Текст книги "Соль с Жеваховой горы"

– Ты сбежал с завода Котовского? – Кац едва не всплеснул руками.

– Сбежал, – подтвердил Зайдер, – план у меня есть. Потому и приехал сюда. Так что о деятельности Котовского я много чего знаю. Он такие дела с этим сахаром проворачивал! Миллионы в карман клал! Зачем ему контрабанда? Не в свое лезет! А для меня – это дом родной. Два года я просидел тихо, а потом не выдержал. Особенно после того, как смекнул, что по-другому могу сделать. Он и не знает, что я сбежал. Я вроде как в бессрочном отпуске буду. А хватится, поздно будет менять.

– С огнем играешь, – Моня с укором покачал головой.

– А я в огне не горю, в воде не тону! – хохотнул Зайдер. – Так что… Да ты рассказ-то закончи. Что там было дальше?

– Я за политику тебе…

– Давай за политику, – согласился Мейер.

– В 1924 году, аккурат вот сейчас, в самом начале года, Котовский добился вместе с Фрунзе решения о создании Молдавской Автономной Советской республики. Котовский сам провел границы, включая Приднестровье, и стал полным хозяином земли. Именно на этой земле он разместил свои предприятия, которые контролирует. А сам стал членом ЦИК Советов Молдавской автономии, членом ЦИК Советов СССР и УССР. Так что теперь его и не тронуть даже!

– Вот сука!.. – вдруг подал голос Соляк.

– А это и к лучшему, – Зайдер задумался, – теперь ему самому не выгодно, чтобы связывали его с криминалом. Такой большой человек – с бандитами якшается! Свои красные не поймут. Так что…

– А он и не якшается, – Кац презрительно посмотрел на Зайдера, не понимающего элементарных вещей, – его Мишка Няга прикрывает, все на себя берет.

– Тоже не вопрос, – покачал головой Мейер, – мы этого Мишку – к ногтю!

– Говори уже, что задумал! – буркнул Моня подуставший от долгого разговора.

И Мейер Зайдер, заговорщически понизив голос, принялся излагать свой план.

Несмотря на поздний вечер, на Екатерининской было шумно. Зайдер остановился напротив нужного дома, взглянул на ярко освещенные окна на втором этаже, окна той квартиры, адрес которой Туча не хотел давать ему почти два часа.

Зайдер хорошо помнил свой разговор с Тучей. Он оказался совсем не таким, как Мейер предполагал.

– Я не понимаю – ты хочешь убрать Паука или будешь заигрывать со всеми так, как никогда не заигрывал Японец? – в сердцах выдал Зайдер после того, как Туча совсем заморочил ему голову. – Я хочу убрать Паука и занять всю контрабанду в городе! Половина – твоя! Если нужны деньги, не вопрос – дам денег. Я не пустым с сахарного завода пришел.

– Не в том дело! – Туча с сомнением качал своей круглой головой, и Зайдер уже возненавидел его характер, благодаря которому Туча так удачно договаривался со всеми. Его мягкость и дипломатия давно уже вошли в поговорку в Одессе, и даже самые отпетые главари шли к Туче за советом – или же на поклон, так было несколько верней.

– Паук – шо чиряк, его выдавить не многого стоит, – хмыкнул Туча. – Вопрос за то, как операция эта обойдется нам! Ты ведь знаешь за красных? Знаешь, под кем Паук? Кто рыбаков пострелял? То-то и оно. Крышуют Паука красные. За контрабанду. А нам до чего туда лезть?

– За правду, – мрачно протянул Зайдер, – я до Японца первый человек был. Мне первым и до Одессы быть.

– Прошли те времена! Давно прошли. Как канул Японец, ты за два года до красного сахара подъедался, – в сердцах бросил Туча. – Японец не за такой был, а ты такой. У кого слаще, с тем и ешь.

– Ты меня до сейчас обидеть хочешь? – Глаза Зайдера сверкнули злобой.

– Да плевать мне на твои обиды! – Туча махнул рукой. – Ты кровью полить землю хочешь, а мне до кровушки ни к чему.

– Не хочу, – Мейер вздохнул, – и против тебя не пойду. Не о том думаешь. Вернуть то, что по праву мое, хочу. Наследство Японца.

– А шо ты два года за то наследство не возвращал? – Туча прищурился. – Два года ты за где был? То-то и оно, фраер! Твой шухер тут до лампочки! Заел ты его… Под сахар.

– Ты ведь говорил, что до Паука не подступиться никак, – мрачно протянул Зайдер, – а я подступлюсь. Никто Паука не взял – а я возьму!

– Через голову выбрось, – хмыкнул Туча, – и разотри шкарпетками! А лучше сопли за кулак намотай та до себя и держи.

– Я возьму, – Зайдер смотрел на него в упор. – Там, где мужики за землю штабелями лягут, баба возьмет. Дай адрес Алмазной. Ей только и доверять можно. Туча, дай!

– Нет, – Туча был настроен решительно, – нету досюдова Алмазной. Давно вся вышла. Опосля Японца.

– Зря, Туча, ты ее покрываешь. Ты наши законы знаешь. За бабу вписаться – себя не уважать!

– Ой, наше вам здрасьте! Он вспомнил. Так Алмазная не баба, как по-твоему. За нее можно и вписаться. Вписка не заламается, – хохотнул Туча.

– Дай адрес! – Зайдер тяжело вздохнул.

– Нет в деле, – Туча смотрел на него в упор, – Алмазную за сходом выбросил. Нету в деле. С концом.

– Неправда это, Туча, – Мейер отвел глаза в сторону, – я справки наводил. За прежнее работает. Низший класс – «усыпальницей». Чигирь хотел ее к ногтю, да ты защитил. Ты за нее везде вписываешься.

– Не твоего ума это дело! – рассердился Туча. – Ты иди, куда шел! Оставь меня за покой, как до неба! Швицер драный!

– Да ты не сердись! Я ж до нас двоих и хочу. И Алмазной за то с руки будет, как она Паука возьмет. За своих же стараюсь! – Зайдер пытался уговорить Тучу изо всех сил.

Но Туча был непреклонен. Так прошло почти два часа. К концу второго часа он начал сдавать. Аргументы Зайдера звучали для него все весомей и весомей. Туча не выдержал:

– Ладно, поговори с ней. Но не настаивай, не дави до горла! Иначе не посмотрю, шо ты друг Японца. Кишки за тухес намотаю. Смотри мне… Бикицер! И если до шухера душу ей зашкрябаешь, ты мне держись!

И вот Зайдер стоял перед домом на Екатерининской, где жила Алмазная. И думал о том, как странно возвращаются прежние времена.

Дверь открыла темноволосая девушка с бледным лицом и глазами такой красоты, что у Зайдера сразу перехватило дыхание. С удивлением он увидел, что девушка страшно похожа на подругу Соляка – ту самую, что произвела на него такое сильное впечатление. Именно такую девушку он представлял в своих мечтах! В ней было все, что так нравилось ему – утонченность, порода, манеры. И, не отрываясь от нее, Зайдер смотрел во все глаза.

– Простите… – девушка нахмурилась, – вам кого?

– Я Мейер Зайдер, друг покойного Японца, – представился он, – мне бы Таню.

– Я слышала о вас! – Девушка удивленно приподняла брови. – И даже видела… В свое время. Забавно. Войдите.

Она посторонилась в дверях. Мейер следом за ней вошел в просторную гостиную.

– Я Ида, подруга Тани, – сказала девушка, – мы живем вместе. А Тани сейчас нет.

В глубине квартиры заплакал маленький ребенок, и девушка метнулась туда. Вернулась она со светловолосой девчушкой на руках, по виду годовалой или чуть больше. Успокоившись, ребенок сосал леденец.

– У вас очень красивая дочка! – улыбнулся Зайдер, смотря на ребенка.

– Это дочь Тани, – сказала Ида, – но у меня тоже есть дочь. Она постарше.

Дочь Тани! Зайдер удивился. Он вспомнил, что до него доходили слухи о какой-то любовной драме с участием Алмазной. Вроде там был замешан какой-то князь. Темная, мутная история, как и время, в котором они жили. Так и появляются в такие времена дети – кто, откуда… никак не понять, ничем не объяснить…

Девушка усадила ребенка на широкую кровать и поправила выбившуюся прядь темных волос. У Зайдера перехватило дыхание! Именно о такой женщине он мечтал всю свою жизнь!

– Хотите чаю? – Глаза у нее были лучистые. Улыбаясь, она смотрела на Зайдера. – Или вы спешите?

– Я никуда не спешу! – едва дыша, ответил он.

– А Таня вернется только утром. Она осталась у своего друга, – сказала девушка.

– А я останусь у вас! – выпалил Зайдер на одном дыхании. Она засмеялась. Ему вдруг показалось, что он знал ее всю свою жизнь. Эта девушка была даром судьбы, внезапно оказавшимся на его пути. И он не собирался от нее отказываться.

Глава 9

История Пересыпи. «Рай» в аду. Встреча с Фирой. Жена Соляка

Выйдя из трамвая, Таня оглядела мрачную местность с болотцами жидкой грязи и стала спускаться вниз по склону. Ноги разъезжались, и ей казалось, что эта грязь не высохнет никогда.

Недаром Пересыпь считалась самым гиблым местом в городе. Она находилась в низине, и ее нещадно заливали дожди, а также стоки, текущие вниз со всего города. Потому и грязные болота на плохих дорогах не высыхали на Пересыпи даже в жару.

Из-за обилия промышленных предприятий и мастерских в воздухе стоял неприятный, тяжелый запах. Это была тошнотворная смесь из дыма, металла, окиси селитры, горючего и болотного смрада, запах, которым отличался этот рабочий район. Дома здесь были низенькие, одноэтажные, часто – глинобитные и крытые соломой. И даже невооруженным глазом было видно, что живет здесь сплошная беднота.

Таня знала не понаслышке запах и вкус бедноты. Этим отчаянием бедности были пропитаны почти все отдаленные районы города – такие как Молдаванка, Слободка, Пересыпь. И Таня с печалью думала о том, что эта страшная бедность будет усугубляться все дальше и дальше.

В городе все чаще проявлялись ужасающие контрасты, и то тут, то там вспыхивали самые настоящие голодные бунты, когда бедняки громили хлебные лавки и продуктовые склады.

С одной стороны была невообразимая роскошь модных ресторанов и разбогатевших людей, с другой – толпы безработных и голодных, неспособных купить продукты по адским ценам, которые ставили богачи. Цены никто не контролировал, и они постоянно росли. Все больше и больше людей едва сводили концы с концами. А с другой стороны, было изобилие, нагло построенное на человеческой крови.

Спускаясь вниз, Таня думала о том, что Пересыпь и была таким образцом самого яркого контраста. И что тем, кто заседал в роскошных заведениях на Дерибасовской и в кабинетах большевистского начальства, не мешало бы спуститься в самый низ, к Пересыпи, и посмотреть в лицо городской бедноты.

Вот и первые улочки за железнодорожной насыпью. Теперь надо повернуть направо. Пытаясь отыскать дорогу к нужному ей месту, Таня вспоминала все, что читала и слышала об этом районе.

История его началась в средние века, когда, задолго до основания Одессы, Пересыпь была дном Черного моря, вдававшегося в сушу узкими заливами. Позже эти заливы стали Куяльницким и Хаджибеевским лиманами. Принято считать, что в XI—XV веках море отступило, а поднявшийся со дна одесского залива песок образовал большой перешеек.

Тут пролегали торговые пути, образовывались казачьи хутора. Почти сразу после своего основания Одесса превратилась в преуспевающий торговый город, через который проходило множество грузов. Рядом со складами и амбарами стали возникать фабрики и мануфактуры. Места не хватало – порт оказался зажат между морем и горой. Поэтому местом складских кварталов за портом как раз и стала Пересыпь. Тут же образовались многочисленные мастерские и небольшой поселок для рабочих.

За пересыпским поселением тянулась огромная пустошь. Даже небольшой ветер вызывал здесь песчаную бурю, которая накрывала всю Одессу. Поэтому в 1831 году одесский градоначальник Алексей Лёвшин распорядился посадить здесь сорок тысяч деревьев. Верное решение проблемы появилось у градоначальника не случайно – до назначения на должность в Одессу он жил в Казахстане и знал о песчаных бурях не понаслышке.

Насаждения, занимавшие площадь в 275 гектаров, назвали Лёвшинской плантацией. Здесь были посажены настоящие рощи из пирамидальных тополей, вербы, тамариска. Это позволило укрепить ползучий ландшафт песчаного моря и прекратить песчаные бури, которые пронизывали город насквозь и были большой проблемой для местных жителей.

Правда, уже к началу 1860 года этот лес стал редеть. А землю начали застраивать промышленными предприятиями и прилегающими к ним жилыми кварталами для рабочих. Предприятия были небогатыми, поэтому и кварталы стали местом городской бедноты.

В 1867 году через Пересыпь провели железную дорогу. Район стал важнейшим транспортным узлом Одессы. Уже в конце XIX века на пространстве от Пересыпского моста до Ярмарочной площади работали многочисленные заводы, склады, элеваторы, мастерские и стихийные рынки.

Но больше всего прославил Пересыпь завод сельскохозяйственного оборудования, основанный еще в 1854 году немецким эмигрантом Иоганном Геном. В начале XX века это было крупнейшее предприятие подобного рода на юге империи, производившее свыше 100 тысяч единиц различной продукции – плугов, жнеек, веялок и молотилок.

Жилых домов на Пересыпи стало много, и они лепились один к одному, как на Молдаванке. С 1880-х годов началась сплошная застройка улиц. К 1917 году на Пересыпи проживало 25 тысяч человек. Дома строились точно так же, как и на Молдаванке, с использованием фанерных ящиков, картонных перегородок, тряпок, глинистых перекрытий и подобного. Каменные стены в таких жилищах были редкостью. Жилье в домах, где хотя бы одна стена была каменной, стоило дороже. А в переплетениях узких лабиринтов всевозможных проулков мог разобраться только местный житель. Даже официальных адресов у этих трущоб не было, не говоря уже о том, чтобы все это было нанесено на карту. Пересыпь напоминала Молдаванку еще и тем, что городские власти махнули на нее рукой, позволяя застраивать как угодно. А потому так же, как и Молдаванка, весь район Пересыпи славился преступностью и антисанитарией.

Но, в отличие от Молдаванки, где коренное население стали составлять крестьяне – переселенцы из окрестных деревень, коренным населением Пересыпи были потомки украинских казачьих родов. Иосиф де Рибас скрытно вывел свои конные полки и отряды черноморских украинских казаков на исходные позиции, откуда 14 сентября 1789 года молниеносным штурмом овладел турецкой крепостью Хаджибей.

Потом казаков, которые пожелали остаться на завоеванной ими земле и осесть здесь, де Рибас поселил на Пересыпи. Им были отведены на построение домов удобные места и выдано пособие хлебом, лесом и деньгами. Так писал об этом историк Аполлинарий Скальковский.

К 1924 году площадь заводов на Пересыпи значительно увеличилась. Промышленная зона захватила даже некоторые жилые кварталы. Был расширен завод сельскохозяйственного машиностроения, построены механический и кабельные заводы. Впрочем, на атмосферу района это не сильно повлияло.

Предприимчивые одесситы стали скупать на Пересыпи землю и открывать здесь заводы, фабрики и мастерские. Получилось так, что часто на одной длинной улице соседствовали множество самых разных предприятий: винокуренный завод, фабрика колесной мази, завод сельскохозяйственных машин Гена, макаронная фабрика, фармацевтическая лаборатория, кожевенная мастерская, склад какао, товарищество одесского сахарорафинадного завода, фабрика молотого кофе, завод подсолнечного масла, фабрика нафталина, паровые мельницы, завод стеариновых свечей, пуговичная фабрика, завод по обработке мрамора, паркетная мастерская, обувная фабрика, лесопильный завод, завод искусственных минеральных вод, скотобойня…

Предприятия теснились друг на друге и часто мешали сами себе такой вот противоестественной скученностью. Оттого Пересыпь стала местом самого ужасного в городе запаха, вонь среди белого дня стояла там такая, что люди, не привыкшие к району, едва не теряли сознание, впервые сюда попадая.

Одновременно с промышленностью развивался транспорт. Пересыпь стала центром железнодорожных перевозок. Отсюда начинались старые проезжие дороги на Николаев, Балту и Киев. От железной дороги проложили отдельную ветку в сторону порта, по которой теперь перевозили грузы. А второй веткой соединили с городом район Куяльницкого лимана. Это только способствовало развитию промышленности и производства. К 1914 году была достроена вторая железнодорожная линия в Одессу в направлении Вознесенска. А на Пересыпи появился железнодорожный вокзал.

После установления власти большевиков новое руководство города решило переименовать старые районы Одессы. Город активно строился, появлялись новые жилые массивы. Теперь, по новой карте, в черту Одессы стали входить окрестные села. Район за Бугаевкой получил название Сахарный поселок. А Жевахова гора попала в район Большевик.

Однако новое наименование окрестных районов никак не решило самую важную и серьезную проблему Пересыпи: именно она в период обильных осадков первой затапливалась в городе. Пересыпь плавала по нескольку раз в год. Дома там были одноэтажные, и вода поднималась выше уровня окон, имущество плавало по комнатам. Обитателей Пересыпи часто можно было отличить от других одесситов по специфическому запаху их одежды: не высыхая, она прела и неприятно пахла. Ну а так как Пересыпь была населена беднотой, купить новую одежду обитатели района были не в состоянии.

Городская канализация не спасала Пересыпь от проблемы. Район этот располагался ниже уровня всего остального города, и канализационные стоки не справлялись с количеством стекающей сюда воды. Не случайно на Пересыпи появились Первый и Второй заливные переулки. Именно здесь была наибольшая глубина затопления района. Часто вода поднималась настолько высоко, что в ней тонули даже лошади. Каждый раз городские власти от самых разных правительств пытались что-то сделать с затоплением Пересыпи, и каждый раз терпели оглушительное фиаско. Пересыпь плавала всегда в стоке вод со всей Одессы в периоды снегопадов и обильных дождей…

Таня поморщилась, едва не вступив в лужу жидкой грязи, на поверхности которой расплывалось пятно мазута. Со всех сторон шла вонь, разбавленная в воздухе парами солярки, бензина и какого-то прогорклого масла. Тане подумалось: как ужасно здесь жить. Впереди виднелись очертания пересыпского моста, и она пошла вперед, недоумевая: кто станет ездить ради развлечений сюда?

Клуб «Рай» находился в самом людном месте Пересыпи на первом этаже двухэтажного каменного дома. На втором – Таня поняла это сразу – располагались меблированные комнаты. Это был самый настоящий бандитский притон! Вывеска клуба была страшно вульгарной – в ней преобладал красный цвет, на фоне которого толстая неопрятная девица, нарисованная местным художником бесхитростно криво и косо, совала вперед кособокое яблоко ядовитого зеленого цвета. Неровные, расплывшиеся буквы ползли вниз: «Рай». Зрелище было откровенно жалким.

Было около двух часов, и клуб был закрыт. Таня подошла поближе, рассматривая обшарпанную дверь, с которой слезла белая краска. Засов венчал висячий, довольно мощный замок.

На окнах не было ставен. Изнутри они были задернуты плотными бордовыми портьерами. Этот темный цвет – цвет венозной крови – неприятно резал глаза.

Весь район был безлюден. Таня постояла несколько минут возле закрытой двери главного входа, затем решила обойти дом. Тощий кот с облезшей шерстью метнулся из-под ступенек, недобро косясь на Таню блестящим зеленым глазом. Она пошла вдоль здания, обогнула угол и свернула в небольшой грязный переулок, где дороги не было, а во всю ширь разливалась чуть подсохшая лужа застывшей грязи. В отдалении виднелась какая-то железная калитка. Тяжко вздохнув и призвав на помощь все свое мужество, Таня ступила в грязь переулка, искренне радуясь тому, что, отправляясь в этот поход, надела свои самые плохие ботинки.

Калитка была приоткрыта, и Таня протиснулась в узкий, похожий на колодец двор, заставленный деревянными ящиками, от чего он казался еще теснее. Здесь она тоже уткнулась в дверь – еще более обшарпанную, чем на главном входе. Замка на ней не было. Таня постучала, затем крикнула: – Есть здесь кто-нибудь? Эй!

Тишина. Днем клуб «Рай» был абсолютно пустым. Таня подергала дверь – заперто. Возвращаться сюда ночью ей не хотелось. Но что делать – если преследуют неудачи днем… Таня была не из тех, кто сдается так просто.

Она снова постучала – никакой реакции. В этом удручающем безмолвии не было даже котов, ничто не выдавало признаков жизни. У нее мелькнула мысль о том, что после смерти актера – вернее, не совсем смерти, а того, что он успел натворить, – это злосчастное кабаре закрыли до лучших времен. Но Туча не сказал ей об этом ни слова!

Таня снова вздохнула, собираясь уходить, как вдруг…

– Матерь Божья! Вырви мне глаз! – Женский, визг, раздавшийся за ее спиной, заставил Таню чуть ли не подпрыгнуть на месте, и в тот же самый момент кто-то изо всех сил бросился ей на шею. К своему огромному удивлению она узнала Фиру – свою подругу по Оперному театру, служившую статисткой одновременно с ней. След ее давно растворился во времени, и с тех самых пор, как их обеих уволили из Оперного – было это во времена еще французов, Антанты, – Таня не встречала свою веселую, жизнерадостную подругу, общаться с которой в свое время очень любила.

– Фира! Как я рада тебя видеть! – Таня обняла ее, отметив невольно, как сильно Фира изменилась внешне. От худенькой растерянной барышни с наивными глазами, помешанной на мужчинах, не осталось и следа. Фира пополнела, сделала модную прическу, обрезав волосы до плеч и завив их. Глаза ее стали чуть более тусклыми, а на лице появились первые морщинки. Но это то, что могла увидеть лишь Таня – потому, что хорошо знала подругу. Для всех остальных Фира осталась прежней.

Она выглядела просто шикарно! На ней была модная шубка из котика и шляпка с вуалеткой. Такие же модные лакированные ботинки делали ее ножки еще изящнее. Фира выглядела роскошной, состоятельной дамой, и Таня сразу поняла, что дела ее пошли в гору. Как и большинство женщин того времени, Фира была очень ярко накрашена, и насыщенная красная помада придавала ей несколько вульгарный вид. Таня помнила, что Фира всегда злоупотребляла косметикой, только в те годы на это у нее не было денег. Очевидно, они сейчас появились.

– Глаза б мои вырвались! Смотрю, ты ли это? – Фира заливалась смехом, обнимая Таню за плечи. – Думала, шпана местная, ну и дай, думаю, шугану. Надо их до черта шугать! А тут – ну вырви ж глаз да засунь за зубы! Мать чесная! Шо солнышко красное!

– Что ты тут делаешь? Вот уж не ожидала тебя тут увидеть! – сказала Таня.

– Как не ожидала? Я думала, ты до сюда до меня пришла! – удивилась Фира. – Думала, соскучилась за подругой та шандарахнулась как снег за голову! Или как?

– Я очень по тебе соскучилась! – призналась Таня. – Но встретить здесь тебя не ожидала, честно. А что ты делаешь в таком странном месте?

– Шо странном? Тю! Ты до чего? – Фира смотрела на нее удивленно. – Так до день просто. А то все как у людей!

– Что как у людей? – У Тани от непонимания закружилась голова – у Фиры всегда слова вылетали раньше мыслей, и даже в Оперном с ней сложно было говорить.

– Так ресторан мой! «Рай»! – гордо заявила Фира, поглядывая на Таню.

– Это твой ресторан? – Вот уж чего не ожидала Таня, так это подобного поворота. – Как твой? Этот клуб «Рай»?

– Мой, – с гордостью подтвердила Фира, – я всегда мечтала заправлять рестораном. Помнишь за это? А теперь – вот!

– А чего в таком странном месте? – не выдержала Таня.

– Так не мой был на то фасон! – вздохнула Фира. – Шо уж дали…

– Кто дал?

– Идем внутрь. Расскажу.

Разговаривая с Фирой, Таня не могла прогнать от себя одну странную мысль – такую же странную, как и все в этом месте. Фира очень сильно напоминала ей Иду! А с новой прической особенно. Между ними было какое-то необычное сходство, которое просто бросалось в глаза! Раньше Таня не замечала это так остро. А вот теперь…

Достав из сумочки ключ, Фира отперла двери. Они оказались в узкой прихожей, в которой слева была большая дверь, а справа начиналась деревянная лестница, ведущая на второй этаж.

– Дверь-то до кухни и зала, закрыто оно, мы к семи обычно открываем, – пояснила Фира, – к пяти только уборщицы придут, не прибрано там. Мы наверх пойдем, до моего кабинету.

Кабинет Фиры был роскошным! Кожаная мебель, зеркала. Из буфета Фира достала бутылку дорогого шампанского – за встречу.

– Вижу, дела твои идут неплохо, – улыбнулась Таня.

– А… – Фира махнула рукой, – ты ж за жизнь знаешь! Сегодня – густо, а завтра – пусто. Мир здесь такой. Так шо есть за сейчас ресторан – гуляем. А завтра прихлопнут хахеля мого, та и спалят ресторан до краю.

– Хахеля? – заинтересовалась Таня.

Вздохнув, Фира разлила шампанское и принялась рассказывать свою нехитрую историю. После увольнения из Оперного театра где она только не работала! Пела в каком-то кабаре, работала официанткой. Хорошо было, когда город захватили белые – вновь пооткрывались кафе-шантаны, и Фира с успехом пела в самых модных местах. Но потом город захватили красные, все увеселительные заведения позакрывались, а публику, которая жила в мире ночных клубов и ресторанов, выкинули на улицу.

– Вот же не веселятся сами, черти лысые, и другим не дают, – сердилась Фира, вспоминая тот неприятный период, – до чего ж скуку смертную морды эти стриженые довели! Кожанки да наганы! Ни один черт не разберет!

Фира осталась на улице, совершенно без денег. Ей пришлось переквалифицироваться в парикмахерши. Профессии ее обучила одна старушка, у которой она снимала угол в районе Пересыпи. У Фиры совершенно не было денег на нормальное жилье, и ей пришлось переехать в самый плохой район. Устроилась на работу Фира помощником парикмахера в одну мастерскую в районе Балковской ямы. И потянулись серые, однообразные, тяжелые и голодные дни.

Однажды, возвращаясь вечером домой, Фира стала свидетельницей бандитской перестрелки. На Пересыпи это дело было обычное – в те дни стреляли почти каждый день. Фира знала, как себя вести: спрятаться в подворотню от пуль, переждать самый горячий момент, пока звучит стрельба, а выходить, когда все бандиты уже разбегутся. В те годы этим умением обладал каждый житель Одессы, и Фира не была исключением. Перестрелки долго не длились. В тот раз Фира так и поступила. Но когда она вышла наружу, то увидела, что на земле лежит один из бандитов. Он был ранен и глухо стонал.

– Жалостливо так стонал, как ребенок будто, – вытерла слезы она, – я к нему подошла, а волосики у него светлые… Лицо такое пухлое. Жалко мне его стало аж жуть! И молоденький совсем, такой хорошенький. Сердце аж защемило!

Фира помогла бандиту подняться – он был ранен в плечо, и повела его к себе, в каморку на Пересыпи. Уложила бандита в кровать и побежала за местным врачом. Когда пришел врач, бандит уже метался в жару, был в беспамятстве.

Раненым, подобранным Фирой, оказался Колька Соляк, главарь одной из пересыпских банд, который вел страшную войну с другими главарями за господство над районом. Фира его спасла. Между ними завязался бурный роман. Простой, туповатый выходец из деревни, Соляк Фиру боготворил. Они стали жить вместе, а затем и поженились тайком – несмотря на то, что Фира была старше его на пять лет. Соляку удалось добиться своей цели – перебить других главарей и стать единоличным хозяином Пересыпи. А Фире, чтобы исполнить ее давнюю мечту, он подарил этот ресторан.