Текст книги "Осенняя песня. Поэтические переводы"

Осенняя песня
Поэтические переводы
Ирина Иванова

© Ирина Иванова, 2023

ISBN 978-5-0060-2595-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

РАЙНЕР МАРИЯ РИЛЬКЕ

«Я тёмные часы души люблю…»

 
Я тёмные часы души люблю,
когда все чувства глубоко зарыты,
и в них, как в письмах, мной давно забытых,
я словно через время вглубь смотрю,
читая жизнь прошедшую свою.
 
 
Вдруг знание пришло, что я живу
вторую жизнь в безвременном пространстве,
и я, как дерево цветущее стою,
исполнив мальчика из прошлого мечту,
(и корни тёплые вокруг его теснятся)
который в прежней жизни затерялся
в печальном песнопевческом краю.
 

Конец осени

 
Я вижу с некоторых пор,
как в мире всё не постоянно:
за ясностью идут туманы,
за умиранием – укор.
 
 
И каждый раз меняются сады
от лёгкой желтизны до желтизны,
когда всё более отчётливо видны
распада постепенного следы,
и нет пути другого у судьбы.
 
 
Стою я в пустоте теперь,
смотря на мир сквозь голые аллеи,
почти до дальних берегов морей,
отвергнув, понимаю всё сильнее
всю мощь небес среди осенних дней.
 

Вечер

 
Медленно вечер меняет одежды,
сыпят деревья старой листвой;
видишь – мир делится на двое прежний:
падает первый, взлетает второй;
 
 
ты остаёшься идти одиноко
там, где светлее, чем в доме пустом,
милости просишь у вечности строгой,
чтобы звезда освещала путь твой —
 
 
и пусть тебя (немыслимо распутать)
пугает жизнь и манит новизной,
душа, ошибаясь, доходит до сути,
становится то камнем, то звездой.
 

«Что, Боже, сделаешь, когда мой мир прервётся?..»

 
Что, Боже, сделаешь, когда мой мир прервётся?
Я – твой кувшин (который разобьётся?)
Я – твой напиток (что в момент свернётся?)
 
 
Я – твой наряд, творение под солнцем.
Ты смысл после меня утратишь.
 
 
Не встретит без меня уже тебя, создатель,
мой дом, куда ты каждый раз входил. Мой Бог,
не упадёт с твоих усталых ног
сандалия, которой был я кстати.
 
 
Сползло пальто большое с плеч твоих.
Твой взгляд, ловил всегда который,
когда щекой касался тёплой,
пойдёт искать меня надолго
и на закате, уйдя в горы,
он ляжет в каменные своды, колени преклонив.
 
 
Мне страшно. Что ты делать будешь, Боже?
 

«Тихая мелодия ручья…»

 
Тихая мелодия ручья
звучит вдали от городской пыли.
Верхушки сосен машут в забытьи,
как будто отрываясь от земли.
Лес дик, и шумный мир далёк,
лишь сердца слышен бой.
Я в одиночество своё
ныряю с головой.
 

Осенний день

 
Господь, пора. Не мало длилось лето.
На солнечных часах оставь немую тень
и в коридоры пусти ветер до рассвета.
 
 
На фрукты спелые прощальный луч пролей;
дай им почувствовать ещё тепла блаженство,
создай труда земное совершенство
последней сладостью вина в осенний день.
 
 
Не строит больше тот, кто не имеет дома.
Кто одинок теперь, навеки будет лишний —
не спать, читать, писать большие письма,
в смятении бродить аллеями безмолвно,
когда под ветром грустно кружат листья.
 

Детство

 
Как хорошо бы, подчинившись сну,
в фантазиях, что греют моё сердце,
увидеть вновь потерянный мир детства,
что канул безвозвратно – почему?
И он мелькнёт, быть может, под дождём,
но мы не помним, что это такое —
мир, полный встреч, когда чего-то ждём,
когда прошедшее ещё пока с тобою,
 
 
когда, казалось, ничего не происходит,
нас манит запах незатейливых вещей,
мы наслаждаемся обыденностью дней
и этим до краёв наполненные ходим.
 
 
Мы одиноки в детстве, как пастух,
что смотрит бесконечно в свои дали,
а кто-то издали движеньем точных рук
жмёт клавиши, мелодию играя,
а мы танцуем под неё на слух,
пока она свой не закончит круг.
 

«Белый замок в одиночестве пустом…»

 
Белый замок в одиночестве пустом.
Крадётся в голых залах тихий трепет,
плющ на стене висит из сил последних,
и все пути в округе замело.
 
 
Раскрылось небо, облака развеяв.
Мерцает замок. Вдоль белёсых стен,
держась руками, поднимается с колен
тоска… Часы стоят, и умирает время.
 

Опасение

 
В увядшей роще слышен птичий крик,
бессмысленный в такой увядшей роще.
И всё же раздаётся звонкий клик
в то время, когда мир давно затих,
широкий, словно небо, в мятой роще.
Покорно превращается всё в звук:
земля вся в нём беззвучно растворилась,
и с грозным ветром что-то вдруг случилось,
он, тихо вея, весь как будто сник.
Одна минута, словно вечность, длится,
бесстрастная, всё зная в этой жизни,
где каждый должен умереть, родившись.
 

На краю ночи

 
Моя спальня и этот мир,
что бодрствуют над землёй ночной,
едины, как скрипка, где я один
ощущаю всю эту ширь
возбуждённой струной.
 
 
Эти скрипичные вещи
полны воркующей тьмы,
в них слышен плач женщин,
в них обида кипит внутри,
пугая сладкие сны…
Я должен
дрожать серебром:
подо мной будет всё трепетать,
и то, что затянуто сном
на свету начнёт умирать
в ритме скрипичного танца,
что закружит небеса,
в узкие щели солнца слеза
упадёт с неба сразу
в пучину пространства,
чтобы светить без конца…
 

Смерть поэта

 
Лежал он. Отчуждённый его лик
бледнее мела на подушках возвышался,
и с этих пор он без него остался,
без чувств его, без знаний и участья,
тот мир, к которому он так привык.
 
 
Кто видели его живым, не знали
как был со всей природой он един,
луга, леса, все воды и глубины
его лицом до самой смерти стали.
 
 
Да и сейчас его лицо вобрало
всю необъятную земную ширь,
и постепенно тихо угасало,
как нежный плод, открытый изнутри,
оторванный когда-то от земли.
 

Прощание

 
Нутром всем ощутил я смысл прощания
в его тяжёлой беспросветной сути,
в его жестокости, что неизбежно губит
и рвёт безжалостно душевных нитей связи.
 
 
Я, словно беззащитным став, смотрел,
как мне позволило оно уйти, позвав,
как долго, поотстав, ещё белел
платочек у той женщины в руках.
 
 
Кивок, уже не связанный со мною,
движенье рук почти необъяснимо
напомнили цветущую мне сливу,
покинутую птицами весною.
 

Мост Каррузель

 
Слепой человек на мосту стоит,
как серый камень безвестных империй,
как вещь неизменная тех же материй,
что в час звёздный свой напевают мотив,
когда небосвод, как безмолвных сил центр,
в котором струится, плывёт звёздный свет.
 
 
Стоящий в сплетении разных дорог,
он – стойкий праведник грешного мира,
на краю царства злой тёмной силы,
где в преисподнюю видится вход.
 

«Были двое в саду долго, звуки…»

 
Были двое в саду долго, звуки
взволновали вдруг вечера тишь.
«Как нежный шёлк твои белые руки…»
Она удивилась: «Ты так говоришь…»
 
 
Кто-то вошёл в сад незримо, двери
не выдали скрипом приход,
лишь розы качались, и ветви деревьев
в присутствии том била дрожь.
 

Встреча в каштановой аллее

 
Вход был объят зелёной темнотой,
в которую, как в плащ он обернулся,
и в новый мир невольно окунулся,
когда вдали, как призрак неземной,
 
 
весь созданный из зелени и света,
из белых и воздушных облаков,
возник прозрачный образ в конце где-то,
чуть уловимый по простым приметам
ещё далёких призрачных шагов,
 
 
тогда луч света, поменявший путь,
вдруг пробежал по белым волосам,
открыв от солнца чуть прикрытые глаза,
в одно мгновенье обнажив их суть,
 
 
в которых, кажется, застыла вечность
на чётко нарисованном лице,
художником как будто на холсте,
на миг один, чтоб навсегда исчезнуть.
 

Музыка

 
Что ты играешь, мальчик? Через сад
нам шепчут о таинственном шаги.
Что ты играешь, мальчик? Посмотри,
в свирели скрыт души твоей заряд.
 
 
Чем ты завлёк её? Тот звук звучит,
словно в темницу заточили ветер.
Судьба сильна, ещё сильней кричит
та песня, что тоской рыдает в клети.
 
 
Дай тишину ей, чтоб она могла
домой вернуться тихо, без усилий,
туда, где возрождалась, где жила,
где для игры копила свои силы.
 
 
Уже она готовится взлететь,
расправив свои крылья для полёта,
мечтатель, не мешай ей, ради бога,
даруй ей долгожданную свободу,
чтобы легко смогла она запеть.
 

Сонеты к Орфею. Сонет ХХ

 
Тебе, о Господи, что я могу сказать,
тому, кто слух всем существам дал в уши? —
Глаза закрою, вспомнится опять:
весна, Россия, поздний вечер, лошадь…
 
 
Примчался из села тот белый конь,
кол деревянный сзади волоча,
чтоб на лугу остаться на всю ночь,
кудрявой гривою на шее шевеля.
 
 
От изобилия немного одурев,
скакал галопом, грубо тормозя.
И кровь кипела в его жилах, как напев!
 
 
Он слушал песню, что его вела.
И я подумал, что тот конь в ночи —
частица, Бог, твоей большой души.
 

Воспоминание

 
Ты ждёшь всё, ожидая лишь одно,
когда жизнь возрастёт, как бесконечность,
чтобы постичь её уродство, мощь её,
чтобы на камне разглядеть своё
то отражение, что смотрит в вечность.
 
 
На книжных полках видятся тома
то в золотом, то в сумеречном свете;
ты думаешь о странах, где весна
сошла, как будто только с полотна,
о женщине, что потерял ты, встретив.
 
 
И понимаешь вдруг ты: было всё,
что больше никогда не повторится.
Годам прошедшим смотришь ты в лицо,
где скрыт и страх, и образ, и молитва.
 

«Сосед мой Бог, когда тебя в ночи…»

 
Сосед мой Бог, когда тебя в ночи
тревожу много раз я долгим стуком,
то это значит, я не слышу звуков
дыханья твоего и знай, что в зале ты один.
И если рядом никого, а что-то нужно,
еду попробовать на вкус, воды подать,
услышу я всегда. Ты дай мне только знать.
Я близко буду.
Лишь тонкая стена по случаю меж нами,
могло быть так: зов мой, а может, твой
звучит из наших уст порой,
и рушится она без грохота, как тайна,
без лишней суеты, придуманных секретов,
 
 
построенная из твоих портретов.
 
 
Стоят портреты пред тобой, как имена.
И если раз во мне зажжётся свет,
он осветит священный твой портрет,
и встрепенётся в глубине моя душа.
 
 
Как чувства, что слабеют ото дня
без родины и там, где тебя нет.
 

«Его забота нам внушает страх…»

 
Его забота нам внушает страх,
а голос его, словно мёртвый камень, —
с охотой мы словам его внимаем,
не уловив в них главного никак.
Большая драма между ним и нами —
так шумно, что не слышно нам друг друга,
и только форму рта мы видим сами,
откуда не доносится ни звука.
Ещё мы дальше от него сейчас,
даже когда любовь вплелась в нас нитью,
когда он должен умереть за нас,
тот, кого живым никто не видел.
 
 
То отче наш. И я, я должен тоже
отцом тебя назвать?
Но это нас разъединит опять.
Ты – сын мой, Боже. Узнаю сразу я тебя,
как бы любимое дитя узнал,
если бы он мужем или старцем стал.
 

Вечерняя прогулка

 
Идём с тобою мы в вечернем свете
тропою белой через строй зелёных тисов,
мечты твои полны глубоким смыслом,
плетёшь венок ты из цветов в букете.
 
 
Устала ты. Берём короткий отдых:
Ты улыбаешься закатным далям сонным,
ты улыбаешься на небе первым звёздам,
но знаю я, что сердцу очень больно.
 
 
Как жажду я… Ты это понимаешь. —
Конец придёт моей тоске, я знаю,
когда ты мягкими усталыми руками
сошьёшь для колыбели одеяло.
 

«Ты будущее, пламенный рассвет…»

 
Ты будущее, пламенный рассвет,
в котором вечности содержатся ключи,
ты петушиный крик в сгорающей ночи,
ты утренняя месса, плач росы,
ты чужестранец, мать, рождение и смерть.
 
 
Ты формы изменённый срез,
что отделившись от судьбы сама,
вдруг остаётся в пустоте одна,
как дикий и непроходимый лес.
 
 
Ты воплощение вещей, что нужно знать,
где суть последнего закрыта слова,
другим всем представляясь по-другому:
корабль как берег или берег как корабль.
 

Сумасшедшая

 
Она всегда в мыслях: Я есть… Я есть…
Так кто ты всё же, Мари?
Я – королева из всех королев!
На колени, слуги мои!
 
 
Она вся в слезах: Я была… Я была…
Так кем же была ты, Мари?
Ничейным ребёнком, в нужде я росла,
как вы бы понять не смогли.
 
 
Из ребёнка такого принцессой не стать,
не склонить перед ней головы.
Но всё по-другому видишь опять,
слыша слёзные песни Мари.
 
 
Сделано всё, чтоб судьбу превозмочь,
и можешь сказать, когда?
Одна ночь, ночь одна, одна только ночь
изменит жизнь навсегда.
Я, выйдя наружу, услышал как
звенит от натянутых струн;
 
 
это Мари, мелодией став,
танцевала, врываясь в круг.
Люди замерли в страхе в своих домах,
ничего не желая знать, —
и лишь королева могла одна
на улице танцевать!
 

Лунная ночь

 
Тянется тропка в саду, как глубокий и долгий напиток,
в мягких ветвях затихает невидимый шум.
А луна, разукрасив скамьи сонмом радужных ниток,
опускается ближе, наполняя всё светом вокруг.
 
 
Надвигается тишь. Как наверху тебе спится?
Там напротив тебя есть окно из затейливых звёзд.
Ветер робко в руках тебе свою тайну принёс,
чтоб к лицу прикоснувшись, в далёкой ночи испариться.
 

«Природа счастлива. Но в нас пугают силы…»

 
Природа счастлива. Но в нас пугают силы,
что путают внутри всегда друг друга:
весну кто может подготовить вместо вьюги?
Кто знает, как светить? Кто дождь в жару усилит?
 
 
Кто через сердце пропускает стылый ветер?
Кто бережёт в себе подъём для взлёта птиц?
Кто так же гибок, как и хрупок на рассвете,
как ветка каждая, когда природа спит?
 
 
Кто как вода в неведомое счастье
срывается потоком живым, чистым?
А кто безропотно идёт в само ненастье,
держась на склоне, как трава на тропке мглистой?
 

Собор

 
В тех малых городках, когда вокруг
старинные дома толпятся, как на рынке,
его заметив и убрав свои пожитки,
затихли будки, испугавшись вдруг,
 
 
замолкли крики, встали барабаны,
прицеливаясь напряжённым слухом
к нему, стоящему в пальтишке старом,
всегда спокойному к тревожным звукам,
не знавшему совсем о тех домах:
 
 
ты в каждом городке увидеть можешь,
как местности меняют скромный вид,
где возвышаются над площадью соборы.
И первое уже знакомство с ним
продолжится, не зная дальше меры,
как будто мастерство окаменело,
и на какой-то невозможный миг
ввысь вырвалось и в вечности парит,
не так, как там внизу, сменяя имена,
на тёмных улицах, случайный приняв лик,
прохожие снуют туда-сюда,
и дети ходят в красном и зелёном,
и фартук, как влитой, на торгаше сидит.
 
 
В его скрижалях зарождался мир,
там вдохновение, азарт всегда царил,
везде витала там любовь, как хлеб,
её он стоны в стенах сохранил.
С ударами часов качнулась жизнь,
и в башнях, где покой немой повис,
в знак отреченья поселилась смерть.
 

Христиан Моргенштерн

Вечер в горах

 
Над глухим массивом леса
высь купает тихо дали.
В бледной облачной завесе
звезда первая мерцает.
 
 
Свет дневной, гореть мечтая
без конца в небесной ниве,
со звездой вдвоём сияют
ярким заревом с вершины.
 
 
Но заканчивает строго
ночь свой раунд до рассвета,
и готовится в дорогу
день, смотря с тоской на небо.
 
 
Как ограбленные души,
тонут звёзды в небе тёмном,
отражая равнодушно
бессердечный свет холодный.
 

Листопад

 
Вокруг меня шумит осенний лес.
И море листьев падает с небес,
сеть обнажая спутанных ветвей.
Ты в своём сердце тяжесть успокой,
уйми давно несказанную боль,
прими достойно естество вещей!
Когда листву похитил лёгкий ветер,
и кражу эту мало кто заметил,
ты улыбнись потери этих дней.
Ты знаешь, это просто быстротечность —
тот ключ, что открывает двери в вечность
сквозь череду предписанных потерь.
 

Сонный лес

 
Птах, прячась в темноте лесной,
на ветке сладко спит.
Как одеялом, дремотой
укрывшись, лес парит.
Взошла луна, и щебет птиц
возник и сразу смолк.
Лес замер. Шум листвы затих,
лишь звёздный хор поёт.
 

Зима

 
Фьорд и острова лежат,
как мелом выложенный грим,
под снегом спят в мечтах леса,
и весь пейзаж грустней вблизи.
Таинственным стал целый мир,
как будто боль ушла навек,
из облачных седых вершин
струится мягкий тихий снег.
 

Вечер

 
В коричневых модных ботинках
вечер идёт по уставшей земле,
его пальто, развеваясь картинно,
падает дрёмой с его руки.
 
 
Крепит он звёзды, как свечи,
что факелом реют в ночи.
Ты не тревожься, сердце!
Больше не будет пугающей тьмы.
 

Свежий снег

 
Выдавить пуха снежные хлопья
обуви таинственным следом,
через девственный вид белого поля
проложить узкий путь первым —
 
 
По-детски вкусно такое начало,
когда лес шумит над твоей головой,
и с вершинами, что кивают устало,
душа здоровается, как с родной душой.
 

Ноябрьский день

 
Туман над домом повис, как дым,
впадая в небесное русло;
наружу никто не идёт без нужды;
приходят все медленно в чувство.
Тише становятся руки и рот,
тише становятся жесты.
Мир, как на дне морском, тайно живёт,
видя во сне только землю.
 

Человек и зверь

 
Я был в саду, где находились звери,
одни счастливыми казались в живых играх,
другие мёртвыми глазами вдаль смотрели,
как будто их лишили совсем жизни.
А черно-бурая лисица, неподвижно
меня окидывая тихим взглядом,
чудесным существом сидела рядом,
и я прочесть мог даже её мысли.
Одни застывшими в своих движеньях были,
других беспомощными я сквозь клетку видел,
и я страдал, любил и ненавидел
одной большой душой, единой с ними.
 

«Здесь в лесу с тобой лежать…»

 
Здесь в лесу с тобой лежать,
где на клумбах мха спит ветер,
в шёпоте листвы и шуме
смешивать слова любви,
ну а чаще в тишине
вдыхать сладость поцелуев
в ненасытной вечной жажде,
отдавая их, принять,
позабытые всем миром,
растворившись лишь друг в друге.
Здесь в лесу с тобой лежать,
где на клумбах мха спит ветер.
 

«Теперь у тебя, моё сердце…»

 
Теперь у тебя, моё сердце,
есть большая печаль,
теперь тебе также больно
и также безудержно жаль.
 
 
С этого дня твои слёзы
не будут зря литься, как раньше,
а самые лучшие песни
всегда будут слышаться плачем.
 

«Была любовь ли это, что коснулась…»

 
Была любовь ли это, что коснулась
меня вчера во тьме дыханьем шёлка,
как принесённый ветром аромат,
гармонией из голубой ночи,
когда, не зная отчего, вдруг стынет кровь,
и ты вникаешь в таинство вещей…
Всю твою суть волною накрывает,
ты чувствуешь себя потоком, несущимся по миру,
но чувствуешь ты мир намного больше,
как будто там, за тонкою завесой
ждёт рай небесный, полный фруктов, солнца,
и где тебе с улыбкой машет та, что так тебя волнует.
 

Холм

 
Чудесен утром летний холм,
что распластался в сердце солнца,
где ветер, сдерживая стон,
траву волнуя, вдаль несётся.
 
 
Порхая в легкокрылом танце,
поёт там воздух гулом пчёл,
вверх поднимая запах влажный,
пропахший тёплою землёй.
 

«Было такое утро…»

 
Было такое утро,
где слышалось пение рыб,
ни ветерок, ни всплески воды
глубину не тревожили будто.
 
 
Рыбы, виднеясь словно в оконце,
тихо слоняясь взад и вперёд,
пели миллионами голосов
прямо под зеркалом, залитым солнцем.
 

На лугу

 
Эльфы заполнили луг
сотканными снежинками,
вверх поднимая круг
снега тайными скрипками.
Льёт от волос серебро.
Словно у бабочек, крылья
мерцают на фоне луны
робким кольцом, еле видным.
Фонарь золотистый горит
у каждого над головой,
путая светом своим
звёзд тысячный рой.
 

Небо и земля

 
Ветер – пёс ночной громко ребёнком рыдает,
когда свою шкуру от капель дождя спасает.
 
 
Диким охотником он караулит женщину в белом,
что падает в новолуние навзничь согнутым телом.
 
 
А далеко внизу мелькает темная точка —
это лесничий спешит обойти по полям угодья.
 

Часто бывает

 
Часто бывает, что мысленно два человека
«видят» друг друга, не телом, душою коснувшись,
чтобы однажды случайно столкнувшись,
после, быть может, расстаться навеки.
Часто бывает, что душ двух улыбки
путями своими ведут неизбежно к друг другу,
и друг на друга глядя с невольным испугом,
чувствуя, как зависают слова лёгкой зыбкой,
и бьются сердца в унисон громким стуком,
они ощущают душевный родственный трепет.
 

Смотри, я – живу!

 
Итак, вы все живы, все, вы все,
у ручья вашей ивы и на склоне берёзы
начните заново всё, забыв свои грёзы,
вам просто сон снится долгий, так же, как мне.
 
 
Посмотри, ты – цветок здесь, ты – птица там,
видишь, как я поднимаюсь сквозь мрак и тьму…
Полный внутренней радости прихожу я к словам…
Я казался лишь мёртвым. Смотри, я – живу!
 

Шарль Бодлер

Пейзаж

 
Хочу я с чистою душой слагать стихи,
Под небом спать, не зная про грехи,
И просыпаться, с колокольни слыша звон,
Как принесённый ветром гимн времён.
Облокотившись, видеть с чердака,
Как развлекается весёлая толпа,
Как колокольня реет мачтой в облаках,
Как небо держит вечность на руках.
 
 
Как сладко видеть сквозь туман и свет луны
рождение сияющей звезды.
Всё притягательно: и лампа, что в окне,
И лунный свет, бледнеющий во тьме.
Люблю я осень, и весну, и летний день,
Ну а когда зима накроет сном постель,
Закрою двери все и выброшу ключи,
Чтобы волшебные дворцы создать в ночи.
 
 
Представлю в небесах я синеву,
Сады и плач фонтанов наяву,
Заливистое пенье разных птах
И жар горячих поцелуев на губах.
Зря будет штурмовать окно зима,
Не поднимая лоб свой от стола,
Я погружусь в приятные мечты,
Чтобы создать иллюзию весны,
 
 
Чтобы из сердца солнечный шёл свет,
А воздух был бы мыслями согрет.
 

«Что скажешь, бедная душа, в свой день ненастный…»

 
Что скажешь, бедная душа, в свой день ненастный,
Что скажешь, сердце очерствелое,
Ей, такой хорошей, ей, такой прекрасной,
Чей взгляд один тьму превращает в белое?
 
 
– Я буду с гордостью ей петь хвалу:
Никто не может с ней сравниться красотой,
Её дыхание сродни лишь только ангелу,
А взор её, как будто неземной.
 
 
И ночью тёмной, когда я брожу один,
И днём на улице средь множества витрин
Её прекрасный облик в танце пламени манит.
 
 
И слышу я её слова: «Ради любви бездонной
Ты верность красоте всегда храни,
И буду я твоей и Музой, и Мадонной.»
 

«Я вспоминаю в шуме городском…»

 
Я вспоминаю в шуме городском
Наш белый домик, скрытый тишиной;
Разбитые скульптуры двух богинь,
Что в роще прятали остатки голых спин,
 
 
И солнца сноп потоком за окном,
Что освещал обеды за столом,
Как любопытный широко открытый глаз,
Который сверху созерцал подолгу нас,
 
 
Распространяя света яркий всполох
На скромной скатерти и неизменных шторах.
 

Сплин

 
Когда небеса грузом тягостным виснут
Над стонущим разумом посреди бед,
И горизонт, как оковами стиснут,
Приходит темнее ночей всех рассвет;
Когда вся земля превратилась в темницу,
Где даже Надежда, летучая мышь,
Напрасно сквозь стены пыталась пробиться,
Всё время взлетая и падая вниз;
 
 
Когда дождь раскинул огромные плети,
Как будто решётку безумной тюрьмы,
Где сто пауков плетут мрачные сети,
Своей паутиной врезаясь в мозги.
 
 
И колокол в ярости громко клокочет,
Наверх выпуская безудержный вой,
А духи бездомные изо всей мочи
Стонать начинают, терзая покой.
 
 
И катафалки в безмолвном движении
Идут по душе моей медленно в ряд,
А победившие злые Мучения
На череп мой ставят победный свой флаг.