Текст книги "Королевская кровь 12. Часть 2"

Ирина Котова
Королевская кровь 12. Часть 2

Глава 1

 
Наши души – большая гагара,
Лети, гагара, ввысь, под самое небо,
Лети, гагара, под стопу к Триединому,
Посмотри вниз, посмотри вперед,
 

На Ньо́рдхельме, самом северном полуострове Бермонта и материка Рика, уж двенадцатый день шло Большое Камлание. Место ритуала было видно издалека по вихрю необычайно яркого полярного сияния, поднимающегося до стратосферы всполохами зеленого, розового и голубого.

Но не только это было необычным.

Тундра, обычно покрытая снегом до конца мая, раскрасилась пятнами лишайников, белыми цветами багульника, морошки и голубики, зеленью карликовых берез, сосен и ив. Северные лисицы, олени, лемминги и песцы, ошеломленные внезапным изобилием, паслись, охотились и тучнели на глазах. Полярные совы и куропатки вили гнезда, а на берегу, от которого вдруг отступил большой лед Северного океана, возлежали тюлени и морские львы, лениво шевеля хвостами под вибрирующий, разносящийся на десятки километров звук больших барабанов, звон колокольчиков с одежд и гортанное пение.

 
Будут ли наши дети здоровы,
Будет ли родить наша земля,
Так же ласкова будет ли мать-вода,
Сможем ли мы дышать воздухом нашего мира,
Что несет нам здоровье и удачу,
Не потухнет ли огонь наш,
Вернется ли смерть к нам,
Чтобы проще было равновесию мира,
Чтобы всем вещам был свой порядок.
 

По кругу были сложены шестьдесят огромных костров, в которых резвились огнедухи, выглядевшие здесь, на севере, золотыми лисицами с множеством хвостов. Равновесники, привлеченные ритуалом, расползались под ногами шаманов упругим ковром из вьюнков, а большие медведи-варронты, покрытые белым лишайником, и огромные, размером с листолет, духи воздуха, вскормленные на неукротимых стылых ветрах и принимавшие здесь облик пушистых полярных сов, приносили для костров валежник. То и дело в море прыгали полупрозрачные косатки, глядя на танец почти тысячи шаманов, пришедших сюда со всех кочевий северной и степной Туры, а самые любопытные отращивали себе крылья и зависали у ритуального круга, и их водяная поверхность подрагивала от вибраций.

Дни сменялись короткими, на пару часов, полярными ночами – порой духов смерти, которые здесь выглядели как призрачные серые вороны со светящимися зеленым глазами и медленно кружили над кострами, дразня огнедухов. Солнце, не успев спрятаться за горизонт, снова поднималось над ним, и продолжалась совместная пляска людей и духов, привлеченных мощью обряда, которого доселе не бывало, и вливающих в него и свои силы.

 
Когда спустишься вниз, гагара,
Скажи, откуда ждать беды,
Скажи, когда ждать беды,
Скажи, как спастись от беды…
 

Много, много шаманов пришли на Большое Камлание, и в круг у костров они вступали по очереди – когда одни падали без сил, на их место вставали другие, которые до этого спали в чумах, восстанавливая силы, и готовили на кострах хо́ску – напиток из меда, трав, ягод и оленьего молока, чтобы все, и молодые, и старые, смогли дотанцевать до конца обряда.

На двенадцатую полночь полярное сияние полыхнуло и растворилось, позволяя всем, кто замер сейчас, глядя сквозь прорези духовых масок наверх, в наступившей оглушительной тишине прозреть сквозь время.

И увидела коллективная душа, собели́та, как восходит над океаном солнце и замирает там последним рассветом. Увидела застывшие над миром полупрозрачные фигуры Великих стихий, склонившихся в ожидании над Турой. И пять золотистых канатов, уносящихся от Туры в бесконечность космоса узрела, и зарождающийся шестой.

А затем – как крутятся над Турой светлые и черные вихри, уничтожая все на своем пути, такие огромные, что люди – песчинки у их подножия, крохотные пташки с жаркими душами. И спасения нет нигде, кроме как под землей, в небесах, если ты ловок – или там, где теплым огнем светит благодать Триединого.

Мелькнуло это видение – и погасло вместе с вихрем сияния и жаркими кострами. И тогда шаманы залечили раны на земле, оставшиеся от костров, оседлали духов: кто водных, чтобы на их спинах доплыть до поселений вдоль океана, кто воздушных, чтобы успеть вглубь материка, – и понеслись во все стороны.

Шестое мая, 5.00 утра, Бермонт, Ренсинфорс

1.00 по Иоаннесбургу

Полина

Ее величество Полина-Иоанна ворочалась в большой постели, пытаясь заснуть до оборота. Но сон не шел.

– Наверное, я уже выспалась на всю жизнь, – проворчала она в темноту, кидая украдкой взгляд за окно, где уже давненько светало. Может, полетать минут пятнадцать, раз все равно не спится?

Но нет, не дай боги, потеряет счет времени и шлепнется вниз медведицей. Да и сил нет. Пусть сон не идет, зато сейчас она может побыть наедине с собой, позволив мыслям течь лениво и без принуждения.

Уж больше недели, с той поры, как Игорь Иванович вколол свою последнюю иглу, Полина проводила в облике человека восемнадцать из двадцати четырех часов в сутках, и в сон в облике медведицы проваливалась до полудня аккурат в шесть утра, когда иные подданные уже вставали.

– Или на пробежку? – прошептала она вслух. – Хотя что там за эти полчаса побегаешь, только разогреться…

Слабость, сопровождавшая ее со времен Солнечного моста, почти отступила, дел было много и в отделе госбезопасности, где она стажировалась, и в создании женских отрядов самообороны из дочерей линдморов и простых бермонток, и в работе с беженцами.

С тех пор, как она отправила баронам гор грамоты с проектами приказов о поступлении женщин на военную службу и на учебу в высшие магические университеты, прошло две недели. И это были очень насыщенные недели, потому что пришлось срочно организовывать комитет, занявшийся женской мобилизацией и контролировать его работу, открывать по городу и стране десятки мобилизационных пунктов, а также искать военных, способных перешагнуть через предубеждения, отсортировать девушек по умению управляться с холодным и огнестрельным оружием, начать обучать их и сразу отправлять в помощь патрульным.

В столицу стали прибывать десятками и сотнями простые и медвежьи девы с земель всех бермонтских кланов, а в мобилизационных пунктах встали очереди из девушек и женщин, желающих поработать в дружинах, выучиться на регулировщиц и патрульных. Пришлось решать вопросы с их размещением – благо, в Ренсинфорсе сейчас было множество опустевших казарм, – с питанием, с формой, ибо маломерных среди берманов не бывало. Спасало то, что почти все женщины Бермонта хорошо управлялись и с иглой, и со швейными машинками, и могли подогнать форму себе по фигуре.

Гвардейский полк замка Бермонт тоже пополнился рекрутками, но очень титулованными – по совету леди Редьялы.

– Раз Ровент решил прислать тебе младшую дочь, – сказала она, – то и остальные линдморы поступят так же, дабы не ронять свою честь. Окажи им уважение, прими девушек в гвардейские рекруты. Так и ты сможешь проходить с ними построения и часть службы, и они будут под твоим началом. Дашь им сержантские звания, а офицерские получат после обучения.

– Мне, если честно, и фрейлин многовато, – вздохнула Полина, но, понимая разумность совета, выпустила указ о формировании женского гвардейского полка, с условием, что в него войдут не только берманки, но и обычные девушки, показавшие отличные результаты по физической форме и обращению с холодным и огнестрельным оружием. И теперь по четыре часа вечерами, после посещения мероприятий в столице, после стажировки в отделе госбезопасности, она занималась с гвардейским полком. И думала о том, что неплохо бы было найти такую, как Люджина Дробжек на офицерскую должность. Потому что по лицу Хиля Свенсена, когда он глядел на рекруток, было понятно, что он испытывает очень сложные чувства. Как и по лицам других берманов.

Собственно, увидев это, Полина уверилась в правильности своих решений.

Люджины здесь не было – но она сама могла бы стать такой, как Люджина. И первое, что она сделала – произнесла короткую речь, встав перед строем.

– Бермонт – страна сильных мужчин, – сказала она в завершение. – И не менее сильных женщин. Пришла пора показать свою силу не только в управлении домом.

Девушки были очень разными, серьезными и смешливыми, с горящими глазами и равнодушными, высокомерными и послушными, из союзных и соперничающих кланов, но ей пока некогда было разбираться в хитросплетениях их отношений друг к другу и к ней самой – а оно тоже было разным. Ей было некогда – зато в радость было размяться и тяжело поработать физически после нескольких часов в отделе госбезопасности.

Генерал Ульсен, глава отдела, относился к ней примерно так, как она – к рекруткам. С некоторой настороженностью.

– Для начала ты пройдешь стандартное обучение, моя королева, – терпеливо объяснял он, – где стажерам объясняют принципы секретности, безопасности, законности и действий вне закона. Ты будешь изучать старые дела, разбирать удачные находки и провалы, решать ситуативные задачи. Читать отчеты самостоятельно, делать выводы, задавать кураторам вопросы. А дай боги, закончится война, поступишь в Королевскую академию безопасности уже с хорошим багажом знаний.

Она и изучала – старые агентские операции: как работали с подпольными бандитами, с контрабандистами, как выискивали шпионов других стран, и для нее это было захватывающей чтения приключенческих романов. И отличное знание языков пригодилось, потому что часто преступность оказывалась международной и свидетельства, улики были на других языках.

Демьян правильно сделал, что решил нагрузить ее делами – это обеспечило ее безопасность лучше любой охраны, потому что сейчас ей было не до полетов.

Она снова перевернулась, снова посмотрела на часы. Пять двадцать семь. Четыре минуты прошло, а кажется, что вечность!

– Может, отчеты перечитать? – снова спросила она себя и тут же зажмурилась, приказывая себе спать.

Но не спалось. Тревога, которая фоном вибрировала с самого начала войны, в последние дни стала сильнее. И как ни выматывай себя – никуда от нее не деться.

Ей сразу после пробуждения в полдень и вечером после ужина докладывали обстановку – и она знала сейчас, что Иоаннесбург под ударом, и что в Инляндии крупная битва, и что в Йеллоувине бой подходит к концу, и иномиряне уже разбиты, идет зачистка последних отрядов. Знала она и то, что Демьян в составе сводного бермонтско-рудложско-блакорийского войска наступает на Блакорию.

Последний раз она видела его в середине апреля, когда он внезапно появился в замке с фон Съедентентом, чтобы подпитать алтарный камень, и провел с ней восхитительное утро, и ушел, поцеловав ее и прихватив с собой маленький мешочек с землей, взятой во внутреннем дворе замка.

– Война затягивается, и мне тяжело долго находиться далеко от земли Бермонта, – объяснил он тогда, вешая его на кожаный шнурок на шею, – она дает мне сил.

Последний раз они разговаривали первого мая, пять дней назад – когда на Демьяна было совершено покушение, и с тех пор у мужа не было ни минутки связаться с ней. Полина скучала – но запретила себе просить организовать связь с ним. Она и так знала, что он тоже скучает и, если не звонит, то очень-очень занят. Главное, что жив. Что армия, в которой он идет, уже выиграла несколько крупных битв и продавила иномирян вглубь Блакории. А при таком темпе до Рибенштадта каких-то три-четыре недели – поэтому нужно ждать, пока Демьян загонит иномирян обратно в портал под блакорийской столицей и заниматься своими делами.

Она через день созванивалась с Мариной – сестра была какой-то загадочной, и Поля прямо чувствовала, что ей хочется поделиться каким-то секретом.

– Я расскажу тебе, – пообещала сестра после прямого вопроса, – только сама пойму окончательно, что со мной происходит. В любом случае по сравнению с тем, что творят наши старшие и Алина, это ерунда.

Полина знала, что Ангелина участвовала в спасении драконов из Драконьего пика, и послала ей огнедуха с восторгами и поздравлениями. Замирая от недоверия, слушала вчера вечером отчет о том, как Василина остановила часть вражеской армии на подступах к Иоаннесбургу – впрочем, после того, как Поля по телевизору увидела кадры огромной огнептицы, которая летела над Севером Рудлога, она уже почти не удивлялась Васиным изменениям.

И, конечно, Полина часто думала об Алине – смутно догадываясь, что путешествие в Нижнем мире, откуда родом жестокие захватчики, не могло не изменить сестру. Но после того, как Демьян сказал, что пойдет на помощь в Нижний мир, Поля вдруг уверилась, что все будет хорошо.

Она всегда верила в него. Несмотря ни на что.

И, конечно, ее то и дело посещала мысль о том, что все ее сестры, за исключением, наверное, Каролины – которая говорила при созвонах только о своих картинах и жаловалась, что скучает, – принимают активное, героическое участие в спасении мира. Хотя и Каролина тоже… прорицает вот. И только она сама, Полина, заперта в замке и занимается какой-то рутиной на фоне глобальной катастрофы и всеобщего самопожертвования.

– Во-первых, ты успела погеройствовать раньше нас всех, – сказала ей Марина серьезно, когда она поделилась этими мыслями. – Ты спасла Демьяна, спасла Бермонт, сама еле выкарабкалась. Еще не все иглы вколоты, ты еще одной лапой во власти смерти, а уже думаешь, что недостаточно делаешь. А во-вторых, Поля, в отсутствие Демьяна ты – глава Бермонта. Помни об этом. Да, в твоем характере лезть на рожон, ты не можешь сидеть на месте. Но не всем нужно спасать мир, кому-то нужно думать о таких банальных вещах, как еда, кров и здоровье для людей. Посмотри на Мариана – пока Вася дозывалась в лаве до стихийного духа Рудлога, он стойко занимался страной и детьми. Стал он от этого менее значимым? Нет, как и ты. Твой вклад не меньше из-за того, что ты не на передовой. А тем, кто на передовой, очень важно знать, что есть те, кто обеспечивает им тыл.

– Спасибо, – проговорила Полина. – Когда ты стала такой мудрой, Марина?

Сестра скептически хмыкнула.

– Может, – сказала она с легкой грустью, – мы просто взрослеем, Пол?

Полина наконец начала задремывать – глядя на рассвет за окном и думая о том, что впереди июнь, когда от зари до зари какой-то час. И вспоминая, как Демьян обещал, что они летом будут гулять с ним по ночному лесу, ходить звериными тропами, есть ягоды и мед, охотиться и учить Полю принимать и понимать звериную часть себя.

В окне что-то мелькнуло, по стеклу словно деликатно царапнула большая лапа, и Полина подскочила, выхватила из-под соседней подушки пистолет, прицелилась, перекатываясь по кровати, чтобы рухнуть вниз, в укрытие. Выглянула: в окне проявилась огромная полупрозрачная совиная морда, опустилась вниз, – и Поля увидела почти утонувшего в пушистых перьях старика.

– Тайкахе! – ахнула она, бросила пистолет на постель, подскочила к окну, открыла его, улыбаясь и хмурясь одновременно.

Шаман с усилием поднялся, сошел по крылу – он был исхудавший, пахнущий костром, травами и молоком. Развернулся в проеме, что-то ласково и гортанно сказал гигантской сове – и она смазанным пятном улетела куда-то вбок.

В покои Полины распахнулись двери, вбежали гвардейцы, целясь в старика. Тот с достоинством поднял темные руки.

За спинами охранников пыталась отдышаться, приложив руки к груди, дежурная фрейлина.

– Это Тайкахе, – так величественно, словно ничего необычного не происходит, и она не стоит в пижамных штанах и майке, проговорила Полина. – Все в порядке, бойцы. Спасибо за бдительность. Винья́на, – позвала она фрейлину, – прикажи накрыть в гостиной завтрак. – Королева глянула на часы: пять сорок пять. – Я не успею поесть, но мой гость должен быть сыт. И оставьте нас.

– Эйх-э, прости меня, солнце Бермонта, что я так нехорошо ворвался к тебе, – проскрипел шаман слабо, когда за охранниками закрылась дверь. – Нехорошо, нехорошо. Но дело срочное, боялся не успеть до того, как заснешь. Несколько часов летел, но успел.

– Ты садись, – Полина, слушая, налила ему воды, подала, он жадно выпил, присел в кресло, смотрясь в нем крайне чужеродно.

– Слушай, медвежья жена. В полночь сегодня закончили мы Большое камлание. Пели песни, заглядывали в огонь, ходили вокруг костров-до-неба в большом круге, били в барабаны. Горе увидели, ай великое, – он говорил, а колокольчики на его одежде тревожно звенели. – Мои братья по духу полетели во все стороны, в ближние селения и дальние, а я к тебе направился, чтобы ты других правителей оповестила. Тьма вот-вот шагнет на Туру, солнечная королева, и не будет от нее спасения, кроме как под землей, высоко в небесах и в храмах Триединого. Бермонт стоит на камне, камень нас и спасет. Прикажи людям прятаться в подвалы, тем, кто в горах – в пещеры, а остальным – идти под защиту Творца. Не тронет тьма места, где есть его свет.

И тебе надо уходить вниз, в скалы, и всему городу. В ближайшие дни решится судьба Туры, и даже если выстоят те, кто составляет основу и суть нашей планеты, множество городов и селений будет сметено с лица Туры.

Тебе голос, дочь Воина. Отдавай приказы, есть у тебя еще время. Скажи, что селение можно спасти, если выставить вокруг служителей Триединого с защитной молитвой – они знают, какой. И если нет в селении храма или служителя, то пусть люди забираются в самые глубокие подвалы и там читают молитвы Хозяину Лесов. Отец Бермонта Михаил суть твердь земная, последним треснет он, а если уж падет, то и планеты не станет.

– Поняла, – сказала Полина без лишних вопросов. На часах было пять пятьдесят.

Она уже на ходу позвонила генералу Ульсену и за две минуты, очень четко и коротко передала ему суть разговора и свой приказ. Затем – Василине, которая не спала и находилась на каком-то совещании. И в конце, уже спускаясь в подземелье, отцу с Каролиной.

Тайкахе шел рядом с ней, слушая и одобрительно кивая.

Она успела спуститься в часовню и передать через фрейлин приказ леди Редьяле и всей замковой челяди тоже спускаться в подземелья – и заснула прямо у входа, сделав всего несколько шагов по светящимся мхам.

Шестое мая, 1.00 – 9.00 утра, Йеллоувинь, Менисей

21.00–05.00 по Иоаннесбургу

Как ни торопился Вей Ши вернуться обратно в Тафию, не мог он просто так уйти с поля боя – пусть даже битва закончилась и шло добивание сотен разбежавшихся и разлетевшихся инсектоидов. Но судьба решила так, что он остался единственным Ши императорской крови, который участвовал в бою, и поэтому нужно было зайти в командный пункт, известить о том, что уходит: ведь на него могли рассчитывать, его принялись бы искать. Как солдат он должен был доложить старшему по званию, как будущий император обязан был высказать благодарность генералитету и офицерам за умело разработанную стратегию битвы. Да и ментальную лакуну для общения с отцом спокойнее создавать из защищенного места, дабы не наткнуться на отбившегося инсектоида.

Путь к командному пункту Вею указал один из усиленных равновесниками бойцов. Наследник доехал туда с успевших подсохнуть за эти дни полей на медицинской машине с ранеными, спрыгнул с подножки в лесу, потому что тяжело было выносить отчаяние, боль, страх пассажиров. Кедры и лиственницы шумели так умиротворенно, будто недавно не звучали неподалеку взрывы и стоны умирающих. Вей шагал в ночи к освещенному лагерю и чувствовал, как постепенно отпускает его жесткое напряжение последних дней.

Заболел порез на шее, оставленный клинком убитого повелителя иномирян – впервые с ранения Вей ощутил этот порез, коснулся его, коснулся длинной серьги, которая так раздражала его и в результате спасла и ему жизнь, и весь Йеллоувинь. И улыбнулся – потому что девочка-Кейя, Каролина, сама того не ведая, и в этом оказалась прозорлива.

В лагере было живо, светило несколько наземных фонарей; в сотне метрах от кучно стоящих машин связи и командования, от больших штабных палаток, находился полевой госпиталь: там суетились врачи, туда подводили и подвозили раненых. Там же стояли огороженные ширмами душевые, парила прачечная, неподалеку пыхтела большая полевая кухня, пахло рисовой кашей с мясом и овощами.

У наследника Йеллоувиньской империи прозаически забурчало в животе. Вслед за способностью чувствовать физическую боль вернулся и голод.

Но он умел терпеть голод.

Пойманный по пути к штабу солдат, вытянувшись по струнке, доложил:

– Генерал Хэ Онь в штабной палатке заканчивает совещание по итогам боя, ваше высочество!

– Как ты узнал меня? – с удивлением спросил Вей Ши.

– По глазам, мой принц, – восхищенно отчеканил солдат. – Янтарем переливаются! Кто ж сейчас не наслышан, что вы появились в сердце битвы, убили императора иномирян и привели нас к победе?

Это бесхитростное и яркое восхищение было очень знакомым, очень искушающим – о, как он купался в нем почти все прошлые годы и как приятно было бы поддаться ему снова! Гордыня, та, что ранее возносила его высоко над простолюдинами, обрадованно подняла голову, но Вей сжал зубы и проговорил:

– Я сделал то же, что сделал бы любой боец нашей армии, солдат, будь у него моя сила. Каждый из нас привел Йеллоувинь к победе. И ты тоже. А повелителя иномирян победил мой дед, светлейший император Хань Ши. Никто иной с врагом бы не справился, даже я.

Он хлопнул замершего солдата по плечу и пошел дальше, к большой темно-зеленой палатке, почти растворившейся в ночи.

Генерал Хэ Онь, увидев наследника, встал из-за стола, сложил руки и поприветствовал его уважительным поклоном. Вей Ши тоже склонил голову – перед возрастом и заслугами командира, а затем, сдержанно и торжественно, как будто они были на приеме во дворце, поблагодарил всех поднявшихся.

Все выглядели измотанными, были здесь и раненые командиры подразделений, с перевязанными головами, руками – но и его лицо, одежду, руки, покрытые пятнами крови, грязи и инсектоидной слизи, разглядывали со страхом и благоговением. И снова словно вернулось одно из чувств – он почувствовал, как зазудела кожа, осознал, как несет от него кровью и потом, и понял, что никуда не сможет уйти, не вымывшись.

– Генерал, – проговорил он, – уделите мне немного времени.

– Конечно, мой принц, – отозвался Хэ Онь, готовый дать знак, чтобы остальные вышли из палатки. – Вы желаете поговорить здесь?

Вей качнул головой.

– Я скоро верну вас к совещанию, генерал. Не стоит срывать людей с места. Это дело нескольких минут. Прогуляемся.

Неспешно двигаясь от одной службы к другой, Вей рассказал о том, что должен уйти и на него дальше рассчитывать не стоит, а затем спросил о последних днях деда, и узнал, как высаживал тот семена равновесников, чтобы усилить своих гвардейцев, и как сам лично ходил в разведку. И как пил последний чай меж величественных старых лиственниц и кедров.

– Шатер его императорского величества все еще стоит, – голос генерала дрогнул и он указал на едва виднеющийся средь больших деревьев скромный шестиугольный шатер, у которого стоял почетный караул. – Никто из нас не посмел коснуться его вещей, а верный слуга светлейшего Хань Ши, Йо Ни, ушел в Пьентан с Ли Соем. Пусть теперь этот шатер пригодится тебе, янтарный принц. Я приставлю к тебе адъютанта и прикажу принести тебе ужин.

Вей некоторое время смотрел туда, куда указывал Хэ Онь. Горло вдруг свело. Он кашлянул.

– Не нужно адъютанта, генерал, – сказал он скрипуче. – Ты забыл, что по званию я рядовой гвардеец? У меня есть руки, я сам способен взять себе еды.

– То, что ты без звания, не лишает тебя твоей крови, – возразил старик. – Здесь каждый почтет за честь послужить тебе, мой принц. Я бы уважил твое желание, но ты сам говорил, что торопишься. Не отказывайся, это сэкономит твое время.

Раньше бы Вей уперся из принципа. Но не сейчас.

– Ты прав, Хэ Онь, – проговорил он. – Благодарю.

Вей сначала обмылся в походном душе и переоделся в выделенную ему военную форму – ему казалось кощунственным войти туда, где провел последние дни дед, не очистив тело. Помощник, выделенный ему, молодой боец, отправился за ужином, а Вей, скрипяще-чистый, снял перед шатром обувь и шагнул внутрь.

И сердце сжалось – потому что внутри было просто и аскетично: циновка, невысокий столик, сундучок с личными принадлежностями, подставка с несколькими ве-лой, шелковой национальной одеждой, так любимой дедом, – и в то же время едва заметно позвякивали на столе крохотные колокольчики на подставке, играя с потоками воздуха, а на поверхности чаши для омовения рук плавали розовые лепестки.

Вей прижался лицом к шелку ве-лой и несколько раз вдохнул и выдохнул. А когда отстранился, на ткани остались мокрые пятна.

Снаружи донесся запах еды, показавшийся ему невероятно вкусным – что он там успевал поесть за эти дни? Но Вей сел на циновку, скрестив ноги, закрыл глаза, и мысленно позвал отца. Цэй Ши, будущий император, откликнулся сразу. Словно ждал этого все это время.

«Я счастлив слышать тебя, сын, – раздался его голос в голове. – Мое сердце просит поговорить с тобой сейчас, ибо я знаю, что именно ты проводил моего отца и твоего деда в последний путь. Я хочу знать, как ты жил все это время, и чтобы ты знал, как мы ждем тебя. Но сначала я должен закончить траурную церемонию памяти Хань Ши. Отдохни. Я приду к тебе в сон через пару часов».

«Я не могу спать, потому что я должен уйти в Тафию, отец, – ответил Вей сдержанно. – Ты знаешь, что я обещал Мастеру защищать его жену, знаешь, что дед предсказал, что последний портал откроется, когда пройдут шесть суток после его смерти. Остались сутки. И теперь я знаю, что портал откроется в Тафии, в храме Триединого. Я должен идти туда – там не только жена Мастера, но и простые люди, к которым я… привязался. Сейчас во мне есть силы призвать равновесника, достаточно большого для того, чтобы отнести меня».

Цэй Ши помолчал.

«Ты ведь не будешь принуждать меня остаться, отец?», – спросил Вей Ши, готовый защищаться.

«Нет, сын, – ответил будущий император. – Если твой путь сейчас – путь воина, кто я, чтобы препятствовать ему? Дед пытался, и все же ты на поле боя. Об одном прошу – подожди, пока я освобожусь. Клянусь, что не буду запрещать тебе. И помогу. Раз один из Ши дал обещание, он должен его исполнить. Я закончу церемонию, затем мне нужно сходить к Колодцу: пусть я не коронован, но моя кровь тоже ему по вкусу. Клянусь, к утру ты будешь в Тафии. А сейчас отдохни. Силы тебе пригодятся».

Вей открыл глаза, покачнулся – все же он бесконечно вымотался за эти долгие дни боев. Выглянул из палатки, поднял оставленный у порога поднос с дымящимся чайничком, рисовой кашей и консервированным мясом, и поужинал так, будто это была лучшая еда в жизни.

А затем лег на бок на циновке, накинув на себя дедов ве-лой, и прикорнул, строго-настрого наказав себе проснуться через два часа.

Во сне девочка-Каролина печально обнимала его за толстую шею и гладила по шкуре. А он видел все словно со стороны – так устал, что и во сне спал. Валялся на боку у ручья и глаз открыть не мог.

– Мне очень жаль твоего дедушку, – говорила она ему в ухо, и он сонно дергал им. – Весь дворец оделся в темно-фиолетовый, уже несколько дней идут траурные мероприятия. Вы очень красиво радуетесь, Вей Ши, и очень красиво горюете, ты знаешь? Твои бабушки обрезали волосы… так странно, когда у тебя их три. Я видела твоего отца на церемониях, Марья Васильевна сказала, что нам нужно выказать уважение и присутствовать. Он постарел на десяток лет. И все его жены очень красивые… твоя мать – третья? У тебя ее губы и линия скул, я сразу поняла, что это она. И она такая молодая… А твои сестры и тети… само совершенство.

Речь ее лилась, как ручей, и он отдыхал, как большой кот, пригревшись у чужого тепла. И словно видел все церемонии ее глазами: и как в первый день овдовевшие императрицы и наложницы во главе с первой императрицей, бабушкой Вея, Сапфировой бабочкой Туи Сой Ши, в сопровождении всей большой семьи Ши, всех дядей, теть, сестер и высоких придворных, поднимаются на цветущий некрополь – туда, где захоранивают почивших Ши, высаживая над их могилами деревья и цветы, и кладут в могилу пряди волос деда, которые были у каждого из родных, и его коронационный наряд. А затем жены и наложницы обрезают волосы, которые растили всю жизнь, а ныне сыплют в могилу мужу – чтобы мягче было в посмертии. И все среди великанов-деревьев и могил исполняют Танец Прощания, медленный и величественный, под тоскливые звуки флейт и смычковых эрху́.

– Позавчера Пьентан запускал в воздух фонарики, и это было очень красиво. А сегодня твой отец призвал, наверное, тысячи журавлей, и крутился, раскинув руки, и что-то пел, а они огромной стаей крутились над ним, – говорила девочка, – а потом отпустил, и они полетели ввысь! Я это обязательно нарисую, это было так невероятно, Вей! Белые журавли в темно-синем небе поднимаются вверх и становятся алыми от далекого заката… Твоя тетя Юнлинь рассказала мне о вашем поверье, что журавли помогают душе быстрее подняться в небесные сферы. А еще листья на деревьях все пожелтели, словно осенью, но тетушка сказала, что через шесть дней они опадут и вырастут снова, опять весенними. – Он слушал и видел и полет сотен журавлей, и траурный наряд природы в честь великого Ши. – Как же жаль твоего дедушку… а я никого из своих не знала. И мама умерла, когда я была совсем маленькой. Я ее почти не помню. Не помню лицо, представляешь? – На нос ему капнула слеза и он заворчал. – Поэтому я тебя понимаю. Ты хотя бы говорил с ним, когда уже был взрослым. Мог обнять… Помнишь его голос… Тетушка Юнлинь сказала, что если я буду тренироваться, я смогу вспомнить. И смогу возвращаться в эти воспоминания.

Она долго так болтала, и он засыпал все сильнее, видя то, что происходило в Пьентане ее глазами, и чувствуя, как расслабляется тело. Затем он услышал сдавленное ойканье.

– Прости, что вторгся сюда, красная дева, – раздался тихий голос отца. Словно он опасался испугать девчонку. – Но мне нужно поговорить с сыном.

– Конечно, ваше высочество, – растерянно проговорила красная принцесса. – Я пойду. В другой сон. Подслушивать не буду, обещаю!

Вей хотел сказать, что ее надо будить, а то обязательно подслушает, но снова вышло лишь заворчать.

– Благодарю, – с изумительным спокойствием ответил Цэй Ши. Мягко толкнул стихии в лакуне – и Вей ощутил, когда они с отцом остались одни.

– Просыпайся, сын, – Цэй Ши коснулся его ладонью и полилась от него живительная родственная сила. – Поговорим.

Когда Вей очнулся, отец в человеческом облике стоял у ручья и с удовольствием оглядывал ментальную лакуну – ручеек, рябинку, лес. А Вей смотрел на него – отец был молод, всего сорок четыре года, повыше деда и пошире его – сказывалась и служба в армии, и дальше работа главным военным инспектором империи. Чисто выбрит – бороду Ши начинают отпускать после коронации. Изящество, свойственное всем Ши, сквозило в его движениях и жестах.