Текст книги "Тайна старого чердака"

– Итак, Ба, вот мои перемещения на сегодня. Я иду на речку, потом беру этюдник и иду на поляну за вторым переулком; прихожу обедать, после поиграю в бадминтон с девочкой, – недавно приехала на каникулы. А потом мы с ней пойдем купаться, – четко, как рядовой сержанту, выговорила Люська, снимая с веревки полотенце, купальник и натягивая на голову бейсболку. У бабушки от удивления упали очки с носа, она победоносно улыбнулась. «Наконец-то, сподобилась. Так-то, другое дело».

Вечером Люська и бабушка вместе не спеша ужинали, мирно пили чай с «Коровкой» и сушками. Люська, набравшись терпения, выслушивала проблемы с огородными вредителями, особенно с муравьями в пионах и георгинах. Включили телик, и вот только когда бабушка задремала у экрана, Люська, не медля больше, шастнула на ночевку в старый дом.

Она лежала на диванчике, ожидая боя часов и появления нарядной публики. Но часы молчали, а с лестницы никто не спускался. Люська приподнялась, села на край дивана, сунула ноги в тапочки и размышляла, решиться ли она сейчас, среди ночи, пойти на чердак. Подумав, поняла, что нет, смелости не хватит, да без освещения идти туда бесполезно. Фонарик остался в мастерской, и она совершенно не помнила, где.

– Завтра возьму свечку и еще притащу наверх настольную лампу из своей комнаты. Должна же быть там хоть одна розетка», – решила Люська, легла и быстро заснула.

А утром неожиданно нагрянули родители. У них был перерыв в съемках, всего один день, и они были страшно рады провести его на даче с Люськой. За обедом бабушка стала жаловаться, что ей не хватает посевной площади. Снова вопрос встал о сносе старого дома. Родители не возражали, наоборот, с энтузиазмом принялись мечтать, как они там сделают баньку, на веранде поставят большой овальный стол, на нем всегда будет самовар, настоящий, не электрический, на тумбочке – патефон со старыми пластинками, перенесут сюда мангал и коптильню для рыбы. Дочери обещали найти место для настольного тенниса и бадминтона. Бабушка возмутилась: она ничего не выиграет от сноса старого дома. Все эти сооружения займут еще больше места, надвинуться на ее цветники. В разговор встряла Люська. Она упрашивала, убеждала не сносить старый дом, а лучше привести его в порядок и отдать ей. Она же растет, и у нее должна быть своя берлога, своя мастерская, потому что она окончательно решила стать художником. Все стали с еще большим энтузиазмом спорить, перебивая друг друга, в точности, как на телевизионных ток-шоу. Никто толком никого не слушал, все говорили о своем. В конце концов, папа сказал, что это дело не простое и не скорое. В это лето, точно, даже и думать нечего. Им еще снимать шестнадцать серий. После этот се как-то сразу замолчали, занялись чаем и вкусным тортом, который купила по дороге мама. Потом все вместе отправилась на прогулку через лесную тропинку к крутому высокому берегу речки, откуда были видны поля и перелески, а на горизонте – деревенька с церквушкой. Это место очень нравилось маме, и она, даже если приезжала, как сейчас, на один день, не упускала возможности полюбоваться прекрасным видом.

Люська столько раз была здесь, стояла, смотрела, но только сейчас, глядя вдаль, внезапно поняла, что пейзаж перед глазами – тот же самый, что она видела на многих картинах неизвестного художника. Наверняка, выросли другие деревья, где-то просматривались многоэтажные дома, но линия холмов, извилистые тропинки по их склонам, сиренево-розовые луга и желто-зеленые поля внизу, ближе к реке, а главное – абрис церкви, очертания трех куполов и линия высокой колокольни, прислонившейся сбоку, прежними. Вечерело, солнце садилось, и освещение заметно менялось. Внезапно последние закатные лучи попали в позолоченный крест на куполе церкви. Он засиял ярко, как мощный прожектор, рассыпая золотые искры, но быстро погас, успев на мгновенье преобразить цветовую гамму вокруг. Тут же стал надвигаться туманный пар, расстилалась серая дымка, закрывая, как театральный занавес, грандиозный спектакль уходящего дня.

Люська нарушила молчание родителей, которые стояли завороженные, не собирались уходить, как будто ждали продолжения.

– Мам-пап, а у вас в роду не было художников?

– Насколько я знаю, нет, – ответил папа, а мама, все еще всматриваясь вдаль, просто недоуменно пожала плечами.

– И ваши предки, мои, то есть, ну, прадед или прабабушка никогда не жили здесь, где-нибудь поблизости?

При этом вопросе мама, наконец, оторвалась от созерцания прекрасного, а папа как-то быстро метнул на нее странный взгляд.

– А почему вдруг тебя заинтересовали предки? – с натянутой улыбкой спросила мама.

– Ма, сейчас все ищут свои корни. Может, я хочу составить свое древо, как оно там называется?

– Генеалогическое, – встрял папа. – Похвально, похвально. Вот, будет у меня свободное время, я тебе начну его рисовать. Я знаю его до четвертого колена, – с энтузиазмом начал он, но осекся, сообразив, наверное, что свободного времени у него не будет. А может, потому, что мама дала ясно понять – эта тема ее не интересует, и вообще она хочет ввернуться домой. Люська почуяла, что мама что-то скрывает и вспомнила, как учительница по истории, рассказывая о династии Медичи, произнесла фразу, показавшуюся ученикам ужасно смешной. «Естественно, в этом семействе у каждого был свой скелет в шкафу». Весь класс тогда буйно оживился, представляя буквально, как в гардеробе среди роскошных бархатных, расшитых золотыми нитями платьев, стоит, бряцая костями, скелет. Бедной историчке пришлось сквозь неумолкающий гомон, специально пояснять, что говорится это фигурально, означает, что у каждого есть своя тайна, которую он тщательно охраняет от посторонних. Урок все равно был почти сорван, потому что два известных заводилы класса, Артем, по прозвищу «артист» и его дурашливый дружок Славик, тут же стали разыгрывать сценку, при виде которой ребята уже не просто хихикали или смеялись, но ржали как табун лошадей, выпущенных на волю. Артем протиснулся в узенький шкаф, стоящий в углу класса, а Славка открывал и закрывал дверцы. Первый изображал оживший скелет и издавал вурдалачьи звуки, а второй орал как сумасшедший: ««Говори тайну, несчастный, или я убью тебя!»

Люська, заметив некоторое замешательство мамы, подумала что, наверное, какой-нибудь «скелетон» есть и у нее в шкафу. Но она тактично больше ни о чем таком не спрашивала, и они с папой вприпрыжку, наперегонки отправились в обратный путь.

Семья долго сидела за ужином. Люська с удовольствием слушала веселые истории, случившиеся на съемочной площадке, курьезы с актерами, реквизитом, костюмами. Папа всегда рассказывал только забавные эпизоды, чтобы не расстраивать ни Люську, ни бабушку, свою мать. Но Люська знала, что снимать кино очень трудно, много проблем, которые начинаются со сценария, (всегда невнятного и рыхлого, по мнению родителей), продолжаются на съемочной площадке, увеличиваются при монтаже и «озвучке». И не заканчиваются, даже когда фильм показывают по телику: они следят за рейтингом и рекламой, реакцией в прессе и Интернете. Люська с раннего детства слышала бесконечные звонки по телефону, за которыми следовали долгие и нервные разговоры родителей по поводу очередной проблемы и способов ее решения.

На рассвете, не разбудив Люську, родители уехали, оставив окончательное решение о судьбе старого дома до осени. Люська вспомнила, что она не успела спросить про главное, про парня, который продал этот участок и дом. Был ли он прямым или косвенным наследником старых хозяев дома, а если нет, то может, он знает что-нибудь о них, о художнике, о девочке – «бусинке». Люська сделала один вывод: пока до осени есть время, надо попытаться самой раскрыть тайну мастерской. Она заглотнула кружку какао и вышла в сад. Бабушка, как всегда, сидела на низком стульчике, согнувшись над своими цветочками. Следуя уговору, четко, коротко, по-военному, Люська доложила: «Я ухожу в старый дом на целый день, буду читать, рисовать, посплю немного. Еды и питья я взяла. Приду к ужину». На это бабушка откликнулась совершенно нелепым заключением:

«Да, сколько ни борись с муравьями, а опять, гады, приползли. Почти у всех пионов сожрали бутоны». Люська выслушала это, ухмыльнулась и твердой походкой направилась к террасе старого дома. Поднялась, открыла дверь, постояла, прислушиваясь, но в доме стояла тишина, как и положено быть там, где никто давно не живет. Привычным путем она поднялась и вошла в мастерскую. Там тоже было тихо и сумеречно. Люська стала искать выключатель, нашла розетку на центральной опоре подпирающей двускатную крышу, но пока не стала включать лампу. Она обошла мастерскую, встретилась взглядом со своей нарисованной двойняшкой, кивнула ей, проговорив «чао, Бусинка», и принялась за работу. Сегодня она наметила разделить еще два вертикальных ряда картин. Это удалось сделать довольно быстро. Здесь, как и в первом случае, в беспорядке были сложены картины разных жанров. Предстояло собрать вместе все портреты, отдельной группой пейзажи, соединить все картины с натюрмортами.

Люська делала это с удовольствием, время от времени задерживаясь на той или другой картине, рассматривая ее с особым вниманием. Она все больше убеждалась, что художник был настоящий мастер, отличный рисовальщик, прекрасный колорист.

– Конечно, бормотала Люська себе под нос, – я не считаю себя пока ни великим художником, ни искусствоведом или критиком, но ведь никому не возбраняется иметь свое собственное мнение, оценивая достоинства картины. А меня родители образовывали, с малых лет водили в музеи и на выставки, подробно рассказывали о сюжете картин, персонажах на полотнах, реальных, мифических, библейских; излагали биографию художника, объясняли, почему тот или другой был знаменит, чем отличался от своих современников. Дома у нас полно альбомов с копиями картин самых известных художников, а еще альбомы про коллекции Лувра, Эрмитажа, Третьяковки, Музея Пушкина и даже испанского Прадо. Я все детство вместо книг и дворовых игр изучала эти фолианты. Ну, и при том, уже пятый год учусь в художественной студии. Так что кое – чего понимаем, кое в чем разбираемся, – продолжала Люська рассуждать, перетаскивая в отведенное заранее место очередной пейзаж или портрет. Единственное, что ее не то, чтобы смущал, скорее, тревожил, неотрывный взгляд Бусинки, следившей за ней. Люська старалась не смотреть в ее сторону. Только когда села передохнуть, она повернулась к картине, снова показала язык своей двойняшке, надкусила крепкими зубами яблоко, брызнув соком, и шепеляво спросила: «Смотришь? Лучше бы объяснила, почему мы с тобой так похожи? Или сказала бы, как разыскать потомков художника? Молчишь? Ну, тогда и не следи за мной». Люська смачно хрустела вкусным зеленым яблоком, оглядываясь по сторонам, намечая свои дальнейшие действия.

Люська доела яблоко, выпила воды из принесенной с собой бутылки (никакого графина хрустального на столе и в помине не было), и приготовилась встать с кресла, как вдруг услышала тихий голос: «Придет время, сама все узнаешь». Совсем не трусливая девчонка, Люська оцепенела, вжалась в широкую бархатную спинку кресла, медленно подтянула ноги, так что коленки оказались около ушей, опустила голову, закрыла глаза, опасаясь, что кто-то невидимый снова заговорит. Но в мастерской стояла тишина. Люська сидела так долго, не шелохнувшись, почти не дыша, пока не почувствовала боль в напряженной спине и сведенных неподвижностью ногах. Преодолевая страх, она с трудом встала, медленно, разминая затекшие суставы и мышцы, подошла к столу, дрожащими руками включила лампу. Еще больше сделался контраст между освещенным пространством под самой лампой и темнотой вокруг. Люська зажгла свечу и поднесла ее к портрету Бусинки. Та спокойно сидела в своем кресле, чуть улыбаясь и ничего мистического в ней не было. И конечно, она не могла ничего произнести. Так чей это был голос, и был ли он, в самом деле? «Может быть, у меня не только зрительные, но и слуховые глюки начались?», – размышляла Люська, переводя свечку чуть вправо, влево, вверх-вниз, наблюдая, как меняется выражение лица девочки на портрете. Капля горячего воска попала на ладонь, обожгла ее. Люська непроизвольно бросила свечку на пол. Тут же полетели искры, появился слабый язычок огонька, готовый разгореться пламенем, захватить все, что попадется на этом сухом, прогретом чердаке. Здесь было чем поживиться. Люська схватила бутылку с водой и стала поливать на огонь, потом, не раздумывая, накрыла его своей курткой и стала топтать ногами, пока не убедилась, что опасность пожара миновала. Повеселев, довольная собой, Люська громко сказала: «Ну, все, дамы и господа, мы спасены. Можете спать спокойно. Я ухожу, до завтра. Бай-бай». – Потом сама себе приказала шепотом: «Люська, угомонись. Хватит, с тебя приключений на сегодня, а то свихнешься по правде».

Она спешила: обещала бабушке вернуться к ужину, но опоздала: та уже сидела в своей комнате перед экраном, увлеченная полемическим задором, спровоцированным ведущим и охватившим всех в студии, а не только двух главных оппонентов. «Как она что-нибудь понимает в этом общем крике?» – очередной раз удивилась Люська.

На ужин были ее любимые вареники с картошкой. Она взяла тарелку и села перед телевизором в гостиной. Пощелкав пультом, остановилась на программе о магии бурятских шаманов, но надолго ее не хватило. Она почувствовала усталость и даже хотела тут же плюхнуться спать, но какая-то неведомая сила снова потащила ее к старому дому. Постояв перед дверью, не открыв ее, она осталась на террасе. Вечер и наступающая ночь были удивительно теплыми. На небе высыпало столько звезд, что просвечивались обычно темные верхушки сосен. Свет попадал даже на траву и цветы, было очень красиво. Пахло ночными фиалками, душистым табаком, чуть увядающими розами. Разросшийся куст белого жасмина светился, как огромный фонарь. Еще вчера толстая желтая луна стала чуть – чуть худеть. Пропела и тут же замолкла какая-то одинокая лесная птица, но через минуту – другую ей ответили, и она, осмелев, стала выводить свою несложную мелодию, состоящую только из одной фразы «чви – чви». Под этот шепелявый свист Люська так и заснула на старом диване, успев помечтать немного о том, как бы так научиться рисовать, чтобы передавать не только краски, цвет и свет, но и звуки, а то и музыку.

Она проснулась и вскочила, услышав знакомый, с хрипотцой, бой старинных часов. Видимо, она проспала первые удары, потому что, заглянув через окно террасы внутрь, увидела, что пары уже спустились вниз и танцуют, бабочки порхают, кролик одиноко прыгает между танцующими, змея устроилась на коврике у диванчика – канапе, а пол устлан лепестками красных роз и сиреневых ирисов, еще какими-то мелкими цветочками. Длинные оборки бальных платьев задевали их. Тогда лепестки поднимались, а покружившись, падали опять, чтобы снова подняться, задетые кружевным подолом танцующих дам. Люська с удивлением и радостью заметила, что и взрослые, и дети были намного веселее, чем раньше, а их прощание при последнем ударе часов, не выглядело столь трагически. Они как будто знали, что расстаются ненадолго. Люська тихонько открыла дверь в комнату, вошла. Никто даже не повернул головы в сторону двери. Люська еще раз и окончательно убедилась: ее не видят!

«Странно, – подумала Люська. – Но это хорошо. Мне нечего бояться». Пройдя сквозь толпу взрослых и детей, многих из которых она узнала по картинам, она подошла к часам и взглянула на стрелки. Увы! Стрелки оставались абсолютно неподвижными. Люська села на диван и стала смотреть, как гости расходятся с бала, поднимаются наверх. Как и раньше, старая скрипучая лестница не издавала ни единого стона от прохода двух десятков пар ног. А Люська отчетливо слышала и мелкую дробь женских каблучков, уверенную поступь мужских ботинок, частый стук детских сандалий. Потом уже сверху раздалось шуршание, шорох, а через минуту все стихло. Люська не стала возвращаться на террасу, легла на неудобное канапе и заснула. Она поднялась, едва наступил рассвет и, не раздумывая, сразу полезла наверх, чтобы продолжить работу – сортировать картины, портреты взрослых и детей.

– Их надо поставить вместе, все хотят быть поближе друг к другу», – сама себе объяснила Люська. – А потом я соберу все картины с цветами, перенесу к ним картины с бабочками: пусть порхают не в пустом пространстве. Пейзажи с видами полей, леса, речных берегов и сада вокруг какой-то красивой усадьбы тоже поставлю рядом. Сяду и буду все внимательно разглядывать. Надо попытается определить, верна ли моя догадка, что эти рисунки сделаны где-то здесь, неподалеку. А вот небольшую картину с одиноким кроликом я поставлю рядом с портретом Бусинки: наверняка это был ее любимец. Маленького мопса, конечно надо отнести к портрету дамы в розовом, двух рыжих котят приставлю к господину с пушистыми усами и кудрявой головой – он сам немного похож на кота, ну и так далее. Привет, друзья! Рада вас видеть, – бодро поздоровалась Люська, стоя посередине мастерской. – Начнем переселение.

Вторая, а затем и третья связка картин были разобраны намного быстрее, чем первая. Пришло время вновь подступиться к высокой «пирамиде». Люська встала на табуретку, дотянулась до первой картины и даже не удивилась, что с легкостью сделала то, что не удавалось раньше: отделить одну картину от другой. Люська сняла верхнюю картину, слезла вниз, бережно поставила ее, прислонив к стене, чихнула от слетевшей пыли и полезла за второй. Так она спускалась и поднималась несколько раз, пока пирамида заметно уменьшилась, и табуретка уже была не нужна. Но Люська устала. Она больше не разбирала картины, а расставив их по периметру мастерской, стала медленно прохаживаться взад-вперед, переводя внимательный взгляд с одой на другую. Было очевидно, что персонажи почти на всех портретах, взрослых и детей, включая групповые, повторялись. Перейдя к осмотру пейзажей и натюрмортов, Люську внезапно осенило, что эти картины писаны другой рукой, не той, чьей нарисованы портреты. И как она сразу не догадалась об этом? Во-первых, здесь не стояла подпись автора, во-вторых, эти бабочки, цветы, фрукты, вазы и хрустальные графины, кроме акварельной техники, были выполнены не на холсте, а просто на картонках, гуашью, пастелью, углем или просто карандашом. Можно было бы подумать, что эти рисунки не более чем подмалевка, эскизы, наброски к большим картинам. Но нет. Эти картонки были положены на паспарту, закрыты стеклом и вставлены в красивые золотистые рамки, Очевидно, к этим картонкам отнеслись очень серьезно, оценили талант. Люська стала всматриваться еще внимательней, и тут заметила на узком ребре рамки вырезанные инициалы – две латинские буквы «LL», связанные друг с другом в монограмму. Между обрамленных картин Люська обнаружила большую черную папку с завязками, полную ватманских листов с акварельными рисунками, удивительно похожими по манере, в какой рисовала и она сама на уроках в художественной студии. До того у Люськи уже мелькала мысль, что картонки с вензелем “LL” рисовала женщина, скорее всего, совсем молодая девушка, возможно, ее ровесница, хотя бы вот эта самая Бусинка. Теперь Люська была в этом уверена. Она подошла к ее портрету Бусинки и прямо спросила: «Это ты рисовала? Мы с тобой так похожи, у нас с тобой и материалы одни и те же. Я тоже рисую гуашью, и мне очень нравится акварель. Скажи, я уже ничему не удивлюсь».

Девочка с картины смотрела на Люську, серьезно, даже строго, как будто взывая к какому-то действию. Люська, выдержав взгляд, продолжила: «Ну, скажи, скажи, что я должна сделать? Вот, я закончу разбирать картины, а потом? Сдать их в музей, оставить у себя, а где хранить? Этот дом, наверное, будут сносить». Девочка Бусинка молчала, глухая тишина стояла во всей мастерской, как будто люди, жившие когда-то, застывшие на портретах, тоже напряженно ждали, как решится их судьба.

И тут раздался сердитый крик бабушки, которая на этот раз кричала не с крыльца нового дома, но вошла на террасу старого, открыла дверь в комнату, чтобы Люське было слышнее.

– Люська, спускайся немедленно. Время к полудню, уже обедать пора, а ты еще и не завтракала. Совсем распустилась. Опять на чердак залезла? Вот свалится крыша на голову, что тогда?

– Тогда моей собственной крыше будет плохо, поедет во все стороны, засмеялась Люська, спуская с лестницы.

– Да твоя крыша давно поехала, – парировала бабушка.

Люська села на садовую скамейку, закрыла глаза, наслаждаясь лучами нежаркого солнца и запахом сосен. Внезапно она вскочила, блаженная нега пропала, появилась острое желание сейчас же взять все для рисования и идти туда, на высокий берег реки, на поляну у опушки леса, где она недавно гуляла с родителями. Люська вбежала в свою комнату, покинутую и опустевшую. Здесь из ее вещей остались только краски, альбомы, картонки и два этюдника, большой и малый. Она не бралась за рисование неделю, не хотелось, не было времени, не было настроения. А сейчас у нее внутри что-то трепетало, тревожно и сильно. Она узнала это состояние, обрадовалась ему, уверенная, что сегодня получится хороший рисунок.

– Пока, Ба, я на пленэр, – крикнула она в сторону спины бабушки.

Та, не поворачиваясь, лишь слегка приподняла голову и одобрительно сказала: «Наконец-то, хоть делом займешься, иди, иди. Телефон возьми, да не потеряй, в траве не оставь, как в прошлом году. Да еще голову покрой, воды не забудь взять».

Последние наставления уже едва донеслось, потому что Люська не пошла, а помчалась к поляне, перепрыгивая через поваленные прошлогодним ураганом деревья, защищаясь от высокой и густой крапивы, наступающей на узкую тропинку, вспугивая мелких лягушат, зачем-то забравшихся сюда наверх. Проскочив молодой перелесок, она оказалась на поляне и остановилась, переводя дух. Перед ней расстилалась панорама, которую она видела сотни раз, но теперь и узнаваемая по акварелям, нарисованным художником (или художницей?) «ЛЛ». Правда, за прошедшее столетие пропало на другом берегу реки ло поле с колосящейся пшеницей. Там давно ничего не сеяли, росли только красивые сорняки. А вот деревушка на горизонте и маковка церкви остались прежними, как на картинах. Люська шла к своей поляне через лес, сейчас появится холм, странно возникший когда-то среди зарослей. А если подняться на него, станет видна почти вся церковь, не только купола. Она вышла на поляну поднялась на холм. Перед ней, увеличенный в тысячу раз, несомненно, был пейзаж с картины «ЛЛ». Люська сняла кроссовки: она всегда рисовала босиком, открыла этюдник, установила картонку, взяла мелки и стала рисовать быстро, легко, радостно, как будто она сто раз раньше уже делала эскизы и этюды именно на этом месте. Солнце сместилось к западу, лучи стали длиннее и все стало преображаться. Люська сменила картон и сделала еще один рисунок – этот же вид после полудня, потом сделала набросок карандашом церковных куполов с крестами, сверкавших золотом в солнечных лучах среди высоких деревьев. Потом посмотрела на свою работу, осталась довольна, но сама себе призналась, что такую игру света и тени лучше всего было бы передать бы масляными красками. Она вздохнула: маслом она пока не очень владела. Отдохнув немного, допив воду, быстро собрала картонки, мелки, закрыла этюдник, повесила его на плечо и почти съехала с холма. Босые ступни утопали во мху, прохладном и упругом. Не сбавляя темпа, она выскочила на поляну и стала спускаться вниз, к реке, прошла по берегу метров сто вправо. Там должен быть старый мост. Да, мостик был. Только теперь от него остались несколько береговых прогнивших свай, соединенных такими же черными старым балками, а сам настил валялся на дне. Через прозрачную воду было видно, как по деревянным поперечинам разрушенного моста расползлись темно-зеленые водоросли; между ними мелькали маленькие рыбешки, виднелись гнущиеся стебли кувшинки и лилии, а ближе к берегу выросла целая колония камышей. И повсюду шастали деловитые водяные жучки, летали стрекозы и бабочки. Люська взяла длинную жердь, тоже, наверное, бывшая деталь моста, и вошла в воду, ставя перед собой палку, чтобы проверить глубину. Утонуть она не боялась – с раннего детства научилась плавать. Да и мост, она знала об этом, был построен когда-то на мелководье. Действительно, вода даже в середине реки доходила чуть выше пояса. Неудобно было только держать ящик на одной вытянутой руке. Люська совсем не хотела, чтобы ее только что нарисованные шедевры намокли и испортились. Несмотря на узкое русло, течение было очень быстрое, иногда с вихревыми водоворотами, которые затрудняли движение, сбивало с ног. К тому же, вода как всегда, даже в июле, оставалась холодной из-за множества ключей. Один раз Люська, в самом деле, чуть не упала, наткнувшись на подводный камень, еле удержалась, и спасла от потопления этюдник, справилась, выбралась на другой берег и была очень довольна собой. Сняла шорты и майку, хорошенько их выжила, натянула снова, надеясь, что на солнце все быстро высохнет, и тут же двинулась по направлению к церквушке. Люська шла по полю, бывшим когда-то пшеничным, любуясь васильками, мелкими розовыми гвоздиками, желтыми яркими головками чистотела, сиреневыми колокольчиками. Шла, шла, а поле никак не кончалось, деревушка с церковью тоже, казалось, не приближалась, а удалялась к горизонту. Потом поле кончилось, за ним был овраг, на другой стороне которого расположилось село. Люська устала. Она все чаще останавливалась, перекладывая ставший невероятно тяжелым этюдник с одного плеча на другое, присаживалась отдохнуть и пожевать кисленькую «заячью» капусту, чтобы утолить жажду. Добредя еле-еле до околицы деревни, Люська увидела колодец и ринулась к нему, с облегчением сбросив весь свой груз. Хорошо, что в этой деревне сохранился обычай держать на цепочке не только ведро, но и кружку, чтобы уставшему, как она сейчас, путнику, можно было сразу напиться. Люська раскрутила ворот. Ведро приятным звуком шлепнулось в глубину, и Люська стала поднимать наверх плещущуюся прозрачную воду, на поверхности которой плавала маленькая кисточка растущей рядом ольхи. Никогда в жизни она не пила такую вкусную воду, никакая кока-кола не могла сравниться с этой прозрачной чистой водой, чуть пахнущей мокрым деревом, травой и еще совсем чуть– чуть железом от кружки. Теперь с новыми силами можно было продолжать путь к цели. А цель была уже совсем близко. Надо было пройти еще немого вверх, к центру деревни, куда сходились все четыре улицы. Там и стояла церквушка, которую столько раз Люська видела на чердачных картинах. Сейчас она поняла, не всегда эскиз был сделан с другого берега. Художник «ЛЛ» рисовал церковь, расположившись прямо здесь, рисовал целиком, выписывая купола, медальоны на окнах, стены старой кирпичной кладки, мощные каменные ступени паперти. Ракурс менялся. На одной картонке этот небольшой сельский храм был размещен в центре, на другой сдвинут вправо или влево, но всегда составлял важную часть всей композиции.

Люська вошла в церковь. Внутри, несмотря на зажженные свечи, стоял полумрак, возможно, так казалось после яркого солнца снаружи. Люська огляделась. Кроме двух старушек, дремавших на скамейке в ожидании службы, больше никого не было. Люська стала рассматривать иконы, легко различила московскую и рязанскую школы иконописи – у них в училище был специальный курс по древнерусской живописи. Среди знакомых ликов Христа, Богородицы и Апостолов, она вдруг заметила маленькую иконку, висевшую в простенке между окон. Она подошла ближе, пытаясь прочесть старославянскую вязь на иконе, как вдруг услышала: «Это икона чудотворная, святой Людмилы. Правда, чудеса творит, особо благоволит к тем, кто имя ее носит. Помолись, помолись, девочка».

Мимо Люськи прошла женщина и стала за прилавок церковной лавки, где продавались свечи, иконки, ладанки, крестики. Люська подошла к ней и заметила ее удивленно-настороженный взгляд. Люська протянула ей деньги, чтобы купить свечки, но женщина, поправив платочек на голове, истово перекрестилась, обернувшись к алтарю, прошептала молитву без звука, одними губами и снова молча смотрела на девочку, явно городскую, не местную.

– Добрый день, – обратилась Люська к женщине. – Можно мне купить образок со святой Людмилой? Это моя тезка. Меня тоже Людмилой зовут. Я крещеная, и в церквях разных бывала и в Москве и в Суздале, и в Ростове. Мы с папой путешествовали по Золотому кольцу, а вот иконы с ликом Людмилы никогда не встречала, – быстро заговорила Люська, стараясь расположить молчащую женщину, которая почему-то продолжала время от времени не совсем доброжелательно сверлить ее взглядом, но молчала, опустила голову к коробочкам со свечами.

– Простите, матушка, – чуть громче сказала Люська. – Дайте мне, пожалуйста, три свечки по пятнадцать рублей и образок со святой Людмилой…, если у вас есть.

– Да, на Руси редко писали эту святую, – глубоко вздохнув, вдруг произнесла женщина за церковным прилавком, глядя куда-то в сторону. Она у католиков больше почитаемая.

К прилавку подтянулись две прихожанки. Тут же одна из них встряла с объяснениями.

– У них там даже празднуют в декабре День святой Люсии. Была такая девушка в Сиракузах, где-то в Италии, как мне сказали….

– Тогда, поди, еще и не было никакой Италии, – поправила насмешливо ее подружка, греки тогда главные были.

– Не в том дело, не перебивай, любишь ты Настасья, встревать… Главное, что влюбился в эту девушку римлянин, язычник. А она уже приняла тогда христианство, новая вера в то время уже наступала. И вот она глаз свой вырвала и ему отдала, чтобы, стало быть, прозрел он и обратился к свету истины. Вот так все и было.

К прилавку подошли проснувшиеся на лавке старушки и тоже включились в разговор.

– Художник местный был, писал нашу икону. Это копия… Настоящая где-то в Европах хранится. Вот та и есть старинная, чудотворная.

– Говорили, мол, наш-то мастер побывал в том соборе, в чужой земле, и как увидел лик святой, так и задумал для нашей церкви сделать копию.

– Может и был он в том соборе, но наша икона и не копия вовсе. Рисовал он святой образ со своей любимой девушки, что жила здесь когда-то, дочь дворянская. Наверное, похожа лицом была на Святую Людмилу. Но сама-то, конечно, не святая была… – старушка захихикала.

– Вот, вот. Поэтому многие даже свечку к иконке не ставят, в тон ей прошамкала другая старушка.

– Потому, как люди говорят, похожа она была больше на Людку бездомную, которая побиралась по всем домам. Матушка моя, Царство небесное, рассказывала, что и к ней заходила подкормиться.