Текст книги "Рассказы"

Третья кошка, проживавшая вместе с нами, звалась Дымкой, и еще в прежние времена заслужила от нас почетное прозвище «бродилкина». Дело в том, что у неё была одна небольшая странность – она полгода проживала у нас, а следующие полгода еще где-то. Это длилось несколько лет подряд, и пока мы жили в нашем городе, все свыклись с таким положением вещей, и просто перестали обращать внимание на такое небольшое отклонение от нормы. Ведь кошка считается настолько домашним животным, что жизнь «на два дома» как бы противоречит самой ее природе. Но Дымка чихала на природу, и умудрялась совмещать свою двойную жизнь с вполне миролюбивым отношением ко всем членам нашей семьи.

Исчезая поздней весной, она обычно заявлялась поздней осенью, и как ни в чем не бывало, садилась около входной двери. Терпеливо дождавшись, пока кто-нибудь впустит ее в дом, Дымка пробиралась на кухню и оставалась у нас до следующей весны. Иногда на ее шее красовался новенький ошейник от блох. Кто – то же ей его покупал!? Но кто?

Проходило несколько месяцев, и она снова исчезала, чтобы вернуться к нам ближе к следующей зиме. Все и всегда повторялось с завидным постоянством.

От этого, так и неразгаданного нами секрета, сильно пахло кошачьим Штирлицем. Ну, в крайнем случае, двойным агентом.

Но никаких неприятностей или неудобств эта маленькая Дымкина слабость к длительным путешествиям нам не причиняла, и поэтому уходы и возвращения нашей «бродилкиной» кошки со временем стали нормой.

Приехав на побывку в родные пенаты и не застав там практически никого из милой нашему сердцу котиной оравы, мы загрустили.

Так у нас появился Кузя – утешение нашей семье, и особенно моей маме, пенсионерке с огромным трудовым стажем, уважаемому в городе человеку, ветерану труда. И прочая, и прочая, и прочая.

Людям преклонных лет свойственно обзаводиться домашними любимцами. Когда все, даже внуки, разлетаются по городам и странам, хочется, чтобы тебя дома хоть кто-нибудь ждал. Мама много лет привечала и кормила всех наших кошек, и теперь, когда они все испарились почти в одночасье, ей было слегка не по себе. Нужно было как-то или кем-то подбодрить её, хотя бы частично восстановив в доме поголовье наших незабвенных котов. Кузя был идеальным вариантом, и сразу же занял причитающееся ему место в наших, насквозь пропитанных любовью к котам, сердцах.

Пробыв дома положенный отпуском и трудовым законодательством срок, мы отбыли к месту своего полупостоянного жительства, и жизнь снова завертела нас в круговороте событий так, как это бывает вне привычного тихого дома и таких же привычных тихих дел.

Прошло еще полгода. И я снова приехала в родной дом – немного поработать вдали от столичной суеты. Дома всегда легко пишется, особенно ночами, когда никто не ломится в калитку, телефон умолкает до утра и мысли, наконец, могут спокойно выстраиваться в стройные красивые ряды. Да и соскучилась я по родным местам – почему бы и нет? Не всем же выпадает в жизни вот так взять и сорваться с годами насиженного домашнего очага, пускай и по очень важным делам. Но я не ропщу, ибо это бессмысленно. Жизнь всегда и все знает намного лучше нас.

Кузя за полгода подрос, возмужал и превратился в красивого некрупного котика. Моя мама не могла нарадоваться на своего любимчика. Но оказывается, Кузя, помимо ухоженного и упитанного вида обладал еще многими достоинствами. И перечисление их как сейчас станет ясно, составляет внушительный список. Во – первых, он любил провожать свою хозяйку до магазина, которым заканчивалась улица метрах в восьмидесяти от нашего дома. Он рысью, словно заправская собачонка, бежал вслед за неторопливо идущей пожилой женщиной – моей мамой, садился около магазинных ступенек, и терпеливо ждал, пока та делала покупки. Если она задерживалась, он улучал момент, когда кто-нибудь из покупателей открывал дверь, просовывал голову внутрь и громкими возмущенными воплями торопил хозяйку. Если ей после магазина нужно было отправиться куда-нибудь еще, Кузя усаживался на углу улицы и набирался терпения еще часа на два – три – она редко отсутствовала дольше. Но, как только, возвращаясь, она оказывалась в поле его зрения, кот выказывал все признаки бурной радости. Дождавшись, пока хозяйка подойдет поближе, он снова, как преданный взрослый пес, бежал рядом. Иногда эмоции перехлестывали у него через край, и тогда он забегал впереди нее, опрокидывался на спину и весело бил лапами в воздухе, вызывая хохот и умиление соседей по улице. В этот момент он уже не напоминал взрослого пса, привычно бегущего у ног хозяина, а становился самим собой – котом Кузей, радостно и открыто смотрящим на эту распрекрасную жизнь.

Еще одним фокусом у Кузи было неистребимое желание посидеть на хозяйском плече. За это он получил от меня дополнительное прозвище – «попугай Джона Сильвера» – в память о легендарном попугае – пирате. Уж очень Кузя на него был похож, когда взбирался на плечо к моей маме. Он мог сидеть там часами, и ему совершенно не мешало, что она готовит обед или разговаривает по телефону.

Спал Кузя исключительно в хозяйской постели, не признавая никаких кресел, ковриков или специальных кошачьих коробочек. Он дожидался, когда моя мама ложилась отдыхать днем, или укладывалась спать поздним вечером, забирался к ней под подбородок, теплой мягкой горжеткой обвивался вокруг шеи и спокойно засыпал, не обращая никакого внимания на слабые протесты хозяйки. Иногда он заваливался эдаким бокогреем к ней под одеяло, сворачивался там аккуратным калачиком и мирно посапывал до самого утра.

Когда Кузя был поменьше, он обожал кататься верхом на Бьянке, используя ее в качестве домашней лошадки, словно заправский жокей. Черная, как смоль, кошка, была настоящей стопроцентной флегмой и относилась к Кузиным закидонам с непробиваемым спокойствием. Обычно он подстерегал ее где-нибудь за холодильником или под столом, неожиданно выпрыгивал из своего укрытия и вскакивал ей на спину. Бьянка от испуга брала в галоп, и Кузя, довольный, пыхтя от гордости за собственную находчивость, разъезжал на спине у пожилой кошки, пока ему не надоедало это занятие.

Иногда, когда к маме приезжали гости, Кузя встречал их за калиткой, у дороги, с удовольствием запрыгивая в салон привезшего их автомобиля, и, расхаживал там, внутри, с совершенно нахальным хозяйским видом.

Но все же коронным Кузиным фокусом был номер с печеньем. Мама как-то пожаловалась мне, что не понимает, куда девается печенье, которое она регулярно покупает «на всякий случай»: «Я его редко ем. Гости вот только. Да отнесу кому».

Все выяснилось совершенно случайно. Как-то днем, во время летней сиесты, когда все живое млеет от дневного сна и жары, она неожиданно проснулась и увидела следующую картину. Кузя, запрыгнув на стол, внимательно осмотрелся по сторонам, и, не заметив ничего подозрительного, аккуратно поддел когтем салфетку, которой была накрыта ваза с печеньем. Отвернув краешек салфетки, он вытащил из вазы одно печенье, и бережно отнес его к себе в миску. То, что произошло дальше, было вполне достойно не только театра Куклачева или цирка на Цветном бульваре. Это могло бы войти в анналы Академии наук! Положив печенье к себе в миску, Кузя ВЕРНУЛСЯ на стол, снова аккуратно поддел салфетку, и накрыл вазу с печеньем так, словно бы ничего и не произошло.

Мама обалдело наблюдала за Кузиными манипуляциями, и после того как он, легко вздохнув, спрыгнул на пол и съел свою добычу до последней крошки, она громко расхохоталась, чем выдала свое присутствие. Но Кузя, нисколько не смутившись, тут же запрыгнул к ней на диван, свернулся калачиком и довольно заурчал.

Он прожил в нашем доме еще около полугода, а потом исчез. Наверное, его забрал кто-нибудь из проезжавших мимо автомобилистов – слава о таком необычном коте гремела по всей нашей улице, и даже за ее пределами. Мы не хотим думать ничего другого. Пусть наша, уже ставшая легендой про замечательного кота Кузю, быль, имеет хороший конец.

Через год мы взяли на том же рынке нового кота. И мама назвала его Кузей. В честь того, прежнего. Но это, как сказал неведомый мне классик, уже совсем другая история.

Животные, несомненно, меняют нас. И даже иногда нашу жизнь. Но, как правило, в лучшую сторону. Я очень благодарна им за это простое и такое редкое у людей свойство. Думаю, так было всегда и так всегда будет. Пусть у каждого хоть однажды в жизни случится свой кот Кузя. И тогда наша жизнь обязательно станет чуточку прекраснее.

Поезд, Владивосток и тапочки

Вагон суетливо подпрыгивал на каждом крошечном ухабе. Странная она, эта физика железных дорог. Вроде и рельсы ровные – аж до горизонта как два параллельных абсолюта, и колеса гладкие, отполированные силой тяжести до зеркального блеска. Ан, нет! Трясет и все!

Я возвращалась в Москву из очередной творческой командировки. Так я зову свои периодические наезды в родные пенаты – пишется мне там хорошо.

В попутчики мне попалась молодая пара, по виду сразу и не определишь, кто такие. Слово за слово – поплыл разговор, и я для себя уяснила, что парень, видимо, из «деловых» – не броский с виду, малоразговорчивый, с цепким, изподтишка, взглядом. Но ничего неприятного в этом взгляде я не подметила.

Девушка подходила под определение «ангел» – белокурая, голубоглазая и очень милая. Вот этим ее милым обаянием эта пара меня и подкупила. Я, обычно не разговорчивая в поездах, не признающая общения с незнакомыми людьми в принципе, оттаяла, и поведала им, что я в обыкновении своем – писатель. После этого моего претенциозного заявления парень вдруг заулыбался, и как-то внутренне расслабился, словно бы отпустил там, внутри себя, тугую пружину. А зачем она, если опасности никакой от меня не предвидится?

Мы проболтали, без малого, часов около восьми – за разговорами день в поезде катится незаметно. Они расспрашивали меня о том, как это – писать книги. Я с удовольствием рассказывала. Но где-то в самой глубине глаз парня все же таился огонек недоверия. Я пошла ва-банк. «А хотите, я сейчас, вот здесь, прямо на ваших глазах напишу стихотворение. И хорошее! – подкрепила я свое нагловатое предложение вполне себе резонным – для меня! – заявлением номер два. Огонек в глазах парня поменял окраску. Теперь я прочитала в них нескрываемое уважение. А что, «деловые» всегда уважали чужую лихость и здоровое нахальство. Во времена пиратов это называлось «авантюрой». Но дело ведь не во временах, а в действиях.

За окном мелькали заснеженные сосны, промерзшие насквозь прозрачные березы и прочий зимне – снежный антураж. Подумав пару минут, я накатала двенадцать строчек, почти не отрывая перо от бумаги. «Вот! Это вам на память, – гордо, словно фокусник, доставший из шляпы зайца, сказала я, завершая тепленький еще стишок своим автографом. Ребята молча, с восхищением приняли из моих рук листок, на котором были написаны эти строчки:

Поезд Краснодар – Москва

октябрь 2010 г.

 
Вагонные окна – рамы
Для галереи картин.
Лес. В красно-белом дамы
Средь строгих седых мужчин.
Застыли в поклоне слуги,
У пруда – зеркальный паркет.
Со всей лесовой округи
Собрался здесь высший свет.
И чинно глядят на поезд,
Несущийся мимо вдаль.
За окнами – жизни повесть.
Мы – мимо неё. А жаль!
 

Насладившись свеженаписанными строками, парень протянул мне руку: «Олег. А это моя жена Настя».

Наутро мы уже как старые приятели угощали друг дружку припасенной в дорогу снедью, как и положено друзьям – пассажирам, которых судьба свела в одном купе. «Мы из Сочи возвращаемся. Отдыхали, – уплетая бутерброд, сказал Олег. «А чего же зимой-то? – удивилась я. «Это разве зима? Там же почти двадцать и море теплое! – Олег обстоятельно объяснял мне малоочевидные для коренной южанки вещи. «Сами мы из Владивостока. Вот там зима так зима, как задует так все и всем сразу ясно».

Настя смотрела на мужа с обожанием, свойственным молоденьким романтическим натурам. Она любила его беззаветно – это было видно невооруженным глазом. И Олег ценил эту детскую преданность. А вот это качество встречается, дай бог, у одного мужика из десяти, и заслуживает особого уважения. Уж я – то это точно знаю.

«Вот сегодня в Москву доберемся, а ночью у нас самолет до Владика. Так что еще часика четыре-пять по Москве погуляем».

Мы обсудили, где можно побывать за такое ограниченное время. Сошлись на том, что даже просто побродить по Москве и то впечатлений на всю жизнь.

«На Арбат загляните, по Тверской прогуляйтесь. Да на Красной площади сфоткайтесь. Вот и время пролетит! Хорошо еще, если уложитесь, – советовала я.

Минуты неумолимо бежали, приближая наше расставание. День клонился к вечеру, за окном красивым сиреневым пламенем разливался вдоль горизонта закат.

Никто не питал иллюзий – дорожные знакомства редко длятся дольше, чем само путешествие.

Мы стали собирать вещи. Ребята укладывали свои свертки в огромную сумку. Туда же отправился мой сверток с пирожками и колбасой, заботливо упакованный Настей. Пригодится еще! Я уже, считай, дома, а им еще полпланеты облететь надо.

Я переоделась, спрятала в сумку дорожные бриджи и майку и тут только заметила, что с моих древних, объехавших со мной полмира, пластиковых тапочек отвалилась розочка – цветок-украшение, которое обычно приклеивает неизвестный никому дизайнер на все подряд, чтобы сбагрить товар первому попавшемуся покупателю. Но эти мои тапки были поистине легендарными! Они выручали меня добрый десяток лет, и теперь, когда вышел их срок, и пришло время нам расстаться, я даже немного загрустила. На одном тапке розочка красовалась сиротой казанской, а другой теперь был облезлым, как и положено башмаку-пенсионеру.

«Эх, – посетовала я, – эти тапки – почти, что мой талисман. Да, жаль, но придется их выбросить. Всему когда-нибудь приходит конец, – последнюю фразу я произнесла в качестве утешения самой себе.

Я сняла тапки, завернула их в газету и отложила в сторону. Уложив чемодан и переодевшись, я засунула сверток с тапочками в пакет, в котором собралась всякая мелочевка: остатки еды, салфетки, пластиковый стаканчик и прочая дребедень, без которой в дороге трудно обойтись.

Поезд подкатил к вокзалу, и мы, распрощавшись по всем правилам, расстались, чтобы, скорее всего, больше никогда не встретиться.

Я приехала домой, и, чувствуя усталость с дороги, приняла душ и камнем рухнула в постель. Последняя мысль, которая посетила меня перед сном, была о неразобранном чемодане и вещах, приехавших со мной с юга: «Да бог с ними. Завтра разберу». Я – хорошая хозяйка, а вид кучки не пристроенных на место вещей всегда выводит из себя любую домовитую женщину. Но усталость была сильнее домовитости, и я плюнула на все до завтрашнего утра.

Утром – благо, на следующий день очень кстати выдался выходной, я, выспавшись, как следует, проснулась ближе к обеду.

По выходным в нашей семье всегда совершается освященный временем ритуал: варится замечательно вкусный кофе и медленно, со знанием дела, этот кофе смакуется, сопровождаемый бутербродами с сыром. Это умопомрачительно вкусно! В будни все это категорически некогда делать, и поэтому мы свято следуем этой субботнее-воскресной традиции уже много лет. Но тут вдруг выяснилось, что хлеба в доме ни крошки. А бежать в магазин с утра, и портить себе воскресное утро было верхом неразумности. «Постой, у меня, кажется, осталась из поезда пара кусочков, – вдруг вспомнила я, – сейчас я их найду, – обнадежила я мужа, и полезла в заветный, не разобранный с вечера, пакет. «Кстати, помнишь мои знаменитые пластиковые тапочки, – спросила я его, роясь в пакете, – так вот, они, наконец, почили в бозе. Представляешь, я их таскала по всему свету почти десять лет! – среди свертков в пакете мне все не попадался нужный, но я не сдавалась, – Это были тапочки – долгожители. Среди пластиковой обуви надо кинуть клич, чтобы им соорудили памятник! И я собираюсь похоронить их с честью, а не просто выбросить на помойку».

Моя речь затягивалась. Устав рыться в пакете, я стала последовательно выкладывать на пол свертки и сверточки, которыми он был набит до самого верха.

Я давно заметила, что, вместо того, чтобы выбросить все это совершенно бесполезное барахло где-нибудь на вокзале в ближайшую урну, мы всегда, с завидным постоянством, достойным более достойного применения, тащим домой накопившиеся в вагоне свертки, пакетики и прочую ерунду, чтобы аккуратно выбросить их дома в наше родное мусорное ведро. Парадокс! Но все и всегда делают это.

Я, наконец, нашла полбуханки хлеба, и торжественно вытащила ее на свет божий. Но, странное дело. Тапочки мне среди этого огромного вороха пакетов и пакетиков почему-то не попались. Заинтересовавшись этим неожиданным феноменом, я отложила хлеб в сторону и перерыла пакет еще более тщательно. Нет, как нет! На самом донышке я обнаружила маленький газетный сверточек. Газетка сильно смахивала на ту самую газетку, в которую я вчера завернула пресловутые тапочки-ветераны, но велико же было мое удивление, когда, развернув это сокровище, вместо тапочек я обнаружила там вполне добротный кухонный ножичек, чайную ложечку и посудное полотенечко, в которое все это было завернуто. Мгновенно сообразив, что произошло, я разразилась громким хохотом. Мой муж, недоумевая, смотрел на меня, и никак не мог взять в толк, что могло меня так развеселить. «Представляешь, – сквозь смеховое бульканье смогла я как-то выдавить из себя, – мы перепутали пакеты, и теперь мои тапочки летят во Владивосток».

Смеялись мы очень долго. И теперь, когда я вспоминаю эту историю, у меня всегда улучшается настроение. Как знать? Может в этом есть какой-то скрытый смысл, и мы когда-нибудь снова встретимся с Олегом и Настей, чтобы уже вместе похохотать над этой забавной ситуацией. А может и для чего-то еще…

Конец света

Конец света был назначен на 21 декабря. Кем? Это совершенно не имело значения. Главное, что он был обозначен точно и бесповоротно.

Иван проснулся среди ночи внезапно, словно его что-то подтолкнуло.

Выкурив в заиндевевших от инея сенях вонючую цигарку, он, озябший до синюшной, покрывшейся пупырышками, «гусиной» кожи, прокрался назад в хату, и нырнул в теплую постельку, под бок к спавшей беспробудным здоровым сном жене Дуняше.

Иван вертелся с боку на бок, пытаясь уснуть, но проклятый вопрос камнем висел у него в мозгу: будет или не будет конец света? Наконец, Иван, тихо чертыхнувшись, сполз с кровати, и, стараясь не скрипеть половицами, снова пошел в сени «на перекур» – так ему легче думалось.

«Если все-таки будет, то что? – Иван затянулся сизым дымом и наморщил лоб. Секунды медленно тянулись в темноте, но ответ все не приходил. «А если не будет?»

Эта игра в непонятную «угадайку» ему вскоре надоела. «Хорошо. Пойдем от здравого смысла, – решил Иван. – Если ничего не будет, то и думать тут нечего!»

Найдя первую половину ответа на вожделенный вопрос, Иван почувствовал большое облегчение, и на радостях сделал смачную затяжку. Он блаженно закрыл глаза, наслаждаясь моментом, и выпустив дым из насквозь прокуренных самосадом легких, ощутил неземное блаженство. Но это длилось всего миг. Червячок сомнения зашевелился в самый неподходящий момент: «А если все-таки будет?»

Настроение у Ивана резко испортилось. Он вдруг осознал, что его временное прозрение было самым настоящим обманом, и никакого ответа на этот проклятый вопрос и в помине не было!

«Вот закавыка! – в сердцах подумал Иван. Он снова начал зябнуть, и сбегал в комнату за телогрейкой. Теперь, запасшись папиросами и теплой одеждой, можно было продолжать ночные бдения.

Иван работал механизатором на ферме, перекроенной, согласно веяниям времени, из средней руки совхоза, и в приметы верил с детства. Этому давным – давно, еще в сопливом младенчестве, научила его бабушка, сельская учительница, председатель совхозной партячейки, свято и безоговорочно верившая в Бога всю свою жизнь. Бабушка говорила маленькому Ванечке: «Если ты в чем-то сомневаешься, то попроси Боженьку, он тебе знак-то и подаст. Это самое верное. Вернее и быть не может!»

Совхоза давно и в помине не было, почил он в бозе вместе с соцсоревнованием и всеми прочими премудростями советского быта, а селяне все еще, по-инерции, называли эти частные фермерские угодья на старый манер.

«Вишь, ты, как!» – Ивану вдруг вспомнилась эта стародавняя бабкина премудрость. Уже ни совхоза нет, ни бабки. А память-то – вона, как – будто вчера все было. А что? Глядишь, и сработает. «Так, что бы такое загадать?» – почесал он затылок и огляделся кругом.

В этот момент на чердаке над сенями сонно завозился петух Борька. Видимо, ему тоже, как и его хозяину, не спалось сегодняшней ночью. А может, приснился неудобный сон. Вот он и устраивался на насесте, чтобы не загреметь с него ненароком, пугая толстых кур-несушек и роняя свой, Борькин, непререкаемый петушиный авторитет. «Во! – осипшим восторженным шепотом вскричал Иван, встрепенувшись от своей, несомненно гениальной, идеи. – Ну, точно! Если сейчас Борька прокукарекает, то концу света точно быть». Эта мысль так понравилась не спящему в ночи механизатору, что он, от осознания собственной значительности, приосанился внутри засаленной драной телогрейки, закурил свежую цигарку и приготовился ждать указаний свыше.

Обычно петухи по ночам не орут. На это и был весь расчет – для чистоты эксперимента Иван решил загадать, что – нибудь эдакое, позаковыристей. Почти из области фантастики.

Но минут через десять на своем насесте заголосил соседский петух. А потом, буквально через минуту, видимо из чувства солидарности к нему присоединился Борька. Иван, еще пару минут назад радовавшийся своему конгениальному изобретению, приуныл. «Ну, если так, тогда, что ж. Тогда надо готовиться».

Покоряясь неизбежности, он мужественно принял этот удар судьбы. В его роду все мужики были отчаянными и храбрыми. Ни одна сельская драка не обходилась без их участия. Таким был дед Ивана, таким был его отец. Таким же был и сам Иван.

Он посидел еще немного в холодных сенях, и, грустно опустив голову на заросшую рыжими волосами грудь, поплелся назад в спальню, к, ничего не подозревавшей о грядущих глобальных неприятностях, Дуняше.

Жена все так же сладко посапывала во сне. Разомлевшая от тепла, с розовым, приятным на ощупь телом, она была очень заманчива. Но Иван этого даже не заметил. Погруженный в свою суровую думу, он молча залез в постель и через минуту провалился в тяжелый черный сон. Ответ был найден – концу света быть!

Утром, с тяжелой головой и сердцем, он пришел на работу и безапелляционно объявил своему закадычному дружку Леньке: «Всё. Надо готовиться». Его обреченный серьезный тон не на шутку испугал Леньку. «К чему? – очумело спросил он Ивана. «К концу света». Иван был собран как никогда. «Тю-ю на тебя, – у Леньки отлегло от сердца¸– я думал что-то серьезное…»

Иван многозначительно посмотрел на Леньку, и покачал головой. Так смотрят на шкодливых детей взрослые родители, понимая, что дите – оно и в Африке дите. Что с него взять? Несмышленыш! Вот когда в разум войдет, тогда и спросить с него можно!

«Ленька, ты не понял. Я тебе говорю – надо готовиться! Информация абсолютно точная». Иван был очень убедителен, и Ленька почему-то внезапно приуныл. Его хорошее утреннее настроение как рукой сняло. «Чё, правда, все точно? – крошечная надежда теплилась в его вопросе. «Я тебе говорю». Иван сделал акцент на местоимении «я». Голос его был тверд, а взгляд – точь в точь! – как на плакате: «Наши передовики», висящем в совхозном красном уголке. «И че делать – то надо? – Ленька смотрел на Ивана, как на нового мессию. Ведь теперь только этот суровый, работящий мужик точно знал, как им всем действовать.

«Ну-у-у, – Иван скосил глаза на часы, – прежде всего надо подготовиться, тут же всего три дня осталось, – Иван шумно выдохнул и крякнул – для солидности. Так же для солидности он добавил: «Я так думаю». Ленька нетерпеливо облизнул губы: «Ну, это ты уже говорил. Дальше – то что?» «Дальше надо хорошо подготовиться, чтобы все, как у людей». На слове «хорошо» Иван снова сделал акцент. Ленька, кажется, начал соображать. «А-а-а! Так бы и говорил!» «А я так и говорю, – еще раз поставив акцент на всем предложении сразу, весомо сказал Иван.

«Ежели, как у людей, тогда закуски очень много надо, – теперь Ленькины мысли бежали в привычном русле.

Через полчаса приятели уже входили в двери местного сельмага. Продавщица Зина, увидав знакомые лица, добродушно заулыбалась: «Ой, мальчики! Вам как всегда?». Иван воззрился на нее примерно так же, как с полчаса назад осматривал несмышленыша – Леньку.

«Зинок, ты бы хоть поинтересовалась, какой у нас повод, – обида слегка окрасила обычно добродушный голос Ивана. «А зачем? – наивность продавщицы Зины была абсолютно настоящей. «То есть, как это, зачем? – Иван оторопел. – У людей, можно сказать, событие, которое один раз в жизни бывает». «Это свадьба, что ли? – наивность Зинаиды зашкаливала все допустимые измерения наивности.

Иван терпеливо, как ребенку, начал объяснять: «Зин, ты телевизор смотришь?»

«Ну!»

«Гну! Там про что уже цельный год долдонят?» Зина наморщила лобик. «Ну-у-у…э-э-э, кризис там, потом еще… А, вот! Вчера про кроликов рассказывали. Про НЛО, – Зина честно перечисляла все увиденное по «телеку» за последние три дня. Умственная деятельность сельской продавщицы читалась на ее кругленьком беленьком личике открытой книгой.

Иван нетерпеливо взбрыкнул. «Зинка, ты какие передачи смотришь?!» «Про животных, – искренне не понимая причину Ваниного нетерпения, созналась Зина. «Про животных», – передразнил ее Иван, сопровождая гримасу непристойным жестом. – Новости надо смотреть, дуреха, – голос Ивана стал назидательным. Будучи человеком степенным, он как-то сразу успокоился. Продавщица! Что с нее взять! «Тут уже, почитай, целый год народ к концу света готовится, а она – «про животных».

«А-а-а, – хохотнула Зинка, – ты вот о чем! Буду я про всякую ерунду смотреть, – фыркнула она, надула губки и подняла бровки «домиком».

Иван, было, снова завелся – тупость магазинной дивы опять вывела его из себя. Но, будучи человеком основательным во всех отношениях, он сразу же и остыл. Несолидно же орать на глупую бабу.

«Ты погляди, Лёнь, на эту курицу, – Иван хихикнул и показал на Зину пальцем. Ленька, все это время молча наблюдавший за происходящим, оживился. Иван продолжал гнуть свою линию: «Ее не сегодня-завтра и похоронить-то некому будет, а она всякую хрень по «телеку» смотрит».

Зинка насторожилась. «Эй, ты полегче там со всякими словами, – голос Зинки резко поубавил громкость.

Иван, довольный достигнутым результатом, перешел к сути: «Сколько у тебя, Зинаида, на сегодняшний день водки?»

Этот вопрос окончательно сбил с толку итак уже ничего не понимавшую продавщицу. «Водки-то? – Зина боязливо переминалась с ноги на ногу, – Водки ящиков десять. А что?»

«Мало, – голос у Ивана снова стал серьезным. И даже суровым.

Вечно смешливая и недалекая хохотушка Зинка внезапно испугалась. Чего? А бог его знает! Неизвестности? Может быть. Теперь уже и она, так же как и Ленька, смотрела на Ивана глазами, полными надежды.

Иван поднял кепку, почесал затылок и водрузил кепку на прежнее место. «Ты вот что, Зин. Завтра, нет, лучше сегодня, снаряди-ка машинку в райцентр. Надо бы еще ящиков двадцать взять».

Зинка задохнулась от изумления. «Да куда же такую прорву водки? Тут же на месяц всей деревне!» И совершенно невпопад, то ли от страха, то ли по-привычке, продавщица вдруг затараторила: «Вон на той неделе соседскую Настену замуж выдавали, так гости перепились, и жениху прям на свадьбе такой «фонарь» под глаз поставили, что он им еще четыре дня по вечерам себе дорогу освещал…»

Она попыталась, было, продолжить этот увлекательный рассказ, но Иван поднял руку жестом, которым обычно король просит тишины у верноподданных: «Ты не мельтеши. Ну, вот сама считай. Стол надо накрыть? Надо. Все же не каждый день конец света наступает. Чтобы все как у людей! Согласна?» Зинка понимающе закивала. «Так, – Иван продолжил свою неторопливую тронную речь, – И это, сама понимаешь, на всю деревню. Потом, опять-таки, опохмелиться назавтра всем нужно? Нужно. Сама же знаешь, как наутро башка с бодунища трещит. Вот тебе и «на месяц всей деревне»! Еще и не хватит! А где потом возьмешь? Конец света же! Небось, и в райцентре все склады закроются, не только твоя лавочка».

Машину в райцентр снарядили ближе к обеду. На следующий день бабы всей деревней готовили закуску: варили холодец, доставали из глубоких подвалов хрусткие огурчики и подмороженную до сладости квашенную капустку. В общем, готовился «пир на весь мир». А как на Руси иначе! Всем миром жить, всем миром и конец света встречать!

Праздник удался на славу, с тостами «За здоровье и долгие лета всех присутствующих», с катаниями на звонких тройках – бубенцы на гривах лошадей гремели веселым предновогодним набатом на всю округу. А вечером грянул фейерверк. Детвора высыпала на улицу и дико орала от восторга, заглушая радостными воплями малиновый звон сельской колокольни.

А конец света так и не наступил.