Текст книги "За всю любовь"

Ее платье при движении трепещет и приподнимается, под ним уже все влажное и горячее, готовое к неизведанным ласкам. Комната наполнена невероятным эротическим напряжением.

Еще поворот, горящие глаза, встречающиеся друг с другом, прикосновение тел и раздевающие руки.

Еще поворот, двое парней поднимают ее, и вот она уже парит в воздухе на сильных руках. Они переносят Линду на низкую круглую кровать в центре комнаты: черную, застеленную шелковыми простынями, без подушек.

Темнокожий парень срывает с нее платье и начинает делать массаж от ступней.

Расслабься, Линда. Не заставляй повторять. Поддайся желаниям тела. Не думай о том, кому принадлежат ласкающая рука и язык, который лижет твое лоно снаружи, а теперь и внутри. Надо забыть обо всем и погрузиться от дурманящего запаха секса в сладостный сон. Наслаждайся сексуальным действом другого человека. Хватит смотреть и думать – только чувствовать свое желание, рождающееся между ног, позволить чужому языку ласкать себя.

Тем временем Томмазо расстегивает брюки, которые уже стали тесны. Невероятная волна удовольствия будоражит его кровь. Зрачки расширены, рот приоткрыт, руки дрожат, сердце стучит в бешеном животном ритме. Глаза фиксируют каждый кадр, будто в замедленном действии.

– Ты прекрасна, Линда, и ты моя, – почти хрипом говорит он, обуреваемый желанием от предстающих перед глазами образов. Его страсть нарастает с новой силой и уже не отступает. Они оба участники этого извращенного ритуала.

Томмазо необходимо видеть рядом с ней этих двух незнакомцев, которые должны сорвать покров условностей и вернуть его к жизни. Он опьянен ощущением их обоюдной измены прямо на глазах друг у друга, измены горячей и одновременно чуждой.

Линда стонет. В ее плоть погружаются чужие пальцы и языки. Она стонет все чаще, дыхание прерывисто. Ей только нужно быть самой собой, дать телу слиться с душой и предстать перед ним такой, какая она есть, гордой и бесстрашной. Это ведь всего лишь спектакль, в котором, кроме тела, участвуют чувства, эмоции, мысли, и Линда будто идет над пропастью подобно канатоходцу, раззадоривая Томмазо.

До настоящего оргазма ей остался лишь один шаг. Линда задыхается, тело ее дрожит и вибрирует, но она сдерживается и подавляет желание поддаться удовольствию – она хочет испытать его только с ним, с Томмазо.

– Довольно, рабы, – Томмазо встает с трона. – Теперь – пора.

Мужчины прерываются, мягко берут Линду под руки и помогают подняться с кровати. Затем они ведут ее в глубь комнаты, к стене, на которой отчетливо видно множество круглых отверстий. Линда как в тумане, голова идет кругом, сердце разрывается на части. Она медленно, будто вращая калейдоскоп, пытается сфокусировать зрение, и наконец ей это удается. Она узнает руку Томмазо, которая возникает из отверстия в стене.

– Иди сюда, детка. Позволь мне взять тебя за руку.

Его голос – как зов, которому она не в силах противостоять. Линда прижимается к стене всем телом, спиной, ягодицами, которые упираются в дерево панелей. Она ему позволяет взять себя в плен. Ее ноги раздвигаются, налитые губы горят. Томмазо проникает в нее пальцем, и ее плоть тут же поддается ему, раздвигается, позволяя войти. Линда чувствует его палец, который исследует ее лоно снаружи, потом медленно проникает внутрь, все решительнее и настойчивее.

– Открой глаза, детка, и повернись, – просит Томмазо.

Его реальный голос сливается с тем, который исходит из динамиков. Линда повинуется ему. Она поворачивается к стене, и из другого отверстия, чуть выше, появляется член Томмазо. Линда трогает его: он твердый и такой прямой, будто гордится собой. Томмазо страстно желает ее: он смотрел на сексуальное действо с ее участием и теперь ее хочет в реальности. Линда берет в рот его член, смачивая слюной.

Томмазо по ту сторону стены бормочет что-то неразборчиво: он так возбужден, что не может думать, как доставить удовольствие ей. Линда продолжает двигаться вниз и вверх, скользит губами по его члену, раскаленному от желания, и сосет его все настойчивее. Она чувствует, как он увеличивается у нее во рту: раздувается, вибрирует, пульсирует и наконец взрывается. Раздается срывающийся крик, и молочная жидкость вырывается из него наружу, течет, стекает по ее шее, Линда вся дрожит, а ее соски снова наливаются желанием.

Она обессиленно садится на пол. Внезапно отверстия в стене закрываются, и в ней образуется проход. Томмазо – перед ней.

Он обнажен, его лицо искажено от оргазма, дыхание прерывисто. Томмазо опускается на колени и заключает Линду в объятия, его руки еще дрожат, он прижимается к ее телу.

– Ты была великолепна, – шепчет он. – Настоящее произведение искусства. – Он целует ее в шею. – Шедевр плоти и страсти. – Покрывает мелкими поцелуями шею, поднимаясь к подбородку. – Это было, как сон, полный красоты и грации.

Их языки сплетаются. Томмазо умеет подбирать правильные слова – то слишком строгие, то более нежные, обволакивая Линду бесконечной лаской. Поэтому она принадлежит только ему.

Линда улыбается, чувствуя легкую усталость от прерванного оргазма. Ее удовольствие было чуть приглушено, не вполне реализовано.

Конечно, ей было хорошо, в этом нет сомнений, но не так, как хотелось бы, – вместе с ним. Она сдержала свой оргазм, потому что хочет лишь его. Предмет ее страсти – только он. Линда смотрит ему в глаза, зная, что никогда прежде не ошибалась в этом вопросе. С ним ей хорошо, ей нравится экспериментировать. Вот и сегодня вечером было так же. Однако она старается прогнать мысль, что, возможно, ей было хорошо и интересно, пока это ново. Линда не может ответить на этот вопрос – да это и не имеет смысла. Потому что только с Томмазо она хочет раствориться в этой пропитанной сексом, густой ночи цвета нефти. Именно с ним она хочет проснуться утром – ведь оба они странники, – почувствовать вкус пробуждения и вместе прикоснуться к зарождению нового дня в Лиссабоне.

Глава 3

Это не тот свет, который ослепляет, когда на небе ни облачка. Но в восемь вечера в городе еще светло, и мягкий, прозрачный воздух растворяется в радужных искрах.

Линда любуется цветами Лиссабона через большое витражное окно на кухне. Всякий раз, видя панораму города, она невольно думает, что это место поистине особенное. Воздух пронизан энергией стихий, исходящей от улиц и величественной реки; эта вибрация пронизывает и успокаивает.

Неприятные мысли, как по волшебству, улетучиваются, и остается только легкая грусть, щемящая сердце, которую здесь называют «saudade».

Этот город – не из тех, которые покоряют с первого взгляда яркими образами, как Рим или Париж; он обволакивает постепенно, но с самого начала не отпускает. За последние месяцы Лиссабон – новая любовь Линды, и она вряд ли его забудет.

Чего, к сожалению, не скажешь в отношении Томмазо: в последнее время он стал забывать о ней – при этом оставаясь вежливым. Не то чтобы Линда чувствовала себя покинутой, как это нередко случается в отношениях пар, и, может быть, обострился лишь один аспект их отношений. Но в постели дела и впрямь идут не очень хорошо, и она не может понять причину.

В последние дни – и это совершенно на нее не похоже – ее обуревают мрачные мысли и сомнения. Может, это всего лишь сложный период, некая усталость. И все же ей кажется, что дело совершенно не в этом.

У них были и другие ночи, подобные той, в «Кармик», в разных приватных клубах – и всегда по инициативе Томмазо. Вначале Линду это возбуждало, ей было интересно чувствовать себя главной. Все было таким новым и притягательным. Но когда новизна прошла, между ними будто что-то надломилось. Во всяком случае, у Линды возникло такое ощущение. Может, дело в том, что знакомые вещи стали повторяться, или в этих местах Томмазо кажется другим, непонятным Линде. И когда они там, это уже нельзя назвать занятием любовью, но в то же время это и не просто секс. Линда еще не поняла, но точно уверена: не так она представляла себе их отношения. Они стали совсем не такими, как она мечтала.

При воспоминании о прошлой ночи в «Change» у нее внутри все сжимается. Это странное выражение, которое она увидела в глазах Томмазо, это голодное желание. Эта дрожь, не имеющая ничего общего со страстью. И только она уловила электрический разряд, пробивший его, когда в полумраке появились мужчина и женщина.

– Они, – прошептал Томмазо и потом больше не проронил ни слова.

Эта пара и Томмазо узнали друг друга, и между ними на расстоянии будто возникло негласное соглашение.

Он чертовски похож на Джеймса Дина, затерявшегося во времени. Она – брюнетка с длинными прямыми волосами, благоухающими восточными маслами, с манерами принцессы и взглядом цыганки, из тех, что даже лохмотья носят так, будто бы это платье от Армани. Полупрозрачные индийские одежды из черного шелка, расшитые бусинами по линии декольте, под которым виднелась маленькая, как у девочки, грудь.

В момент обмена взглядами Линда заметила едва сдерживаемую эрекцию Томмазо, – должно быть, ему было больно оттого, насколько твердым стал его член, головка налилась фиолетовым цветом. Было странно видеть его таким возбужденным, почти утратившим контроль над собой. Он казался Линде одновременно знакомым и далеким. Они стали похожи на рельсы, проложенные в одном направлении, которым не суждено встретиться.

– Я с тобой, – как всегда, ответила Линда.

Ей хотелось сказать «только с тобой», но ее что-то остановило. Внезапно они потеряли друг друга из виду, каждый пошел дорогой своих желаний. Автономно и даже в какой-то степени автоматически. Томмазо жарко погрузился в принцессу Востока; Линда в объятиях «Джеймся Дина» была готова раствориться в оргазме без страсти.

Если вначале их первого лиссабонского лета такие игры Линда оправдывала тем, что они нужны для разжигания страсти, то сейчас она ощущает легкую тошноту. У нее вызывает улыбку мысль о том, что эти абсурдные игры кажутся однообразными и монотонными, так оно и есть: уж во всяком случае, они их не сблизили. Скорее, наоборот.

И хотя Линда и не хочет себе в этом признаваться, она чувствует, что Томмазо еще больше отдалился. Воспоминание о первых месяцах, когда они по-настоящему сблизились и с упоением занимались сексом, поблекли и потеряли ясные очертания, пожелтели, как страницы старой книги, в которой буквы утратили четкость, что делало чтение легким и приятным. Вот почему сегодня вечером она решила взять, наконец, ситуацию под контроль и попробовать все изменить.

– Все, что нам нужно, – это немного времени побыть наедине, – призналась она Исабель.

Та, догадавшись обо всем еще прежде, чем Линда заговорила, посоветовала ей приготовить особый ужин с афродизиаками.

И вот синьорина Оттавиани делает все сама, без помощи домработницы, прикладывая все старания, как и всегда, когда делает что-то важное.

– Сегодня вечером ты мой, Томмазо Белли. Ты еще не знаешь, с кем имеешь дело, – говорит вслух Линда, отправляя в холодильник шоколадный мусс, последнее свое творение.

Интересно, как он отреагирует? Может, не устоит и захочет сразу же отправиться в спальню, и наконец, спустя столько дней, они займутся любовью! Линду обуревает желание – неуемное желание – позволить ему овладевать ею во всех позах до самого утра в их постели, аромат которой вселяет в нее спокойствие.

Линда надела сексуальное кружевное белье, которое ему очень нравится; и хотя в этом корсете совершенно невозможно дышать, страдания того стоят, учитывая то, что будет потом.

Она зажгла мини-свечки с ароматом ванили, расставив их полукругом вокруг кровати. Приглушенный свет, бархатная атмосфера, только они с Томмазо вдвоем; как долго она ждала этого момента!

Осталось несколько последних штрихов – и все готово. Линда кладет на сервировочную тарелку тунца с черникой, тимьяном и паприкой и ставит на плиту воду для пасты.

Она нашла потрясающий рецепт в одном блоге: «косички» в лимонном соусе с анчоусами, медом, базиликом и боттаргой. Все ингредиенты у нее уже были, нужно только смешать их в правильной пропорции. Даже такая неумеха, как она, сделала бы это блюдо – хотя последнее слово, конечно, за Томмазо.

Она уже собирается идти в спальню, чтобы поправить макияж, как вдруг вспоминает, что забыла положить в холодильник шампанское! Скорее бежит в погребок и достает бутылку «Дом Периньон Уайт Голд Жеробоам» 1995 года.

Однажды Томмазо обмолвился, сколько оно стоит и что он хотел бы открыть его по особенному случаю. Что ж, этот ужин, организованный Линдой, чтобы вновь обрести друг друга, вполне подходит. Когда она уже поднимается с шампанским на внутреннем лифте, прикосновение к горлышку бутылки беспощадно воскрешает в ней тот невероятный вечер в «Кармике».

Темная комната. Они остались вдвоем. Никого больше. Томмазо поднимает с пола пустую бутылку из-под шампанского и проводит ею по телу Линды. Она раздвигает ноги, он начинает гладить ее, затем медленно погружает бутылку внутрь, все глубже. Линда вся раскрывается, становится влажной, раздвигается, «да, Линда, вот так». Томмазо возбуждается, а ей хочется одновременно плакать и смеяться, она ловит его безумный взгляд, этот зловещий свет в его глазах, который она научилась чувствовать телом. «Теперь повернись», она повинуется, кончик бутылки меж ее ягодиц, она напрягается, «ну же, детка, последний глоток», она ничего не понимает, у нее кружится голова, все вокруг вращается, стены, шторы, «расслабься, сделай это ради меня», она смеется до слез, Томмазо смеется вместе с ней, «еще, детка, еще», и он кончает ей на спину.

Эта картина никогда не сотрется в ее памяти, потому что после того дня кажется, будто все покатилось под откос.

Линда кладет в холодильник бутылку «Дом Периньон». Потом начинает возиться с блендером, чтобы приготовить крем из лесных ягод: последний штрих для украшения десерта. Нажимает кнопку на максимальной скорости, и бесчисленные кусочки клубники, ежевики и малины разлетаются во все стороны по белой столешнице кухни; несколько штук оказываются даже в ее волосах.

– Черт, крышка! – кричит Линда, не выключая блендер и беспомощно уставившись на мебель, забрызганную красной пенистой жидкостью. – О боже, какой кошмар! Единственный на свете дурацкий блендер, который включается без крышки!

Она закрывает лицо руками и через несколько секунд вспоминает о том, что надо нажать кнопку выключения. Вдруг ее пробирает неконтролируемый смех. Линда начинает безудержно смеяться своим серебристым смехом, как девочка, которая вытворила очередную шалость. Аккуратно вытирает столешницу губкой, не переставая хихикать.

Видел бы ее сейчас Томмазо! Этот Лорд Совершенство, у которого в ящике ровно сто тринадцать трусов, сложенных, как по линейке, а на вешалке висят пятьдесят шесть фирменных рубашек, строго по цветам; человек, который внимательно осматривает собственные гениталии в зеркале, в то время как финансовая аристократия Европы пытается вынести ему мозг.

– Все построено на негласных договоренностях, любезно оказанных услугах, – признался он Линде однажды утром, когда она завязывала ему галстук.

Секрет его работы в том, чтобы, сказав слово, не скомпрометировать себя, а сделав что-либо, не оставить следов. Похоже, этот подход стал основой и личной жизни Томмазо, думает Линда, кладя губку на место. Но сегодня вечером она не будет об этом думать. Она хочет, чтобы все прошло идеально. Через несколько минут входная дверь открывается и затем мягко закрывается. Это он.

– Любимая, ты здесь? – Голос Томмазо громче обычного.

Замечательно: он в хорошем настроении.

– Я здесь, милый, – отвечает Линда, торопливо поправляя макияж.

Теперь она готова. Линда выплывает из комнаты. Она хочет, чтобы он увидел ее на кухне во всей красе. И в самом деле – едва она успевает надеть передник, как входит Томмазо.

– Сегодня мы ужинаем дома, – объявляет она и с победоносной улыбкой указывает на накрытый стол и готовящиеся блюда. – Я все сделала сама. Для тебя…

Однако что-то не так, потому что, увидев, как она хлопочет, он вдруг сникает.

– Линда… – У него странное выражение лица человека, который угодил в ловушку.

– Что такое, милый, почему ты молчишь?

– Любимая, все просто замечательно… – он разводит руками, подносит руку ко лбу.

Линда догадывается, что он хочет что-то сказать, но не решается.

– Сегодня вечером… мы ужинаем с консулом Блази. Они с женой уже ждут нас в Eleven.

В одно мгновение все ее фантазии о страстной ночи и о том, что они наконец-то побудут наедине, разрушены. Все растворилось в перспективе встречи с консулом и его женой, которые в воображении Линды уже раскланиваются в церемониальных поклонах.

– Как это? И ты говоришь мне об этом сейчас? – Линда не верит своим ушам. – Хотя бы раз ты не можешь отказаться?

Томмазо качает головой.

– Они пригласили нас после обеда, и я не мог отказаться… прости, я не знал, что ты занята, поэтому не…

– Вот видишь, в том-то все и дело: ты принимаешь меня как само собой разумеющееся. Даже не удосуживаешься предупредить! И что, по-твоему, я должна ответить? – Линда начинает постепенно выходить из себя.

– Любимая, ну прости, что не узнал у тебя заранее, сможешь ли ты. Но я надеюсь, ты понимаешь, что мы не можем отказаться в последний момент?

– Разумеется. А как же? Этикет – прежде всего!

Линда кидает в раковину губку, которую до этого нервно теребила в руках. Ее энтузиазм от приготовления ужина сменился злостью и разочарованием. Спазм будто завязал желудок в узел, Томмазо почувствовал ее состояние и пытается сгладить ситуацию, обняв ее.

– Линда, прости меня, но разве я мог себе это представить? Приготовление вкусных романтичных ужинов как-то раньше не входило у тебя в привычку, а? – шепчет он ей на ушко, слегка покусывая мочку и одновременно оглядываясь. – Я бы и сам предпочел остаться с тобой. Но взгляни на это с позитивной стороны: мы поужинаем по-королевски, шеф-повар – Жоаким Керпер.

– Ух ты, – произносит она совершенно без энтузиазма.

– А завтра, если хочешь, вечером мы с тобой уплетем все эти вкусности, – старается он ее усмирить, – ты ведь, насколько я вижу, еще не положила пасту в кастрюлю. – Он одаривает ее улыбкой, перед которой невозможно устоять, бросив беглый взгляд на запечатанную упаковку «косичек».

Потом, выдержав стратегическую паузу, разыгрывает последнюю карту.

– И я хотел еще кое-что тебе сказать…

– Нет, пожалуйста, – тут же перебивает его Линда. – Только не говори, что нам придется провести уикенд в их вилле на Синтре. Ну, пожалуйста! Только не это!

Она уже представляет эти «официальные» выходные, которые ей иногда приходится терпеть из-за его работы.

– На самом деле я хотел взять тебя с собой в Париж. Но если тебе больше нравится у Блази…

– В Па… Париж?! – у Линды нет слов. Что ж, ради такого можно даже простить его предыдущую выходку.

– Да, любимая. Мне нужно туда по работе, и я хотел, чтобы ты поехала со мной. Не могу же я поехать в самый красивый город на свете без самой красивой женщины на свете. Только представлю – сердце кровью обливается.

Он снова умолкает. Линда не может поверить. Что-то тут не так.

– Отель на Елисейских Полях, шопинг в лучших бутиках Маре и спектакли в Опера, – продолжает Томмазо.

Линда опускает глаза и строит гримасу.

– Но мне ничего не нужно, только побыть немного с тобой. Только мы вдвоем, и больше никто. И больше ничего!

– Я знаю, Линда. Именно поэтому я хочу, чтобы ты поехала со мной, – теперь он говорит быстрее, словно человек, которому не терпится поскорее заключить соглашение. – Обещаю, все будет именно так. Ты будешь чувствовать себя королевой. Я буду смотреть только на тебя. Но сейчас – сделай над собой маленькое усилие и согласись пойти со мной на ужин, пожалуйста. Всего несколько часов – и все, никакой трагедии.

Томмазо использует в отношениях с ней те же дипломатические приемы, что и на работе. Она это отлично понимает и высвобождается из его объятий.

– Ну, хорошо, я пойду на ужин, – отвечает она. – И совсем не потому, что ты пытаешься подкупить меня поездкой в Париж.

Эта девочка – крепкий орешек, и Томмазо понимает это с каждым днем все лучше. Но такой она ему нравится, и он уже не представляет жизни без нее.

– Я поеду, потому что люблю тебя, вот в чем дело, – заканчивает Линда.

Это звучит как обвинение. Она уходит в спальню, снимает дурацкий корсет, который сдавливает ей талию, рассерженно бросает его в угол шкафа.

Плевать ей на этот ужин, и на известного шеф-повара, и на людей, с которыми придется общаться; сейчас ее бесит даже мысль о поездке в Париж. «Черт бы побрал этого Томмазо! Вечно он втягивает в свою игру всех, кто попадается ему на пути, что бы ни случилось. Знаю, так уж ты устроен, и за это я тебя люблю. Я люблю тебя, – повторяет она про себя. – Люблю тебя, черт, но сейчас я тебя почти ненавижу».

* * *

Они приземляются в аэропорту Шарль де Голль четко по расписанию, в 17.55. Суббота, конец июня, в воздухе пахнет летом. На выходе из аэропорта их уже ждет водитель в униформе, который тут же берет их багаж и приглашает в шикарный черный «Ягуар XJ» с панорамной стеклянной крышей.

Парижский вечер окутан мягким, нежным светом, который не режет глаза и ненавязчиво освещает пространство. Спустя полчаса они приезжают в центр города, в Plaza Athénée. Томмазо не сказал Линде, где они остановятся и что будут делать: как это на него похоже! Однако, как и следовало ожидать, номер, зарезервированный для них, впечатляет: с балкона, выходящего на задний двор, открывается вид на Эйфелеву башню, а с передней террасы – прямо на Елисейские Поля. Не говоря уже о роскошном спа-центре Dior в цокольном этаже отеля, откуда на лифте можно попасть прямиком в номер. Для них – все только самое лучшее. И все же Линде чего-то не хватает. Ей мало красоты, которой ее окружает Томмазо. Всего какой-то месяц назад это мероприятие взбудоражило бы ее и обрадовало, но теперь ей почти все равно.

Не то чтобы она не благодарна за всю ту роскошь, в которой живет: она понимает, как ей повезло, и все, что она имеет, – это дар, который нельзя принимать как само собой разумеющееся.

И все же ее сердце терзает непонятная тоска, поднимающаяся к самому горлу. Линда не знает, откуда взялось это чувство, но она все чаще чувствует себя одиноко рядом с ним. Она подавлена, чувствует, что не может вырваться из замкнутого круга, и вынуждена придерживаться четких правил поведения. Все чаще ей кажется, что она спутник, вращающийся вокруг планеты Томмазо, и никогда не сойдет со своей орбиты.

Может быть, Линда себя накручивает, раздувает из мухи слона – ведь подобные проблемы происходят у всех пар? Может быть, ей просто грустно оттого, что она потеряла цель в жизни, у нее пропал стимул и не за что больше бороться? В последнее время и секс перестал ее интересовать, она даже забросила утренние пробежки. А это совсем на нее не похоже.

За дипломатическими обедами и ужинами, фальшивыми улыбками и церемониями посольства, состоящими из бонтона и бесконечных формальностей, два последующих дня пролетают незаметно. Только сегодня Линда, наконец, может сполна насладиться Парижем. Томмазо дал ей «официальный отгул»: «Развлекайся, любимая, тебе можно, а я присоединюсь позже». Так что, пока он на работе, Линда бесцельно шатается по городу – именно это ей нравится больше всего. Она терпеть не может туры с обязательной программой, где туристы непременно должны посетить все достопримечательности, в результате оставшись без ног и хорошего настроения.

Линда решила немного пройтись по магазинам, выбирая при этом самые странные. Она то и дело теряется, залюбовавшись очередной загадочной и волшебной улочкой, которой нет в путеводителях.

Наконец, устав бродить, она садится на скамейку на площади Вогезов, немного нежится на солнышке, а потом отправляется в кондитерскую Ladurée слегка побаловать себя… Что ж, по крайней мере, блинчики и пирожные макарон хоть немного подняли ей настроение. А талия – да черт с ней! Учитывая, сколько километров она пробежала за свою жизнь, можно позволить себе маленькую слабость.

Прошла неделя их пребывания в Париже, и однажды вечером Томмазо вдруг решил отказаться от деловой встречи.

– Мне ужасно хочется побыть только с тобой. Иногда мне кажется, что моя голова вот-вот взорвется, когда моя Линда слишком долго меня не ласкает, – сказал он.

И ее сердце растаяло.

Достаточно того, чтобы просто сказать: «Доверься мне, я отвезу тебя туда, где тебе понравится».

И вот Линда с Томмазо пришли в Центр Жоржа Помпиду, на выставку Джеффа Кунса.

Она испытывает необыкновенно сильные ощущения при входе в этот храм современного искусства. Линде кажется, что она могла бы здесь жить.

Скульптуры Кунса – настоящий триумф поп-арта и китча: слишком яркие, неестественные цвета и вызывающие формы даже для Линды, которая всегда любила контраст и смешение стилей.

Она задумчиво стоит перед «Balloon Venus», красной Венерой из воздушных шариков.

– Знаешь, о чем мне говорит это произведение искусства? – шепчет она стоящему рядом Томмазо. – Ни о чем. Но думаю, если скажу об этом вслух, меня забросают камнями на главной площади.

Томмазо внимательно рассматривает «Woman in Tub», женщину в ванной, имеющую нездоровый вид, с широко открытым ртом и прижатыми к груди руками.

– Не знаю, Линда. Есть что-то в этих работах – во всех – что меня тревожит и одновременно притягивает. Хотя бы потому, что они вызывают эти ощущения, уже можно сказать, что их предназначение выполнено.

Ясно, что и Томмазо не поклонник этого жанра, но даже в своих комментариях он не может не прибегнуть к дипломатическим привычкам, думает Линда.

– В общем, детка, я не был бы столь категоричен, – приходит он к заключению, целуя ее в ушко.

– Ну, послушай, я очень хочу отыскать во всем этом смысл и все же не могу его найти. Ну вот взять хотя бы этого гигантского омара, подвешенного вниз головой…

И в этот момент, когда Линда указывает на омара, краем глаза она замечает в зале знакомый профиль и притягивает Томмазо за руку.

– Смотри, вон там – это не Надин?

– Где?

– Да вон же, не видишь? Рядом со статуей Майкла Джексона с обезьянкой Бабблз.

Глаза Томмазо удивленно распахиваются.

– Точно, она.

И он тут же, нимало не смущаясь, машет ей рукой.

Надин, сидящая на диване со своим обычным видом рассеянной богини, уже некоторое время наблюдает за ними. Локоток ее грациозно лежит на подлокотнике; она держится с естественной элегантностью, отточенной за долгие годы общения с людьми из высшего общества. «Ничего общего с бандой с Пьяцца деи Синьори в Тревизо», – инстинктивно думает Линда и в который раз спрашивает себя, что делает Томмазо рядом с такой девушкой, как она.

Увидев их вместе, особенно Томмазо, такого влюбленного и внимательного, с этой маленькой архитекторшей, в Надин, помимо ее воли, мгновенно поднялась волна раздражения. Но она не из тех женщин, которые поддаются низменному чувству ревности. Что было, то было. Некая доля фатализма всегда помогала ей идти вперед. И, сказать по правде, ее жизнь без Томмазо идет как нельзя лучше. Так что почему бы и не поприветствовать его? Никакой обиды – это ни к чему, ведь любовь прошла.

Томмазо ее опережает. Он идет к ней, совершенно спокойный, зная, что ему нечего бояться.

И в самом деле, они обмениваются формальными приветствиями и даже легкими улыбками, как цивилизованные люди. Линда, издали наблюдающая за сценой, поражается тому, как им обоим удается не дать вырваться наружу своим эмоциям. Уж у нее, с ее горячей кровью, была бы совсем другая реакция. Смущение, злость, дрожь, грусть. Что угодно – только не ледяное спокойствие.

Какое-то время она дает им обменяться репликами, затем подходит, чтобы поприветствовать.

– Привет, Линда, – Надин пожимает ей руку с напускным равнодушием.

Губы, накрашенные ореховым блеском, растягиваются в улыбке, подходящей к этому случаю.

– Привет, – натянуто улыбается Линда.

– Я как раз говорила Томмазо о том, какое это невероятное совпадение, что мы все здесь встретились! Кстати, куратор выставки – мой друг. Надеюсь, она вам понравилась.

Тут уж Линда не может сдержаться. Сама напросилась, ничего не поделаешь.

– Честно говоря, нет. Но, разумеется, твой друг в этом не виноват. Все дело в работах, – вид у Линды серьезный – она чувствует свою компетенцию.

Томмазо смотрит на нее с веселым видом: ему нравится, когда Линда идет на провокацию, а Надин неуверенно улыбается: видно, ее мозг отказывается принять то, что услышали уши.

Делая вид, будто Линда ничего не сказала, она обращается к Томмазо:

– Долго вы тут пробудете?

– До воскресенья, – отвечает он, стараясь поддержать ее попытку сменить тему. – Мы здесь уже чуть больше недели. Давненько я не бывал в Париже…

Надин меж тем как будто прорабатывает в голове какой-то план.

– Отлично… – и внезапно прибавляет: – Тогда в субботу жду вас к себе в гости. Я устраиваю маскарадную вечеринку в своем доме на Монпарнасе. Будет много интересных людей.

По тому, как она это произносит, – подчеркнуто небрежным тоном, – ясно, что соберутся сливки сливок общества Парижа.

– Если посольство не даст мне официальных поручений, почему бы и нет… – соглашается Томмазо, даже не спросив Линду. Однако сразу же после этих слов он смотрит на нее, будто говоря: «Не беспокойся, я ничего к ней не чувствую, ее призрак не будет стоять между нами – его больше нет».

Поэтому Линда прогоняет чувство досады и уверенно кивает. Она соглашается, хотя вся эта ситуация кажется ей немного странной.

Надин удовлетворенно улыбается: похоже, ей действительно важно, чтобы ее бывший мужчина вместе со своей новой спутницей пришли к ней в гости.

Какой абсурд.

– Вот и замечательно. Я на вас надеюсь. А теперь должна с вами попрощаться – у меня много дел.

На прощание она целует их обоих в щеки – сама холодная, как мрамор.

– Я напишу вам точный адрес. До субботы, дорогие. И пожалуйста, не забудьте маски.

С этими словами она исчезает так же изящно, как и появилась. Богиня!

Из Люксембургского сада, освещенного синими огнями, виден дом, в котором некогда располагалась студия скульптора-постмодерниста. Здесь живет Надин со своим теперешним бойфрендом, Жаком Пийе, владельцем известной галереи искусств в Сан-Жермене.

– Ого… – только и произносит Линда, которая никак не может привыкнуть к тому, что здесь все живут в подобной обстановке старины и роскоши, не придавая этому значения.

Томмазо не понимает ее возгласа – он всегда старается быть выше, когда дело касается материальной стороны вопроса.

– А вот и дом 28 – должно быть, здесь.

Он звонит в домофон, торопливо закрывает лицо белой маской в венецианском стиле, которую они купили вместе с Линдой.