Текст книги "Изнанка снега"

Ирина Гумыркина
Изнанка снега

© И. Гумыркина, текст, 2022

© А. Маркина, дизайн обложки, 2022

© Формаслов, 2022

* * *

Пока мы здесь высчитываем дни…

 
Пока мы здесь высчитываем дни
От рождества до смерти и обратно,
Пока горят вечерние огни
И на луне подрагивают пятна,
 
 
Пока растёт чужая ребятня
И познаёт запреты и барьеры,
Не оставляй, пожалуйста, меня
Наедине с расшатанною верой:
 
 
Она болит – как тронешь, так болит,
Сворачиваясь в позу эмбриона.
И вычленяешь слово из молитв,
Из каждого то выдоха, то стона —
 
 
Единственное главное теперь,
Когда на всех языковых наречиях
Понятнее молчать и без потерь
Любить других – боясь – по-человечьи.
 

Долго едем в переполненном автобусе…

 
Долго едем в переполненном автобусе,
Без остановок и конечной,
Передаём за проезд каждый новый круг.
Окна закрыты наглухо —
Духота и молчание.
Билеты во влажных ладонях.
 
 
«Эй, шофёр! – кто-то крикнет раздражённо. —
Долго ещё это будет продолжаться?»
«Да, шофёр!» – подхватят другие.
Но голоса растворятся в белом шуме,
Затеряются в плотности пространства,
Осядут на чьи-то ботинки/туфли/кеды пылинками.
 
 
«Келесі аялдама»[1]1
  Следующая остановка – казахс.


[Закрыть] – звучит в голове механически,
Машинально готовишься выйти,
Но час пик – и время остановилось.
 

Учи всех нас другому языку…

 
Учи всех нас другому языку:
Вплетай его по буковкам в строку,
 
 
Где паузы – там делай узелки,
Чтоб стали мы понятны и легки
 
 
Со всеми «до» и «ро», меж ними – «бэ»
В немыслимом неравенстве, борьбе.
 
 
Учи нас всех, от «не» до сложных «лю»,
Как выжить в независимом раю.
 
 
Калеки, неумёхи, дураки,
Мы кормим страх с протянутой руки
 
 
И говорим на языке своём —
Как будто смерть сто раз переживём.
 

Я тебя отпускаю – лети же, лети наверх…

 
Я тебя отпускаю – лети же, лети наверх:
Там, где гнездятся с краю, выбрав тугую ветвь,
Изгнанные из сада скворцы за чужую речь,
Спорить уже не надо, долго ль под камень течь.
Галки склевали грушу – на чёрный день запас.
Отче про нас не слушал, а потому не спас.
Мы расстаёмся теми, кто никогда, нигде
Не оставляет семя в глиняной борозде.
Мы остаёмся, зная множество аксиом,
Только одна простая: если болит – живём.
Если дойдём до края, надо ли падать вниз?
Я тебя отпускаю, только прошу – вернись.
 

Скажи мне, чей гитарный рифф…

 
Скажи мне, чей гитарный рифф
Сейчас играет в телефоне?
Ты отключился, не спросив,
Что остаётся после, кроме
Неспетых песен. На стене —
Портрет из девяностых Цоя.
А на войне – как на войне,
Но если жить, то Бог с тобою.
А Бог расставил по местам
Пустым пластмассовые ноты.
Нажми на stop – увидишь сам,
Как смерть стоит за поворотом.
Исчезнет – было или нет?
И льётся музыка по шпалам.
Я жму отчаянно reset —
И начинаю всё с начала.
 

на часах с надписью «русская мандала»…

 
на часах с надписью «русская мандала»
стрелки застыли на «инь-янь-хрень»
который час узнаю интуитивно
мобильный телефон выключен
чтобы не ловить всплывающие слова
 
 
тревога воздушная как медицинская вата
ватные руки ноги туловище мысли
человек ли я или тварь дрожащая
от бессилия вдыхающая солёный воздух
накрываясь плотной тишиной
вздрагиваю от треска и взрывов
у кого-то осталось чувство отрешённости
и немного петард с нового года
 

когда меня не станет…

 
когда меня не станет
не рассказывай о моём детстве
как я падала глубоко
сдирая хрупкую кожу земли
ей не было больно но я
не хочу чтобы кто-то узнал
что я так и не выросла
из рыбьего тела
плыла против течения
разрезая плавниками
остывший воздух
задыхаясь от набухших слов
 

Когда зима пойдёт на новый круг…

 
Когда зима пойдёт на новый круг,
Оставив нам отметины на теле,
Замри и слушай беспокойный звук —
По лестнице шагов тяжёлых звук.
Ты помнишь, как вчера ещё хотели
 
 
Сбежать от всех в свободную страну
(Теперь нигде свободы не осталось),
Выращивать жасмин и мушмулу,
Срисовывать плывущую луну
И больше не давить себе на жалость?
 
 
Но не срослись – и заново растить,
Надеясь на себя и Божью милость.
Когда зима не сможет уместить
В себе ни нас, ни снеговой тоски,
То значит смерть почти остановилась.
 

Говоря, говорите со мной, пожалуйста…

 
Говоря, говорите со мной, пожалуйста,
Желторотые птицы на ветках карагача:
На своём скворечье – уже без жалости —
Расскажите, сколько ещё молчать?
 
 
Кто не смог – простились, да не уехали,
Кто остался – верит, что будет так.
Только мокрый снег, он всему помехами:
Здесь повсюду слякоть и маята.
 
 
Здесь повсюду воздух горчит и тянется,
Вдох глубокий, выдох – и обречён
На молчанье. Долгое. Есть ли разница,
Кто теперь приватный ведёт отсчёт,
 
 
Если слово стало важней насущного
И больней врезается в небосвод,
Из него потом – от надежды к случаю —
Выпадает снегом и так – живёт.
 

И страшно так, Господи, страшно…

 
И страшно так, Господи, страшно —
Уже невозможен побег:
Чернеет на площади башня,
И замертво падает снег.
 
 
За краем, за раем, за воем
Не видно, не слышно Тебя.
Нас перекроили без воли —
Узнаешь ли прежних, скорбя?
 
 
По буквам читай эсэмэски,
Молчи, как молчит «Телеграм».
Почти невозможно, но если —
Нас всех – отпусти до утра.
 

Этот город увековечен…

 
Этот город увековечен
В «Шаныраке» и «Акбулаке»,
В кетлинге и кибербуллинге,
В «Сулпаке» и реновации,
В исчезнувших трамваях,
Исчезающей мозаике,
В сгоревших памятниках
Советской архитектуры.
 
 
В январском тумане
Скрывается нечто ещё —
Если найдёшь какую-то связь,
Напиши петицию
В небесную канцелярию,
Чтобы было что рассказать
Следующему поколению.
 

По краешку, по досточке…

 
По краешку, по досточке,
По тоненькому льду
В пугающее до смерти
Из детства я иду.
 
 
Качается над буквами
Соломенный бычок.
Я сломанная куколка —
Чего же вам ещё?
 
 
Над пропастью, над каменной
Шагаю – раз и два.
А где-то там, за камерой,
Желтеет трын-трава.
 
 
Я выросла, я вынесла
Из дома сон и сор.
Всё остальное – вымыслы,
Фейсбучный разговор.
 

Кому нужна я, тонкий стебелёчек…

 
Кому нужна я, тонкий стебелёчек, —
Ни дудочки, ни музыки, ни-ни.
Качает ветер слово между строчек:
Бессонное дитя, усни, усни,
 
 
Ещё совсем мало́ и неприметно,
Как гусеница в коконе своём,
Как шорох остаётся без ответа.
Но вырастешь – и мы тебя поймём.
 
 
Расти, расту, растрачивая, та́я —
Четыре, тридцать три и тишина.
Послушайте, как бабочка взлетает,
Хоть голоса и звука лишена.
 

Горит букет бессмертных хризантем…

 
Горит букет бессмертных хризантем,
А нам недостаёт часов и тем
Для краткого – хотя бы – разговора.
 
 
Мы промолчали новую волну,
Припев любимой песни про весну —
Теперь её услышим вряд ли скоро:
 
 
По радио всё больше – ни о чём.
Целуй меня как прежде – горячо,
Пока под снегом хризантемы тают,
 
 
Пока не завезли снеговиков
В бездетные дворы, а у часов
Садится батарейка из Китая.
 
 
На Рождество повесим на балкон —
Со всех его обшарпанных сторон —
Дешёвую гирлянду из «Комфорта»:
 
 
Мигай, стекляшка, красным маячком,
Зелёным, синим, лишь бы незнаком
Был жёлтый – из пустого натюрморта.
 

Оставив тёплую конуру…

 
Оставив тёплую конуру,
Он станет богу поводырём
И поведёт его к вечеру
Туда, где льётся под фонарём
 
 
Тягучий свет – на него летят
Почти прозрачные мотыльки.
Не обожгутся и не сгорят:
Они бессмертны и так легки,
 
 
Что бог не чувствует их вообще,
Не слышит трепета тишины
И как рождаются из ночей
Безмолвной смерти цветные сны.
 
 
Он видит их – и в ответ скулит
Тоскливо память о жизни той,
Где в миску свет до краёв налит
И Бог, наполненный добротой,
 
 
Ведёт смотреть поутру на снег,
На воскресение мотыльков —
И страха липкого больше нет,
И боли нет в глубине зрачков.
 

Лети, лети, мой мотылёк…

 
Лети, лети, мой мотылёк,
Пока не вышел срок.
Твой путь нелёгок и далёк.
Мерцает огонёк,
 
 
Как Вифлеемская звезда,
Как лунная вода.
Пока стремиться есть куда,
Не ведая стыда
 
 
За эту лёгкость, и печаль,
Что всё ещё с тобой,
И эту слабость – всё прощать,
Лети на свет любой.
 

Всё изменится в лучшую сторону…

 
Всё изменится в лучшую сторону:
Будут во́роны – просто во́роны
Над заснеженным пустырём.
 
 
Там у смерти ни сна, ни имени,
Можно тишь на молчание выменять,
Можно думать, что не умрём:
 
 
Мы бессмертны, как травы сорные,
Безнадёжности непокорные,
Где попадали – там сорвут.
 
 
Всё изменится – если слюбится,
Будет улица – просто улица,
А не выученный маршрут,
 
 
Где расходятся в разные стороны.
Может, стерпится, если поровну
Будет горя, любви, стыда.
 
 
По обочинам снежная кашица
Застывает к утру, и кажется —
Мы останемся навсегда.
 

Если это не смерть, то откуда тоска…

 
Если это не смерть, то откуда тоска,
Почему поводок отпускает рука?
И стоишь под дождём, уязвимый.
 
 
Проведи незаметно в невиданный рай —
Подсмотреть, а потом уходи, убегай,
Как бы ни было невыносимо.
 
 
Я запомню тебя навсегда, как сейчас:
Понимающий взгляд, бело-рыжий окрас
И шершавый язык – по ладони.
 
 
Если это не смерть, то откуда взялась
Под ногами противная, хлипкая грязь?
И октябрьский снег – непреклонен.
 

Переживём. Впервые нам, что ли, это…

 
Переживём. Впервые нам, что ли, это —
Выстрадано, оплакано и отпето.
И вспоминай, как звали и как любили,
Как выносили вместе, и выли, выли
Чёртовы псы соседские, наши тоже
Им подвывали, словно их вой поможет
Выдержать эту ношу и не свихнуться.
 
 
Переживаем и оставляем гнуться
Ветви ирги под тяжестью ягод сочных.
Время стекает с крыши, уходит в почву
И прорастает мёртвыми именами.
Мы пожинаем пустошь, переминаем
Каждое слово, сорванное до срока.
 
 
Переживём – осталось уже немного —
И соберём от горьких семян остатки.
Перенимаем опыт, вину, повадки,
Чтоб не забыть, как где-то недолюбили,
Как забивали вместе, а после – были.
 

В том саду, где лебеда и марь…

 
В том саду, где лебеда и марь
И скрипит проржавленный фонарь,
Хоронили мы с тобой кота
У куста.
 
 
Сыпался крыжовник – переспел;
Кот в руках дрожащих холодел;
Сорванные вяли васильки.
Дураки —
 
 
Что о смерти знали мы вообще,
Об обратной стороне вещей?
Хоронить вот так своих котов —
Кто готов?
 
 
Рядом с бугорком сырой земли
Помолились молча, как смогли,
Радужному богу о любви.
Воробьи
 
 
Склёвывали маленьких червей,
И казалась смерть ещё живей
В том саду, где марь и лебеда, —
Навсегда.
 

В комнате с белёным потолком…

 
В комнате с белёным потолком
Мы, очнувшись, молимся о ком:
Кто не вышел, не остался, не…
 
 
Расскажи о долгой тишине:
Скажешь «больно» – и летит, летит
Слово желторотое. Простит
Время неуверенный полёт:
Ждёт его в конце не свет, а лёд,
Гладкий, как озёрная вода,
Синий, как небесная звезда.
 
 
Слово там останется болеть
Миллионы «не», сгорит на треть
И потухнет утром светлячком
В комнате с белёным потолком.
 

Мы вырастаем из детства чёрными истуканами…

 
Мы вырастаем из детства чёрными истуканами,
Пахнут землёй ладони, воздух горчит полынью.
Кто-то чужой на кухне утром гремит стаканами
И произносит всуе до дрожи родное имя,
 
 
Но произносит просто, словно оно из пуха,
Словно оно из снега, тающего во рту.
Мы привыкаем к звуку осиротевших кухонь
И ненавидим белый, лето и глухоту.
 
 
Полнятся жидким светом узкие коридоры,
Сколько шагов до смерти – выучи, не забудь.
Выросли мы из детства непоправимо скоро —
Нам бы ещё немного, Господи, как-нибудь.
 

зимой ждать лета…

 
зимой ждать лета
летом пить ромашку аптечную
чай с малиной
кутаться в одеяло
чтобы вместе с по́том
выгнать воспалённый
болезненный
отдающий горечью во рту
застой слов
 

Выбирала на рынке мясо…

 
Выбирала на рынке мясо
На борщ и котлеты.
Продавец – казах – умилялся,
Давал советы.
 
 
Меня, говорит, русская
Влюбила в себя борщом.
А мясо у меня вкусное —
Приходи ещё.
 

я больше не слышу музыку…

 
я больше не слышу музыку,
не оставляю ей пустую строку.
не надо утешения и жалости, пожалуйста:
вы сломали иглу в проигрывателе.
 
 
извините, мы просто хотели,
чтобы запела разными голосами.
 
 
мы сами выбираем пластинки
по ярким обложкам,
а когда начинается музыка – боже,
это не то, не так и совсем не об этом.
 
 
поэтому.
 

«Подборка летних направлений, успей слетать, любые даты!»…

 
«Подборка летних направлений, успей слетать, любые даты!» —
Гласит письмо-реклама в почте и предлагает Геленджик.
А я смотрю с тоской на цены: ах, это море – три зарплаты,
А у меня – риниты, кошка, ремонт, авралы и мужик.
 
 
И, вспоминая петергофских кричащих чаек над заливом
И капчагайских наглых выдр, ворующих лапшу «Биг-Бон»,
Я выключаю ноутбук, и в магазин плетусь за пивом,
А летний город, словно море, шумит, шумит со всех сторон.
 

Где мы теперь болим, просим, не говорим…

 
Где мы теперь болим, просим, не говорим,
С кем остаёмся плыть вверх по большой реке?
Выхода к морю нет. Хочешь – вообразим.
А повернём назад – окажемся в тупике:
 
 
Там вырастает из сорной травы стена,
Ревностно плющ целует жёлтые кирпичи.
Ты не моя тоска, я не твоя жена,
Мы друг у друга – свет, выдохни и молчи.
 
 
Сумрак скрипуч фонарь сломанный объектив —
Ставь запятые там, где пролетит насквозь
Звук глухоты, но звук – вымучен и фальшив.
Это внутри меня слово не так срослось.
 

Расти, мой бог, зародыш, эмбрион…

 
Расти, мой бог, зародыш, эмбрион,
Дыши водой, не бойся – так бывает,
Пока стоит она со всех сторон
И точка не задета болевая.
 
 
Стекает свет прозрачный с потолка,
Нависшего над телом. Хватит места,
Пока растёшь, мой бог, внутри, пока
Любовь к тебе мала и бестелесна.
 
 
А что потом: сплошная белизна
Внутри, вокруг и – нестерпимо тихо.
Стоявшая стеною пелена
Спадает, нам показывая выход,
 
 
Чтоб ты услышал, как вода шумит
Снаружи снегом талым или речью.
Пока слова не прорастут в гранит,
Люби меня, мой бог, по-человечьи.
 

Всё остаётся в прошлом – и мы живём…

 
Всё остаётся в прошлом – и мы живём,
Словно родившись заново в этом мире:
Новые люди, новый окна проём,
Новые стены, только пространство шире.
 
 
Дождь в феврале покажется волшебством
Маленькой сказки – ну же, лови скорее:
Вырастим чудо сами и назовём
Тем, что отныне нас изнутри согреет.
 
 
Старые страхи прячутся по углам,
Тенью дрожат, но я не боюсь вас больше —
Это тепло не выдам и не отдам,
Мы настоящие, вы – остаётесь в прошлом.
 

слава богу ты жива говорит мне бабушка…

 
слава богу ты жива говорит мне бабушка
вот садись я напекла сладкие оладушки
 
 
заварила мятный чай успокойся милая
я проваливаюсь в снег собираюсь с силами
 
 
слава богу я дошла памятник некрашеный
небо чистая слеза как живу не спрашивай
 
 
я вернусь когда взойдут здесь мускари синие
слава богу их дождусь я ведь тоже сильная
 

Перестала верить в людей…

 
Перестала верить в людей
И купила новое платье.
Красное, как запретный свет светофора:
Не переходи границы – убьёт,
Не соберёшь по частям,
Не склеишь осколки:
Где-то не будет хватать детали,
Кусочка тебя.
Зелёные ёлки, жёлтые палки
В колёса любви – катись отсюда,
Ломай спицы, чтобы больше
Не привязываться
К людям,
К предметам,
К цветам.
Я не люблю жёлтые розы
И белые хризантемы,
Мне нравится красная китайская гвоздика,
Выращенная на подоконнике.
Когда придёт весна,
Я высажу её в палисадник под окнами.
 

Бросай слова на ветер…

 
Бросай слова на ветер —
Пусть их носит из стороны в сторону,
С севера на юг, с запада на восток;
Пусть падают дождём и снегом
На осыпавшиеся листья, на пустые аллеи,
На которых больше не будет
Любимого человека.
Пусть их сметает старый дворник,
Собирает в кучу —
Безобразные и никому не нужные.
Если бы были нужны хоть кому-то,
Их бы собрали в красивый гербарий,
Повесили над кроватью,
Чтобы было не так одиноко и пусто,
Когда тишина наступает внезапно.
 

Пустое место свято не бывает…

 
Пустое место свято не бывает.
Оно пустое – что же в нём ещё?
Заполнить пустотой его до края,
И через край она пусть утечёт:
Стекает по рукам моим дрожащим,
Сквозь пальцы убегает от меня.
Пустое место остаётся чаще
На месте необъятного огня:
Он догорает – остаётся пусто.
Оно – чернеет, а ещё растёт,
И замирает в комнате под люстрой,
И больше никого уже не ждёт.
 

Вымыть посуду, вытереть пыль с книжных полок…

 
Вымыть посуду, вытереть пыль с книжных полок,
Делая что-то ещё, размышлять, как же долог
День – бесконечен, как белая точка на фоне
Чёрного неба.
Долгих гудков в телефоне
Слушать звучание. Звуки всегда осторожны:
Если спугнёшь, то вернуть их уже невозможно.
Выйти во двор, обжигающий воздух вдыхая,
Думать об осени, памяти, хрупкости рая,
Ломкости голоса, если он снова простужен.
В дом возвратиться, чай заварить и по кружкам
Ни для кого разливать.
И читать Гандельсмана,
И ощущать, как же всё непонятно и странно:
Будто и ты только белая (чёрная) точка
В небе ночном, в конце зарифмованной строчки.
 

Гори, гори, вечерний небосвод…

 
Гори, гори, вечерний небосвод,
Сгорай дотла, пока ещё мы живы,
Чтоб видеть, как сорвётся красный плод
И упадёт в пожухлую крапиву.
Достать его, не получив ожог, —
Нужна сноровка и большая смелость.
Но мы всегда найдём такой предлог,
Чтоб ничего для этого не сделать.
Проходит всё, как тает снег весной,
Сойдёт ожог и не оставит следа.
Ты говори, пожалуйста, со мной,
Пока ещё не выгорело лето.
 

Трудно дышать этим отравленным воздухом…

 
Трудно дышать этим отравленным воздухом:
Каждый глоток, обжигая, горчит внутри.
Настежь откройте двери, окна и форточки,
Пока мы не выдохлись, пока мы ещё… Горит
Небо из пластика, где облака расплавились —
Там нелегко на ощупь найти слова.
Господи, почему мы опять не справились?
Кружится отупевшая голова,
Как карусельные зайчики, рыбки, кошечки,
Крутится, не останавливаясь, земля.
Не прорастут в ней больше вишнёвые косточки —
Не поливайте чёрные лунки зря.
 

Пить чай, перечитывая Марину Цветаеву…

 
Пить чай, перечитывая Марину Цветаеву,
Удивляться тому, чего раньше не замечала:
Как её голос, такой надрывный, не тает —
Долго звучит ещё после, как замолчала.
 
 
В голове повторяя строки об Анне Ахматовой —
Я её тоже любила, и даже сильно, —
Ощущаю себя беспомощной, виноватой,
Что не сказала об этом, когда спросили.
 

Над застывшим озером лебедь белый…

 
Над застывшим озером лебедь белый
Всё кружит и ждёт золотую рыбку.
А она сквозь воду глядит несмело,
Как круги расходятся в небе зыбком.
Белый лебедь кличет её, и плачет,
И кружит над чёрной водой остывшей.
Только бедной рыбке нельзя иначе,
Как уйти на дно, чтоб его не слышать
И не видеть, как расползётся темень,
Помутнеет солнца большой хрусталик.
 
 
Существуем мы, но совсем не теми,
Кем вначале нас, неумёх, создали.
С проводов срывается птичья стая,
В небесах становится многоточием.
Сколько длится путь до конца и края,
Где любовь – нежна и видна воочию,
Где в садах цветущих трава – по пояс?
Вот упасть в неё бы и затеряться,
Слушать, как грохочет товарный поезд,
Любоваться небом и не бояться
Ни ночных шагов в коридоре длинном,
Ни зловещих шорохов под кроватью —
Ничего вообще. Словно мир – невинный
И под солнцем каждому места хватит.
 
 
Нелюдимый холод и бесконечность
Тишины, дороги кривой пустыня.
Обнимаю крепко тебя за плечи,
Говорю с тобой, говорю во имя
Той мечты летать, превращаясь в точку,
Ближе быть к тому, что зовётся раем.
Мне теперь искать его в одиночку —
Этот край, где между не выбирают,
Где плывёт на зов золотая рыбка
В отражении неба над облаками.
Я стою на пирсе скрипучем, хлипком
И машу, как крыльями, ей руками.
 

Снова тебе пишу, дорогая Ника…

Сестре

 
Снова тебе пишу, дорогая Ника.
Что рассказать? Герань на окне поникла:
Ей не хватает солнца. А мне тревожно.
Фельдшер в селе запил опять безбожно —
Кто-то умрёт, помощи не дождётся.
 
 
Ника, у нас так долго не видно солнца:
Небо – сплошное серое покрывало;
Трудно дышать, света осталось мало —
Хватит едва, чтоб продержаться дольше.
 
 
Я не хожу отныне туда, на площадь,
Я обхожу стороной старый парк из сосен:
Больше не будет тёплой и долгой осень,
Больше не будет дождь заливать аллею,
Нас под зонтом, больше не заболеем.
 
 
Память всё чаще только больнее жалит.
Что рассказать ещё? Помолчать? Пожалуй.
 

Зимняя радуга – редкое из чудес…

 
Зимняя радуга – редкое из чудес,
Так говорят. К небу беги скорее:
Там, в вышине, сколько угодно мест
Прыгать, резвиться.
 
 
Падает снег, краснеет —
Это сочится радуги главный цвет.
 
 
Остановилось время внезапно, резко.
Мы не успели раньше – и чуда нет,
И не пойти по следу уже до места,
Где разбежались, глупые, – вот беда:
Выпущен поводок из замёрзших пальцев.
 
 
Зимняя радуга – это побег туда,
Где, отпуская, можно не расставаться.
 

Дорогое моё одиночество, поскорей…

 
Дорогое моё одиночество, поскорей
Уходи безболезненно, чтобы не вызывать врача
Опостылевшим вечером в стынущем октябре:
Он меня обвинит в безрассудности сгоряча,
Он тебя заберёт, и выходит, как щенка,
И вернёт мне окрепшее, верное – на, держи.
И хоть сколько тебя спускай потом с поводка,
Ты вернёшься назад.
 
 
Дорогое моё, скажи:
Если это – любовь, почему же она сродни
Пустоте необъятной, искусственной глухоте?
Осыпаются наземь пожелтевшие рано дни;
Не спасай – всё равно им тонуть в дождевой воде.
Всё равно сожалеть, что нельзя ничего спасти,
Долюбить до конца – то, чего нам недостаёт.
 
 
Дорогое моё одиночество, отпусти.
Это тяжесть такая – не выдержать нам её.
 

В Софийском соборе…

 
В Софийском соборе
Перед иконой Божьей Матери
Мужчина-азиат застыл в молчаливой молитве,
Изредка вытирая влажные скулы.
 
 
Целует икону блаженной Матроны
Молодая женщина с бледным лицом,
Неумело крестится.
 
 
Пожилая женщина в синем платке
Собирает в букеты цветы прихожан.
Сливаясь, цветочные запахи,
Становятся слишком резкими.
 
 
Таким же резким становится плач
Крещённого в эти минуты ребёнка —
Маленькой девочки в белом ажурном наряде
На руках у счастливой матери.
 
 
У железных ворот на выходе со двора
Просит милостыню сгорбленная старуха.
Я кладу в её руку купюру – и тело моё дрожит,
Словно меня покрестили заново.