Текст книги "Картошка и саксофон. Сборник фантастических рассказов"

***

До обеда меня терзало похмелье, после обеда – депресняк. Вечером я снова извлек на свет божий злосчастную визитку. Мелькнула мысль подождать до полуночи – пусть хозяину визитки тоже будет тошно.

Облом: мобильного телефона на карточке, оказывается, нет. Досадно. По городу наверняка никто не ответит…

Ответил. Ночует он там, что ли?

– Привет, Диспетчер. Это…

– Я узнал. Опять фантомы?

– Нет. Боюсь ложиться спать: сны снятся.

– Такое случается, – откликнулся собеседник. – Что тут опасного?

– Это был эпизод из моего личного прошлого. И он действительно связан с конкистадорами. Я уж не знаю, почему ваш Стрелочник определил тот заурядный случай, как стратегическую ошибку. В моей жизни бывало чего покруче…

– Секундочку, – перебил Диспетчер. – А во сне вы тоже ощущали недоумение?

– Нет. Там я чувствовал ошибку. Но мало ли, чего покажется во сне. Тем более, – я усмехнулся, – если сюжет этого сна человеку навязали.

– Навязали? Думаете, Стрелочник… хмм… манипулирует вами?

– Господин Диспетчер. Я, может быть, лох. Но не такой безграмотный, как вам кажется. Например, знаю про одну штуку, постгипнотическая установка называется.

– Когда же он мог внушить вам установку? От сеанса вы отказались.

– Значит, это был мгновенный гипноз.

– Невозможно. Господин… как вас звать?

– Зовите – господин Пассажир, – съязвил я.

– Господин Пассажир. Стрелочник не владеет техниками гипноза. Вообще ничем не владеет, кроме своих целевых навыков. Не смог бы вас усыпить при всем желании. Для этого требуется хотя бы кусочек свободной воли, а ее у Стрелочника нет. Он ведь ежесекундно…

– …держит под контролем тысячи развязок, ага. Хорошо, ваша версия?

– Он перевел вам стрелку – в рабочем порядке, без билета. Такое случается, хотя и редко… Если человеческим языком – ошибка и раньше угнетала вас, на уровне подсознания. Стрелочник вытащил ее на поверхность. Дальше уже ваш собственный процесс.

– Какая, к чертовой матери, ошибка? Книжка, сожженная неуравновешенным подростком в приступе благородного гнева – это фатальное событие? В средние века книги тоннами жгли! И не только книги, между прочим.

– Жгли. Помню, – упавшим голосом отозвался собеседник. – Сейчас вспомнил.

– Лично наблюдали? – уточнил я.

Диспетчер игнорировал мой сарказм:

– Лучше бы не видеть… Наблюдал, да. Наш персонал должен время от времени брать билеты. Чтобы не потерять чувство реальности. Плохо только – оттуда можно и не вернуться.

– Это вы, надеюсь, в переносном смысле?

– В прямом.

– Хотите сказать – человек физически остается в другой эпохе?

– Именно.

Тут мой собеседник вспомнил, что разговаривает с потенциальным клиентом. Спохватился:

– Испугались?

– Испугался. За ваш рассудок.

– Уважаемый Пассажир. За мой рассудок переживать поздно, увы. Умственно здоровый человек не попал бы в карантинную… Простите, в вашу эпоху.

– В нашу? Карантинную?

Диспетчер резко сменил тему:

– О чем мы говорили? Гибель книги сама по себе не фатальна. Фатально то, что вы пошли на поводу у эмоций и отрезали себе путь к здоро… к другому событийному потоку.

– Как и вы – после костров инквизиции, – усмехнулся я.

– Как и я – после костров инквизиции, – потухшим голосом ответил собеседник и повесил трубку.

Я сидел и тупо слушал гудки отбоя. Потом в сердцах плюнул и завалился спать.

Снилась всякая бессюжетная ерунда. Правда, всю ночь меня преследовал запах дыма. Но это, как утром выяснилось, не имело отношения к моим бессознательным процессам. Просто в одной из соседних квартир пьяный дедок забыл погасить сигарету. Лишился подушки, одеяла и куска обоев на стене. Остальное, включая самого деда, пожарники успели спасти.

***

Еще на крыльце я услышал какой-то шум и крики.

В вестибюле особняка творилось хрен знает что. То ли съемки фэнтезийно-исторического кино, то ли плановое мероприятие ролевиков. Голоногие воины со щитами и дротиками наперевес теснили в сторону конторки бородатых варваров, одетых в звериные шкуры… Похоже, Стрелочника посетил очередной клиент.

Почти одновременно со мной в холле появились и другие современные люди: три Охранника (или как их там) сбежали по внутренней лестнице. Кричали, но в горячке драки было ничего ровным счетом не слышно… Тогда эти охотники за привидениями врубили громкоговоритель, и тот дважды проорал что-то нерусское. После первого вопля исчезли эллины, после второго – варвары. На поле боя не осталось ни крови, ни признаков разрушения. Шторы – и те вернулись на свое историческое место.

Охранники обошли помещение, придирчиво заглядывая в углы. Один на минуту остановился напротив двери, осмотрел меня критически. Спросил, не здороваясь:

– Во дворе ничего такого нет?

– Я не заметил.

– Ладно, – он обернулся к товарищам, – Вроде, все.

Оперативная тройка потянулась к лестнице, оставив меня стоять столбом у дверей.

Да уж. Теперь понятно, почему нормальные фирмы не выдерживают соседства с моими помешанными друзьями.

Не возьмусь описать свои противоречивые чувства. Хотя, «чувства» – громко сказано. Как-то притупились они после всех этих событий… Я знал две вещи. Первая: совершенно не хочется идти на второй этаж расставлять точки над «и». Вторая: не могу не пойти. Вот не могу, блин, и все. Попал в колею. Что верно, то верно: наш путь – одноколейка. Вляпался в историю – терпи и ползи дальше. До ближайшего полустанка хрен куда свернешь.

Диспетчера в кабинете не оказалось. В его кресле сидела унылая Вахтерша.

– День добрый. А где хозяин?

– Я за него, – хмуро отозвалась женщина.

– Когда он придет?

– Он не придет.

– Совсем?

– Совсем. По вашей милости, юноша.

Я не стал акцентировать внимание на «юноше» (вообще-то дама выглядела лет на пять моложе меня). Был обескуражен сообщением.

– По моей милости? Это как?

– Поговорил с вами, расстроился, отправился брать билет… ну, и убыл.

– Всего-то? Покатается и вернется.

– Много вы понимаете. Сеанс протекает мгновенно, а тут уже двенадцать часов прошло.

– Мне очень жаль.

– Жаль ему. Черти бы побрали вашу долбанную эпоху! – разозлилась Вахтерша. – Нас было полторы сотни. Осталось тринадцать. Люди исчезают по штуке в неделю. Пять дней назад пришел какой-то тип, весь из себя богемный и нервный. После него исчез Кассир. Теперь явились вы, будь вы неладны.

Вот те раз… Меня что, продолжают разводить? Вряд ли. Тетка неподходящая. Кухонно-коммунальная баба. Такие хорошо умеют подличать, но квалифицированно врать – нет, не умеют.

Я невольно почувствовал себя убийцей. Осторожно спросил:

– Что теперь будет с Диспетчером?

– Да ему-то чего будет, – с досадой откликнулась женщина. – Ему-то как раз хорошо. Вылечился.

– От чего вылечился?

– От шизы, от чего ж еще.

Ффу, слава богу. Оказывается, все просто. У Диспетчера случилось просветление, он собрал монатки и сбежал из этого дурдома. Наплел сослуживцам с три короба и смотался.

Все-таки я не зря сюда пришел. Хоть доброе дело сделал нечаянно.

Улыбнулся Вахтерше:

– Ну, и отлично. О чем переживать?

– Пошевелите мозгами! Соседи выздоравливают и выходят на волю, только вы торчите в дурке! Что остающиеся должны чувствовать, по-вашему?

– Надежду, – твердо сказал я.

Женщина фыркнула, отвернулась. Ну и фиг с тобой, дура невоспитанная.

– До свидания, мне пора.

– Скатертью дорога, – буркнула тетка. – Только это… зайдите к Проводнице. В двадцать пятую. Диспетчер просил передать вам кое-что.

Значит, дурдом продолжается… Ладно, чего я теряю? Отправился к Проводнице.

– Добрый день.

– Добрый. Значит, это вы.

– Значит, я.

– Проходите, присаживайтесь. Нет, лучше сюда, – женщина убрала какие-то бумаги с кресла.

Эта дама много старше Вахтерши и куда интеллигентнее. Такая будет вешать лапшу на уши профессиональным образом. О'кей, давайте вашу лапшу, мэм. Подыграю по мере возможности, не зверь же я, в самом деле.

– Постараюсь коротко и по сути, – заявила она. – Переспрашивайте, если не ясно. Я ведь не Кассир, но что делать. Все мы тут потихоньку становимся Универсалами.

– Я слышал о вашей текучке.

– Текучка – не совсем верное слово. Мы тут на излечении. Подобное – подобным, так сказать. Смотрим на вас и учимся бороться с недугом. Хотя…

– Хотя? – галантно переспросил я.

– То, что мы оказались именно здесь – случайность. Сначала нашу группу отправили… скажем, в ваше недалекое будущее. Там – умственный коллапс, полная безнадежность. Стрелочники… в смысле, врачи не учли, что мы очень внушаемы. Та эпоха еще больше покалечила нашу психику. Мы даже забыли личные имена – у людей будущего личность значения не имеет, только функция.

Мне стало не по себе. Дама права, черт возьми. Именно туда мы и катимся. Правда, функций пока больше одной на рыло: Специалист, Налогоплательщик, Муж, Отец… Интересно, сколько веков (а то и десятилетий) осталось до того, чтобы забыть личные имена?..

– …Нас вытащил Стрелочник, – рассказывала Проводница. – Сначала мы думали – куда попало, лишь бы прочь оттуда. Но, похоже – нет. Он чертовски удачно перевел стрелку. Большинство из нас здесь выздоровели и покинули группу.

– Как вы это объясняете?

– Ваша эпоха кишит латентными Стрелочниками. Не берусь определить причину. Возможно, человеческий разум задействует последние имунные силы перед окончательным коллапсом… Кстати, вы – латентный Стрелочник.

Я невольно посмотрел на свои руки. Всего две, слава богу.

– Вы мне льстите.

– Ничуть. Психически нормальный человек – сам себе Стрелочник, а иногда и кому-то еще. Вы не дотягиваете до нормы, только задатки пока что… Взгляните.

Она подошла к рабочему столу, щелкнула каким-то тумблером. Передо мной на стене возникло изображение: осьминог с лицом человека. Точнее – многоног. Одни щупальца свободно парят в воздухе, другие прижаты в разных точках к поверхности глобуса. Глобус – не земной, судя по рисунку… Вокруг еще несколько осьминожиков, помельче. Некоторые переплели часть щупальцев с соседями.

– Индусы называют его «Атман», – проговорила дама. – Чистый дух. В некоторых культурах есть понятие «Адам Кадмон». Но оно слишком условно… Позже появился «Адам» – еще большая условность, хотя изгнание из Эдема четко ассоциируется с началом эпидемии… Ну, а для нас это просто человек. Хомо сапиенс.

– Уже не первый раз слышу о какой-то эпидемии…

– Не спешите, все по порядку. Глобус на этой схеме – модель не пространства. Времени.

– Как это?

– В вашей эпохе есть один трудно объяснимый понятийный стереотип… Вселенную вы представляете в форме шара, собственную планету – тоже. А время у вас почему-то линейно.

– Позвольте, о нелинейной природе времени говорится уже не меньше века.

– В теории. А обыденное сознание подвержено искаженному стереотипу. Следствия жестко привязаны к причинам. События располагаются вдоль временной шкалы. Собственную жизнь здешний человек мыслит так: родился, вырос, жил, умер. Даже экзотическое учение о карме подчинено линейному принципу: заканчивается одно воплощение – начинается другое, более продвинутое по духовной линии. Отстрадал – умер – ушел на повышение.

– А у вас, значит, не так.

– У меня, к сожалению, так же. Поэтому я и здесь. Тем не менее, время – шар. Человек (или Атман, если угодно) находится вне времени. В различных эпохах присутствуют его проекции, отражения – то, что индусы назвали инкарнациями. На схеме это точки, в которых щупальца соприкасаются с глобусом… Здоровый человек ощущает и себя, и все свои проекции одновременно. Больной фиксирован на отражениях, а самого себя не осознает. По аналогии – у вас есть термин «шизофрения». Дробление сознания… Иногда бывает частичная ремиссия и человек вспоминает так называемые прошлые воплощения. А на самом деле просто вступает в кратковременный контакт с другими своими проекциями.

Проводница тяжело вздохнула:

– Вот так. Псевдожизнь куцых отражений, а субъект – в беспамятстве.

Я уже не знал, что делаю – то ли подыгрываю больному человеку, то ли с увлечением смотрю диковинное фантастическое кино…

– Постойте. Вы что-то сказали о начале эпидемии. Но по-вашему выходит – эпохи существуют… одновременно, извиняюсь. Какое же «начало»?

– Переезжая границу другой страны, человек говорит: «Вот начинается Латвия», к примеру. Он же не подразумевает, что секунду назад Латвии не существовало.

– Понял, извините.

– Зона, пораженная болезнью – вот этот сектор глобуса. Эпицентр показан черным цветом. Чем дальше от эпицентра, тем светлее окраска… Мы (наша культура) – далековато. Вот здесь, на самой границе с сиреневой зоной. Однако не повезло.

– Сочувствую, – я помотал головой. – Послушайте, а куда все-таки исчезают ваши сотрудники? То есть, почему их отражения пропадают отсюда?

– Не только отсюда, отовсюду пропадают. Выздоровевшим нужно втянуть щупальца, чтобы окончательно прийти в норму. А потом они выберут себе эпохи по душе… Видите, я тоже оперирую искаженными представлениями о порядке вещей: сейчас, потом… Иначе не выходит, увы.

– Кстати, насчет эпох. Если время – шар, значит… двигаясь в будущее, рано или поздно окажешься в прошлом?

– Теоретически. Если вы облетите Вселенную по кругу, то вернетесь на Землю. Также и здесь. А практически временной шар, как и вселенский, бесконечно велик. Атман охватывает лишь незначительную часть. Чем сильнее человек, тем шире область его отражений. Самые мощные индивиды – Стрелочники. Их проекции раскиданы на сотни тысяч лет. Стрелочники даже в своих воплощениях выглядят как спруты.

– А Диспетчер говорил, что этот… гмм… спрут – детище генных инженеров.

– Пошутил, – отмахнулась Проводница. – В вашей эпохе без чувства юмора не проживешь.

…Не знаю, поверил я во весь этот бред, или не поверил. И какой импульс подтолкнул меня к следующему поступку. То ли желание пройти свою колею до конца и выяснить: что же там, на полустанке… То ли потребность окончательно вывести эту чертову шаражку на чистую воду.

– Я хочу взять билет.

– Прямо сейчас? – растерялась женщина – наверно, не ожидала такого резкого перехода от слов к делу. – Вы столько новой информации только что получили. Может, стоит обдумать?

Может, и стоит. Может, имеет смысл вообще забить на эту «поездку». В конце концов, не сошелся свет клином на здешнем Стрелочнике. Будда прозрел сам. Его последователи тоже прозревают. А так же йоги, даосы и еще целая куча тому подобной публики. Если в сентенциях Проводницы есть хоть доля истины – ничто не безнадежно под этим небом…

…Уйду. И свернет моя колея в привычный поток рутины, к набору стандартных функций: Специалист, Налогоплательщик, Алиментщик. Жалкие одноразовые проекции огромного меня… Какие уж там йоги. Какие, на хрен, даосы…

– Хочу прямо сейчас.

Твердой рукой достал из кармана сторублевку, хлопнул на стол и добавил:

– Клиент всегда прав.

Стрелочник был занят изнурительным делом: пытался водрузить стакан (на сей раз из-под кефира) на тумбочку возле дивана. Водрузил неудачно.

Проводница отреагировала быстрее меня. Далеко не юная женщина с ловкостью пантеры метнулась вперед и успела поймать стакан на лету. Потом взяла с тумбочки салфетку и заботливо обтерла мутанту нос и майку от кефирных клякс. «Хоть бы слюнявчик повязали», – брезгливо подумал я. Тоскливое зрелище: повелитель умов не в состоянии обслужить себя даже в элементарном. Хотя… много ли я знаю о повседневной жизни сильных мира сего? Только парадную сторону: теннис, восточные единоборства…

Женщина мягко тронула монстра за плечо:

– У нас пассажир.

Стрелочник поднял невидящий взгляд. Как и в прошлый раз, метнул ко мне свободное щупальце. Подержал возле моего лица и прогнусавил:

– Ошибок нет.

Проводница обернулась, беспомощно развела руками.

Черт. Сговорились они, что ли?

– Скажите ему: двенадцать километров от вокзала. Стрелка на двадцать пять градусов левее. Что должно было случиться дальше?

Женщина слово в слово повторила мой запрос.

Стрелочник промолчал, изучая собственное щупальце.

– Боюсь, столько информации сразу он не воспримет… – вполголоса сказала Проводница.

Стрелочник шевельнулся. Второй подбородок сплющился, затем принял исходную форму: монстр кивнул.

– Слава богу, – пробормотала женщина и указала на кресло возле дивана. – Прошу.

Я сел. Проводница защелкнула у меня на запястьях какие-то браслеты, на голову нацепила обруч.

– Что это?

– Датчики состояния. Иногда пассажирам в момент отправки становится плохо. Вам-то вряд ли станет… Считайте – чистая формальность, для моего душевного равновесия.

– О'кей, – с сомнением изрек я.

– Счастливого пути. Жду вас обратно, с победой.

Дама отошла в сторону.

Свободное щупальце монстра скользнуло ко мне и мокрой тряпкой опустилось на лоб.

…Дальше – провал.

***

Очнулся я не в поезде. В овраге у железнодорожной насыпи. Встал, отряхнул куртку, осмотрелся, и… кажется, взлетел.

Мать честна…

Если вы не представляете себе многомерное пространство – описать я вам не смогу. Если вы не видите, что время – бесконечно огромное поле у вас под ногами, ни горизонта, ни конца, ни края… И оно действительно окрашено в самые разные цвета. Неподалеку от меня – черная клякса, а вокруг – разноцветье, разнотравье, не пойми чего. Воздух переливается, объекты перетекают один в другой. А в небе – несметное число прозрачных осьминогов с человеческими головами.

И земля, и воздух – все пронизано железнодорожными линиями.

Мир перед глазами поплыл…

…Очухался я снова в овраге. С насыпи спускается человек.

Он. Такой же плотный и мордастый, только теперь – ни тени неряшливой беспомощности. Лицо – породистое, аристократичное, в исполинской фигуре – недюжинная сила.

И – всего две руки почему-то.

– Так-то лучше, – говорит человек вместо приветствия. – Чуть проснулся, понимаешь – и тут же в небеса. Еще от собственной шизы не отошел, а туда же… Премудрый клиент пошел, беда с вами.

– Ага, – тупо отзываюсь я.

– Слушай, парень. Теперь ты почти здоров и свободен. В принципе, можешь уматывать на все четыре стороны… Но у меня к тебе лестное предложение.

– Ага?

– Моя оболочка – там… ну, ты понял, где – скоро прикажет долго жить. Инсульт с диабетом и черт знает чего еще… А у тебя – неплохие способности для нашего дела… В общем, преемник мне нужен. Не на все развязки, конечно. Со всеми ты и не управишься. Пока только туда. Моя проекция сдохнет, а у меня еще полсотни психов осталось.

– Ты отстал от жизни. Всего тринадцать.

– Какая разница, – поморщился мой вербовщик. – Идиотом больше, идиотом меньше.

Рассеянно поглядел в небо и с наигранной небрежностью добавил:

– Если согласишься, мои психи позаботятся о твоих близких.

Торгаш несчастный…

…По-хорошему, мне нужно втянуть щупальца, прийти в себя и набраться сил. А иначе в разных эпохах будут присутствовать в лучшем случае мои фантомы. Рявкни – и развеются. Или одно нежизнеспособное тело на диване в особнячке – город Москва, век двадцать первый…

Конечно, это вопрос времени (тьфу, пропасть!). Очухаюсь – и наполню все свои проекции нормальной плотью. Было бы желание и… тьфу, оно самое.

Но на ответственном посту Стрелочника у меня этого самого не будет…

– Ты не обязан соглашаться. Можешь вернуться на станцию отправки. Иштар ждет тебя. Думай.

– Кто ждет?

– Проводница. Иштар – ее имя, она не помнит.

На станцию отправки? К набору стандартных функций – Рабочая Лошадь, Дойная Корова и далее по списку?.. Как прикажете это понимать? «Лестное предложение» Стрелочника – ультиматум? Либо работаешь со мной, либо – обратно в дурку?.. Так и думал: разводилово тут сплошное. Свободен, но изволь отказаться от свободы ради тринадцати психов. Добровольно-принудительно.

Утешает одно: на самом деле, не тринадцать. Еще есть уроды вроде меня. Которые уныло ползут по своей колее, тянут лямку и считают это жизнью…

Помните слово на букву «м», которым я называюсь? А что делать. Наш путь – одноколейка. Если уж угодил на эту ветку – поздно пить боржом.

– Ладно, отец. Чего думать, когда трясти надо… Валяй, приступай к обучению.

Ирина Белояр, 2007 г.

Двенадцать часов, которые потрясли Клеткинштат

Цепрянец проснулся. Ноги болели. Голова чугунной болванкой грозила продавить изголовье кровати, а заодно и пол. Вплоть до цементной стяжки.

Не открывая глаз, Цепрянец пошарил на тумбочке, извлек пару таблеток из общей кучи и отправил в рот. «Когда-нибудь меня обязательно отравят», – подумал он с надеждой, но потом рассудительно добавил: «А… кому я нужен. Вот раньше…»

Лежа с закрытыми глазами и прислушиваясь к побоищу таблеток с организмом, Цепрянец (Цезарь-Елизавета I-Петр I-Рузвельт-Ярослав Мудрый-Наполеон-Екатерина II-Цицерон) вспоминал вкус былых побед и порох сражений, обижался на судьбу, жалел себя, сетовал на неблагодарных соотечественников.

Он был одним из первых. Он помнил время – двадцать лет назад – когда гигантский, обнесенный колючей проволокой комплекс был отдан под проект гения Клеткина (кодовое название – «Гены древних героев»). Гений Клеткин… Цепрянец хмыкнул. Да, гений в некотором роде. Гений пиара. Гениальный проныра… Цепрянец (тогда его звали иначе) сам был среди тех молодых генетиков, которые методом мозгового штурма разработали и раскрутили многообещающее дело. Большинство из них стали первыми добровольцами, и не всем повезло. Клеткин так и не стал ничего себе вводить, а злые языки утверждали, мол, руководителю проекта не чужды гены академика Лысенко…

Цепрянец почти не помнил своего научного прошлого. Много кем он успел побывать за первые десять лет.

Из тех ребят только двое осталось в нынешнем аппарате: Гиппократ и Авиценна. Правая и левая рука Клеткина. «Точнее, его правое и левое полушарие», – ядовито подумал Цепрянец.

Эксперимент шел себе и шел, комплекс разросся, превратился в город. Были ошибки. Были трагические ошибки. Мы их учитывали и совершенствовали методику испытаний. И все бы ничего, но Клеткину очень хотелось стать царем.

Подогреть рядовой персонал и профанов-добровольцев оказалось сложно, но можно. Сложно было перебороть обычную человеческую инерцию. Зато легко подобрать ключики к группам людей, зная их основные психологические составляющие… началась смута. Сначала на административном уровне. Потом на общегородском. Потом Центр генной инженерии номер один (в простонародье – Клеткинштат) затребовал у правительства статус республики. Случилось это при поддержке ООН: к тому моменту научный персонал и население города включали в себя представителей сорока с лишним стран мира (формально) и практически всех известных мировых культур (в силу генных модификаций).

Началась долгая изнурительная тяжба, осложненная партизанщиной населения, карательными акциями властей, диверсионной деятельностью и тех, и других. Тогда-то в проекте появился закрытый пункт: «Универсальный политик». Двухступенчатый синтез: на первом этапе воспроизводились гены лучших умов человечества, на втором – подбирались необходимые комбинации и подходящий носитель. Наиболее удачной моделью оказался Цепрянец.

Свежеиспеченный суперполитик быстро освоился с новым именем, обжился с генотипом и, с благословения народа, рванул в бой.

В ход шли любые средства. Он был везде. Один и тот же человек с пламенной речью выступал перед собранием ООН – и с черным от пороха лицом вдохновлял ниндзя, спецназовцев и прочих генетических зомби на битву с карательными отрядами метрополии. Просматривал километровые отчеты об экономическом состоянии – и сочинял шифрованные письма агентам Клеткинштата, рассеянным по всему миру. Статус Центра эволюционировал по классической схеме: резервация – колония – республика.

Цепрянец еще помнит свой первый выезд в качестве президента, во главе официальной делегации, в столицу метрополии. «Да-да, господин Цепрянец, мы действительно отказались от радикальных исследований в области генной инженерии. Наши эксперименты направлены на совершенствование продуктов питания и оздоровление народонаселения», – с наклеенной улыбкой врал министр генетики, а по залу, с такими же наклеенными улыбками, бегали улучшенных форм референтки, у дверей торчали столбом улучшенных форм охранники, и улучшенных скоростей официанты разносили улучшенные вина…

Пройдет совсем немного времени, и агенты донесут президенту, что копии всех отчетов об исследованиях, проводящихся в Клеткинштате, уходят прямехонько в Министерство генетики метрополии. Цепрянец узнает, что Клеткин купил себе право быть царем. Вернее – наместником.

Тогда-то президент впервые, с болью и возмущением, почувствует, что его кинули…

Постанывая, Цепрянец спустил с кровати скрюченные подагрой ноги. Вот так. Позади борьба за статус республики. Позади – долгая, изнурительная работа по установлению порядка и государственности, реализация проектов экономического развития, и прочая, и прочая… Таланты генетических отцов и матерей исчерпаны, остались только презентованные ими болячки – подагра, эпилепсия и еще много всяких радостей, от попыток запомнить которые у президента начинала болеть голова.

Потому что синтезировать гены мы научились, а исключать при синтезе наследственные пороки до сих пор не умеем…

Это еще что. Первые эксперименты иной раз давали эффекты от трагических до комических: доброволец начинал полностью имитировать поведение «генетического родителя». По улицам ходили (и до сих пор встречаются) тупые римские легионеры, красотки-одалиски, торопившиеся при приближении мужчины закрыть лицо. Один тип, которому ввели неочищенный препарат некоего философа, месяц отравлял своим зловонием воздух, сидя в бочке напротив здания мэрии…

Цепрянец получился нормальным. Только регулярно менял сексуальную ориентацию, а его любовницы и любовники жаловались, что во сне он разговаривает на нескольких языках и отвечает самому себе. Но это, собственно, и все.

Охая, президент доковылял до окошка и глянул на улицу. Ветер рванул вверх и в сторону ярко раскрашенное полотнище, рисунком похожее на персидский ковер – знамя Республики, в честь Дня Независимости вывешенное под окном отца народа. На знамени причудливо сплетались элементы символики самых разных государств и самых разных культур, подаривших Клеткинштату свое наследие.

У дверей кто-то вежливо кашлянул.

– Знаю, знаю, – не оборачиваясь, ответил Цепрянец. – Опять ругаться будете, что подставляюсь под снайперов. Ну, кому нужно в меня стрелять?

– Господин президент, хочу напомнить, что еще год назад такая угроза была более чем реальна.

– Время идет. Ситуация меняется. Почему вы не хотите идти в ногу со временем?

– Береженого бог бережет, – ответил Годунов.

«Классический вариант», – подумал Цепрянец. – «Идеально заботливый и предупредительный царедворец. До последнего момента будет прикрывать властителя собой, но в случае смерти оного окажется ближе всех к заветному местечку на троне. А потом развяжет войну… Впрочем, какой я царь – под патронатом наместника метрополии…»

– Надоело все, – буркнул он. – Представить себе не можете, до чего надоело. Все. Начиная с чертовой подагры и заканчивая этой поганой летаргией, в которую впала наша республика.

– Я бы на вашем месте не слишком уповал на летаргию, господин президент. С восточной окраины опять идут нехорошие слухи.

– Вы им верите, Борис? Не смешите меня. Хотите, я скажу, откуда ноги растут у этих слухов? Из агитационной кампании, которую я сам придумал и провернул. Когда мы боролись с самогенщиками. Вы уже забыли, какие листовки мы распространяли среди населения? «Люди! Не доверяйте подпольным продавцам, не покупайте несертифицированный генный материал! Я, мать двоих детей, еще вчера была Еленой Прекрасной. Сегодня у меня, как у Цербера, две головы и, вдобавок, рыбий хвост!» Какой идиот может поверить в эту ахинею? А? Правильно: люди. Причем, дурацким листовкам из почтового ящика верят больше, чем гениальным речам с трибуны. – Цепрянец хмыкнул. – Только представьте: Елена Прекрасная с рыбьим хвостом ползает от одного почтового ящика к другому, пугая соседей двумя звериными головами вместо одной женской. С ума сойти можно.

– Завтракать пойдете в холл, или принести вам кофе сюда?

– Сюда, если вас не затруднит. Сегодня я что-то еле двигаюсь.

Борис бесшумно растворился в дверном проеме.

Месяц назад президент начал уговаривать господина Клеткина подобрать ему другой генотип. «В этом качестве я себя уже выработал, – объяснял Цепрянец. – Кроме того, мне по болезни давно пора на пенсию, в соответствии с законом о гуманизме, который я сам же и сочинил. Препятствуя мне, вы подрываете мой авторитет… Я уж не говорю об элементарной этике». Клеткин кивал головой: «Что-нибудь придумаем». Клеткин шутил: «Как же так, вы – наше знамя, символ республики! Ай-ай-ай, господин президент, а если из-за вашего исчезновения начнется смута?» Клеткин просил: «Не так спешно. Десять лет вы жили с генотипом, идеально подогнанным под ваш носитель. Над новым работать и работать»… и тому подобное, до бесконечности. За весь месяц никто не явился к президенту взять пробы носителя.

Раньше в потайном ящичке стола Цепрянец хранил заначку генматериала. Знал о ней только Авиценна – левое полушарие Клеткина. После того разговора к президенту наведался весьма назойливый журналист Гермес, мать его Гера… Исчезла не только заначка, даже самые обычные транквилизаторы.

Приложив серьезные усилия, Цепрянец оделся и доковылял в холл.

– Борис! Я передумал. Тащите завтрак сюда. И еще: я собираюсь прогуляться, а вы меня очень обяжете, если не станете навязывать мне эскорт.

Ситуация действительно изменилась за последнее время. Раньше персонал выложил бы у порога живую баррикаду из собственных тел, надумай президент погулять в одиночестве. Сейчас Цепрянец просто выслушал очередную нотацию, и, тяжело перенося собственный вес с трости на больные ноги и обратно, вышел за дверь и потащился, щурясь от яркого солнца, вдоль нарядной мраморной стены, раскланиваясь со встречными, как деревенский староста: «Доброе утро, господин президент!» – «Спасибо, и вам того же». – «С праздником, господин президент!» – «И вас с праздником, барышня. Да здравствует наша вольница, так? Хе-хе».

Да-да-да. Он все еще популярен. Популярен настолько, что ни одна сволочь в Республике не станет в него стрелять в этот день – день, связанный с его именем.

Но как же надоело быть просто символом, черт побери, дьябло, фак ит к еханной матери…

Этот огромный комплекс – единственный в Республике легализованный центр по продаже генматериала. Сертифицированного, разумеется. Все мелкие лавочки Цепрянец волевым решением прикрыл, так как уследить за ними на предмет контрафакта было практически невозможно. Ничего страшного, Республика небольшая, из любого ее угла в столицу можно добраться за полдня. Каждый день не наездишься – ну, и нечего менять генотип слишком часто, подобные метаморфозы чреваты разгулом энтропии. Она и так разгуливает, в виде подпольных продавцов, но все же в разумных пределах: продавцы боятся властей, покупатели – получить рыбий хвост и две башки Цербера, хе-хе. За пределами центра можно купить только генматериал для растений и скота, но с этим делом фермеры и сами экспериментируют во всю: президент лично ездил вручать официальную премию республики простому крестьянину Яриле, вырастившему клубнику размером с баскетбольный мяч.