Текст книги "Змей Сварога"

Вечером Крестовская вернулась домой в невероятно приподнятом состоянии духа. Виктор сразу увидел ее радостное лицо.

– Что с тобой? Что произошло? – улыбнулся он.

– Я узнала историю села, в котором пропадают люди! – с порога выпалила она, как никогда счастливая.

Ответом ей было глубокое и долгое молчание. И впервые в жизни Зина подумала, что молчание может убивать так же, как крик. Вернее, как выстрел в упор.

За ужином она не выдержала:

– Тебя не интересует то, что я узнала?

– Нет, – Виктор спокойно отложил в сторону нож и вилку, залпом выпил стакан воды. – Это может как-то повлиять на нашу жизнь?

– В каком смысле? – не поняла Зина.

– Ты вернулась домой. Мы живем вместе. У нас семья. Почему же мы должны говорить о том, что никак не может повлиять на нас? – спокойно проговорил Виктор.

– Ты серьезно? – Зина не верила своим ушам. Человека, в которого она влюбилась когда-то, словно кто-то подменил. Перед ней сидел глубокий старик – и он абсолютно не понимал ее, Зину. Более того, и не пытался понять.

– Абсолютно, – кивнул Виктор. – Откуда ты пришла? – он уставился на нее в упор.

– Что? – растерялась Зина, не готовая к такому разговору. – Из института, ты же знаешь. Я в институте работаю.

– Тогда почему мы говорим о каких-то исчезнувших людях из деревни, к которой не имеем отношения ни ты, ни я? Разве это прерогатива преподавателя, распутывать такие жуткие истории?

– Я не простой преподаватель, ты же знаешь это, я не такая, как все, – слабо попыталась оправдаться Зина. Она чувствовала себя так, словно сидит за рулем машины, из последних сил давит на газ и мчит прямиком в бетонную стену, чтобы, на всей скорости влетев в нее, разбиться в лепешку.

– А кто ты? Ты агент НКВД? Ты работаешь на палачей из этого ведомства?

– Виктор, пожалуйста, прекрати!

– Тогда зачем? Объясни, почему ты вечно лезешь не в свое дело?

– Я скажу тебе правду. Хорошо… – Зина помолчала. Затем, собравшись, заговорила: – Мне скучно жить, – она вскинула на него глаза, не собираясь отводить взгляд, – мне скучно. Я не могу жить, как обычный преподаватель, так, как живут все! Неужели ты этого не понимаешь?

– Нет, не понимаю. И не хочу понять. Может, и я тебе скучен?

– Это здесь при чем? Разве это влияет как-то на наши отношения? – Зине хотелось плакать, но она сдерживалась изо всех сил.

– Имеет. Ты их рушишь. Еще одна твоя история – и будет разрушено все.

– Моя история? – Зина почувствовала, как вместе со слезами подступает ярость. – Или твоя?

– Ты имеешь в виду, то, что давно прошло. Я изменился, и хочу быть с тобой. Я хочу семью. Мне нужна домашняя женщина, которая обеспечит мне семейный уют, а не будет лезть в истории с окровавленными трупами. – Виктор говорил спокойно, но в этом спокойствии чувствовалось раздражение.

– С трупами? – мгновенно насторожилась Зина. – Я ничего не говорила о трупах. Значит, ты продолжаешь общаться с Игорем? По теме работы в лаборатории?

– Игорь больше не работает в лаборатории. Он здесь, в Одессе, его перевели в другой отдел, – нехотя признался Барг, отводя глаза в сторону.

– Что за отдел? – не отставала Зина.

– Охраны. Внешней охраны ведомственных предприятий.

– Лжешь, – у Крестовской даже скулы свело от ярости, когда она с легкостью прочитала на лице Виктора, что тот говорит неправду. – Ты лжешь. Считаешь меня непроходимой дурой? Ты думаешь, я ничего не понимаю?

– Ну… Я не знаю подробностей… Ты все не так поняла, – потупился он.

– Значит, разведка. А вот внутренняя или внешняя – я это узнаю. Может быть, ты видишься и с Лорой?

– Ты прекрасно знаешь, что я понятия не имею, где находится Лора! – воскликнул Барг.

– Тогда почему ты так нервничаешь?

– Из-за тебя! Из-за того, что ты снова пытаешься влезть в какую-то историю, не хочешь спокойно жить.

– Я не буду спокойно жить. Запомни это, – сказала Зина, вставая из-за стола. Накинув пальто, она вышла на улицу.

Руки у нее дрожали, и Зина с трудом прикурила папиросу. Ей казалось, что она споткнулась и летит в бесконечную пропасть. А вот как выбраться из нее, она пока не знала.

Прошло два дня. К концу второй пары в аудиторию, где Крестовская заканчивала лабораторную, впорхнула София Мереуца. Женским взглядом Зина сразу заметила, что на ней новой пальто, а в ушах поблескивают золотые сережки.

– Я пришла вернуть вам деньги, вот, – девушка порылась в сумочке и протянула Зине мятые купюры. – Спасибо вам за помощь и поддержку.

– Он появился? – спросила Зина.

– Да, со Степаном все в порядке! Мы теперь будем жить в Одессе, вместе. Он приехал. Все очень, очень хорошо! Мы выяснили все недоразумения. Никто не пропадает, а эти смерти были просто несчастными случаями. Степан мне все рассказал, – София говорила очень быстро, буквально сама себя перебивая.

– Несчастными случаями? – Зина не могла поверить своим ушам.

– Конечно! – кивнула девушка и повторила: – Он мне все рассказал. Румыны уже и дела закрыли, ничего расследовать не будут.

– Понятно. Я рада, – бесстрастно ответила Крестовская, не спуская глаз с сияющего лица Софии Мереуцы.

– Еще раз спасибо вам! – махнув рукой, та выскользнула за дверь. Крестовская задумчиво смотрела ей вслед.

Глава 6

5 марта 1940 года, Одесса

– Крестовская, срочно пройдемте со мной в кабинет!

Едва Зина переступила порог кафедры, как лицом к лицу столкнулась с заведующей. Обычно такие столкновения всегда заканчивались дежурным обменом любезностями, пусть даже сквозь зубы. Но в этот раз такого обмена не последовало. Лицо заведующей было мрачнее тучи и предвещало близкую бурю.

Крестовская была готова к бурям, они ее не пугали. Однако это не доставляло ей радости. Бури она выдерживала, но за спокойствие слишком дорого приходилось платить. И в первую очередь – острым чувством беспомощности, которое охватывало ее каждый раз, когда она сталкивалась с людской глупостью и несправедливостью. Ведь все эти спланированные нападения были в первую очередь абсолютно несправедливы. И было очень больно признать, что ее только терпят. Терпят – в угоду страшным «высшим силам», даже не догадываясь о том, что ей, Зинаиде Крестовской, эти высшие силы внушали такой же ужас, как и всем остальным.

Зина вздохнула и, набравшись терпения, решительно шагнула в кабинет следом за заведующей.

Однако там ее ждал сюрприз. Как оказалось, внутри было полно людей. Помимо заведующей кафедрой, которая тут же поспешила юркнуть в дальний угол, в кабинете были председатель профкома, начальник отдела кадров, заместитель ректора по научно-воспитательной работе. А за столом заведующей, с таким важным видом, словно он занимает свое место, разместился председатель парторганизации – суровый мужик лет 60-ти с лицом закаленного в боях большевика. Зина несколько раз сталкивалась с ним, и уже успела оценить его неуживчивость, придирчивость и тяжелый характер.

Он не преподавал, не занимался никакой научной работой, однако ни одно собрание, ни одно назначение на работу без него не обходилось. Ему принадлежала реальная власть – та власть, которую боятся и по сравнению с которой все выговоры, даже с занесением в личное дело, всегда казались детским садом в песочнице.

Зина в растерянности остановилась посреди кабинета, в первые секунды у нее даже сбилось дыхание. Но она тут же постаралась взять себя в руки. Какого черта она ведет себя как перепуганная девчонка? В конце концов, пусть это они боятся ее, ведь она – тайный осведомитель НКВД. Даже сотрудник. Тут Зина помимо воли тяжело вздохнула: скажи ей кто-нибудь, что она будет тосковать о Бершадове, она бы расцарапала этому наглецу лицо!

И дело было не только в том, что Бершадов был единственным, кто мог ее защитить – от всех этих, да и не только от них. Без Бершадова Зине было скучно, невероятно скучно жить. Ей хотелось видеть его умное лицо, а не вот эти постные рожи, похоже, собиравшиеся устроить какое-то непонятное судилище. А то, что это судилище, Зина поняла сразу. Ей уже доводилось слышать о таких случаях, когда в чем-то провинившихся сотрудников вся эта компания резко брала в оборот. Интересно вот только, в чем провинилась она?

– Товарищ Крестовская, – откашлявшись, начал первым председатель профкома, – на вас поступил сигнал.

– Сигнал? – Зина удивленно приподняла брови, пока не зная, или обороняться, или сразу атаковать.

– Вот этот! – Резкий голос партийца заставил всех вздрогнуть. – Подойдите к столу, Крестовская!

Зина повиновалась. Хотя ей очень сильно хотелось послать этого старого хмыря, но она подошла. Прямо перед ее лицом партиец потряс бумажным листком – это был какой-то текст, отпечатанный на обычной пишущей машинке. Но прочитать его он ей не дал.

– Позвольте ознакомиться? – Зина все же решительно протянула руку.

– Не положено! – отрезал главный допрашивающий и перевернул листок текстом вниз. – Поступил сигнал о том, что в своей комнате, в комнате коммунальной квартиры, предоставленной вам государством, вы проживаете с мужчиной, который не является вашим законным мужем. Сожительствуете, так сказать.

– Ну и что? – Зина ожидала чего угодно, но только не этого. Поэтому она растерялась – но только на пару секунд.

– Как ну и что? Крестовская, вы издеваетесь? Ваше аморальное поведение позорит облик советской гражданки, доброе имя советского преподавателя! Вы студентам пример подавать должны, а вы позорите всю советскую мораль! Такое поведение не достойно советского человека!

– Эй, притормозите! – выдохнула Зина. – Допустим, это мой муж.

– Значит, вы признаетесь в этом факте? – Партиец насупил брови.

– Это мой муж, – отрезала Крестовская, чувствуя, что проваливается в какую-то пропасть.

– Товарищ из отдела кадров! – рявкнул партиец.

– Да… э… – Худенькая женщина в очках так боялась строгого партработника, что дрожала всем телом, – вот копия паспорта товарища Крестовской, из которого следует, что товарищ Крестовская разведена решением суда Центрального района города Одессы и в законном браке не состоит.

К концу этой тирады голос ее звучал все тише и тише и наконец совсем затих. Зина подумала, что эта должностная тетка сейчас упадет в обморок от переживаний.

– Дайте ей кто-нибудь воды! – засмеялась она, однако ответом ей было молчание.

– Итак, в законном браке вы не состоите, – сказал партиец. – Ну что вы можете сказать в оправдание вашего аморального поведения?

– Какое вам дело, с кем я живу? – вздохнула Зина.

– Во-первых, поступил сигнал. А во-вторых, вы работаете в коллективе!

– Коллектив коллективом, но это моя личная жизнь, – пожала Зина плечами.

– У советских людей нет личной жизни, – впервые подал голос председатель профкома, – коллектив – на первом месте!

– Вы позорите облик советского человека, – повторил партиец.

– Живу с кем хочу и как хочу, – отрезала Крестовская.

– Только из уважения к вашим заслугам мы решили поговорить с вами лично, а не вынести обсуждение вашего вопроса на общественное собрание перед всем коллективом, – подала голос заведующая кафедрой, которой, как бы она ни хотела, все же не удавалось скрыть удовольствие в глазах.

– Мне что, вам спасибо сказать? – съехидничала Зина.

– Обязательно! И не раз! – громыхнул партиец. – Хотя бы за то, что мы оставили этот сигнал у нас, а не передали дальше в соответствующие органы.

– А вы передайте! – ухмыльнулась она. – Может, меня расстреляют за то, что я сплю с мужчиной, который не является моим законным мужем.

Все онемели. Тишина стояла такая, что Зине вдруг показалось, что время остановилось.

– Крестовская! – выкрикнул партиец, и от его окрика все словно пришли в себя. – Ваша наглость переходит все границы! Или в вашем поведении есть преступный умысел?

– Вы больной на голову, – пожала плечами Зина, который было уже все равно.

Собрание пришло в движение – все одновременно зашевелились, заерзали, зашептали: «Какой ужас… неслыханно… возмутительно… безобразие… скандал…»

– Если вы не измените ваше отвратительное поведение, нам придется распрощаться, – снова заговорила заведующая.

– Нашли, значит, повод, – горько усмехнулась Крестовская, которой все стало ясно.

– К тому же, вы не член партии. А для преподавателя, который призван воспитывать и учить подрастающее поколение, это абсолютно недопустимое поведение, – заявил партиец. – Вы ведь собираетесь вступать в партию большевиков?

– Не собираюсь, – ответила Зина и добавила, понимая, что подписывает себе приговор: – Не хочу.

Все собравшиеся снова зашептались, выражая свое крайнее возмущение. Это было абсолютно дрессированная публика, и время от времени Зина читала нескрываемое удовольствие в глазах главного партийца, привыкшего к абсолютному подчинению. Ему подчинялись все. Кроме нее.

– Мы даем вам время, чтобы исправить ваше возмутительное поведение, – партиец приподнял краешки губ, и Крестовская поняла, что ему нравится играть в эту страшную игру – подавить и растоптать.

– А как я должна его исправить? – ухмыльнулась она. – Расстаться с человеком, которого я люблю? Ради вас всех?

– Ради себя, Крестовская, – партиец сокрушенно покачал головой. – Вы хоть понимаете, что никто не возьмет вас на работу, если вас выгонят из института?

– Это еще не самое страшное в жизни, – Зина прямо посмотрела ему в глаза.

– Крестовская, вам следует быть аккуратнее в своих высказываниях, – партиец действительно получал удовольствие от этой игры, – когда-то они обернутся против вас.

– И против вас тоже, – в тон ему отрезала Зина. – А можно узнать, кто именно написал этот донос? И кому он адресован?

– Ректору института, – ответил партиец, – а написал сознательный советский гражданин, который не смог равнодушно наблюдать, как на его глазах совершается безобразие и попирается советский строй. Именно такие честные люди и стоят на страже интересов нашей страны.

– Честные, – улыбнулась Зина.

– Крестовская, внимательно обдумайте все то, что вы сегодня услышали. Вы можете идти, – партиец поджал губы.

Зина пулей вылетела из кабинета, сжимая кулаки. Она не сомневалась, что заведующая была счастлива, получив долгожданный повод избавиться от нее. Но больше обиды и разочарования в людях, с которыми она проработала не самые плохие годы своей жизни, Зину безумно мучило только одно: кто написал эту пакость?

Кто написал донос? В тот день все прошло кое-как, потому что Зина действительно убивалась этой мыслью. И продолжила думать по дороге домой.

Кто написал донос? Соседи по коммунальной квартире? Им Зина прямо представила Виктора – мой муж. Откуда они могли узнать, расписана она с Виктором Баргом или нет? В ее комнате живет мужчина. Всем было сказано, что это муж. Зине не 20 лет, чтобы устраивать пышные свадьбы. К тому же, она уже была замужем. В таком возрасте, как у них с Виктором, можно тайком расписаться в обычной одежде и скромно поужинать в своей комнате. Откуда же соседи могут знать, что это не так?

Второй вопрос: кто знал, что Зина преподаватель мединститута? Из всех соседей по коммунальной квартире только одна тетя Валя знала, где именно работает Зина, но в ней Зина была уверена на все сто.

Тетя Валя знала всю ее семью – маму, отца, бабушку. Маленькой держала Зину на руках. Она не написала бы этот донос. Никогда. К тому же, тетя Валя человек малограмотный, необразованный, работает продавщицей в булочной по соседству с домом. Откуда у тети Вали доступ к печатной машинке, чтобы напечатать эту пакость? Да она наверняка машинкой вообще не пользовалась никогда в жизни!

Подруги? У Зины не было подруг. После Маши Игнатенко и Дины Мартыновой она поняла, что женская дружба заканчивается для нее очень плохо. К тому же по натуре Зина была одиночкой, она не нуждалась в друзьях. Наедине с собой ей было спокойно и комфортно.

Значит, подруги исключались – по причине того, что их просто не было в окружении Крестовской, в ее жизни. Сотрудники на работе, коллеги? Но ни с кем в институте Зина не сошлась близко, со всеми держала дистанцию. Никто из коллег даже и понятия не имел, с кем она живет – с мужем, родителями, с детьми или с сорока котами… И уж тем более никому из сотрудников Зина не сообщала о том, что в ее квартире поселился Виктор Барг.

И вот тут возникал третий вопрос: печатная машинка. Зина отчетливо разглядела, что текст написан не от руки. Значит, автор – человек грамотный, умеющий печатать. И в доме этого человека, или на его работе, находится печатная машинка.

Внезапно ее осенила одна мысль. А что, если донос написала Лора Барг? Зина чувствовала, что Виктор продолжает тайком общаться с Лорой, и той могло очень не нравится, что ее брат живет у Зины. Лора, конечно, догадалась, что Крестовская знает о ней всю правду, и могла попытаться устранить ее.

Да, но Лора не дура, она давно догадалась о связи Зины с НКВД и прекрасно понимала бы, что за такой донос ее никто не арестует.

А вот человек, не знающий о тайне Зины, мог бы подумать, что ее арестуют. Особенно, если этот человек знает Зину, ее характер, и догадывается, что в ответ на вопрос о личной жизни Зина начнет хамить. Значит, логически следует, что донос написала не Лора Барг. Кто же тогда?

И, главное, какую цель преследовали этим? Чтобы ее выгнали с работы, арестовали, предали публичному позору перед всем коллективом… Какую цель преследовал автор – устранить или опозорить? Если опозорить – это месть. Мало ли кому Зина успела насолить. А вот если устранить – тогда вопрос становится совсем другим. Тут уже все серьезно.

В таких расстроенных чувствах Крестовская наконец добрела до своего дома, так и не приведя в порядок свои мысли. Увидев ее лицо, Барг перепугался.

– Что с тобой? Что произошло? – Виктор всегда умел читать по ее глазам.

– Меня собираются выгнать из института за то, что я живу с тобой, – тяжело вздохнула Зина, падая в кресло.

– Что за чушь?! – всплеснул он руками.

– Вовсе не чушь. Кто-то написал на меня донос. Сегодня устроили публичное судилище. Не совсем, конечно, публичное.

– Кто написал? – Виктор сел в кресло рядом с ней.

– Я не знаю. Мне же не показали. Но этот кто-то очень хорошо осведомлен о моей личной жизни и знает, что мы с тобой не расписаны, – вздохнула Зина.

– Соседи, – мрачно произнес Барг, – мне они давно не нравились. Сплетники.

– О чем им сплетничать? Ничего же не знают.

– Ну, знают или не знают, а сплетничают, – сказал Виктор. – Люди ведь глупы.

– Да уж… Теперь, по советским законами, меня выгонят из института.

– Тогда нам нужно срочно пойти и расписаться, – сказал Виктор.

– Ну уж нет! Только из-за того, что какая-то тварь написала на меня донос? – взвилась Зина. – Я скорей уйду из института. Мне давно хотелось оттуда уйти. Скучно.

– Любовь моя… – Виктор порывисто встал со своего кресла, и обнял ее, – любовь моя, я с тобой. Что бы ни произошло, я с тобой. Даже если ты уйдешь с работы, не беспокойся – я достаточно зарабатываю, денег нам хватит.

– Дело не в деньгах, – попыталась возразить Зина, но Барг крепко прижимал ее к себе.

– Я знаю. Я просто хочу, чтобы ты знала – я с тобой. Всегда тебя поддержу, всегда буду рядом. Но и ты, любовь моя, должна быть осторожнее. Я не хочу тебя терять.

– Что ты имеешь в виду? – подозрительный ум Крестовской сразу заметил: что-то не то.

– Я имею в виду, что тебе нужно вести себя потише. Не хамить им. Не ввязываться в рискованные дела. Не встревать в опасные истории. Я просто хочу, чтобы ты думала о нас. О том, что мы вместе.

– Я все время об этом думаю, – буркнула Зина, которой не понравились слова Виктора.

– Вот и хорошо. А пока тебе надо отдохнуть. Я ужин приготовил. Сейчас накрою на стол. Посидим спокойно. Не переживай. Рано или поздно выход покажется даже там, где выхода нет.

А потом они сидели при уютной ночной лампе, за столом с остатками ужина, сплетничая обо всем. И мягкое облако тепла, как пушистое, уютное одеяло, обволакивало сердце Зины. И в этом тепле таяли острые колючки обиды на людей, пронзившие мягкую плоть ее сердца, такую жесткую от пережитого, но одновременно – самую ранимую.

Крестовская была счастлива. И это счастье уютно помещалось в ее ладонях так, что она готова была бороться за него. Даже если потребуется, разорвать в клочки свою душу. Это придавало ей уверенности в том, что счастье не покинет ее долго. И Зина таяла в этой уверенности, как снег под дождем.

Глава 7

9 марта 1940 года, Одесса

Зина сложила папки, заперла их в ящике стола и вышла из аудитории, не став закрывать дверь. Было около четырех часов дня. Еще не стемнело, но близкие сумерки уже ощущались.

Это была последняя ее пара в тот день – первая пара вечерников. Людей было мало. Зина знала, что многие из вечерников не могут отпроситься с работы, поэтому вынуждены первые пары пропускать.

Меньше людей – меньше шума, а потому Крестовская не часто отмечала отсутствующих. Не отметила и в этот раз.

Она спускалась по лестнице, намереваясь не сразу пойти домой, а немного пройтись по городу. Зина очень любила такие прогулки, они поднимали ей настроение.

Вдруг она услышала знакомый голос. И, не в силах сдержать любопытства, перегнулась через перила, откуда отлично был виден нижний лестничный пролет.

По лестнице, болтаясь и смеясь, спускалась эта девушка, София Мереуца. Она была не одна, держала за руку какого-то парня. Рассмотрев его, Зина нахмурилась. Он явно не был студентом. Намного старше, здоровый деревенский лоб, сильно смахивающий на бандита… Зина сразу поняла, что это тот самый контрабандист, за которым так убивалась София. Но за таким ей убиваться явно не стоило.

На девушку он не смотрел. У него было злое, напряженное лицо зверя, попавшего в капкан. Что же касается Софии, то она ничего не видела и не слышала – кроме своей любви.

Они вышли на улицу. Зине удалось выскользнуть за ними. Повернули на Ольгиевскую, пошли по направлению к Манежной. Не понимая, зачем это делает, Зина тем не менее решительно двинулась за ними.

* * *

Впрочем, скрываться ей особенно и не пришлось. Влюбленная девушка болтала без умолку, не отрывая глаз от своего предмета обожания. Парень же был полностью погружен в своим мрачные мысли, и было видно, что он едва терпит болтовню спутницы. Поэтому, отступая, как положено, чтобы затеряться в толпе, Зина неторопливо пошла следом за ними, с интересом посматривая по сторонам.

Если бы кто-нибудь остановил ее в тот момент и спросил, зачем она это делает, ни за что на свете Зина не смогла бы ответить. Но жизнь приучила ее к одной простой истине: не всегда в конце каждого поступка стоит конкретная цель. Иногда поступки совершаются под влиянием эмоций, интуитивно, от жажды азарта и приключений, из мести, от скуки – просто так, чтобы разнообразить свою жизнь… Да мало ли безумных причин лежит в основе самых разумных поступков! Которые потом, по завершении всего, почему-то оказываются совершенно правильными и логичными.

В жизни Зины так бывало не раз, а потому она смело пошла вперед, четко осознавая, что ведет ее интуиция. Ну и скука немного – то отвратительное чувство, когда становится скучно жить, и ради этого можно сделать все, что угодно.

Парочка уже прошла Ольгиевскую, стала спускаться к Манежной, к той самой узкой части, где улица уже обрывалась вниз извилистыми, крутыми переулками. Эти переулки шли под большим наклоном, почти под острым углом, а потому зимой это было самое опасное место в городе, с точки зрения травматизма.

Некоторые дома этих переулков были словно высечены в скале. И Зина вспомнила то, что слышала о подземных домах в катакомбах, которые вырубили первые каменотесы, добывавшие ракушняк, из которого был построен город.

Подобные дома здесь, в самом центре Одессы, смотрелись невероятной диковинкой. Крестовская с интересом всматривалась в желтые камни – это были живые свидетели прошедших веков, которые рассказали бы слишком много, если бы умели говорить.

Зине было интересно и страшно. Почему-то ей казалось, что в воздухе витает запах плесени. А в некоторых местах под склонами этих чудом сохранившихся гор устраивались настоящие свалки. В гниющих отбросах рылись наглые одесские коты, плотоядно посматривавшие на блестящую рыбью чешую и отгоняющие соперников сердитым рычаньем.

Парочка пошла по Манежной прямо, не сворачивая ни в один из переулков. Зина вспомнила рассказ Софии о том, что раньше она с парнем жила на Бугаевке. Очевидно, дела кавалера пошли в гору, и теперь парочка могла обитать не в самом худшем месте Одессы. Близость Балковской ямы немного ухудшала ценность района, но все равно – жить на Манежной считалось более престижным, чем на Бугаевке.

Очевидно, терпение парня наконец иссякло, потому, что он вдруг остановился и, судя по всему, сердито рявкнул на Софию, отчего девушка резко замолчала. А затем с видом побитой собаки, уже не держась за его руку, продолжила идти за ним.

Они повернули направо, на Пишоновскую, и вошли в распахнутые настежь ворота второго дома от угла. Зине повезло: оставаясь на улице, через раскрытые ворота она могла отчетливо видеть, куда они идут. Парочка вошла в двери одной из квартир на первом этаже хлипкого деревянного флигеля, примыкавшего вплотную к каменному фасаду дома. Зина же осталась на месте, задумавшись, что делать. Рисковать, входить во двор? Это могло быть опасным. Ее могли заметить соседи или даже сама София, стоящая возле окна. Тем более, что еще не начало темнеть, да и двор был безлюден.

Пока Зина раздумывала, ей повезло – дощатая дверь нужной квартиры распахнулась, и оттуда вылетел парень Софии – красный, взъерошенный, яростно сжимающий кулаки. Он находился в состоянии такой бешеной ярости, что едва не столкнулся с Зиной, которая не успела отскочить от ворот, и даже этого не заметил.

Крестовская радовалась только одному – тому, что он не заметил ее. Очевидно, любовники серьезно поссорились. У парня явно были проблемы, а София капала ему на мозги. Вот и вышла ссора, которая закончилась тем, что кавалер попросту сбежал.

У Зины вся эта ситуация кружилась в голове, и тут во второй раз ей действительно повезло: из дверей вышла София и медленно побрела к воротам.

Зина быстро шмыгнула за дом, украдкой наблюдая за девушкой. В отличие от своего кавалера, София шла медленно, тяжело дыша, лицо ее было искажено страданием, она то и дело прижимала к нему детские кулачки, которыми размазывала слезы. Вся ее фигура выражала глубокую скорбь. Зина подумала, что, судя по состоянию девушки, между ними произошло что-то очень серьезное, возможно, они расстались. В любом случае, это было бы закономерно – исходя из того, что Зина успела увидеть.

София поднялась к Манежной, вошла в переулок и пошла вверх, поднимаясь к городу. Зине только это и было надо. В сумке ее, на связке ключей от квартиры и кабинетов в институте, всегда было кое-что прикреплено – то, что ей удалось утаить, а человек, которому она должна была это вернуть, так ничего и не заметил.

Это была универсальная отмычка, которую когда-то, еще в прошлой жизни, Зина брала у следователя Матвеева, в числе других разных. Все остальное она вернула, причем специально занесла ему на работу, чтобы не говорить на личные темы, а вот одну отмычку, универсальную, подходящую ко всем дверям, оставила себе.

Внешне эта отмычка не привлекала внимания – она выглядела как самый обыкновенный ключ, разве что с несколько необычной резьбой. И только одна Зина знала, что это такое на самом деле.

Правда, Виктор, случайно взяв связку ключей Зины, удивился: что за ключ такой странный? Но она сказала, что это от институтской лаборатории. И Барг поверил ей.

Матвеев тоже не заметил пропажи отмычки – он был так расстроен приходом Зины и так пытался обелить себя в ее глазах, что не глядя бросил всю связку в ящик стола.

Но Зина тогда не дала ему говорить на личные темы, хотя и видела, как ему этого хочется. Следователь Матвеев навсегда оставался в той, другой жизни, с ним было покончено.

Таким образом у Крестовской сохранилась эта такая нужная вещь. Мешкать было нельзя. И Зина самым решительным образом вошла во двор, стараясь держаться уверенно, по опыту зная, что уверенность отсекает лишние вопросы и взгляды.

Однако прятаться было не от кого – двор был пуст. Единственный живой обитатель – черный кот, сидящий на ступеньке веранды, лишь слегка скосил на Зину ленивый зеленый глаз.

Она достала из сумочки связку ключей, нашла отмычку и принялась открывать дверь. Отмычка сработала идеально – старая дверь была оснащена таким же старым допотопным советским замком, а с такими справиться никакого труда не представляло. Крестовская распахнула дверь и вошла внутрь.

Она оказалась в узенькой прихожей веранды, одновременно выполнявшей роль кухни. По опыту своей работы на Слободке Зина знала, что во многих старых одесских квартирах вход идет через кухню, хотя это очень неудобно. Похоже, эта квартира не была исключением.

Внутри этой убогой пристройки стоял отвратительный запах гниющих объедков. Зина присмотрелась – единственное окно, выходившее во двор, прикрывала рваная грязная занавеска. Под окном стоял кухонный стол, заваленный грязной посудой и пустыми бутылками из-под вина, водки, пива. Тарелки и миски с остатками соуса и жира возвышались грудой. На некоторых уже развилась плесень.

Такая же картина была в жестяной раковине, притулившейся в углу. Судя по всему, хозяйкой София была не просто плохой, а ужасной, свидетельством тому было все, что Зина увидела.

В общем, не считая чудовищного беспорядка, ничего интересного в кухне не было. Внимательно все осмотрев и преодолев свою брезгливость, Зина вошла в единственную комнату квартиры.

Она была темной, без окон. Аккуратно, осторожно ступая, Зина двинулась вперед. Нащупав на стене выключатель, щелкнула им.

Под потолком ярко загорелся цветастый абажур, освещая убогую обстановку. Большая незастеленная кровать, грязные простыни, подушки в пятнах, одеяла с вырванными клочьями, драные полотенца… На полу разбросаны носильные вещи, тоже явно не первой свежести…

Посередине комнаты стоял стол, покрытый скатертью в жирных пятнах. На нем была уже знакомая Зине картина – гора грязной посуды, объедки, разложенные на газете, пустые бутылки из-под спиртного… В этот раз среди них преобладали из-под шампанского. Было очевидно, что дела у парня шли неплохо.

У стены стоял огромный трехстворчатый шкаф, напротив него – трюмо с зеркалом, засиженным мухами. С отвращением Зина увидела, что оно было уставлено не баночками с парфюмерией, а все теми же грязными тарелками и пустыми бутылками…

Крестовская заглянула в ящики трюмо – ничего интересного: вырезки из газет, мелочь, рваные носки без пары, носовые платки, пустой футляр из-под очков… Ничего, заслуживающего внимания.

Открыла шкаф – в нем висели в основном вещи Софии. И вот по ним было понятно, что парень ее достаточно щедр – там оказалось много новых модельных платьев, понятно, явно сшитых на заказ, стопкой возвышались коробки с обувью.