Текст книги "Копи Хаджибейского лимана"

Мальчик перестал плакать. Глаза его застыли. Тихонько икнув, он отодвинулся к стенке и медленно по ней сполз. Сжавшись, притянул колени к груди. Одной рукой он все еще прижимал к себе старого медведя, к лапам которого, распростертым на полу, через всю комнату тек кровавый ручеек…

Глава 7

Браконьеры с Хаджибейского лимана. Страшная находка. Смелость деда Михея. Секретный информатор

Желтое закатное солнце садилось в вязкие воды Хаджибейского лимана. Пахло тиной и солью. Близость лимана насыщала воздух соленой влагой, такой тягучей, что казалось, будто капли соли застывают на губах.

Запах лимана ничем не напоминал запах моря. Но было в нем свое, особое своеобразие, своя неповторимая нота, делающая незабываемой природу этого края, непокоренную и прекрасную – с самых давних времен.

Двое мужчин в поношенной, бедной одежде свернули с Хаджибейской дороги к Шкодовой горе. За версту в них можно было разглядеть рыбаков. Один нес старые речные сети, другой – несколько пустых ведер, вдетых одно в другое, и нечто, напоминающее самодельную ловушку, которую можно было использовать только в лимане – по своей конструкции она никак не подходила для моря. Обоим было за пятьдесят. Их обветренные, загорелые лица были усталыми, а глаза потухли под грузом обстоятельств и нищеты. И было понятно, что ловля рыбы в лимане для них – не радость, не удовольствие, а тяжкий промысел, опостылевший до такой степени, что они с радостью бросили бы это занятие, если бы могли. От их старой одежды шел приторный, тошнотворный запах рыбы, омерзительный для любого человека, не привыкшего к такому.

Это были браконьеры, которые ловили рыбу в запрещенных местах лимана, уже взятых под контроль как заповедник советской властью и частным нэпманским капиталом. Местный колхоз пытался запрудить часть лимана и организовать там что-то вроде рыбного хозяйства. В воду специально запустили каких-то редких мальков.

Следил за всем этим солидный одесский нэпман, который часто приезжал из Одессы, чтобы проконтролировать свое производство. Местным обитателям в запруде рыбу лимана ловить было запрещено.

Но в другой части лимана ее почти не было, да и конкуренция была слишком большой. Жители Шкодовой горы, Хаджибейской дороги и близлежащих сел – Усатова и Нерубайского – умирали с голоду. Работы не было. В колхозах платили мало. Нэпманы драли с простого человека по нескольку шкур.

Если раньше жители роптали потихоньку, то все чаще и чаще стали возмущаться громко. Страшное социальное расслоение коснулось и этих мест. А потому местные, чаще всего после обеда, во второй половине дня, повадились тайком ловить рыбу в частном рыбхозяйстве, занимаясь натуральным браконьерством.

Время это было выбрано потому, что к вечеру нэпман всегда возвращался в Одессу на сверкающем, с иголочки, новом автомобиле, прогуливать денежки по кабаре да ресторанам. А с охранниками всегда можно было договориться, ведь в охране служили такие же местные жители, и за пару монет пускали своих. К тому же охранники так же ненавидели гладкого, упитанного нэпмана и считали, что от него не убудет.

Правда, однажды в рыбном хозяйстве попался очень несговорчивый сторож, который не только не пустил своих мужиков, но и настучал на них хозяину. Вечером, когда он возвращался с работы, его подкараулили, навалились да проучили всем скопом. Охранник очутился в Еврейской больнице Одессы с сотрясением мозга и переломанными ребрами. Хозяин дорогостоящее лечение ему не оплатил, зато не задержался уволить его с работы. А пришедший на его место сторож стал намного сговорчивей.

С тех пор местные жители своего занятия не забросили. Нэпман, подозревающий что-то неладное, написал тома заявлений в местное отделение милиции почти на каждого жителя близлежащих поселков, а также копии всех заявлений отправил в горотдел НКВД Одессы. Поэтому на случай обыска, проходящего время от времени, браконьеры прятали свои сети и силки-ловушки в тайниках – в пещерном городе на Шкодовой горе.

Милиция приходила, рылась в старье – жалком имуществе бедных сельских жителей – и, потоптавшись, уходила. Нет доказательств – сетей, снастей и пойманной рыбы, – значит, нет и преступления. Нэпман рвал и метал, а браконьеры усмехались. Поступали так они не со зла – им нужно было кормить свои семьи.

Пойманную рыбу отвозили в Одессу, на Привоз, где в рыбных рядах их уже ждали специальные агенты, закупающие улов для дорогих ресторанов. Это было гораздо выгодней, чем горбатиться в колхозе за гроши.

Вот и в этот вечерний час двое рыбаков направлялись к Шкодовой горе, где находился самый настоящий пещерный город, одно из самых уникальных и мистических мест старой Одессы, известное только местным жителям.

В горе были вырезаны жилища, так называемые мины – самые настоящие комнаты, стенами которых были сама гора, а подземные этажи спускались к катакомбам.

По легенде, эти дома в камне создали местные каменотесы, которые издавна добывали в окрестностях камень для строительства Одессы. Для удобства и экономии строительных материалов они стали строить дома прямо в горе и сами поселялись в них.

Честно сказать, жить в подобных домах было мало удовольствия – они были сырыми, холодными, в них дурно пахло от близости грунтовых вод. К тому же катакомбы грозили плохим соседством – мало ли кто мог появиться из темных подземных ходов? Ведь издавна катакомбы облюбовали контрабандисты, опасные сектанты и представители криминального мира. А подобная встреча всегда грозила бедой – и с первыми, и со вторыми, и с третьими.

Поэтому постепенно каменотесы стали оставлять свои неудобные сырые дома и переселяться в ближайшие села в дома нормальные – деревянные или каменные.

Подземные дома в пещерах вновь заполнились в годы гражданской войны, когда появилось множество беженцев из разрушенных, сожженных сел. Изгнанные с родной земли, люди перебирались поближе к большому городу в надежде на лучшее будущее. Но жилья там не было.

Тогда вспомнили о пещерных домах. Новые обитатели рыли новые комнаты, укрепляли стены и ходы в подземелья и хоть как-то пытались выжить на обескровленной, разрушенной земле. Но они столкнулись с тем же, что и их предшественники – холод, сырость, плохой запах, неудобство, антисанитария и прочие проблемы, которые всегда подстерегают тех, кто живет под землей.

Поэтому подземелья стали сдавать внаем, а на вырученные деньги снимать жилье в ближайших селах. И конечно же, как и прежде, пещерные дома облюбовали контрабандисты, местные браконьеры и криминал.

Очень скоро пещерный город возле Шкодовой горы стал таким опасным местом, что даже живущие совсем рядом не осмеливались заходить туда с наступлением темноты.

Двое рыбаков снимали мину в жилище деда Михея – одного из старейших обитателей пещерного города на Шкодовой горе. Ему было лет 80, и у него болели ноги, но для своего возраста он выглядел бодрячком. Он был подвижен, острым на язык, знали его как отличного товарища и любили абсолютно все обитатели здешних мест. Старик вечно опирался на свою палку и шутил, что сделала она из африканского железного дерева. Но все прекрасно понимали, что такое редкое дерево не растет в этих краях. Он и сам жил в пещерном жилище, вырыв и укрепив две комнаты с летней кухней. В соседнем селе Усатово у него жила дочь с мужем и внуками, и на зиму дед Михей перебирался к ним.

Но уже с конца теплого в этих краях марта дед Михей переселялся в свою пещерную лачугу и занялся зарабатыванием денег – он сдавал мины местным браконьерам, которые прятали от милицейских обысков снасти.

Самый лов как раз и начинался с марта, ведь зимой лиман мог замерзнуть – большие морозы не были здесь редкостью.

Жил дед Михей в самом конце Известковой улицы, где было много заброшенных домов. Со временем они стали разрушаться, и желтый камень вываливался прямо на дорогу, делая проход по этой своеобразной улице весьма затруднительным, особенно с наступлением темноты.

Но возвращавшимся рыбакам повезло – на улице они показались еще до темноты. В свете ускользающих закатных теней вполне можно было разглядеть все окрестности и проломы в стенах пещер.

Рыбаки шли мимо дома, который почти провалился под землю. Был он разрушен до такой степени, что гора в этом месте стала оседать. Груда желтых камней возле пролома стен с каждым днем становилась все больше. Камни падали просто на дорогу, сминая буйно росшие по обеим сторонам дороги растения.

Рыбаки старались пройти как можно быстрей мимо опасного места, как вдруг один из них замедлил ход, а потом и вовсе остановился и дернул второго за руку, да с такой силой, что тот поморщился:

– Ты чего? – рассердился он. – Шо за тебя в голове?

– Да ты не собачься! Глянь лучше… Шо це там? – насторожился первый.

– Да брось ты мне гембель за уши наматывать, швицер задохлый! Башку солнце запекло за рыба старенная в нос ударила? – не унимался спутник. – Где ты идешь, шоб за тут смотреть?

– Да ты глянь! Страсть-то какая… Шо до того? Ты глянь! – и с этими словами рыбак указал рукой на груду сползших вниз из-за обвала стены желтых камней.

Тут его спутник уловил странные интонации в голосе давнего друга и понял, что слова его не были пустой болтовней.

– Вон там! – Рыбак вытянул вперед руку, которая вдруг стала заметно дрожать. – Вон за там лежит! Бачишь? Давай швыденько засмотрим, шо там…

Посреди груды камней виднелось что-то неестественно красное и маленькое. В этих местах давно уже не видели такого насыщенного красного цвета. Это были края нищеты, а яркий цвет предмета, чем бы он ни был, вызывал в памяти ассоциацию с чем-то из мира достатка и роскоши, то есть с тем, чего не видывали эти края.

– Червоный… – нахмурился его спутник, – да за ярко-то как! Здеся такого отродясь не стояло, шоб за так фонарить…

– А ну геть туда, за глаза смотреть! – и, не долго думая, первый рыбак положил на землю снасти и пошел к груде камней, увлекая друга за собой.

Подойдя к камням, они буквально замерли, приросли к земле. На верху груды лежал… красный детский башмачок. Он был совсем маленький, для ребенка не старше трех лет, сделанный из блестящей красной кожи, и просто светился. В нем были даже настоящие красные шнурки. Словом, это была дорогая элегантная вещь, которую позволить себе могла только состоятельная семья. Семья нэпманов – по тем временам. Откуда детский башмачок мог взяться здесь?

– Мать честная… – прошептал один из рыбаков, а второй вдруг быстро закрестился дрожащими пальцами.

– Матерь Божья… Заступница… спаси нас… защити, матушка…

И действительно: в этом детском башмачке, лежащем на груде камней, было что-то настолько жуткое и зловещее, что это почувствовали даже необразованные и не особо чувствительные рыбаки.

– Эй, робяты, шо за столб до дороги? – раздался сзади знакомый голос. – Вы до меня копыта нашкандыбали, али за как?

По дороге навстречу им шел дед Михей, опираясь на свою сучковатую палку.

– Да подожди орать, – прервал его один из рыбаков. – Тут за такое… А ну-ка зырь! Шо за то может быть?

Заинтригованный, дед Михей подошел поближе и увидел детский башмачок. Нахмурился. Находка ему не понравилась. Перевернул палкой, башмачок скатился с камней. Стало видно, что шнурки аккуратно завязаны на бантик.

– Может, дытынка какая потеряла? – Рыбак с надеждой посмотрел на Михея, как будто тот мог знать.

– Ох, лихо… – Дед Михей, хмурясь, с сомнением покачал головой. – Нет здесь таких дытынок, шоб за такой фасон носили… Вот шо, робяты, надо ходить, посмотреть.

– Может, оно того, – второй рыбак отступил на шаг, руки у него тряслись, – сила нечистая хороводит?

– Какая нечистая! Тьфу на тебя, дурень! – рассердился дед Михей. – Кому сказано: ходим.

Согнувшись, один за другим трое мужчин вошли в полуразрушенную комнату в недрах горы. Внутренние стенки почти все рухнули, и комната представляла собой один большой зал.

Дед Михей бодро шел первым – несмотря на возраст он хотел быть в курсе всего. И вдруг… остановился. Да так резко, что едва не упал.

Обхватив лицо руками – палка выпала из его рук, – дед Михей вдруг затрясся всем телом, издавая нечто настолько нечленораздельное, что у случайного свидетеля от ужаса волосы стали бы дыбом. И действительно – ужас, первобытный ужас словно охватил сгорбленную фигуру деда Михея…

Тут и оба рыбака, оказавшись за его спиной, смогли взглянуть вниз. Один стал белым как мел, словно из него разом выпустили всю кровь, а второй дико завыл. И, воя по-звериному, бросился прочь из ужасной пещеры…

Володя Сосновский тосковал за своим рабочим столом главного редактора самой важной в городе газеты. День был скучным и пустым до невозможности.

Недельный номер – большой субботний выпуск – был сдан еще накануне. Чтобы его сделать очень качественно, как всегда старался выполнять свою работу, Володя заставил вчера всех сотрудников сидеть в редакции допоздна, до 11 ночи. В последний момент полосы снимались, материалы переписывались, фото заменялись, с бедных сотрудников летели пух и перья… Корректоры и машинистки получали страшных редакторских пенделей – вместе с несколькими журналистами, попавшимися под горячую руку. Словом, стояла та суматошная и знаменитая газетная кутерьма, без которой каждый, к ней привыкший, уже не смог бы жить никогда.

Но вот номер был подписан и увезен в типографию. Заниматься больше было нечем. И на следующий день Володя позволил себе немного побездельничать. У него случались такие перепады настроения, когда после напряженной работы он чувствовал усталость, ему ничего не хотелось, и он не мог прийти в себя.

Сосновский сидел, развалившись за столом, и мысли его текли вальяжно, в свободном направлении. Думал он о том, стоит ли пригласить на свидание новую машинистку, которая вот уже вторые сутки подряд изо всех сил попадалась ему на пути, или все-таки не стоит. Она мила, у нее хорошая фигурка. Но один минус – светлые волосы до плеч. Блондинок Володя не любил. Ему всегда нравились темноволосые женщины, особенно с короткой стрижкой, особенно с боевым задором в глазах, которые смотрят то мечтательно, то строго, то мечут молнии, то дарят розы…

Думая так, Володя и сам не понимал, что новая машинистка не имеет вообще никакого отношения к его мыслям. Но в конце концов решил, что не стоит никуда ее приглашать. Все равно из этого ничего хорошего не получится.

В этот патетический момент в кабинет ворвался Савка и выпалил:

– Тебя там этот… секретник! Из НКВД!

– Учишь тебя, учишь… – вздохнув, Володя поднялся с места. – Надо говорить не секретник, а секретный информатор, село!

Савка только хмыкнул и нагло пожал плечами – он давно уже не обращал никакого внимания на снобизм Володи.

Секретные информаторы были личным нововведением Сосновского и самым лучшим, что он придумал за последний месяц.

Дело в том, что работу своей редакции Володя наладил не по-советски. И узнай кто, что он подражает буржуазным акулам пера, дело одним бы выговором не ограничилось.

Все началось со встречи с французским журналистом, который приехал в большевистскую Одессу. Сосновского пригласили не только как редактора крупнейшей газеты, но и как человека, отлично знающего французский язык. С французом, его звали Жан-Пьер, Володя даже подружился. Они неделю зависали по самым модным заведениям Одессы, дегустируя вкусные местные вина. Начальство закрывало на это глаза.

И вот француз рассказал, что в каждом важном ведомстве у его газеты есть информаторы – в полиции, в «скорой помощи», больницах, на таможне, в мэрии и т. д. Часто информацию скрывают от прессы. А так есть возможность узнать все первыми и подать сенсацию.

Володя буквально заболел этой идеей! Он так увлекся, что выделил часть гонорарного фонда в резервный и стал тайком нанимать людей.

И вот сейчас звонил его человек – молодой следователь из уголовного розыска, с которым Сосновский тоже подружился.

В кабинет Володя вернулся задумчивым. Савка был там и ждал рассказа о звонке.

– Ну что? – Савка был правой рукой Володи, и от него можно было ничего не скрывать.

– Он сказал, что вся уголовка и все чекисты – в смысле начальство, верхушка НКВД, только что умчались в район Шкодовой горы! – сказал Сосновский.

– А чего там? – Савка моргнул.

– Он не знает. Похоже, произошло что-то страшное и серьезное, какое-то ЧП, если туда все начальство поехало!

– Снова Кагул? – скривился Савка.

– Да какой Кагул?! Грабить там нечего. Нет, это убийство, похоже.

– А кого убили?

– Он не знает. Как только они вернутся, сразу мне перезвонит. Слушай, еще такой момент… Он сказал что-то про пещерный город на Шкодовой горе. Никогда о таком не слышал! А живу в Одессе не первый год. Что это такое?

– Ну ты даешь! Даже я за это знаю. Это место, где каменотесы дома в горе вырыли, пещерный город называется. Да ты почитать можешь, в нашем архиве книжки есть!

– Обязательно почитаю, – заинтересовался Володя.

Разговор их прервал второй звонок – того же самого информатора, который позвонил раньше, чем сам ожидал. Сосновский вернулся хмурый.

– Надо ехать туда. Ищи машину! – скомандовал он Савке.

– Что-то серьезное? – обеспокоился его зам.

– Ужасное! Надо туда отправляться. Ты поисками машины займись. По дороге расскажу. Да, еще в морг надо будет съездить, по дороге подскочим…

– Кого убили-то?

– Ты ушами не хлопай! Машину ищи, по дороге расскажу! Бикицер!

Савка пулей вылетел из кабинета. Но даже для главного редактора найти машину было не просто. Через 30 минут Савка вернулся и сказал, что машина будет только в 4 часа дня.

Было около двух. Оставалось ждать. Володя направился в архив. Он был твердо намерен провести этих два часа с пользой – прочитать все, что только возможно, о пещерном городе в окрестностях Шкодовой горы.

Глава 8

Пещерные дома и история Шкодовой горы. Морг, секреты вскрытия. Будущий щипач или шулер

В комнате архива было прохладно и тихо. Закрыв дверь на щеколду, Володя без труда нашел нужный фолиант и, удобно устроившись на продавленном стуле, погрузился в чтение.

В старинных поселках Малый, Большой и Средний Куяльник, расположенных на северном склоне Шкодовой горы, жили когда-то семьи каменотесов. Это были целые поколения людей, зарабатывающих добычей камня, залежей которого было достаточно много в копях в окрестностях Хаджибейского лимана. Ракушняк был ценным камнем – одновременно мягкий и прочный, он обладал множеством полезных для строительства свойств. Весь центр Одессы, все старинные дома были построены из желтого камня.

Вдоль Хаджибейской дороги располагались целые массивы ракушняка. Камень добывали в копях, которые тянулись на множество километров. И именно в ракушняковом массиве каменотесы стали сооружать для себя пещерные дома, вырубая их прямо по рабочему месту.

Еще в 1775 году, после разгрома Запорожской Сечи и преследования казаков царской властью, целая группа запорожцев – несколько казачьих отрядов решили обосноваться в окрестностях Пересыпи. Их привлек большой лиман, в котором можно было заниматься рыболовством. Запорожцы стали селиться в балках Хаджибейского лимана и основали несколько сел, самыми крупными из которых стали Усатово и Нерубайское.

Но вскоре оказалось, что лиман – не единственная и даже не главная достопримечательность нового края. Так бывшие казаки открыли настоящие копи – целые залежи пильного известняка, который в окрестностях Одессы называли ракушняком. Ракушняк был ценным камнем и на долгие годы обеспечил людей работой каменотесов.

Ну и как уже говорилось, в отработанных выработках каменотесы начали строить для себя своеобразные дома, которые имели одну наружную стену с окнами и входной дверью, как в обычных домах, однако все остальное уходило в самую глубь горы.

В скале располагались все помещения – примерно 3-5 комнат. Из известняка складывались печи, их, как и стены, обмазывали строительным составом, которым в селах смазывали дома-мазанки. Кроме печей, такие дома также обязательно обустраивались дымоходом и вентиляцией.

В «Историческом вестнике» за 1913 год публицист Данилов впервые описал дома, высеченные в скале. В публикации приводилось даже фото одного из таких домов и фото его хозяина – потомка запорожских казаков. Вот как Данилов описывал «пещерные дома» (кстати это понятие появилось в обиходе одесситов как раз после этой публикации): «Где брали камень, там остались длинные катакомбы, идущие от самого моря под городом и уходящие в степь. Поэтому некоторые крестьяне, живущие под Одессой в степных балках, не строили обычных домов, а высекали себе хаты в каменных недрах степи, а рядом с хатой – сарай в виде грота. Крышей для таких домов служит самая поверхность земли».

Такие дома были распространены в Усатово, Бурлачьей Балке, Нерубайском. А в черте города эти жилища сохранились на склонах Шкодовой горы.

«Пещерные дома» появились в этом районе не ранее 1775-го и не позднее 1800 года и первоначально были заселены каменотесами. Однако очень скоро из-за неудобств подземной жизни каменотесы стали оставлять их и переселяться в села. Вскоре, как уже упоминалось, дома стали скупаться контрабандистами и представителями криминалитета, из-за того, что каждый из них имел два выхода – на улицу и в катакомбы. Было очень удобно во время полицейских облав уходить в катакомбы, которые простирались на множество километров.

Одесские журналисты и писатели не обошли вниманием такую интересную тему. Появилось много остросюжетных произведений, действие которых происходило в пещерах подземного города. Даже одесский полицеймейстер Антонов опубликовал книгу «Одесские катакомбы и подземный город».

В исторических источниках о старой Одессе указывается очень важный документ, текст которого сохранился не полностью. Он был опубликован в 1873 году и назывался «Записка о каменоломных и домовых минах в городе Одессе и его окрестностях». Документ был составлен по распоряжению техническо-строительного отделения Одесской городской управы техником Николаем Дунин-Дарковским.

В этом документе техник рекомендует городским властям полностью уничтожить «пещерные дома», перекрыв в них все входы, для улучшения криминальной обстановки в городе. Власть прислушалась к подобному совету, и начиная с 1875 года входы в катакомбы стали перекрывать. Они забивались каменными плитами, досками, цементировались строительным раствором.

Однако мин и входов в катакомбы в городе было столько, что справиться со всеми не было никакой возможности.

Но настоящих «пещерных домов» – жилищ в скале – в Одессе насчитывалось всего несколько десятков. Это были самые настоящие дома, оборудованные полками, переходами, лестницами, печами, вентиляцией. Все плато Жеваховой горы оказалось испещрено входами в такие жилища, которые всегда выходили в катакомбы.

В который раз Володя прочитал, что жить в таких домах было плохо, и очень скоро каменотесы начали это понимать. В домах, несмотря на печи, всегда был холод, сырость и сквозняки. В них стоял ужасный запах, с которым не справлялась вентиляция. Но самым страшным стала угроза обвала. Своды комнат никак не укреплялись. Обвалы время от времени происходили, и всегда могли отправить на тот свет людей, которые находились в комнате в тот момент.

Пещерный город в районе Хаджибейского лимана на склонах Шкодовой горы получил свое рождение как раз в 20-е годы XX века, когда появилась первая трамвайная линия. Теперь все, кто снимал пещерные дома с криминальной целью, получили сообщение с городом.

Трамвайная линия выходила на Хаджибейскую дорогу и проходила мимо небольшого озерца, названного местными жителями Лебединым озером. Раньше эта дорога называлась дорогой на хутор Фоминых и вела в селение Фомина Балка, где располагался казацкий хутор. До 1917 года попасть на Хаджибейскую дорогу можно было только по дороге, ведущей на Куяльник. Куяльницкая дорога была обозначена на всех картах, потому что на ней находился крупный завод Шполянского, производивший продукцию из металла. И тут же, чуть в отдалении, находилась поливная станция Русского общества пароходства и торговли (знаменитого завода РОПИТ).

На трамвайной линии построили павильоны остановок. А лиманы Хаджибейский и Куяльницкий стали приобретать популярность как курорты. Трамвайная линия тянулась до самого Хаджибейского парка, где располагалась знаменитая грязелечебница с невероятно красивым парком. Места эти постепенно становились все более ухоженными, а потому в окрестностях стали появляться дачи новой партийной элиты. Поэтому еще через какое-то время городская власть дала разрешение на строительство конки от конечной станции парового трамвая до самого села Нерубайское.

В ходе электрификации вдоль извилистого склона Шкодовой горы проложили новые трамвайные пути. Но местные жители по привычке продолжали называть дорогу через Хаджибейские плавни конкой.

А вот на картах все равно продолжалась путаница, разобрать которую оказалось не так просто. Все поселения в этих краях по-прежнему назывались Куяльником – Большой, Средний и Малый Куяльник, несмотря на то, что все они располагались на Хаджибейской дороге, возле Хаджибейского лимана.

Дело в том, что еще в XVIII века оба лимана именовались Куяльниками. Куяльницкий лиман назывался Большим Куяльником, а Хаджибейский – Малым. Эти же названия сохранились и в реках, которые впадали в оба лимана. В Куяльницкий впадала река Большой Куяльник, а в Хаджибейский – Малый Куяльник.

Но самым интересным местом на карте все-таки была Шкодова гора, не имеющая ничего общего с горой и не являющаяся горой ни по одному из существующих признаков.

По легенде, насыпь в окрестностях Хаджибейского лимана получила название Шкодовой благодаря казакам – в этом районе раньше добывали соль, и по дорогам двигались тяжело груженные обозы. И каждый раз, когда подводы казаков подъезжали к этой насыпи, происходила какая-то неприятность: то ломалась повозка, то умирали от загадочной болезни лошади, то дорога оказывалась размытой настолько, что проехать по ней не было никакой возможности. Поэтому ее так и назвали – Шкодовой, так как «шкода» означает неприятность, ущерб, вред, убыток, урон.

Гора представляет собой часть большого плато, бывший высокий южный берег устья реки, которая когда-то впадала в одесский залив, но превратилась в лиман. Устье превратилось в болото. Проезд в этих местах и потом был весьма затруднителен, поэтому название, данное чумаками, оказалось весьма метким.

Это было историческое место, на котором находили останки очень древних культур. Так на плато были обнаружены следы древней культуры, которую назвали усатовской – по названию села поблизости. Эта культура датировалась еще медным веком – XXV–XX век до нашей эры. По другим данным, это могло быть и на тысячу лет раньше. В 1921 году раскопки позднего этапа трипольской культуры на склонах Шкодовой горы проводились известным археологом Михаилом Болтенко. Об этом было написано и опубликовано несколько очень серьезных научных работ…

Стук в дверь прервал Володю как раз тогда, когда он дошел до этого места. Это был Савка, который пришел сообщить, что машина подъедет через 15 минут, а Сосновского к телефону снова просит его информатор. Так как все самое интересное Володя уже прочитал, то возвращаться к историческим источникам больше не было смысла. Он аккуратно поставил обратно в шкаф пыльные тома и покинул архив.

Морг в Валиховском переулке всегда производил на Сосновского гнетущее впечатление. Он был здесь уже несколько раз, но все равно не мог привыкнуть ни к запаху, ни к железным дверям, которые, захлопнувшись с ужасающим стуком за его спиной, словно отрезали от всего живого мира, без права вернуться назад.

Секретный информатор Володи, сотрудник уголовки Сашко Алексеенко, уже ждал возле входа в морг. И когда Сосновский вместе с Савкой вышли из редакционной машины, сообщил, что дело идет об убийстве и оно поручено Лошаку, помощнику Фингера. А это означает, что убийством никто не будет заниматься, так как Лошак с Фингером спят и видят, чтобы разгромить и поймать банду Кагула, а до всего остального им и дела нет. Поэтому Сашко сам, втихаря, решил заняться этим убийством и даже тайком получил доступ в морг, чтобы узнать результаты вскрытия – якобы с тем, чтобы потом передать Лошаку.

– Лошак к этому моргу и близко не подходил! – фыркнул Сашко. – Зазнался до такой степени, сволочь, что скоро носом своим облака протыкать будет! А с чего? Кагул как гулял, так и гуляет, и с высокой колокольни чхать хотел на них!

В коридоре пахло сладковатой смесью медикаментов, мгновенно вызвавшей у прибывших устойчивую тошноту. Их уже ждали – пожилой врач в обычном белом халате, который ничуть не отличался от обычных врачебных халатов, поэтому спутать его ни с кем было нельзя.

Он протянул Сашку бумагу с гербовыми печатями – протокол вскрытия.

– На тело взглянуть хотите? Только не всем кагалом сразу! – нахмурился он.

– Я здесь подожду, – мгновенно спохватился побелевший Савка.

– Я… тоже… Не знаю даже, какой смысл… – замялся Сашко, на лице которого читались самые яркие эмоции – от жуткого страха до отвращения.

– А я бы взглянул, – выступил вперед Володя совершенно неожиданно для себя.

– Ишь, орел, – усмехнулся врач, – а в обморок мне не хлопнешься?

– Я что, баба на сносях?! – искренне обиделся Сосновский.

– Ну, ладно. Гляжу – ученый. Глазелки у меня – во какие! А ведь ты не из этих будешь… не из чекистов… – Старый врач смерил Володю тяжелым взглядом.

– Да ша мне притворяться! – пожал плечами Сосновский, неожиданно для себя переходя на одесский язык. – Да знаете вы за меня, шо уж тут шухер разводить! Не раз видели.

– Твоя правда, швицер, – хмыкнул доктор и продолжил в том же духе: – Думал, до куда сознаешься? А ты, глядь – идейный! Хоть и газетчик. Ну, пойдем.

В морге было холодно и темновато. Тусклые белые лампы под потолком не развеивали темноту. Врач, взявшись за железную ручку, выдвинул ближайший холодильник. На металлической плите лежало детское тело, покрытое простыней. У Володи сжалось сердце.

Врач откинул простыню. Белое лицо мальчика было невероятно красивым. Смерть заострила его черты, придала им благородство. Это был облик маленького ангела, жестоко и несправедливо погибшего на злой и грязной земле.

Горло Володи перехватило. Он видел смерть часто, много. В него стреляли, и он стрелял. Он видел смерть. Но он не хотел, не мог видеть ее такой.

– Я во вскрытии все написал, – с этими словами, вернув простыню на тело, доктор задвинул его обратно в холодильник.

– Он выглядит совсем маленьким, – тихо сказал Володя.

– Не старше 12 лет.

– От чего он умер?

– Сжатие шейных позвонков. Сзади… Его сзади сдавили с такой силой за горло, что выжить он никак не мог. Но и без этого он бы не выжил. Вся прямая кишка разорвана… Там такое прободение, что… А… – Врач в отчаянии махнул рукой, – Кровью бы истек часа за два.