Текст книги "Окончательный диагноз"

Вранье! Крови действительно иногда не хватает, и родственников пациентов, ложащихся на операцию, обычно просят сдать кровь для пополнения банка, но денег за это не платят – во всяком случае, в руки врачу! Но ни Роберт, ни Гоша, насколько я знаю, обманом не брезговали. Не уверена, что все этим занимаются, но, думаю, многие. Я таких вещей не люблю. По опыту знаю, что деньги берут и мои коллеги из анестезиологии – за «хороший» наркоз. Звучит это примерно так: хотите блевать двадцать четыре часа после операции или предпочитаете спокойно отоспаться и проснуться, словно ничего и не случилось?

Догадайтесь, что выбирает большинство больных?

Однако все это – неписаные законы нашей профессии, и приходится как-то выживать в таких условиях. Я предпочитаю закрывать глаза и затыкать уши, когда сталкиваюсь с подобными проблемами на работе: бороться означает плевать против ветра и стать изгоем среди себе подобных.

Выходя из палаты, я услышала, как Роберт крикнул мне:

– Агния Кирилловна, подождите меня в коридоре, пожалуйста!

Я вздрогнула и почувствовала, как по моему позвоночнику пробежала дрожь желания. Ничего не могу с собой поделать: Роберт действует на меня именно так. Не так уж и красив, да и характер – не дай боже, но в постели он – король, а я, признаюсь честно, люблю секс. И сейчас в голосе Роберта, в его единственной фразе, звучало обещание, которому я не могла противиться.

Выйдя из палаты, я прижалась к стене и застыла в ожидании. И как раз в этот момент зазвонил телефон. Не глядя на экран, я нажала на кнопку и услышала до боли знакомый, ненавистный голос:

– Здравствуй, красавица! – забубнил он в трубку. – Ты помнишь, что сейчас начало месяца? Пора отдавать очередную порцию денежек!

– Помню! – раздраженно рявкнула я. – Просила же днем не звонить – я не могу разговаривать на работе.

– Ну, извини, лапочка, – с издевкой ответил мой собеседник. – У меня тоже, знаешь ли, рабочий день не круглосуточный – звоню, когда время есть. Так когда мы встретимся?

– Я позвоню.

– Ну, хорошо, – согласился он. – И помни: мы все о тебе знаем, так что не пытайся выкинуть какой-нибудь финт. Сын-то твой в сорок вторую гимназию ходит, да? Кстати, парень у тебя красивый… И здоровый – для своих лет, но это ему не поможет, если что. Ты меня поняла?

Я похолодела. Мне даже в голову не приходило, что подонки могут следить за Дэном!

– Поняла, – быстро сказала я. – Не вздумайте даже приближаться к моему ребенку, слышите?!

– Не кипятись, киса, – на этот раз голос звучал примирительно: очевидно, он понял, что переборщил с угрозами. – Ты ведь понимаешь, мы деловые люди, а не бандиты с большой дороги!

Как же, не бандиты! Черт бы побрал Славку с его предпринимательскими «талантами», загнавшими нас в долговую яму, – и как его только угораздило связаться с этими отморозками? Почему было не пойти, к примеру, в нормальный банк, не оформить ссуду по всем правилам? С другой стороны, я, конечно же, понимала, что банк в любом случае отказал бы ему в такой огромной сумме без гарантий…

– Ну, бывай. И не забудь позвонить, когда будешь готова.

Я запихнула телефон в карман, как будто это он виноват во всех моих бедах, и тут же почувствовала сильные, тяжелые руки на своих плечах.

– Это опять они, да? – тихо спросил Роберт.

Я смогла только кивнуть.

– Не волнуйся, – сказал он. – Все уладится.

– Ох, не знаю, – пробормотала я, позволяя себе роскошь на мгновение привалиться к Роберту. – Такая сумма… Смогу ли я когда-нибудь расплатиться?

– Сможешь, – уверенно сказал Роберт. – Наши дела идут неплохо, и пациенты нас не забывают. Не вешай нос, мать, я тебя не брошу!

Слышать это приятно, хотя я не верила ни единому слову: я давно перестала верить обещаниям.

– У тебя завтра выходной? – Роберт уже переключился на другую тему. – У меня, между прочим, тоже. Ты знала?

Я знала, но не забывала и о его жене и детях.

– Они отбыли в Египет, – словно отвечая на мой невысказанный вопрос, шепнул мне в ухо Роберт. – На две недели. Сечешь, мать?

У Роберта прекрасная четырехкомнатная квартира в одном из новых кварталов, на самом последнем, двадцать четвертом, этаже. В этой квартире мы с Робертом провели немало приятных часов в окружении многочисленных растений, которые так любила его жена, и дорогой антикварной мебели, которую предпочитал он сам.

– Так что? – спросил Роберт, легонько ткнув меня локтем в бок. – Приедешь?

– Не могу, – нехотя ответила я. – Дэну пообещала попозировать для портрета.

– Целый день?

– Нет, конечно, не целый, но…

– Вот и приезжай, как закончишь, – тоном, не терпящим возражений, сказал Роберт. – У меня классный коньяк, вино, я куплю торт и всякой прочей ерунды, которая тебе так нравится.

С этими словами он отстранился от меня и быстрым шагом двинулся по коридору к ординаторской. Я постояла еще немного, давая ему фору, а потому пошла в том же направлении. Проходя мимо кабинета заведующего, увидела, как оттуда выскочил Павел Бойко, ординатор Роберта. Парень был весь красный, его трясло. Глянув на меня безумными глазами, он, не поздоровавшись, рванул по коридору к черной лестнице.

Павел пришел в отделение полгода назад, и мне казалось, что из него получится неплохой ортопед. Дело не только в том, что он очень симпатичный и немного напоминает Дэна – хотя это, конечно, немаловажная причина моей симпатии. Павел умеет разговаривать с людьми, а это качество врожденное, ему невозможно научиться, особенно когда и желания-то особого нет. И руки хорошие. Со временем он, возможно, сам начнет отлично оперировать – это если Роберт позволит, потому что сам любит быть звездой, а такому нужна свита, а не другие звезды, которые вполне могут ее затмить. Именно поэтому только два врача во всем отделении ортопедии и травматологии занимались установкой эндопротезов – ныне покойный Ивахин, отошедший от операций лишь пару лет назад, и Роберт. Все остальные могли только мечтать о получении лицензии на право заниматься тем же. По сути, следующим на очереди стоял Гоша. Рано или поздно Роберту придется подвинуться, потому что тот своих попыток не оставит. Да и новый зав будет оперировать. Девчонки говорили что-то о новом методе, который он изобрел, – наверняка это бесит Роберта еще больше, чем то, что вожделенное место досталось не ему. Что же все-таки случилось в кабинете Ива… нет, теперь уже Шилова? Что он мог наговорить Пашке? Отчего тот выскочил в таком виде?

День выдался на редкость суматошный. Операция с Робертом прошла хорошо, как обычно. На хирургии позвоночника оперировали дедушку восьмидесяти семи лет. Мы всегда боимся таких пациентов: какими бы здоровыми на вид они ни казались, возраст есть возраст, и он всегда тянет за собой целый букет болезней, которые могут проявиться совершенно неожиданно и повлечь за собой необратимые последствия. Для врача нет ничего тяжелее, чем потеря пациента на столе. Несмотря на то что сердце со временем черствеет и к таким вещам начинаешь относиться спокойнее, все равно каждый раз испытываешь чувство вины и обиды на бога (если он, конечно, есть)!

Но дедок, к счастью, прекрасно справился. Ему удалили грыжу с позвоночника и благополучно доставили в реанимацию.

– Вот, погляди, – подмигнул мне Илья Лазерсон, хирург, ведущий операцию. – Старая закалка везде дает о себе знать. Попробуй-ка, доживи до таких лет, оставаясь в здравом уме и твердой памяти, а потом переживи сложную операцию под общим наркозом!

Небольшая передышка образовалась у меня только в районе половины третьего. Есть не хотелось, но я все равно сходила в столовую выпить кофе. Меня ожидала последняя на этот день операция – с Шиловым. Ассистировал Гоша. Еще должны были присутствовать два новеньких ординатора, имен которых я пока не выучила.

Спустившись в операционную, я увидела, что все уже в сборе.

– Опаздываешь, Агния Кирилловна! – пожурил меня Гоша.

– Ничего подобного, – возразила я, бросив взгляд на большие круглые часы над входом. – Еще пять минут.

– Я пришел раньше, следовательно, ты опоздала, – не унимался Гоша.

Я вымыла руки, и медсестра Антонина облачила меня в операционное «обмундирование». Я люблю работать с Тоней. Эта женщина средних лет действует на меня успокаивающе, как и на пациентов. У нее добрые усталые глаза, она всегда знает, что делать, и выполняет указания врачей четко и без сбоев.

– Не обращайте на него внимания, Агния Кирилловна, – тихо сказала она мне, помогая завязывать робу. – Язык без костей, мелет и мелет!

Я и не думала обижаться на Гошку. Мы с ним частенько друг друга подкалывали, и пикировка обычно доставляла удовольствие нам обоим. Просто сегодня у меня не было настроения отвечать на его шуточки.

Шилов уже находился в операционной и возился с инструментом. Он поднял на меня глаза и слегка кивнул в знак приветствия.

Оперировалась молоденькая девушка, почти девочка. Я беседовала с ней только вчера, она держалась молодцом. Болтала без умолку, и только через десять минут разговора до меня дошло, что она страшно напугана предстоящей операцией, потому и сыплет словами, словно это могло отодвинуть неизбежное. Девчушку, кажется, звали Катей. Она рассказала, что несчастье случилось с ней на дне рождения приятеля. Она вышла на балкон за холодцом, споткнулась, рухнула на бетонный пол и сломала ногу в колене.

Предстояло не эндопротезирование – всего лишь установка титановой пластины, и времени операция должна была занять немного, но, подойдя к столу, я прямо кожей почувствовала флюиды ужаса, которые испускала пациентка. Ей еще в палате сделали расслабляющий укол, но он, очевидно, пока не подействовал, или доза оказалась слишком маленькой.

– Представляете, – шепнула мне Тоня, – девчонки сказали, что она не хотела раздеваться догола! Ругалась с сестрами и настаивала, чтобы оставить хотя бы трусы!

Я склонилась над столом и заглянула в широко раскрытые глаза девушки. В расширенных от инъекции зрачках плескался страх. Я положила ей ладони на виски и заставила Катю сфокусировать на мне взгляд.

– Все будет хорошо, – твердым голосом сказала я. – Слышишь? Это не трансплантация сердца, в конце концов, а всего лишь обычная, не самая сложная операция. Сейчас ты расслабишься, я сделаю тебе еще один укол, но ты не заснешь. Возможно, ты даже будешь слышать нас, поэтому бояться совершенно нечего – ты не одна. Поняла, Катюша?

Девушка несколько секунд смотрела мне прямо в глаза, не отрываясь, будто пытаясь зацепиться за мой взгляд, чтобы установить непрерывную связь с тем, кто мог ей помочь. Затем кивнула, сглотнув комок в горле. Подняв голову, я заметила, что Шилов пристально смотрит на меня, и тут же отвела взгляд, занявшись ампулой с наркозом.

Катя не закрывала глаз до тех пор, пока анестезия не начала действовать, и все смотрела на меня. Потом ее веки начали дрожать. Она еще некоторое время пыталась бороться с накатывающей слабостью, но сопротивляться сильнодействующим медикаментам не в состоянии даже великие шпионы, не то что девятнадцатилетняя девчонка!

– Пациентка стабильна, – сказала Тоня, следящая за аппаратурой.

– Начали! – скомандовал Шилов. – Да, надеюсь, никто не возражает против музыки?

Мы одновременно покачали головами.

– Если только не рэп, – бросил Гоша. – Терпеть его не могу!

Шилов ручкой скальпеля нажал на кнопку магнитофона, который я заметила лишь сейчас, потому что отвлеклась на короткую беседу с Катей. Из динамиков полились странные звуки, заунывные и в то же время умиротворяющие. Потом к звукам присоединился голос, выводящий мелодию на чужом языке.

– Работаем! – сказал зав, и понеслось.

* * *

Я ничего не имею против ночных дежурств. Конечно, когда Дэн был еще маленьким, я с тяжелым сердцем оставляла его дома, но, по сути, он никогда не был один, ведь мама жила с нами и вполне могла позаботиться о внуке в мое отсутствие. Теперь же, когда сын вырос, я еще больше полюбила дежурить по ночам. Не знаю, почему, но мне нравится полная тишина в больнице, пустые коридоры и приглушенный свет. Когда идешь здесь совершенно одна, кажется, что тебя окружает другой мир, призрачный и неизвестный, словно ты и не знаешь каждый закоулок здания, как свои пять пальцев. Особенно мне нравится, если ночь выдается спокойная. Я помню один случай, когда неподалеку от больницы, на перекрестке, случилась страшная авария. Автобус дальнего следования столкнулся с фурой, пострадала уйма народу. Так как мы находились ближе всего к месту аварии, самых тяжелых привезли к нам. То свое дежурство я не забуду никогда.

Но эта ночь ничего подобного не предвещала. В приемном покое царила тишина. Дежурная медсестра Таня – добрая душа! – сварила мне кофе, и я, скинув туфли, положила гудевшие от дневной беготни ноги на соседний стул и собралась насладиться отдыхом.

– Релаксируете? – услышала я веселый голос и дернулась, едва не расплескав кофе.

– Вы тоже здесь? – пробормотала я, уставившись на Шилова, как на призрак.

– А что вас так удивляет? – спросил он.

Я не стала ему говорить, что заведующие отделениями обычно не затрудняются ночными дежурствами, перекладывая эту неприятную обязанность на подчиненных. Вот я, например, дежурила уже второй раз за две недели от реанимации и анестезиологии – потому что наша заведующая, Елена Георгиевна Охлопкова, меня попросила. Попробуйте-ка отказаться, когда вас о чем-то просит начальство, ведь эта просьба, вздумай вы отказаться, немедленно примет форму приказа. Если даже и нет, то потом хлопот не оберешься. Нет уж, я лучше подежурю. Зато, когда начальство у тебя в долгу, можно выбить себе кое-какие поблажки, о которых нельзя и мечтать в любом другом случае.

– Просто странно, что мы снова встретились так скоро после операции, – ответила я, мило улыбнувшись.

– Понятно. А что это вы пьете? Никак, настоящий кофе?

– Ага. Полгода назад главный раскошелился на кофемашину. Все давно просили, потому что без крепкого кофе дежурить по ночам и вовсе грустно.

– Что, и мне нальют?

– Конечно, нальют, – сладко пропела Татьяна, сияя, как медный гривенник. Обычно она редко улыбалась. – Сливки? Вам сколько сахару положить?

– Нисколько. Я пью черный.

– Совсем как Агния Кирилловна! – неодобрительно покачала головой медсестра. – Разве вы, врачи, не в курсе, как это вредно?

– Знаем, – вздохнула я, – но ничего с собой поделать не можем.

Когда Татьяна ушла за кофе, я решилась спросить:

– А что за музыку вы включали на операции, Олег Валентинович?

– Вам не понравилось?

– Да нет, понравилось. Очень… успокаивает, знаете ли.

– На это я и рассчитывал, – удовлетворенно кивнул он. – Это индийские раги.

– Индийские – что?

– Классические индийские песнопения. Строго говоря, – продолжал он, присаживаясь на краешек стола, – раги связаны с определенным временем суток. Есть утренние раги, дневные, закатные, вечерние и ночные. И каждая из таких групп характеризуется собственной мелодикой и особым ритмом. Между прочим, есть еще раги для сезона дождей, весенние раги, раги для праздника урожая и так далее.

– Вы много об этом знаете, – заметила я. – Вы, случайно, не индуист?

И тут же сообразила, что, возможно, веду себя не слишком корректно: затрагивать религиозные убеждения человека всегда считалось плохим тоном.

– Простите! – тут же пробормотала я.

– Да нет, все в порядке, – улыбнулся он. Улыбка у него была… очаровательная – по-другому и не скажешь! – Я не индуист. Я буддист.

– Да ну? – Брови помимо воли взлетели вверх.

– Ну, не пугайтесь так, – успокоительным тоном сказал Шилов. – Я не брею затылок, не ношу жутких оранжевых одежд и не пою гимнов.

– И в чем же тогда заключается ваша религиозность? – поинтересовалась я.

– А я и не сказал, что религиозен. Честно говоря, никогда не относился к религии серьезно. Мне всегда казалось, что врач просто не имеет права верить в высшую силу, потому что, раз уж «на все воля божья», то зачем ей противостоять, лечить, возвращать из мертвых? Бог, как говорится, дал, бог взял… И при этом наша профессия теряет всякий смысл, вы не находите?

Я задумчиво кивнула.

– Но потом, – продолжал Шилов, – я начал ощущать некоторый дискомфорт. Мне потребовалось нечто, за что можно было бы зацепиться, нечто, что могло бы объяснить смысл моего существования и всего, что я делаю. В общем, стал искать свое место в жизни.

– И что, нашли? – спросила я.

– Нет, – покачал головой Шилов. – Но понял, что нужно продолжать искать. Буддизм – это вечные поиски себя. Меня прельстила идея, что не человек должен стремиться к богу, а сам бог живет в человеке. Каждый из нас при желании может прикоснуться к вечности, к самому Создателю, каким бы он ни был, и для этого совершенно не обязательно простаивать часами на коленях, бить поклоны и смолить свечи… Ну и еще я вегетарианец, – добавил он, сверкнув своими великолепными зубами. – А в остальном из меня вышел такой же плохой буддист, какой получился бы христианин или мусульманин.

Татьяна принесла кофе, и Шилов отключился, смакуя напиток. В этот момент за дверьми послышался шум, а минуту спустя в приемный покой влетели несколько человек в синих комбинезонах. Очевидно, из бригады «Скорой помощи». На раскладных носилках они везли мужчину, который размахивал руками и сыпал таким отборным матом, что любой собиратель фольклора просто обзавидовался бы. Мы с Шиловым выскочили из-за застекленной стойки, Татьяна – за нами.

– Вот! – объявил один из врачей, указывая на пациента, словно представлял какую-то знаменитость почтенной публике. – Этот кадр прыгал по шоссе, шнырял между машинами и в результате получил то, к чему стремился: перелом ноги и сотрясение мозга!

Не успела я подойти к носилкам, как в ноздри мне ударил жуткий смрад. Судя по агрессивному поведению пострадавшего, он находился под сильными парами, а его синюшная, опухшая физиономия не оставляла ни малейших сомнений в том, что он принадлежит к столь многочисленному ныне племени бомжей.

– Ч-что в-вам н-надо от н-нас, п-простых л-людей?! – вопил он, с трудом выговаривая слова. – Г-гады, п-псы п-поганые! Отпуст-тите м-меня, с-сволочи!

– Может, и впрямь отпустить? – с надеждой предложила я, понимая, что этого, к сожалению, мы сделать не сможем.

В последнее время бомжей привозили все чаще. В основном серьезных повреждений у них не было, и дело кончалось тем, что медсестры мыли их, приводили в порядок и отпускали поутру или через пару дней. Однако это явно не тот случай: мужик и впрямь нуждался в медицинской помощи, а это означало, что возиться с ним придется именно нам.

Пока я размышляла, стараясь не прислушиваться к непрекращающимся крикам, Шилов позвонил в операционную. Татьяна тем временем всадила мужику хорошую дозу успокоительного. Надо сказать, что это потребовало от нее немалой ловкости, так как попасть в мышцу постоянно движущейся руки не так-то просто. Бомж, казалось, даже не заметил, что его укололи, да и эффект последовал далеко не сразу: он успокоился только тогда, когда его вывозили из лифта, но все еще продолжал бормотать угрозы и ругательства.

Разбирались мы с ним довольно долго, наркоз я давала аж три раза. Потом бомжа отвезли в реанимацию, а мы с Шиловым вернулись в приемный покой.

– Господи, хоть бы остальные пахли не так отвратно! – пробормотала я, плюхаясь на стул. Мне казалось, что вонь, ворвавшаяся в помещение при появлении нашего беспокойного пациента, до сих пор не рассеялась.

– Что ж, жаль вас разочаровывать, – пожал плечами Шилов, – но наша работа, к сожалению, не всегда состоит из одних лишь роз. Если вас это утешит, то я могу сварить вам еще кофе, потому что старый уже давно остыл, а Татьяна, как на грех, куда-то пропала.

Вот так номер: заведующий отделением будет варить мне кофе?! Но он, похоже, и в самом деле имел в виду то, что сказал. Через несколько минут мы с Шиловым, уютно устроившись на небольшом диване в приемном покое, пили горячий кофе и разговаривали о всякой ерунде.

– Идите поспите, – предложил он, заметив, что глаза у меня слипаются.

Я взглянула на него, с удивлением отметив, что сам он вовсе не кажется уставшим. Он выглядел таким же свежим и бодрым, как утром.

– Я разбужу, если что, – добавил он.

– Ну, если привезут кого-то вроде того дядьки, – ответила я, – то я и сама поднимусь.

– Это точно!

Я свернулась калачиком на диване в закутке за стеклом и сразу же заснула.

* * *

В выходной я выбралась гулять с Кусей только часам к двенадцати: бедная собака с укоризной смотрела на меня со своей подстилки, пока я лихорадочно умывалась и одевалась. Возвращаясь из парка, я увидела у своего подъезда худую женщину лет шестидесяти в дубленке и высокого полного мужчину. Погода стояла морозная, и женщина переступала с ноги на ногу, пытаясь согреться. Мужчина курил. Очевидно, они кого-то поджидали.

– Извините, – обратилась она ко мне, с опаской покосившись на Кусю. – Вы, случайно, не Агния будете?

Вот это номер: оказывается, незнакомцы ожидали именно меня. Я кивнула.

– Соседи сказали, что у вас собака! – радостно воскликнула женщина в дубленке. Несмотря на ее широкую улыбку, что-то в ее внешности мне очень не нравилось – то ли выражение маленьких, глубоко посаженных глаз неопределенного цвета, то ли нечеткий рисунок небрежно накрашенных не по возрасту розовой помадой губ… – Меня зовут Антонина Петровна Нетрусова, – продолжала она между тем. – Я – племянница вашей соседки, Галины Васильевны Голубевой, а это – мой сын Леня.

Грузный мужчина при звуке своего имени сделал было шаг вперед, но Куся, подняв огромную голову и уставившись на него заинтересованным взглядом, пресекла его попытку приблизиться.

Вот оно что – не зря они мне так сразу не понравились!

Я снова сдержанно кивнула, но ничего не сказала, ожидая, что же последует за представлением.

– Видите ли, – снова заговорила Антонина Нетрусова, – я хотела побеседовать с вами о тете.

– Неужели? – переспросила я. – И чем же я могу быть вам полезна?

– На самом деле очень даже можете! Понимаете, я ведь ее единственная родственница – ну, разумеется, еще мои дети и внуки, – поэтому меня не может не беспокоить то, в каких условиях живет моя тетя. Это же просто ужас какой-то!

– Очень хорошо, что вы сами об этом заговорили, – перебила я племянницу Галины Васильевны. – И ей, и Светлане очень пригодилась бы любая помощь с вашей стороны. На лекарства уходит много денег, кроме того, необходима восстановительная физиотерапия, а это означает, что вашу тетю надо возить в поликлинику, ведь она неходячая…

– Да-да, – закивала Нетрусова, но по ее виду было заметно, что мои слова ее раздражают, потому, очевидно, что не имеют ничего общего с ее намерениями. – Но самое главное – это квартира. Тетя не понимает, что стоит ей умереть, как квартирные мошенники тут же заставят Светлану переписать жилплощадь на них, а саму ее ушлют в какую-нибудь тмутаракань – и ищи ветра в поле! А ведь вы врач, Агния, и должны понимать, что тетя, в ее теперешнем состоянии, вряд ли протянет долго.

– Подпись Светланы вряд ли будет иметь законную силу, – ответила на эту тираду я, – ведь, насколько я знаю, Галина Васильевна оформила признание дочери недееспособной, чтобы получить для нее соответствующие льготы?

– Это так, – кивнула Нетрусова, – но разве на такие вещи кто-то обращает внимание? Пока дело дойдет до суда, квартирку-то уже раз десять продадут и перепродадут, вы ж понимаете!

– А от меня вы чего хотите? – поинтересовалась я без особого энтузиазма.

– Вы, Агния, явно имеете большое влияние на мою тетю, – выдавив из себя улыбку, пояснила Антонина. – Она прислушивается к вашему мнению, уважает вас… Вот если бы вы – как-нибудь поделикатнее, разумеется! – постарались убедить ее в том, что необходимо написать завещание в мою пользу и передать опекунство над Светланой мне или, скажем, моему сыну Лене, а? Тогда и квартира, и Света были бы в полной безопасности, случись что с тетей. А я непременно отблагодарю вас, не сомневайтесь, – и она полезла в сумочку. Не дожидаясь, пока она вытащит оттуда что бы то ни было, я сказала:

– Извините, Антонина Петровна, но я не собираюсь ничем таким заниматься! Ваша тетя – взрослый, вполне разумный человек, и она вольна поступать так, как ей хочется. Не сомневаюсь, что она тоже задумывалась над судьбой своей дочери после собственной смерти, и сделает все, чтобы обезопасить Светлану. Я бы на вашем месте не вмешивалась.

Дружелюбное выражение, явно не свойственное Нетрусовой, мгновенно улетучилось с ее худого, костистого, как у щуки, лица. Тонкие губы сжались в ниточку, отчего морщины вокруг рта сложились в гармошку, а бесцветные брови практически сошлись на переносице.

– Не вам учить меня жить! – проговорила она сквозь зубы.

– Да она сама на квартирку нацелилась, что, не видишь? – впервые за все время вмешался в разговор здоровый и рыхлый Леня, в сердцах отбрасывая недокуренную сигарету. – Думает, раз уколы колет, то старуху уломает в два счета?!

Я хотела выразить свое возмущение, но Куся меня опередила. Очевидно, почувствовав, что беседа изменила тональность и на меня повысили голос, она, слегка наклонившись вперед и натянув поводок, сказала: «Гав!!!» Собака сделала это без злобы, интеллигентно, но Нетрусовы поняли ее правильно и не стали искушать судьбу. Бормоча себе что-то под нос, Антонина попятилась. Леонид последовал ее примеру, но напоследок все же обернулся, чтобы процедить:

– Думаешь, самая умная? Не видать тебе теткиной квартиры как своих ушей!

Этот разговор меня расстроил. Делая Галине Васильевне очередной укол, я все размышляла, стоит ли рассказывать ей о стычке с ее родственниками. Решила все же этого не делать – зачем зря волновать старую женщину? Только я никак не могла перестать думать о том, как права она, не желая выполнять требование своей племянницы в отношении собственной жилплощади: такому человеку нельзя доверять!

До трех часов дня я переделала много домашних дел, на которые у меня обычно хронически не хватает времени. Мама отправилась за продуктами, а я постирала, погладила рубашки и брюки Дэна, приготовила борщ и гречку с мясом и луком, его любимые блюда. Так что, когда сын пришел из школы, то очень удивился, увидев меня за работой. Обычно после ночного дежурства я долго отсыпаюсь, только после обеда ко мне вновь возвращается жизнь.

Однако ни работа по дому, ни позирование для Дэна (на котором он все-таки настоял, хотя я надеялась на его забывчивость!) не могли отвлечь меня от мысли о деньгах. День ежемесячной выплаты долга неумолимо приближался, а у меня в наличии было всего семьдесят процентов суммы. Конечно, я могла бы рассказать обо всем маме, ведь она откладывает пенсию, но она пришла бы в ужас и потеряла покой и сон, а этого мне совершенно не хотелось.

Звонок Роберта прозвучал совершенно неожиданно. Только увидев на мобильном его номер, я вспомнила о нашей договоренности.

– Ты что, мать, забыла? – Голос его звучал недовольно, как у маленького мальчика, которого отец обещал взять на футбол, но обещания не сдержал. – У меня шампанское греется!

– Да нет, не забыла, конечно, – соврала я. – Просто недавно проснулась, а потом дел оказалось много…

– Оправдания не принимаются! – заявил Роберт тем безапелляционным тоном, который частенько применял к пациентам. – Собирайся и дуй сюда – срочно!

Когда я дала отбой и обернулась, то увидела, что Дэн стоит в дверях, подпирая плечом дверной косяк. На лице его было странное выражение.

– Это он, да?

Дэн знал про нас с Робертом, даже видел его несколько раз, но почему-то Роберт моему сыну страшно не нравился. Сначала я думала, что это – обычная ревность, ведь он прекрасно помнил отца. Но потом стала постепенно понимать, что дело не в этом: что-то в Роберте Дэна не устраивало, однако он упорно отказывался объяснить мне свою позицию. Да я особенно и не настаивала – какой смысл? Замуж за Роберта я определенно не собираюсь, так зачем, спрашивается, понапрасну воду мутить? И еще: Дэн никогда не называл Роберта по имени: «он» – и все. Поэтому я только кивнула в ответ на его вопрос.

– Значит, уходишь?

Я снова почувствовала себя виноватой, как тогда, когда сын был еще совсем маленьким, а мне приходилось пахать, как колхозной кобыле, потому что у Славки в очередной раз не ладилось с «бизнесом» и мы сидели без денег, если не считать маминой зарплаты, на которую прожить не представлялось возможным. Тогда я почти не бывала дома, а если уходила, когда Данька уже не спал или еще не спал, то он всегда стоял в дверях в своей пижаме, такой маленький и потерянный, с печальным выражением на ангельском личике, и смотрел на меня огромными синими глазами. Он никогда не просил меня остаться, не уходить на работу, но от этого я только еще больше ощущала свою вину.

– Я ненадолго, – оправдываясь, пообещала я.

– Ну да, конечно, – вздохнул Дэн и, пожав плечами, повернулся ко мне спиной и вышел.

Как ни странно, в тот день встречаться с Робертом мне совершенно не хотелось. Обычно наши с ним занятия любовью приносили мне радость, но сегодня – другое дело. Что-то изменилось, но я еще не могла даже себе объяснить, что именно. Просто ноги не несли меня в сторону его дома, и все тут!

Роберт и в самом деле подготовился: в чем-чем, а в жадности его упрекнуть невозможно. На столе стоял роскошный букет махровых лилий, который явно предназначался мне, ведь Роберт знает, что лилии – мои любимые цветы. Кроме того, в ведерке со льдом томилось шампанское – не то, что лежит на полках любого универсама, а один из элитных сортов, купленный в специализированном магазине. Правда, я думаю, Роберту не пришлось самому беспокоиться насчет выпивки: пациенты регулярно доставляют ему подношения, и это в основном дорогой алкоголь. Рядом стояла бутылка «Джонни Уокера», потому что сам Роберт не пил ни шампанского, ни других вин. Там же, на столе, я обнаружила свой любимый торт «Прага», вазу с отборными фруктами и кучу всякой еды.

Мне пришлось выпить два бокала шампанского, прежде чем я почувствовала в себе силы лечь с Робертом в постель – неслыханное дело! И он, конечно же, сразу почувствовал неладное.

– Что с тобой сегодня? – спросил Роберт, когда я не испытала обычного оргазма. Он выглядел разочарованным, даже встревоженным: как правило, ему не требовалось особых усилий, чтобы доставить мне удовольствие.

– Ничего, – солгала я. – Просто устала на дежурстве.

– Ты слишком часто дежуришь по ночам, – сказал он, перекатываясь на другую сторону огромной дубовой кровати и зажигая сигарету. – Пора с этим завязывать.

– Ага, – вздохнула я. – Пора.

Я всегда думала о том, что же произойдет, когда Роберт мною пресытится. Мне даже в голову не приходило, что я первая стану тяготиться этими отношениями! Я чувствовала себя очень странно, непривычно, словно, ложась спать в приемном отделении, была одним человеком, а проснулась совершенно другим.