Текст книги "Ma tante"

– Нет! Я же понимаю, что дело не в мюзикле и даже не в консерваторской классике. Дело в том, что для меня, человека пожилого, это все о-о-очень громко! – уже почти хохотала тетушка. Оленька в какой-то момент скосилась на бутылочку в руках Киры Леонидовны; да нет – вода. Разница между той Кирой, которую она видела в кафе, и этой была не просто заметной, она была гигантской. Два совершенно разных человека, только костюмчик тот же. Легкое возбуждение придавало ей какой-то мятежный вид, необычайная веселость исходила от этой действительно немолодой женщины. Кира просто излучала восторг, хоть сетовала и жаловалась на шум.

– Ах, матент, не будем устраивать эльскандаль при посторонних, – протянула, сдержанно и иронично Галя. – А вам нравится в целом спектакль? – спросила она заинтересованно, обращаясь к Оле.

– Да. А почему вы говорите «в целом»? Вас что-то смущает?

– Меня? Нет. Не смущает.

Галя тоже была настроена игриво, но Оля почувствовала, что девушка осторожничает и опасается быть невежливой, брякнув какую-нибудь бестактность. А тетка, уже переняв сдержанность племянницы, спокойно пояснила:

– Актеры танцуют и поют живьем, это сложно. Они иногда поют мимо нот…

– Наверное… мне трудно об этом судить. Боюсь, что…

Она хотело сказать: «Боюсь, что мне и громким не кажется звук со сцены». Но осеклась.

Оля уже жалела о своем порыве подойти к ним и испытывала томительный дискомфорт, с одной стороны, она не знала, под каким предлогом теперь удалиться, а с другой – ей совсем не хотелось их покидать. Она не смогла бы объяснить потом даже себе, но рядом с этими двоими праздник был ярче, теплее и полнее. Тетушка обожала свою племянницу, была счастлива их совместным времяпрепровождением, хоть и готова была уже застрелиться от шума, наполнявшего сценическое пространство. Племянница вела себя отстраненнее, но тоже явно была довольна своей компанией и даже как будто гордилась своей «матент», как она ее назвала. Они совершенно не давали понять, что кто-то тут третий лишний, но очевидность того, что отсутствие этого третьего ничего не изменит в их собственной атмосфере, находиться в которой хотелось все равно, была убийственной. Ничего этого Оленька не могла бы определить словами, но чувствовала со всей ясностью, что, если она вот сейчас испарится, они только удивятся факту исчезновения персонажа, и все, никакого сожаления. Тут она заметила потерявшую ее подругу и, указав на нее рукой Кире, стала пробираться сквозь сгустившуюся в направлении входа в зал толпу зрителей навстречу своей спутнице. После спектакля тетка с племянницей опять попали в поле ее зрения. Они уже выходили из театра, и у Киры Леонидовны, и у Гали за спиной висели полупустые городские рюкзаки, хранившиеся, по всей видимости, в гардеробе. Уже на улице Галя приостановилась и шарила рукой в своей котомке в поисках чего-то, а тетка терпеливо ждала, когда они смогут двигаться дальше. Сомнений в том, что девушка не одна, что эта немолодая уже женщина ждет именно ее, не могло и быть. Однако это не помешало двум молодым людям из числа зрителей подкатить к девушке, по всей видимости, с желанием познакомиться; Оленька замерла, наблюдая: Галя немного растеряна и смущена неожиданным интересом к ней, но поощрять намерений парней не собирается. И дело явно не в присутствующей тут же тетке, вовсе нет – просто не хочет. Она что-то вежливо ответила, пожала плечом, потом уже со скучающим выражением на лице кивнула в сторону Киры: можете у нее спросить – означал этот жест. Молодые люди синхронно обернулись на женщину. И тут неожиданно для всех лицо Киры Леонидовны исказилось жуткой гримасой, она изобразила руками выпущенные когти, оскалилась, и Оле показалось, что вместе с шипением, которое испустила тетка, из ее ноздрей пошел пар. Мгновение, и Кира вновь обрела безмятежный вид ожидания, при этом она с трудом сдерживала хохот, стряхивая с лица дурковатое выражение. Парни чуть нервно поухмылялись, что-то еще побормотали и потихоньку ретировались. Галя нашла в рюкзаке джинсовую курточку, зажав ее под мышкой, приблизилась вплотную к тетушке, обняла ее одной рукой, положила на несколько секунд голову ей на плечо, потом боднула ту лбом в грудь. Оля наблюдала за тем, как они хихикают, весьма довольные своей выходкой. Так они и двинулись в сторону метро, посмеиваясь и переговариваясь между собой. Девушка следила за этой сценой издалека и не сразу заметила, что подружка с недоумением и легким раздражением тянет ее за руку в другом направлении – они же планировали пройтись по центру, посидеть где-нибудь, поболтать.

Буквально на следующий день Оленька при первой же возможности рассказала Вере Сергеевне о встрече с ее знакомой.

– Я представляла себе Галю иначе. Мне казалось, что она младше, а она совсем взрослая… – не скрывая своего недоумения и удивления, проговорила Оля, вопросительно взглянув на коллегу.

– Гале девятнадцать-двадцать лет. Она действительно иногда производит впечатление гораздо более взрослого человека рядом с Кирой, а бывает, что наоборот…

Вера Сергеевна с явной неохотой поддержала разговор, она не старалась скрыть, что не настроена обсуждать тетку с племянницей. И, немножко подумав, добавила:

– Я понимаю, что они могут казаться странными, но они так живут… Люди живут по-разному, Оленька. Каждый выживает как может.

– Ну да.

Оля совсем растерялась – что значит «выживают», но предпочла согласиться и прекратить ею же начатый разговор, ощутив его совершенную неуместность. Больше разговоров о Кире и ее племяннице в буквальном смысле не заходило, не считая случайных упоминаний о концертах и выступлениях Гуси. Оля предпочитала больше не задавать вопросов.

И вот теперь, спустя почти два года, они сидели с Верой Сергеевной за столом, и она как будто не слушала Оленьку совсем, явно переваривая телефонный разговор. «Галя, я освобожусь через три часа и заеду к тебе. Или, если хочешь, давай пересечемся где-нибудь и поговорим. Ты не волнуйся так – ну раз она звонит, значит с ней все в порядке… Твоя "матент" – разумный человек», – это то, что разобрала Оля из услышанного разговора.

Странные, непонятные люди, думала она, теперь тетка не ночует дома. Час от часу не легче. И Вера Сергеевна будет с ними возиться. Оля жила с родителями, отношения были теплыми и семейными, и она не могла представить, чтобы отец или тем более мама вдруг перестали ночевать дома. Что-то такое блуждало в Оленькиной голове. Странные люди, странные.

Вера еще долго потом помнила почему-то, как почувствовала поднимающееся раздражение от мысли, что ей приходится давать комментарии по поводу своих знакомых этой молодой женщине, у которой они вызывают беспокойство своей непонятностью, в чем она совершенно не видела необходимости. К тому же Вера была убеждена – что бы ни сказала она сейчас, как бы ни попыталась объяснить эту пару тетки и племянницы, вопросов меньше не станет. Подавив возникшую неприязнь, она произнесла что-то похожее на то: «Все люди разные и живут как умеют». И, поняв, что не получилось сказать что-то конкретное и точное, увидев разочарование на лице девушки, пожалела о том, что вообще поддержала этот разговор. Можно было, как обычно, удивленно вздернуть брови, улыбнуться и произнести что-то типа такого: «Встретили! Надо же! В театре! Удивительно – огромный город. Да!?»

Часть 2
Вера

Кира Горелик была Верочкиной однокурсницей. Они никогда не дружили и не общались тесно, но были достаточно информированы друг о друге из-за наличия большого количества общих знакомых, от которых одна периодически что-то слышала о другой. К тому же Верочкина жизнь практически сразу изменилась по сравнению с домашней – уже на первом курсе она сильно влюбилась в Женю Кузнецова с пятого курса их же факультета. В Подольске, куда он отбывал на выходные, праздники, каникулы и просто в свободные дни, которые у старшекурсников случались чаще, чем у тех, кто помладше, с сумками продуктов из московских магазинов, жила его жена с маленьким сыном. Вера обо всем этом знала. Женя не раз говорил ей, что женился случайно – когда Света забеременела, деваться было некуда. Конечно, думала Вера, куда деваться в таком случае и теперь ему сложно. Кто же с этим поспорит. Два года Верочка вообще старалась не думать о Жениной семье – она была очень влюблена. Очень. Потом к чувству влюбленности прибавилась глубокая привязанность и ощущение родственности. Он помогал ей в учебе, поддерживал советом, иногда делал подарки, надо сказать, что это было существенным подспорьем в ее студенческом существовании. Она никогда не видела Свету, жену ее любимого, и его сына. Они где-то существовали, Верочка знала о них, но не видела. Это помогало сохранять относительное спокойствие. Потом «ее мужчина» защитил диплом и поступил в аспирантуру. Изменилось только то, что теперь он жил в том же общежитии, но в отдельной комнате, что значительно облегчило их совместное с Верой существование. Правда, перед поступлением в аспирантуру у Жени состоялся неприятный разговор с его научным руководителем и завкафедрой на предмет его морального облика и его личной жизни, чем, безусловно, любимый поделился с Верой. Научный руководитель недвусмысленно дал понять, что семейный человек, член ВЛКСМ, будущий ученый может вызвать непонимание своим поведением у тех, от кого зависит зачисление в аспирантуру. Он даже пообещал упорядочить свою жизнь, «насколько это возможно», чтобы успокоить заведующего и чтобы тому было что сказать по этому поводу на заседании кафедры в случае, если поднимется вопрос о моральном облике будущего аспиранта. Обошлось. В этот раз члены кафедры решили не заметить имеющихся шероховатостей. «Насколько возможно?» – думала Верочка, чувствуя себя виноватой и причиной сложностей, возникших у дорогого человека. Словом, история их отношений затянулась еще на несколько лет. Развязка произошла в конце четвертого курса, перед самой сессией. Нельзя сказать, что Вера все это время пребывала в безмятежном неведении, она уже понимала, что теперь на каникулы к родителям уезжает только она, а Женя, оставаясь в Москве, проводит время со Светой, которая оставляет подросшего ребенка родителям и приезжает на побывку к мужу. Ему удавалось необыкновенным образом развести, что называется, по разным углам своих женщин. Иногда случались унизительные для Верочки накладки, когда ей приходилось спешно собирать свои немногочисленные вещички и тетрадки и покидать комнату любимого, когда приходил кто-нибудь из живущих в общежитии и сообщал о том, что на вахте Женю ожидает женщина, сказавшаяся его женой. Верочка закрывалась в душевой, плакала, горевала, не в состоянии понять, как она, красивая, умная, способная девочка, у которой никогда не было проблем с выбором кавалеров, которых, как говорится, палкой надо было отгонять от нее, не может разрешить такую для себя унизительную ситуацию. Болезненности добавлял тот очевидный факт, что все живущие и не живущие в общежитии студенты знали о существующем положении вещей. Удивительно, но Верочку не трогали, к ней не приставали ни с разговорами, ни с откровенностями, ни с поучениями даже соседки по комнате и подруги, которые, конечно, за спиной шептались и сплетничали. Она не поддерживала даже намека расспросить ее об этих отношениях или что-то прокомментировать. Единственным человеком, который знал все о Вериной истории, была дальняя родственница ее матери, давно живущая в Москве и работающая в Госбанке. Она жила одна в хорошей квартире и не возражала бы, если бы Верочку поселили у нее. Родственница опекала девочку, привечала ее у себя в гостях и быстро догадалась о существовании у той сердечной зазнобы. Когда становилось совсем невмочь от переживаний и тоски, Вера звонила Элеоноре Васильевне и отправлялась к ней иногда на несколько дней зализывать раны. Та слушала спокойно, с вниманием, никогда не говорила: «Брось его! Ничего хорошего из этого не выйдет!» Сочувствовала и только настойчиво повторяла: «Вера, девочка моя, очень прошу тебя, следи за своим здоровьем. Умоляю. Если с тобой что-то случится, я не оправдаюсь перед твоими родителями». Что подразумевалось под «здоровьем», всем было ясно, и Женя, между прочим, тоже очень внимательно относился к этому вопросу и был на удивление ответственен и осторожен, как бы Вере порой не хотелось наделать глупостей. Потом как-то переживание угасало, боль притуплялась и все возвращалось на круги своя до очередного появления Светы на горизонте. А тут накануне сессии у Веры случилась задержка естественных для женщины физиологических процессов. Ее даже стало подташнивать, пару раз кружилась голова. Ничего не ускользнуло от бдительного Жениного взгляда, и он напрямую спросил ее о самочувствии. Очень напрягся, услышав, что есть изменения в организме, судя по всему.

– А врач что? – коротко спросил он.

– Я еще не была у врача. Думаешь, надо?

– Не знаю… А что ты думаешь?

– Я не знаю, что думать.

Этот странный диалог почему-то не удивил Веру, она пребывала в каком-то непонятном ей самой оцепенении. Любимый неделю не заводил больше разговоров на эту тему, но и в комнату к себе ее не приводил – у него было много работы по обработке экспериментальных материалов, надо было просмотреть кучу статей для литобзора, сделать уйму переводов и еще много всего накануне аспирантского экзамена. В один из таких дней Вера позвонила Элеоноре Васильевне, собрала конспекты для подготовки к экзамену по сопромату (она потом все время помнила, что это было перед сопроматом) и отправилась на ночь глядя к ней. Выйдя из метро и садясь в автобус, она вдруг почувствовала то, чего с томлением ожидала от своего организма уже больше двух недель. Зайдя в квартиру, Верочка сразу же направилась в ванную комнату, убедилась, что с ней все в порядке, что к врачу идти пока не надо, что, как потом с облегчением сказал Женя, «пронесло», привела себя в порядок, отправилась на кухню, где за чашкой чая с вареньем все обстоятельно и на удивление спокойно поведала родственнице. Та внимательно смотрела на Веру и слушала без комментариев. Потом, поняв, что девочка не беременна и с ней, слава богу, все «благополучно», тихо произнесла: «Мне кажется, я не ошибусь, если скажу, что ты и сама видишь, что пора это все прекратить. Девочка моя, есть сигналы, которые нельзя игнорировать». Никаких сигналов Вера не получала, так она подумала, только вдруг поняла, что больше не будет жить как прежде. Спустя несколько дней, когда она вернулась в общежитие после удачно сданного экзамена, к ней в комнату выяснять отношения пришла Света. Что почувствовала эта женщина, которую Верочка, конечно, уже знала в лицо, которая, как выяснилось, тоже имела о ней представление, почему именно теперь она решила ставить точки над «i», что послужило толчком к решительным шагам, оставалось неизвестным. Но она пришла не посмотреть на ту, которая вторглась в ее семью, она пришла сказать, что той пора «убираться из их жизни». Ее воинственное раздражение Веру не пугало, было стыдно, ужасно неудобно и дискомфортно. Она только сказала растерянно: «Да. Конечно. Вы правы. Я больше не буду». Чем повергла наседавшую на нее женщину в ступор. Та топталась, тяжело дыша, и было видно, что ей некуда деть весь свой запал для сокрушительного наступления на противницу, которая как-то покорно и сразу сдалась. Вера вдруг поняла, что эта женщина будет ненавидеть ее всю оставшуюся жизнь. Гораздо позже она не один раз в своей жизни вспоминала Свету, ее нерастраченную ненависть, тяжелое дыхание, наполненное неприязнью, и с горечью думала – «есть за что».

Вера хоть и жила в общежитии, взаимодействие свое с однокурсниками избирательно регламентировала. Все знали ее историю и очень терпимо воспринимали происходящее – она никого не задевала, всегда ровная и доброжелательная в общении, неизменно сохраняла дистанцию с большинством студентов. Аккуратность в быту, в учебе, осторожность в высказываниях – все это способствовало созданию вокруг Веры доброжелательной обстановки. Она еще с юности усвоила удобное правило – в любой непривычной, непонятной и неопределенной ситуации лучше отреагировать такой же неопределенной, но доброжелательной улыбкой, а потом оно само как-то разрулится. Так уж получилось, что многим людям приходится обучаться некоторым навыкам общения всю жизнь, чтобы оно было менее травмирующим для них и окружения, а Верочка умела проявиться или не проявиться во многих ситуациях выгодно для себя интуитивно. Миловидная, женственная, она скорее нравилась людям. Девушки, признавая ее достоинства, конечно, часто завидовали, но открыто не позволяли себе нападать на нее. Сплетничали за спиной, да, но довольно сдержанно и незлобно.

Вот с Кирой дело обстояло совершенно иначе. Эмоциональная, несдержанная, вспыльчивая, скорая на «расправу», она производила впечатление заносчивой, высокомерной и не совсем доброй девушки. Резкая даже в движениях, она очень редко оставляла о себе благожелательное мнение окружающих. За исключением тех нечастых случаев, когда находилась в созерцательно-расслабленном состоянии, что, безусловно, особенно в первые годы учебы в институте и жизни в общежитии бывало всего несколько раз. Свидетели такого общения с ней с удивлением отмечали ее открытость, доверчивость, граничащую с инфантильностью в каких-то вопросах, и детскую наивность. На курсе и в общежитии иногда поговаривали о каких-то Кириных ухажерах, многим казалось странным, что у нее периодически случались романтические истории при ее своеобразной внешности и сложном характере. Верочка слышала о каком-то москвиче-программисте, который старше Киры, зовет ее замуж и который совсем потерял из-за нее голову, таскается в общежитие, пишет ей письма, отчего та уже и не знает, куда бы спрятаться. Очевидной красавицей она совсем не была, но назвать ее серой мышкой тоже вряд ли кто-нибудь бы решился. Довольно яркая и заметная брюнетка с характерными большими глазами, хорошей кожей и пухлым ртом. Одевалась она странно, если не сказать нелепо, предпочитая джинсы, свободные свитеры и рубахи, то есть так, как спустя много лет стало одеваться большинство студентов. Всегда с книжкой, все время чем-то озадаченная. Вечно шлялась по городу, часто одна. Кира и сама бы не смогла объяснить, что она ищет в этом большом чужом мегаполисе, когда бродит по его улицам. Училась поначалу на первых курсах неплохо, а потом совершенно перестала интересоваться учебой, хоть и выполняла необходимый минимум, чтобы не было хвостов и задолженностей. Все знали, что она буквально обожает своего брата, который приехал в Москву в один год с ней и поступил в физико-технический институт. Разница в возрасте у них была совсем небольшая, мальчика отдали в школу пораньше, чтобы подстраховаться от армии, он окончил физматшколу чуть ли не с золотой медалью, и вся Кирина семья им жутко гордилась.

– Занятная девица, – сказал как-то о ней Женя, когда Кира вышла на своем этаже из лифта, в котором они оказались вместе с Верочкой. Она взглянула на него с недоумением. И Женя, заметив в ее глазах удивление и вопрос, продолжил с явным снисхождением: – Какая-то беспомощная… хоть и хорохорится… я плохо понимаю, как может какой-то мужчина ею заинтересоваться – она одна сплошная проблема. Нервная какая-то…

– Говорят, что ее уже звали замуж, а она отказала…

– Ну и зря, может, ее больше и не позовут.

Женя ухмыльнулся и обнял Веру за плечи. Она сникла и подумала: «Тебе видней…»

Через несколько лет совместной учебы и общего жития однокурсники, привыкнув к стихийному и хаотичному проявлению Кириного характера, стали воспринимать ее гораздо легче. Оказалось, что в грустную для себя минуту можно, не опасаясь подвоха, рассчитывать на сердечное участие с ее стороны и не беспокоиться, что это станет достоянием общественности, можно попросить ее получить стипендию на всю группу и быть спокойным за свои финансы потому, что выяснилось, что более щепетильного и ответственного человека, чем Кира Горелик, надо еще поискать. При этом девочки, в большинстве своем умевшие считать и распределять скудные студенческие финансы, поражались и раздражались полной бесхозностью Киры и ее неспособностью рачительно обращаться со своими собственными деньгами. Бесхозяйственность и инфантильность – это то, что было очевидным для тех, кто наблюдал за тем, как она живет. Усугублялось все это еще и какой-то легкомысленностью в отношении планов на жизнь. Надо признать, что построение планов на будущее для многих ребят их инженерного вуза, если не сказать для подавляющего большинства, было довольно топким пространством по многим причинам во второй половине восьмидесятых годов. Еще никто тогда не мог предположить такое положение вещей, которое очень скоро будет иметь место в области инженерной деятельности, но уже многие ощущали отголоски собственной никчемности в профессии, заметно тревожились и искали способы устроиться понадежнее. Кира же была гораздо больше осведомлена в делах своего брата, чем в своих собственных. Она с восторгом и нескрываемым восхищением говорила о его учебе, друзьях, увлечениях и планах на научную карьеру. Все, кто слушал ее, понимали, что он умный, незаурядный и необыкновенный мужчина, что он достоин самой прекрасной женщины на свете. А те «глупые и ограниченные девушки», которые по каким-то непонятным причинам не понимали своего счастья и отвергали его, не удостаивались даже серьезного обсуждения. Боря, брат Киры, никогда не сомневался в том, что все так, как думает о нем его сестра. Все так. Справедливости ради надо сказать, что он всегда отличался от нее определенностью и конкретностью желаний и планов. Сестра искренне не понимала, что у кого-то относительно Бори может возникнуть другое мнение или суждение, отличное от ее восхищенного. Такая беззаветная привязанность не раздражала знакомых с Кирой людей, напротив, вызывала симпатию к ней, учитывая свойственные ей критичность и даже едкость, никак не проявляющиеся в отношении брата Бори.

К пятому курсу Кира немного пообтесалась, стала помягче, научилась сдержаннее реагировать на задевающие ее по каким-либо причинам обстоятельства, события или чьи-то высказывания. Она стала женственнее одеваться, однокурсники заметили, что на ее лице появилась косметика, Кира стала больше бывать в компаниях, где самым неожиданным образом вдруг проявлялась ее живость и легкая игривость. Она как-то похорошела в целом.

После четвертого курса летом в течение месяца у них была производственная практика на заводе, там-то Верочка и познакомилась с Олегом. Он был красив, силен, весел и жизнерадостен. Молодой человек полгода как пришел из армии, собирался поступать в строительный институт, и ему, чтобы быть зачисленным, нужно было просто не получить на вступительных экзаменах двоек. Он устроился разнорабочим на завод и в свободное от работы время мучительно восстанавливал сильно подрастерянные школьные знания. Олег Кранк, любимый и единственный сын в своей семье, родился и вырос в Москве. Мама работала медсестрой, папа – инженером на строительстве дорог. Олег никогда не отличался в школе рвением к учебе, но и проблем и переживаний родителям не доставлял. Он все время занимался спортом; одно время ему нравилось плавание, получалось неплохо, но не настолько, чтобы тренер начал строить относительно него далеко идущие планы. Когда Олег понял, что для того, чтобы на него обратили внимание, нужно все время демонстрировать и подтверждать своими усилиями и стараниями на тренировках готовность преодолевать «невозможное», он постепенно охладел к занятиям в бассейне и переместился в легкоатлетический манеж. Там тоже все время нужно было доказывать, что ты можешь «выше, дальше, быстрее», но его это так не томило, как в бассейне. Потом еще на короткое время возник бокс за компанию с товарищем. Словом, к окончанию школы он был рослым, здоровым, красивым парнем и, недобрав на вступительных экзаменах в вуз баллов, без особого тоскливого опасения пошел в армию, куда многие ребята, зная о тяжелых условиях службы, старались не попадать. Два года в военной части где-то на Урале он пережил не без труда, в чем совершенно откровенно признавался своим товарищам. Почти все, кто тогда оказывался на армейской службе, говорили, что прошли «суровую школу жизни». Олег не был исключением и считал, что «школу», безусловно, прошел более или менее благополучно, но так же благополучно обошелся бы и без нее. Он знал, что красив, и не бравировал этим, чем и нравился Вере. Олег отличался какой-то спокойной простотой, не свойственной его сверстникам, которые постоянно находились в поиске новых впечатлений и приключений. Верочка не хотела себе в этом признаваться, но к достоинствам Олега прилагалось еще и то, что он не был обременен никакими обязательствами, не был озабочен житейскими проблемами, жил один в однокомнатной квартире, оставшейся ему от бабушки, которую родители забрали к себе, и при этом, Вера это знала, не устраивал каких-то веселых молодежных праздников по всякому поводу, как это делалось в общежитии. Вера помогала ему подготовиться к вступительным экзаменам, что тоже способствовало их сближению естественным образом. Она познакомила Олега с Эльвирой Васильевной, на которую, без сомнений, он произвел благоприятное впечатление. И когда пришла к ней в следующий раз одна, то совершенно прямо спросила у той, что она о нем думает.

– Думаю, что он женится на тебе, если ты захочешь. Вопрос в том, захочешь ли?

Верочка ответила уклончиво:

– Он мне нравится. Он добрый, веселый, спокойный… москвич… Меня не коробит от мысли, что мы будем жить вместе.

– Понятно.

– Вас что-то настораживает?

– Да нет. Единственное, что я думаю, что он еще очень молод и еще сам себя знает плохо. Как он будет взрослеть, сложно предположить. Женщины, конечно, тоже взрослеют по-разному, но тебя-то я знаю, хорошо знаю вашу семью и как тебя в ней воспитывали. Но, милая моя, никто и никогда не может знать ничего наперед, чего-то обещать или дать какие-то гарантии. Вы так мало друг друга знаете… Ну… Верочка… ты же поедешь на месяц домой, поговоришь с мамой… Извини, ты уже ночуешь у него? Прости за бестактность.

– Нет еще, но я не вижу препятствий…

– Посмотришь, как он себя поведет. Все увидишь.

После месяца практики Верочка уехала к родителям в Астрахань, не строя никаких предположений относительного будущего общения с Олегом. Он сдавал вступительные экзамены ни шатко ни валко, звонил Вере с рассказами о своих скромных успехах, интересовался ее отдыхом, с завистью слушал ее истории о том, как они с родителями ездили на рыбалку, точнее, отец ездил на рыбалку, а они с мамой таскались за ним, чем сильно мешали и надоедали «всякими женскими глупостями», но уху варили отменную, за что отец их и терпел. «Я бы тоже с большей радостью потерпел бы рыбалку, чем контрольную по математике и сочинение», – мечтательно говорил он, и Верочку это очень умиляло и веселило.

В конце августа, когда она приехала в Москву и Олег встретил ее на вокзале, они сразу поехали к нему домой.

– Вер, поедем ко мне, – он произнес это смущенно, но спокойно и уверенно. – А в общежитие можно и завтра заселиться. Не горит же…

– И правда, не горит. – Верочка была готова к такому повороту и не возражала.

Олег не стал учиться на дневном отделении, он как-то уже не мог себе представить, как будет каждый день ходить на лекции и семинары, искать подработки, чтобы не испытывать недостатка в деньгах. Подал документы на заочное отделение и решил, что осилит как-нибудь диплом о высшем образовании. Отец оформил его к себе на работу, и он настроился, выполняя малоквалифицированную работу, потихоньку набираться опыта на поприще дорожного строительства.

Уже в конце сентября стало ясно, что Верочка беременна, и они решили оформить брак. Олег не вставал на одно колено, не протягивал коробочку с кольцом и не спрашивал трепетно ее согласия стать его женой. Он как только понял, что случилось то, что закономерно должно было произойти, то почти не раздумывая, со свойственным ему спокойствием определил план действий – надо пожениться. Элеонора Васильевна соглашалась, что все складывается как нельзя удачно и «ладно» – поженитесь, станешь москвичкой, ни по какому распределению не поедешь не пойми куда.

– Мне вот повезло, меня просто перевели на работу в свое время в Москву, это была большая редкость и удача, как мне казалось. Правда, муж мой тогда так не думал, ему не хотелось покидать насиженное место, менять свои привычки. Рыбалка – это же святое. Мне на первых порах казалось, что он передумает. Потом я считала, что на нем свет клином не сошелся и я еще устрою свою жизнь… Результат не сказать чтобы был плачевен, но иногда я думаю, что лучше бы мне остаться с ним… У тебя, слава богу, все иначе – Олегу никуда от своих привычек уезжать не надо и для тебя, конечно, многое упрощается… Или я что-то не понимаю? – она взглянула вопросительно на Верочку.

– Нет, тетя Эль, все так, как вы говорите.

Верочке не хотелось углубляться в разговоры о распределении и прописке в Москве. Не хотелось – слишком многие из ее знакомых и сокурсников с готовностью бы поговорили с ней на эту тему. Никому не хотелось, пожив в столице, пусть даже в общежитии, уезжать назад в провинцию, причем далеко не всегда в ту, из которой приехал на учебу.

Разговор с Кирой получился случайно в студенческой столовой. Дело было еще осенью, Вера готовилась к свадьбе, которая не планировалась пышной, но тем не менее должна была иметь все атрибуты подобного мероприятия – платье, фата, машина с лентами и шарами, ресторан, гости, пусть и в небольшом количестве. Она подсела к Кире за стол на свободное рядом с ней место. Та улыбнулась очень мягко и осторожно спросила у Веры, может ли она ее поздравить. Верочка пояснила, что свадьба через неделю, но ей приятно принять поздравление. И, считая, что препятствий для более откровенного разговора нет, сочла возможным поинтересоваться у соседки, а почему Кира сама никак не примет такого же решения. Ее собственное положение, как ей казалось, позволяет проявить большее любопытство. Дело в том, что девочки на курсе опять обсуждали, что к Кире в общежитие наведывается какой-то взрослый мужчина. Взрослыми на тот момент казались молодые люди старше их самих лет на пять, уже работающие и живущие самостоятельно от родителей.

– Ты имеешь в виду Андрея? – нисколько не удивившись, уточнила Кира.

– Говорят, он живет где-то в ближайшем Подмосковье, работает в какой-то серьезной организации… А он что оканчивал?