Текст книги "Между нами, вампирами"

Тот поднялся, спокойно ожидая. Чего? Пули, ножа, ругательства? Посмотрим. Он не боялся, но и нарываться не хотел. Следовал давнему правилу: лучший способ победить в драке – избежать ее.

Правило, которому очень наглядно не следовал представительный мужчина. Он подошел ближе, смерил новичка презрительным взглядом. Спросил тоном хозяина курятника, который обнаружил там лису с мордой в перьях:

– Ты что тут делаешь?

Самым логичным было бы спросить в ответ: тебе какое дело? Но Шон догадался – данный субьект обладает властью. Ссориться с ним с самого начала не стоит. Подождать. Посмотреть на его поведение. А там – по обстоятельствам. Хочет спрашивать – имеет право. Шон ответит без вызова, он не гордый. Но правдивость не гарантирует.

– Приехал здесь жить.

– Деньги есть?

– Нет.

– Как на пропитание собираешься зарабатывать?

– Как все.

– Значит, охотой.

Шон не ответил. Ни к чему подтверждать то, что само собой разумеется.

– Имя? – продолжил допрос мужчина.

– Маккензи.

– Слушай, Маккензи. Объясню как новичку. Здесь мой город, и порядки устанавливаю я. – Жесткие слова подтвердил жестким взглядом светло-коричневых глаз, из которых вот-вот полетят в противника стрелы-молнии. —Порядок такой. Я Билл Кросби, шериф, губернатор и налоговая служба в одном лице. Если будешь платить налоги как все – мешать тебе не намерен. В противном случае…

Мужчина отвел рукой полу сюртука. В кожаной кобуре на ремне под животом недвусмысленно сверкнул барабан револьвера с потертой деревянной ручкой.

– Я понял, – уступчиво проговорил Шон и пошевелился, как бы поправляя свой сюртук, открыв-закрыв полу. Вроде ненароком, но чтобы противник успел разглядеть точно такой же револьвер за поясом. Который достался ему в качестве попутного трофея от последней жертвы – грабителя почтовых карет Джонни Ринго.

Шон не собирался пугать или угрожать. В подобных стычках главное – не тушеваться, отвечать угрозами на угрозы. И смотреть врагу в переносицу – так убедительнее.

Жесткий взгляд шерифа чуть помягчел.

– Значит, договорились, – сказал, лишь бы оставить последнее слово за собой.

Прием, характерный для власть имущих – в любой ситуациии показывать превосходство. Начинать разговор по своему усмотрению, заканчивать безапеляционным тоном, чтобы не ошибся собеседник – в чьих руках контроль. А то забудут людишки, кто над ними хозяин. Перестанут уважать. Что хуже укуса малярийного комара или индейской стрелы. После них можно восстановиться, а потерянное уважение – рана болезненная, долгая. Ее лечение много сил и времени требует.

Не подав руки, лишь едва коснувшись пальцем шляпы, мужчина развернулся и по тому же маршруту отправился назад: к стойке за ожидающей стопкой, потом через центр к входным дверям салуна. Когда удалился, в зале раздался дружный вздох облегчения. Гомон возобновился – с прежней силой.

– Его Дикий Билл прозвали, – пояснил приглушенным голосом Массимо, не дожидаясь вопроса. В глазах еще стоял… если не страх, то большое уважение. – Ты с ним не связывайся. Редкий подлец. Впрочем, порядок в городе держит железной рукой.

Подробностей Шон расспрашивать не стал. Расклад сил в Форте Сапино понятен: хочешь охотиться – плати дань Дикому Биллу.

Возражений он, в принципе, не имел. Вернее имел, но не настолько веские, чтобы сходу начать устанавливать свои порядки, открыто сопротивляться или не подчиняться втихую, по-партизански. Пока не обжился, будет вести себя тише мыши. Привлекать к себе внимание неразумно – у него задача прямо противоположная. «С Биллом буду разбираться по мере поступления неприятностей от него, если они вообще возникнут», – миролюбиво подумал Шон.

Предупреждающий сигнал не звякнул, он не насторожился. Шериф выглядел строгим, но не более того. «Обойдется, – легкомысленно подумалось Шону. – В этом благословенном краю не место людским недостаткам. Дикий Билл прав, что не дает жителям распускаться. Для их же спокойствия. Револьвер для устрашения показывает. Иначе порядок не сохранить. Лихих людей в этих краях хватает. Даст слабину – хаос воцарится».

Лично для него сейчас насущнее озаботиться ночлегом.

– Где у вас можно переночевать – кроме борделя? Или снять жилье на постоянно? – спросил Шон.

Итальянец долго не думал.

– Иди к Бренде Милз. Самая порядочная женщина в Форте Сапино. Бренда комнату пустующую сдает – гостям города, которые изредка сюда заглядывают. Иди туда. Она и пищу тебе готовить будет занедорого. Только не лезь с загребущими руками куда не следует. Она женщина уважаемая, вдова прежнего шерифа. Ей после смерти супруга нелегко приходится. Но держится. На легкие деньги не клюет. В бордель не идет, хотя звали. Руками зарабатывает. Молодец, уважаю.

– Где ее дом?

– Из салуна налево – по прямой, у сгоревшей конюшни еще раз налево, и до кромки леса. Ее дом немного на отшибе стоит, зато огородик имеется —подспорье в хозяйстве.

Бренда Милз оказалась спокойной, гостеприимной женщиной с неулыбчивыми, настороженными… нет, скорее – испытующими глазами. Вопрошающими: чего ей от гостя ожидать? Под глазами наметились темные полукружья. Губы поджаты, но не зло. Волосы практично зачесаны назад. Она была стройна, чисто одета и подчеркнуто по-деловому вежлива. Последнее – чтобы избежать с постояльцами панибратства, ведущего дальше, чем позволяла ей забота о репутации.

Возраст? По бумагам – на двенадцать лет старше Шона, по-настоящему – на шестьсот семьдесят два моложе. Она отвела ему просторную комнату, свою бывшую супружескую спальню, с широкой кроватью и окном на огород, за которым начинался лес.

– Надолго к нам? – спросила сразу после знакомства.

– Хотелось бы надолго, – по привычке уклончиво ответил Шон. – А там как получится. Места здесь красивые… Заплачу вам за полгода вперед. Хорошо?

Он еще спрашивает! В поселке женщине работу найти трудно. Бренда месяца два ни цента не видела, кормилась тем, что огород давал – спасибо, заготовок наделала впрок. Платья обносились, единственные сапожки на ладан дышат.

Принимая деньги, благодарно посмотрела на постояльца. Застывшее в невзгодах сердце вздрогнуло: таких красавцев ей встречать не доводилось. Муж был хорошим человеком, да внешне далеким от идеала. А этот… Чертами лица на святого Джорджа из Библии похож, а глаза по-дьявольски дерзкие.

– Вы женаты? – вырвалось у Бренды.

– Нет.

Почему-то почувствовала облегчение.

В первую же ночь пришла к постояльцу голая.

Под утро, вздохнув удовлетворенно, положила голову на грудь Шона, сказала:

– Не думай обо мне плохо. Ты первый, с кем я легла, после мужа.

– Я знаю. Не волнуйся, Бренда. Я не дам тебя в обиду.

Странно, как самые простые слова действуют на человека – могут ободрить или втоптать в грязь. Казалось, именно тех слов «я не дам тебя в обиду» ждала Бренда. Она заплакала. Горечь и жар ее слез прожгли кожу Шона у сердца. Он не стал утешать. Он не любил ее и не собирался влюбляться. Он только всерьез имел ввиду то, что сказал.

Бренда рассказала свою историю. Она – коренная американка, родилась в Девоне. Родители раньше жили в Корнуолле, на самой западной оконечности Британского острова. Когда в том краю началось активное насаждение англиканской религии, родители-методисты эмигрировали вместе с группой единомышленников.

Родители воспитывали ее в жестких христианских традициях, приучая следовать библейским предписаниям без малейших отклонений, методично. Тем отвратили от религии. Не навсегда, но до такой степени, что в шестнадцать лет она проявила неслыханное самовольство: сбежала с молодым солдатом, недавно возвратившимся с очередной войны, то ли Мексиканской, то ли Индейской. Солдат был рыжим, веснушчатым и румяным, звали Колин Миллз по прозвищу «Красномордый».

Колин оказался порядочным человеком. Он официально женился на Бренде и всюду возил за собой. В конце концов осели они в недавно построенном, неспокойном городке Форт Сапино. Раньше здесь были владения гуронов, делаваров и других племен, численностью помельче. Белые пришельцы оружием и обманом вытеснили их с исконных территорий далее на север – за озера.

Предполагалось, что поселение будет выполнять роль некоего форт-поста, сдерживающего индейские набеги, потому жителей хорошо вооружили. На фоне чего, а также из-за неоднородного национального состава и преобладания задиристой молодежи здесь чуть ли не ежедневно происходили кровопролитные, междоусобные стычки. Ссорились по всякому важному и пустому поводу: из-за женщин, мест охоты, денег, долгов, выпивки, оскорблений. Когда повода не находили, придирались к мелочам, только чтобы попетушиться, потешить молодо бурлящую кровушку.

Короче, взрывной был городок. Вскоре Колину предложили там стать шерифом. Высокую должность он заслужил, успешно усмиряя воров, драчунов и других закононарушителей, выполняя несколько должностей одновременно: охотника за головами, судьи и исполнителя приговора.

Шерифом слыл суровым и справедливым. Неподкупным – за что уважали. Сменили кличку с «Красномордого» на «Краснобородый». Когда вспыльчивые, вороватые и другие криминально настроенные граждане присмирели, Форт Сапино начал процветать.

Жизнь текла своим чередом, Бренда печалей-забот не знала. Муж любил, и она любила, самозабвенно. Домик имели неплохой, в доме – мебель, Колин сам срубил. Уют создала жена. Занавесочки, скатерти, наволочки расшивала. Одежду мастерила. Заготовки грибов-ягод делала, благо их в лесу полно и бесплатно. Пироги научилась печь. Особенно нравились Колину ее блины с кленовым сиропом, он сладкоежка был.

Одно огорчало – дети не народились. По неизвестной причине. Деток хотелось иметь Бренде больше всего на свете. Когда в городе построили церковь, не проходило воскресенья, чтобы она не помолилась о беременности. Но – не случилось доброго события.

Зато случилась беда. Однажды в городе появился некто Билл Кросби – неизвестно откуда, наверное из самого ада. Возобновились распри, со смертельным исходом чаще чем раньше. Изуродованные трупы поселковых регулярно прибивало озерными волнами к берегу. Воровство бобровых шкур, грабеж одиноких охотников стали чуть ли не ежедневной нормой жизни. Самое дерзкое из которых – угнали общинных лошадей, а конюшню сожгли.

Происшествия сваливали на индейцев. Только не верил Колин. Слухи поступали про нового жителя. Будто Кросби единолично во всем виноват: решил подмять под себя общину, вымогает деньги – угрозами и револьвером. Кто не подчиняется, того превращает в труп.

За беспардонность уже тогда получил прозвище «Дикий Билл».

Возмущение с трудом установленного спокойствия шериф Миллз воспринял как пощечину. Получать которые просто так не любил. Он один раз поговорил с Кросби – ничего не изменилось. На второй они чуть не подрались. На третий…

В дверь Бренды грубо постучали – не кулаком, скорее – рукояткой пистолета. Она испугалась заранее: так грохотать к ним не смел никто. Открыла – Дикий Билл.

– Иди в Черничную лощину, там твоего мужа медведь заломал.

Кровь в момент отлила от лица и застыла тяжелыми сгустками в желудке. Медведь? Бренде не поверилось. Дикие звери обычно к жилью не приближаются. Сколько раз ходила она в лощину собирать ягоды, ни разу ни медведей не встречала, ни рычания не слыхала, ни сломанных веток не видела или ободранной коры.

Побежала, не помня себя.

Мужа узнала по одежде. Лицо обезображено до неузнаваемости, крупными царапинами – когтями? ножом? Других повреждений незаметно. От чего он умер? Хотела перевернуть тело, осмотреть со всех сторон, да услыхала из-за спины:

– Не трудись, Бренда, и не задавайся вопросами. Я же сказал – его медведь заломал. Лучше иди домой, я сам займусь похоронами.

Оглянулась, увидела Билла, стоявшего в позе «руки в боки» и смотревшего победителем. Правая рука – на рукоятке оружия. Поняла: не послушается, он без колебаний и ее прикончит.

Повернулась опять к мужу, прогладила напоследок по телу. Будто хотела запомнить не только глазами, руками тоже. Взгляд зацепился за одну деталь: на форменном сюртуке недоставало пуговицы. Такие выдавали служителям закона – желтые, металлические, с шерифской звездой. Бренда их самолично мужу пришивала, следила, чтобы не терялись. Конечно, могла пуговица отлететь в пылу борьбы, только борьбы-то по всей видимости не происходило. Колин лежал на спине – аккуратно, будто собрался недолго отдохнуть. Пошевелила кончик нитки: ровно отрезан, не вырван.

На следующий день шерифом объявили Билла Кросби. Кто объявил? На каком основании? Людям не объяснили. Спрашивать никто не стал. Дикий Билл прицепил шерифский жетон на пиджак и установил новые законы: в качестве единственного представителя власти он не только борется с преступностью, но и собирает налоги. Размер устанавливает сам.

Позже Бренда узнала одну его привычку. У людей, которых самолично убивал – по праву законника или из простой неприязни, отрезал он с одежды пуговицу или забирал какую другую вещицу как сувенир на память. Вспомнила про мужа. Да что она могла сделать…

Жизнь ее с тех пор круто изменилась. С Колином жила – нужды не знала, теперь пришлось искать средства с существованию. Старалась изо всех сил не опуститься: летом собирала дары леса, сушила, отваривала, солила, чтобы зимой кормиться. Ходила в зажиточные семьи помогать по хозяйству: стирка, уборка – ничем не брезговала.

Однажды позвал ее к себе Билл.

Побоялась отказаться. Пришла, убралась. Перед уходом остановилась у двери, надеясь получить плату.

Билл и не подумал о деньгах. Облокотился на косяк, будто нечаянно загородив дорогу. Говорит:

– Вижу нелегко тебе одной, Бренда. Надрываешься на тяжелой работе. А ты ведь молода, красива. Давай помогу, устрою в бордель. На льготных условиях. Когда я в городе, будешь жить здесь в доме на всем готовом, ублажать только меня. В остальное время – других мужчин, за деньги.

– Спасибо, облагодетельствовал. Не надо, – ответила Бренда и потянула на себя дверь, собираясь выскочить на волю. Не нужны его деньги, самой бы спастись.

Он подставил ногу. Протянулся рукой обнять. Бренда уклонилась, двинула ему, не глядя, по морде. Билл дал ответный тычок – в подбородок. Несильный, по его разумению. Женщина отлетела к угол, упала, стукнулась виском о тумбочку.

Домой бежала как ошалевшая, оглядываясь: опасалась преследования или пули. В дальнейшем обходила нового шерифа за километр.

Шон выслушал, повторил:

– Со мной ничего не бойся, Бренда. Теперь я за тебя отвечаю.

Бренда помолчала. Подняла голову, поблагодарила – глазами. Шон продолжил:

– Сразу скажу одну вещь, чтобы не возникло двусмысленностей. Жениться на тебе не собираюсь. Я не семейный человек. Мотаюсь по свету – бродячая душа. Если устроит, давай заключим нечто вроде соглашения. Пока мы вместе, буду тебя обеспечивать. А ты поможешь освоиться, подучить язык, скрасишь вечера компанией. Только не задавай слишком много вопросов, ладно?

– Ладно, – согласилась, не раздумывая. И тут же спросила: – А разве у вас в Шотландии не по-английски говорят?

– Конечно нет. У нас свой язык. Так же как у ирландцев и уэльсцев. Я заметил: в Америке английский – самый распространенный. Хотелось бы им без акцента владеть.

– Согласна, Шон. Научу всему, что сама знаю. Я в хорошую школу ходила, когда с родителями жила. Твое счастье, что американцы в большинстве на английском говорят, а не на голландском например. Вот поистине тарабарский язык. У нас в Девоне сосед был – еврей из Амстердама…

Зажили Шон и Бренда незаконной семьей, да никто не обращал внимания. У каждого свои заботы – не до чужой нравственности. Живут люди в мире и согласии, никому не мешают и ладно.

За пару месяцев Бренда расцвела по-женски: поправилась, похорошела. Спина распрямилась, настороженность из глаз убралась. В походке появилась грациозность, в голосе – уверенность. И то понятно – молодой муж, к тому же не бездельник. Обеспечивает достойное существование. Что еще женщине надо?

А надо было самую малость. Бренда знала – что именно и надеялась заполучить в качестве бонуса. Да напрасно. Шон тоже знал и не собирался приплачивать.

Ребенка заводить – не стоит в планах на ближайшее будущее. В любом случае – не с Брендой. И не в дыре под названием Форт Сапино. И не в этом столетии – когда войны не прекращаются. Нет, он не глупец, детей по случайности не рожает. Их слишком жалко производить на свет во времена исторических катаклизмов. Куда торопиться? Вся жизнь впереди, половины не пройдено. Посмотрим, может лет эдак через сто-сто двадцать… Если повезет новую любовь найти. Без любви нет смысла.

Ради куска хлеба или лишнего доллара работать Шону было необязательно. Но в городке, где каждый житель на виду, необходимо – чтобы не вызывать подозрений. Он научился охотиться на бобра, продавал, выручку отдавал Бренде. Вечерами заходил в салун выпить бурбона, поболтать о ценах на рынке шкур, перекинуться в карты с Массимо. Тот хоть и вороватый от природы, по старому знакомству старался нагло не шулерствовать.

Первые месяцы в лесном поселке Шон был счастлив. Благие намерения осуществились именно так, как задумывал. Жил, не отличаясь от большинства – жена под рукой, приятели кое-какие заимелись. На пропитание добывал трудом, чужого не воровал, в пьяных разборках не участвовал, под ножи-пули не подставлялся, как вампир себя не проявлял.

Агрессию загнал подальше, потому что не требовалась тут. Душа размякла, разрыхлилась, приготовилась расцвести. Форт Сапино казался тем самым местом, не тронутым человеческой злобой, где Шон готов был существовать по крайней мере следующее десятилетие – если не заскучает.

Все бы ничего, да Дикий Билл про него не забыл. Встретил как-то на дороге из леса, когда Шон нес сумку со шкурками: пяток бобровых и две барсучьи.

– Вижу, удачливый охотник из тебя получился, – сказал Билл с подтекстом, кивая на раздувшуюся от трофеев охотничью сумку.

– Да, не жалуюсь.

– Налоги платить собираешься?

– Кому? Тебе или государству?

– Это одно и то же.

– А тебе, к примеру, за что?

– За доблестную службу на благо населения города.

– Доблестную службу? – переспросил Шон с издевкой в голосе. – А ты убийство прошлого шерифа расследовал?

– Его медведь убил.

– Ага. На двух ногах и в сапогах который. И пуговицу отрезал.

– Кто тебе сказал?! – взревел Билл.

– Щука в ухо нашептала. Вот что, Кросби. Запомни. Я тебя не боюсь и не советую со мной связываться. Вымогай у других, а меня оставь в покое. Сам целее будешь.

Лицо Дикого Билла побагровело – неровно, пятнами, будто он вместо воды умылся раздавленными брусничными ягодами и не размазал как следует.

– Ты… мне… угрожать?! – и сунулся было за револьвером.

Но Шон опередил. У него на драки и перебранки реакция давно натренированная, пистолет хоть спрятан, да так, что всегда под рукой. Выставил дуло перед врагом, направил прямо в лоб, почти коснувшись. Взведенный курок недвусмысленно щелкнул. Шериф оторопел.

– Руки отведи в стороны, – скомандовал Шон. Когда Билл нехотя подчинился, продолжил: – Запомни. Этот разговор – последний. Еще раз заведешь, пожалеешь. И – да, это угроза.

Впервые Кросби ощутил себя беспомощным – в городе, который считал собственной вотчиной. Который он подчинил, и который слушался хозяина беспрекословно. Наткнувшись на сопротивление, опешил. Ненадолго. Гнев взял свое. Кто вообще этот сопляк? Как смеет угрожать ему, Дикому Биллу? Не знает местного порядка: кто не подчиняется, тот мертв? Так Билл ему напомнит!

Он опять сунулся к кобуре, но едва успел вытащить оружие, как оно болезненным ударом ноги было выбито и отскочило в траву.

– Это только разминка. Следующим будет выстрел. С огромным удовольствием сделаю из тебя инвалида, – спокойным голосом пообещал Шон. – Из почтения к должности, предоставлю выбор: желаешь остаться без кисти или без стопы?

Билл понял – противник не шутит. И не блефует. Слабаком не выглядит, в своих силах не сомневается. К тому же молодой – если придется драться, одним кулаком не пришибешь. Его обидно-насмешливый тон сильнее всего выводит из себя. Эх, раскроить бы ему дубиной череп, как тогда рыжему Миллзу… Но этот пришлый сейчас в выгодной позиции. Та-а-к, думай, Билли, соображай по-быстрому. Не стоит горячиться. Надо сейчас остыть, поразмышлять на спокойную голову. Потом найти момент с ним расквитаться.

Момент настанет, в том Кросби не сомневался. Сейчас Маккензи зол и возбужден, способен на всякую глупость. Не стоит его сильнее раздражать. С нервами не совладает – палец дрогнет, нажмет на курок. Чего доброго правда инвалидом сделает, а то и мертвяком. Лучше притвориться, признать себя побежденным. На сей раз. Этому тупоголовому шотландцу все равно долго не прожить. Глупец. Из-за пары долларов жизнь на кон поставил. Ну да Билл покажет ему – кто здесь карты раздает.

Махнул руками перед собой, показывая – они пусты. Медленно отступил в сторону, поискал глазами выбитый револьвер. Пошуровал ногой в свежеопавших листьях, нашел, наклонился. Поднял, быстро сунул в карман. Начал отступать дальше, не поворачиваясь к врагу спиной. Зашел за деревья, развернулся и продолжил путь, ускоряя шаг. Шон опустил пистолет, но с места не трогался. Ждал, когда шериф окончательно скроется из вида.

В последующие дни в него несколько раз стреляли в лесу. Безрезультатно. Предупреждение об опасности – то вампирское шестое чувство в дополнение к человеческим пяти, всякий раз спасало. Он или наклонялся в момент выстрела, заходил за дерево или за стену. Засады обходил стороной, чуя их на расстоянии, по-звериному – холкой. В «Рыжий пес» заходил реже и выпивкой не расслаблялся. Людей с ножами держал в поле зрения, но несколько раз пришлось подраться не на шутку, защищаясь.

Душевное спокойствие, с трудом приобретенное и не желаемое терять, стало нарушаться. Угнетала внезапно возникшая двойственность. Жил бы он в прошлом, не замедлил обидчиков наказать – по-своему, беспощадно, раз и навсегда: укусил, выпил, выкинул. Не побоялся бы выступить один против десятка и победил бы.

Но в том и дело, что прошлое он закрыл как прочитанную книгу – поучительную, мудрую, но не настолько увлекательную, чтобы возвращаться. Вампирская судьба его не оправдалась, приехал в Америку, чтобы попробовать человеческую.

Шону стоило усилий, чтобы с его сверх-естественными способностями оставаться в естественных границах. Строжайше соблюдал Первый закон бессмертных: люди не должны знать, что среди них живут вампиры. Ни в коем случае нельзя обнаруживать свою настоящую сущность, иначе пойдут слухи, придется изводить целый город.

А Форт Сапино того не заслуживал. Был именно тем местом, о котором мечталось во время рейса через Атлантику – честным, чистым, доброжелательным. Шону понравилось жить среди людей, а не врагов. Отпустить пружину недоверия, почувствовать легкость.

С откуда-то взявшимся артистическим талантом он приспособился не выделяться, приноровился делать как все. Вести себя не по-благородному – высокомерно, а по-простонародному – грубовато. Получалось правдоподобно: иногда в разговоре прикинется глупцом, иногда негромко поскандалит, чтоб совсем уж не прослыть святошей, не вызвать подозрений безупречностью. Известная схема мышления у людей: мы неидеальны, а если кто-то таковым прикидывается, значит ему есть что скрывать.

Удалось. Окружающие приняли за своего, даже Бренда не догадывалась.

И что – все усилия напрасны? Только из-за какого-то дикаря по имени Билл? Шон негодовал и возмущался про себя. Он приехал сюда с чистыми помыслами и желанием измениться. Познать удовольствие от созидательного труда, если повезет – испытать настоящую любовь без условий. А у его намерений грубо встали на пути. Его снова втягивают в пучину вражды, ненависти, убийств. Угрожают безжалостно растоптать грязными сапогами тот хрупкий цветок милосердия, который он холил в душе как самую дорогую ценность.

Разозлился не на шутку. Неужели обманулся, возлагая слишком большие надежды на собственное переселение? Не хотелось бы спешить с выводами, но кажется – да. Новая страна обманула, похлеще старой. Но если Франции Шон многое готов был по-родственному простить, то Америке за то же самое выставит двойной счет.

Впрочем… Америка ли виновата в неистребимой людской алчности? Если рассудить, Дикий Билл – лишь представитель той мизерной группки негодяев, привыкших нарушать древнейшие законы справедливости. Тем самым портить существование большинству. Не только Шону, всему Форту Сапино не повезло оказаться на его пути.

Покушения продолжались. С возрастающим негодованием Шон ощущал – забытая было агрессивность возвращается на прежние позиции внутри. Он стал нервным, подозрительным. Жил на грани, и сам не знал почему не уходил отсюда. Хотелось пощекотать нервы? Давно в войну не играл? Считал унзительным сдаться, потому что не в его правилах? Ответа не находил. Что-то держало его в поселке. Необходимость присутствовать именно здесь. Внутреннее ощущение «так надо». Тайное знание, которому привык доверять.

Противостояние с Кросби набирало обороты. Первый раунд Шон выиграл, когда подручным шерифа не удалось его подстрелить. Второй раунд начался с того, что кто-то стал воровать бобров из его капканов. Пришлось проверять их чаще.

Теперь он уходил из дома на несколько дней, чтобы сделать круг на местности, успеть обойти все установленные ловушки. Маршрут начинался сразу за домом – через лес к Черничной лощине, по дну которой протекал шустрый родниковый ручей. Весело журча и плавно перекатываясь по неровностям, он постепенно расширялся и впадал в реку Сент-Клэр, которая в свою очередь впадала в озеро с тем же названием. Затем поворот в другой лес и – обратно к дому.

Зимой передвигался медленно – на плетеных снегоступах, которые тормозили ход. А без них километра за день не одолеешь, провалишься в рыхлые лесные сугробы, повезет, если не в медвежью берлогу.

Походная жизнь Шону была привычна. С собой брал все необходимое для ночевки и пропитания. Прежде всего – теплое, чисто шерстяное одеяло, которое сверачивал рулоном, перекидывал через голову и плечо. В объемистую, кожаную сумку, сшитую Брендой, складывал провизию на несколько дней, огниво, нож для разделки, котелок, кружку, другое по мелочи. Брал ружье, отправлялся в путь.

Стояло начало марта. Время, когда ночью еще морозит вовсю, а днем, едва выглянет солнце, становится приветливо-тепло, и всякое живое существо подставляет его лучам лицо или мордочку. Лес понемногу оживает. Птицы снуют с дерева на дерево, перекликаются радостными трелями, приветствуя неторопливо приближающуся весну. Мелкое и крупное зверье просыпается в норах и берлогах, потягивается перед выходом на свет Божий – голод зовет, пора на охоту.

Идти было тяжело. Верхний снежный слой днем подтаял, ночью замерз и превратился в гладкую корку, по которой снегоступы то неудобно скользили, то неожиданно проваливались. Цепляясь за жесткую верхнюю корку, Шон падал, вставал и, чертыхаясь, продолжал путь. Он третий день находился в дороге и порядком устал. Вдобавок тяжелые мысли давили на мозг.

Он был недоволен.

Прошел год с его переезда, а той благородной цели, которую ставил перед собой, не достиг и не приблизился. Наоборот, его внутреннее ощущение проделало за то время круговорот и вернулось к исходной точке. Как природа начинает год с пустого места, возрождается, расцветает, дает плоды и снова готовится умереть, так и надежды Шона. Только в менее успешном варианте. Умерев на родине, они родились на новом месте, коротко цвели и, не оплодотворившись, приготовились завять навсегда.

Но не только это угнетало, в конце концов к неудачам он привычен. На фон личного неудовольствия накладывалось другое – тяжелее, объемнее: ощущение неправильности происходящего вообще. А именно отношение пришлых к коренному населению. Его методичный убой. Геноцид, которого не знала история.

Складывалось впечатление, что Шон невольно участвовал в грандиозной афере под названием «покорение индейцев европейцами». Покорении самым бесчеловечным методом – тотального уничтожения. Афера начата испанскими корсарами, истребившими оружием, обманом и болезнями южноамериканских ацтеков. Будто соревнуясь, кто больше туземных народов изведет, в Северной части истребление продолжили захватнически настроенные бритты и франки.

До их появления миллионы индейцев жили в лесах и прериях, по законам естественности и не нарушая баланс. Вот бы белым людям присмотреться к их образу жизни. Будь они чуточку мудрее, скромнее в амбициях, создали бы на новых землях заповедный край. Где никто никому не мешает, каждый поступает по справедливости, считается с соседом, будь то человек, зверь или цветок.

Так нет же. Агрессия слепа и не рассуждает. Упустили завоеватели исторический шанс. А еще говорится – просвещенные европейцы! Создатели художественных, архитектурных и музыкальных шедевров. Ученые, изучающие состав вещества и движение планет. Профессора, преподающие гуманизм, философию, религию. Светлые умы. Только кто к ним прислушивается? Организовали университеты, написали кучи книг, а важнейшим вещам сограждан не научили – как жить в гармонии с Землей.

Не пришла в голову мыслителям полезная идея: прежде, чем отправлять мореходов открывать новые территории, следовало бы провести с ними беседу о пользе миролюбия. Но нет. Неактуально оно. Не приносит сиюминутной, ощутимой на вес прибыли. Потому каратели-первооткрыватели получили карт-бланш: все, что ни делали, считалось законным, лишь бы не забывали отправлять на родину корабли с золотом.

Обуреваемые первобытным желанием завоевывать и подчинять, они сеяли смерть везде, куда прибывали. Двулично называли тот процесс – приобщение дикарей к цивилизации. А не наоборот ли? Превращение «цивилизованных» в дикарей – звучало бы вернее.

Они явились в Америку не с рукой, протянутой для пожатия, а с ружьями и пушками. Противно было Шону, что в пропаганде воинствующих идей те «первопроходцы» достигли большого успеха. Провозгласили лозунг «краснокожим – смерть!», вовлекли в человекоубийства соотечественников, первоначально настроенных лишь мирно трудиться на новых землях. Но за компанию и из ложно понятого патриотизма чего ни сделаешь…

Стадное чувство было несвойственно Шону, он умел мыслить самостоятельно. На призывы не отвечал, в охоте на индейцев не участвовал. На Форт Сапино те не покушались, зачем местные вояки организуют карательные операции?

Другие горожане участвовали в них с удовольствием. Потом хвалились: столько-то краснокожих, в том числе детей, заживо сожгли в сарае; столько-то прикончили пулей, когда те пытались убежать; столько-то скальпов срезали, чтобы продать за пару долларов. И дружный, идиотский смех.