

Наталья радостно поблагодарила. А я решил Катю Кретову, нашего завлита ни о чем не предупреждать – пусть будет сюрприз. Через десять минут ко мне в состоянии истерического смеха приходит Кретова.

– Ну, спасибо, Иосиф Леонидович, порадовали! Звонит мне по вашей «наводке» невинное создание и просит дать ей ваши фото со Станиславским. Ссылается убедительно на вас – дескать, отослал худрук в литчасть, извольте выдать. Я, конечно, смекнула, что к чему. Говорю: «А вам только фото? Или видео тоже?» Она обрадовалась ужасно: «И видео есть? Здорово! Конечно, давайте!» Тут я решила, что эту эстафету грех останавливать. И говорю: «Вы знаете, какое тут дело, фото у нас в архиве, а видеоматериалы все в Бахрушинском музее. Вам необходимо к ним обратиться. Запросите у них видеоархив Станиславский и Райхельгауз. Они непременно помогут!».

Что было дальше – не знаю. Позвонила ли девушка в Бахрушинский музей, или кто-то вовремя ее остановил… История умалчивает. А лекцию про Станиславского я прочитал, и не одну. В тот год (2013) отмечался юбилей – 150-летие со дня рождения великого режиссера.

Моложе Станиславского

Когда вышло первое издание книжки театральных баек «Мы попали в «запендю», в разных городах России проходили презентации. Для участия в такой презентации я приехал в Томск. Встреча с читателями была организована в Томском драматическом театре – одном из старейших театров России. Я зашел в кассовый зал. Стал изучать афишу, с удивлением вглядывался в фотографию, которая была использована художником для рекламы.

В это время меня заметила кассирша. Она высунулась из окошка кассы и радостно сказала:

– Вы приехали! Здравствуйте! Вы выглядите гораздо лучше, чем на фотографии. И моложе! И без очков!

На афише был коллаж, повторявший обложку книжки, в котором художник Алексей Трегубов, иронично совместил фото Константина Сергеевича Станиславского в возрасте 80 лет в пенсне на носу с моим фото.

Уроки мастера

Мы часто созванивались с Петром Наумовичем Фоменко. Говорили о театральных событиях, просто о каких-то жизненных ситуациях. Однажды Петр Наумович позвонил и стал что-то рассказывать. И при этом без конца матерился. Он вообще был любителем ненормативной лексики, но здесь его просто прорвало. Фоменко становился все эмоциональнее, плотность матерных выражений возрастала. А я как-то вдруг замолчал. Петр Наумович, видимо, мое молчание расценил как осуждение его лексики.

– Иосиф… Тебя, может быть, смущают некоторые мои слова?

На что я говорю:

– Что вы, Петр Наумович! Для меня все, что бы вы ни сказали – это просто музыка!

– Хочешь, пришлю партитуру?

* * *

Проблема жанра всегда была для режиссеров глобальной. Многие практики и теоретики режиссуры посвятили этой теме десятки исследований. Я тоже, много лет преподавая студентам, большое внимание уделяю жанру как способу сочинения спектакля.

Однажды я вышел из ГИТИСа, продолжая размышлять на волнующую меня тему жанра, и, увидев, что иду рядом с Петром Наумовичем Фоменко, решил этим воспользоваться.

– Петр Наумович, можно задать теоретический вопрос? Понимаю, что это сложно, долго, в двух словах не ответить… И все же – как великий режиссер. Скажите: что такое жанр?

– Очень просто. Жанр – это взгляд.

– Что это значит?

– Это значит – как посмотреть.

– Петр Наумович, не понимаю, приведите пример.

– Вот тебе пример. Выходит из магазина старушка, на улице скользко, она падает, роняет продукты, ноги в разные стороны, слетает старомодная шляпа. Рядом школьники – они пьют пиво из банок и жутко хохочут. Для них это безусловная комедия.

А кто-то из прохожих помогает встать. Вызывают скорую. Оказывается, бабушка сломала шейку бедра. И все понимают, что старушке уже не встать. И для бабушки и тех, кому ее жалко, это трагедия. Так что жанр – это как посмотреть.