Текст книги "Змей Сварога"

Вещи кавалера занимали только одну вешалку. Сразу было ясно, что в этой квартире он находится наездами.

С интересом и любопытством Крестовская открыла коробки из-под обуви. В первых трех были туфли с каблуком-стаканчиком, модные ботинки с меховыми отворотами, еще одни вечерние туфли из бархата. Четвертая коробка была заполнена упаковками фильдеперсовых чулок. Очевидно, София тайком приторговывала этим в женском туалете института. Контрабандные чулки явно были работой парня. Зина знала, что такие вещи стоят дорого и очень хорошо продаются.

А вот в пятой коробке ее ждал самый настоящий сюрприз. Там лежала толстая пачка банкнот. От вида ее у Зины просто округлились глаза, она никогда не видела столько денег, кроме того, там была еще небольшая жестяная коробочка с плотно закрывающейся крышкой.

Взяв коробочку в руки, Крестовская почувствовала, как внутри нее что-то затрещало, покатилось. Похоже, там были или монеты, или камни. Не в силах сдержать любопытства, Зина стала открывать коробочку.

Когда же ей удалось снять крышку и рассмотреть содержимое, она просто застыла на месте, не способная ни двигаться, ни соображать.

В коробочке находились отполированные человеческие кости, явно пальцев рук. Происхождение этих страшных вещей нельзя было спутать ни с чем.

Застыв, Зина молча смотрела и смотрела внутрь коробки, пытаясь понять, что же это такое. Эти кости как две капли воды были похожи на те, что были на амулете – брелоке, который был у Софии. Судя по их состоянию, они были смочены каким-то специальным раствором и отполированы. Как профессионал Зина даже ощущала тонкий и едва уловимый аромат дезинфектора и медицинского раствора.

Эта находка выглядела просто отвратительно. Наконец придя в себя, Зина аккуратно достала две кости и, завернув их в носовой платок, спрятала в свою сумку. Закрыла плотно коробку, вернула ее на место, в коробку из-под обуви. Оглядевшись еще раз, Крестовская поняла, что больше ничего интересного в квартире нет. Но про себя Зина отметила еще один необычный момент: нигде она не обнаружила документов, никаких, ни парня, ни Софии, ни фальшивых, ни настоящих. Это означало, что их или вообще не было, или они носили их с собой, явно не доверяя этому ненадежному убежищу.

В таком случае почему доверяли человеческие кости? Ведь они были гораздо страшнее всех фальшивых документов вместе взятых. Зина терялась в догадках. Тут было над чем поломать голову.

Потушив свет, она поспешила покинуть эту неопрятную и страшную квартиру.

* * *

– Ты хорошо себя чувствуешь? – Виктор заботливо попытался положить руку Зине на лоб.

Но вместо приятного чувства радости от проявленной заботы она вдруг испытала бесконечное раздражение. Это было большим недостатком совместной жизни – у нее не было времени остаться наедине с собой, все ее чувства и мысли оказывались на виду. И ее страшно раздражала эта необходимость постоянно скрывать свои мысли. Потому что точно знала – Виктор их не одобрит.

– Нет, все в порядке, – она раздраженно уклонилась от его руки и повесила пальто на вешалку. – Устала просто. Замена… была…

– Вид у тебя и вправду уставший, – Барг не спускал с нее пристального взгляда, – и немного растерянный. Не хочешь рассказать?

Крестовская в который раз только диву далась такой проницательности. Откуда он может знать? Умеет так пристально читать ее мысли?

На мгновение ей вдруг захотелось рассказать ему все – и о слежке, и о страшной комнате, и уж тем более – о своей находке… Было интересно, что скажет Виктор, какие у него соображения на этот счет. Как было бы здорово: заварить чай, включить уютную лампу и говорить, бесконечно говорить вдвоем, обсуждая все детали! И знать, что Виктор ее не осудит – просто не сможет осудить.

Но… Барг был не тем человеком, с которым можно было поделиться всеми деталями этой истории. Он бы ее не понял. Она это точно знала и поэтому прикусила язык. Но от этого вдруг почувствовала страшное раздражение, как будто обманула саму себя. А необходимость носить маску без возможности потерять над собой контроль хоть на 10 минут вновь придавила ее чугунным, страшным грузом.

Зина передернула плечами и села к столу.

– Не о чем говорить. Все хорошо, – бросила.

Ужин был готов. В последнее время Виктор делал это все чаще. Но еда казалась Зине безвкусной, как будто она жует бумагу. А у свежезаваренного чая не было ни вкуса, ни аромата.

После ужина она забилась в угол кровати с любимой книгой, всем своим видом давая понять, что не желает, чтобы ее беспокоили. А Виктор украдкой посматривал на нее из-за стола.

Впервые в жизни Зину посетила странная мысль. Ей вдруг подумалось, что все это так странно. Почему люди так идеализируют любовь, неземную страсть? Ведь гораздо ценней чувство понимания, что люди смотрят в одну сторону. Когда они действительно разделяют мысли друг друга, когда наедине им есть о чем поговорить… Когда можно рассказать о том, что ты в шкафу нашел человеческие кости, точно знать, что твой собеседник не упадет в обморок. А возможность и способность дышать в одном направлении значат намного больше, чем миллион сентиментальных высокопарных слов, которые всегда звучат ни о чем…

* * *

На следующее утро по дороге в институт Крестовская все размышляла о странной истории, случайной свидетельницей которой ей довелось стать. Если б не ее внимательность и не любопытство к деталям, она никогда в жизни не узнала бы о тех ужасах, которые творятся в бессарабском селе.

И кстати, почему они там творятся? Что стало причиной странных смертей людей? Может, к этому приложили руку спецслужбы, тогда чьи – советские или румынские? Зина не сомневалась, что так оно и было. Только вот какова была цель этого?

Она прекрасно помнила, какой интерес к Бессарабии проявляли советы. Стоило вспомнить хотя бы историю с оборотнем – лугару. Спецоперация «Лугару» для несчастных жителей приграничных бессарабских сел могла нести такой кошмар, по сравнению с которым меркли даже ужасы советских застенков. Может, здесь снова планируется повторить нечто подобное? К примеру, расшатать ситуацию, нагнать панику, сделать настроение бессарабских крестьян еще более нестабильным. Тогда стали бы понятны все эти ужасы. Вернее, как минимум, стали бы объяснимы. Потому что пока не было понимания, как и почему люди умирают страшной, необъяснимой смертью. Зину бесконечно мучил этот вопрос, но она осознавала: чтобы делать логические выводы, у нее слишком мало фактов и доказательств.

Но больше, чем факты смертей, ее беспокоило другое – личность отца Григория, местного священника, чья неоднозначная роль во всей этой истории просто бросалась в глаза. Ведь именно он впервые объявил, что люди пропадают без вести, хотя это была неправда: люди не пропадали без вести, а умирали страшной смертью. Но, очевидно, он должен был сказать именно так. Это могло означать лишь одно: отец Григорий – агент разведки. Только вот румынской или советской, Зина пока не могла понять.

Священник в любом селе – фигура значимая, непререкаемый авторитет. К его мнению прислушиваются, его совета спрашивают. Он всегда в курсе событий, происходящих в любой семье. Именно к нему идут со своими переживаниями, заботами, тайнами…

И Зина не сомневалась ни капельки, что никакая разведка ни за что не упустила бы такого агента. Тем более, что священник не скрываясь жил и работал в селе, его никто не арестовал. А раз так, то роль его во всей этой истории становится очень даже неоднозначной. И Зина решила как можно больше разузнать.

Сделать это было возможно только одним способом – еще раз поговорить с Софией Мереуцей, попробовать вывести ее на более откровенный разговор.

Крестовская тут же пошла в деканат, нашла расписание группы, в которой училась девушка, и во время ближайшей перемены решительно двинулась к нужной аудитории. Однако тут ее ожидало разочарование: когда пара закончилась, среди выходящих студентов Софии не было.

Убедившись, что все вышли, Зина заглянула внутрь. Преподавательница, увидев ее и услышав вопрос, где София, возмущенно ответила, что эта студентка не появлялась у нее на лекциях с начала прошлой недели. То есть вторая неделя пошла, как она прекратила посещать занятия!

Крестовская опешила. А как же вчерашний визит Софии в институт? Она снова вернулась в деканат. Пожилой декан факультета, на котором училась девушка, явно нехотя, долго рылся в бумагах. Лишь решительный вид Зины и ее многозначительный взгляд заставил его это сделать.

– Да, была такая, – наконец произнес он. – Вот, смотрите, заявление. Она забрала документы в начале прошлой недели. Отчислилась по собственному желанию. Ушла.

– Как ушла? – ахнула Зина, готовая ко всему, но только не к этому.

– Ну, – произнес он, – мы пытались ее отговорить, но ничего не получилось. Сказала, что замуж вышла и зачем учиться, если есть муж? Современные девушки – они такие дуры! – доверительно сообщил он и гневно захлопнул папку.

Глава 8

11 марта 1940 года, Одесса

Переступив порог кафедры, Зина, пораженная наступившей внутри помещения тишиной, резко остановилась. Несмотря на то, что там находилось достаточно много людей, все они разом замолчали и мгновенно отвернулись, как только увидели ее.

Крестовская была опытным бойцом и знала, что такое затишье наступает перед грозой. Ей вдруг стало по-настоящему страшно – так, что у нее, как она ни старалась это скрыть, затряслись руки. Что могло означать все это? Почему столько преподавателей на кафедре, но никто не поздоровался с ней, никто, ни один человек?

Тут со скрипом приоткрылась дверь кабинета заведующей, оттуда выглянула сама заведующая и, тоже уставившись куда-то в сторону, сухо произнесла:

– Крестовская, зайдите.

Молчание, сопровождавшее Зину, пока она шла, было таким зловещим, что она поневоле услышала дыхание сидящих в самых отдаленных углах людей. Где-то в середине этого страшного пути, каким коротким он ни был, как только она дошла до середины комнаты, ей все стало ясно…

В кабинете кроме самой заведующей находились еще двое – партиец и почему-то секретарша ректора. Она, впрочем, спряталась где-то в углу за шкафом, за огромной пишущей машинкой, и изо всех сил пыталась изобразить, что ее здесь нет.

– Крестовская, вы уволены, – без предисловий сказала заведующая, – и в ваших же интересах написать заявление по собственному желанию.

– Вы… вы не имеете права… – попыталась что-то сказать Зина.

– Это в ваших интересах, – повторила заведующая. – Если мы напишем в трудовой книжке настоящую причину вашего увольнения, вас никуда больше не примут на работу. Поймите это. Мы хотим сделать для вас доброе дело, поэтому предлагаем написать заявление по собственному желанию.

– Ну а какая же настоящая причина моего увольнения? – Больше всего Зину поражало то, что она уже совершенно не нервничает и может говорить абсолютно спокойно.

– Аморальное поведение и антисоветские высказывания, – презрительно бросил партиец.

– Это ложь, – в тон ему отозвалась Зина.

– Да? – злорадно улыбнулся он. – Так вот, если вы сами не напишите заявление, именно это мы напишем в вашей трудовой книжке.

– Пишите, – улыбнулась в ответ Зина.

– А документы будут переданы в НКВД, – он продолжал ехидно скалиться.

– Ну что тут сказать? – Зина пожала плечами. – Вперед! Но учтите – тогда и я напишу.

– И что же? – поднял брови партиец от удивления.

– А то, что среди коллектива ведете провокационные беседы и работаете на румынскую разведку. Думаю, и этого хватит. – Зине было интересно наблюдать, как меняется его лицо.

– Вы… вы… провокаторша! – выпалил партиец, покраснев, как знамя, висевшее на стене кабинета заведующей.

– А вы – лжец! – парировала Зина. – Вы никогда в жизни не напишите подобного в моей трудовой книжке. И знаете почему? Потому, что вы оба прекрасно знаете, что я являюсь информатором НКВД. Что значат ваши слова против моих? Но вам просто очень нужно меня уволить. Зачем – я пока не знаю. И вот так, по-детски, вы решили меня запугать. Ну прямо детский сад!..

– Значит, вы все же хотите остаться? – резко вступила в беседу заведующая. – Вас же все ненавидят, вы не вписались в коллектив. Вы так и не научились вести лекции. Студенты жалуются на вашу раздражительность и капризность. Вы ни с кем не находите общего языка. И вы действительно видите свое будущее в нашем институте?

– Не вижу, – согласилась Крестовская неожиданно для самой себя, – вот правда, никак не вижу. Лучше уж я вернусь работать в морг. Понятно, что преподавателя из меня не получилось.

– Вы не умеете работать с людьми, – встрял партиец, – это не ваше.

– Ну и не ваше! – усмехнулась Зина. – Вы трус. Я не знаю, с кем вы имели дело до меня, но общаться с людьми вы явно не умеете.

– Так же, как и вы, я сотрудник НКВД, – сказал партиец, глядя Зине прямо в глаза.

– Так я не сомневалась, – она пожала плечами, – от вас несет гнилью. И у вас оскал палача.

– Выбирайте выражения! – Бордовое лицо партийца враз позеленело.

– Это вы выбирайте, – хмыкнула Зина. – Мне-то что?

– Так как же мы решим наш конфликт? – вмешалась заведующая. Она нервничала так сильно, что на какую-то долю секунды Зине даже стало ее жаль. Всего лишь трусливая старая женщина, которая боится потерять не любимую работу и даже не свою жизнь, а всего лишь хлебное место. Это было так мерзко, что Зину передернуло.

И внезапно она приняла решение. Собственно, решение это зрело в ней давно, просто, видимо, было нужно, чтобы обстоятельства подтолкнули ее к этому. Надо было лишь сказать правду самой себе… Похоже, Зина прекрасно знала, что рано или поздно так поступит.

Не говоря больше ни слова, она присела к столу. Подвинула к себе бумагу, ручку и написала заявление об уходе из института по собственному желанию. Заведующая и партиец смотрели на нее во все глаза. Закончив писать, Зина отшвырнула от себя заявление.

– Подавитесь! – повернулась она к спрятавшейся секретарше ректора. – Печатайте приказ! Вас же сюда за этим привели, верно?

Пальцы побледневшей секретарши быстро забарабанили по клавиатуре машинки. Развернувшись, Зина вышла из кабинета, больше не произнеся ни слова. И не оглядываясь…

* * *

Когда Виктор вернулся домой, Зина сидела на кровати в сплошной темноте. Он задержался, но она не помнила, сколько часов просидела так, уставившись в одну точку, без мыслей в голове.

От Виктора пахло спиртным. Он смутился, когда Зина щелкнула выключателем лампы.

– Ты обещал быть раньше…

– Прости, – Виктор занервничал. – У коллеги был день рождения, он накрыл стол. Пришлось посидеть.

– Ты пьян? – равнодушно спросила она.

– Нет, конечно. Немного вина. Ты же знаешь, я много не пью.

Зина, вздохнув и ничего не ответив, потушила лампу, и комната снова погрузилась в темноту. И тут Виктор не выдержал – он включил люстру, бросился к Зине, обнял ее, прижал к себе, пытаясь поймать ее руки в свои.

– Зиночка, что случилось? Зинуля… Что с тобой? Ради всего святого, не молчи!

– Меня уволили из института, – все так же бесцветно ответила она.

– Как уволили? За что? Боже мой… – Барг как-то по-бабьи всплеснул руками. – Что же теперь делать?

– Я не знаю, – Зина раздраженно пожала плечами. – Пойду проситься обратно в морг.

Виктор подскочил, заметался, забегал по комнате, эмоционально поднимая руки вверх и нервно жестикулируя.

– Что же делать? Надо бороться! Нельзя сдаваться, нельзя это так оставлять!

– Да не мельтеши ты! – Зина с трудом скрывала раздражение. – Это даже хорошо. Я сама написала заявление. С кем мне бороться? С собой?

– Что ты сделала? – От неожиданности Виктор резко остановился.

– Я больше не могу там. Мне скучно, – почти простонала Зина.

– Ты шутишь? – У него округлились глаза.

– Нет. Мне правда скучно.

– А всякими гадостями и глупостями заниматься не скучно? – вспылил Барг.

– Это – нет, – на полном серьезе ответила Зина.

– Ты… ты очень странная. Иногда я даже не знаю, как с тобой говорить… – с трудом произнес Виктор. Зина молчала. Он отвернулся к окну.

И тут она рассмеялась. Для нее смешным вдруг стало абсолютно все – и нелепость ситуации, и взгляд Виктора, и то, что она не может понять любимого… Да и он ее, похоже, не очень хорошо понимает… Зина все смеялась и смеялась! А Виктор, развернувшись, молча смотрел на нее. Затем, не говоря ни слова, вышел из комнаты…

12 марта 1940 года

В Валиховском переулке, как всегда, было пустынно и тихо, и Зина шла очень медленно, с удовольствием смотря на красоту здания старинной инфекционной больницы. Оно было не просто мрачным, как могло показаться на первый взгляд, оно было торжественным, и это вызывало в ее душе какое-то странное благоговение. Это здание было похоже на готическую музыку, застрявшую во тьме веков. Мрачные своды были самим временем, застывшим в камне.

Зина подумала, сколько же видели эти величественные камни! И как бы страшно стало, если бы они могли заговорить…

В это раннее утро, на следующий день после того, как ее уволили из института, Крестовская оказалась в Валиховском переулке не случайно. Она шла в морг.

Это было единственное, что она могла сделать – попытаться устроиться на прежнее место работы. Зина прекрасно понимала, что ни врачом, ни преподавателем ее больше никогда не возьмут.

А с этим местом, с моргом, была связана огромная часть ее жизни, очень важная. Изредка, тайком, даже не признаваясь себе, Зина скучала по той работе, по той таинственной и напряженной атмосфере места, которого боятся все люди на свете. Ей было приятно чувствовать себя таким исключением – не бояться того, что наводило ужас на всех.

Она шла очень медленно, вспоминая свое прошлое – так, словно от этого зависела ее жизнь.

Совсем рядом находилась квартира на улице Пастера, где когда-то жил Виктор Барг. Зина, вздохнув, вспомнила счастливые ночи, проведенные там, и страшную тайну, которую он прятал.

Однако она не могла не отметить, что в этот раз почему-то не защемило ее сердце, как было всегда, словно временные волны, через которые она проплыла, стерли четкость этих воспоминаний… А может, изменения, которые произошли в ней, настолько затронули ее сущность, что Виктор Барг переместился из одной грани ее жизни в какую-то совершенно другую?.. А может, дело было в самом Викторе, в котором Зина все больше и больше теряла саму себя и отчаивалась от мысли, что не может этому противостоять?..

За зданием инфекционной больницы показался двор морга, огражденный низеньким забором. По ночам калитку в воротах всегда освещала тусклая электрическая лампочка. Зина вспомнила, с каким ужасом прошла через эту калитку в первый раз. И единственным человеком, который удержал тогда ее в жизни, был Борис Рафаилович Кац. Воспоминания о нем были столь болезненны, что Зина в своей повседневной жизни старалась до них не дотрагиваться – как будто этого никогда и не было.

В памяти Зины Кац вызывал не грусть, а боль, которая просто разрывала ее сердце. Ни забыть, ни простить эту боль она не сможет уже никогда. Да и кому простить? Думать об этом ей было страшно. Поэтому она и старалась не думать…

Пройдя через узкий, до боли родной дворик, она нажала кнопку звонка. Дверь открыл знакомый санитар.

– Вот это да! Неужто к нам вернулись? – Он так искренне обрадовался, что у Зины сразу потеплело на душе.

– Посмотрим, – улыбнулась она краешком губ. – Валерий Сергеевич у себя?

Кобылянский уже спешил ей навстречу, разглядев ее силуэт на крыльце через узенькое окошко ординаторской. В отличие от бывшего начальства в лице Николая Степановича, новый главный патологоанатом, Валерий Сергеевич Кобылянский, вызывал у Зины самые теплые чувства. Он был очень умным человеком, с хорошим, спокойным характером. И, главное, он был настоящим профессионалом, в отличие от предыдущего.

С Кобылянским Зина очень быстро подружилась и нашла общий язык, и даже захаживала к нему время от времени, когда ее заедала уж очень сильная ностальгия. Заходила поговорить по душам ну и выпить коньячку – с тем, кто мог понять, через что когда-то проходила она сама. А это было редкое качество, порой – абсолютно незаменимое.

– Зинуля! – обрадовался Валерий Сергеевич. – Какими судьбами?

– Да так… Есть разговор, – сразу начала она. – По делу. Ты не занят?

– Собирался делать одно вскрытие. Но очень хорошо, что ты пришла. Ну просто здорово! – Он все не мог скрыть своей радости.

– С чего ты так? – сразу насторожилась Зина, боясь, что до ее друга долетели какие-то ужасные слухи – ведь сплетничали в этом городе все. Недаром говорили, что «Одесса – большая деревня». Здесь все друг друга знали, и все знали обо всех. И, как правило, все это никогда не соответствовало действительности.

– Нет, ничего. Ну заходи, – Кобылянский ввел Крестовскую к себе в кабинет, закрыл дверь, достал из ящика стола армянский коньяк, стаканы, коробку конфет. – Как всегда? – улыбнулся.

– Очень даже не помешает! Сейчас так точно, – усмехнулась Зина.

Выпили. Ароматная жидкость наполнила тело теплом. Сладкий, приторный запах наполнил комнату благоуханием.

– Роскошь пьешь, – сказала Зина, рассматривая на свет остатки янтарной жидкости на дне стакана.

– Роскошь, – согласился Валерий Сергеевич. – Ты же знаешь, мы всегда хорошо будем жить. Клиенты в нашем заведении никогда не переведутся. Самые лучшие пациенты. Так с чем пожаловала?

– Проситься на работу к тебе, – с ходу, без всякой подготовки выпалила Зина. – Возьмешь меня обратно?

– Что случилось? Тебе же так нравилось в институте! – опешил Кобылянский. – Как, что произошло?

– Выгнали меня, – мрачно усмехнулась Зина, – за аморальное поведение.

– Подожди… Может, еще не поздно вернуть?

– Поздно. Нет сил моих там работать больше! Подло это. Очень. Понимаешь, так подло, что совсем уж – никак.

Кобылянский снова налил коньяк, выпили молча.

– Значит, сделаем так, – с грохотом поставил он стакан на стол. – Подработкой я тебя всегда обеспечу. Кое-какие деньги будут, если начнешь работать по ночам. А вот с остальным, к сожалению, могут возникнуть проблемы. Штатное расписание заполнено полностью. Черт, – мотнул он головой, – ну что ты не пришла ко мне в январе!

– Ты хочешь сказать, что мест нет? – удивилась Зина.

– К сожалению. Все забили в январе. По велению сверху, – Кобылянский выразительно закатил глаза. – Но через время все может измениться. Текучесть нашу ты знаешь. Тем более, что набрали идиотов, алкашей, которые ни в зуб ногой. Мне очень хочется, чтобы ты тут работала. Начнешь так, неофициально. А к лету что-нибудь обязательно придумаем!

– Ну спасибо и на этом, – вздохнула Зина, которой очень не хотелось жить за счет Барга.

– Начать можешь прямо сейчас, – лукаво улыбнулся Кобылянский.

– Ты о чем? – удивилась Зина.

– Да вскрытие это, будь оно неладно! – вздохнул Валерий Сергеевич. – Привезли жмурика этой ночью. Я сегодня утром как заступил, так сразу к нему. Поняла, кто привез?

– Спецраспоряжение, – сразу догадалась Зина, которая прекрасно помнила «особые» трупы, которые время от времени подсовывало НКВД.

– Верно, – кивнул Кобылянский, – и я к нему. А там такое… Деревенский дуб вчера дежурил, врач, мать его… Так этот врач, мать его, вместо отсека с гнилыми трупами засунул его в общий холодильник, представляешь? Теперь еще дезинфекцию делать, бумажки писать.

– Сочувствую, – искренне отозвалась Зина, помня, что это такое.

– Я же говорю, идиоты работают, дуболомы. А труп этот… Ну, ты увидишь.

– Я?.. – не поняла Зина.

– Хочу, чтобы ты сейчас мне ассистировала на вскрытии. Мне очень интересно твое мнение, от чего он умер. Готова?

– Еще как! – неожиданно для самой себя обрадовалась Зина. – Подожди… То есть причину смерти ты не определил?

– Мне сказали – разрыв сердца, естественная смерть.

– А что не так? – нахмурилась она.

– Во-первых, ты увидишь труп. Все ткани почернели. А во-вторых – это молодой, крепкий парень от 20 до 25 лет. Красноармеец. Рост 188 сантиметров. Красавец! Ему бы жить и жить. А тут… Какой разрыв сердца?

– Очень странно, – задумалась Зина. – Может, это яд, не оставляющий следов? Из спецлаборатории. Ну, какой-то, – она вовремя прикусила себе язык.

– Вот сейчас и попробуем определить! – похоже, Кобылянский ничего не заметил.

Свет белых ламп бил в глаза. Зина успела уже отвыкнуть от него и от запаха дезинфекции, который нельзя было спутать ни с чем. Валерий Сергеевич откинул простыню, и в первый момент Зина едва не отшатнулась.

Труп действительно выглядел ужасно. Весь почернел, раздулся, короче, был в стадии разложения. Обычный человек, и даже врач, просто потерял бы сознание от этого жуткого зрелища. Но и Зина, и Кобылянский лишь поморщились.

– Откуда его привезли? – нахмурилась Крестовская.

– Из какого-то приграничного с Румынией села. Где-то в Бессарабии. Название не сказали.

– Имя у него есть?

– Нет. Только номер. Ты же знаешь, как их нам дают.

– Где он умер?

– Сказали – купался в Днестре.

– В марте?! – Зина повернулась к Кобылянскому, не поверив своим ушам.

– Я тоже был в шоке, – кивнул тот. – Но сказали, что это была спецоперация, а подробности мне знать не обязательно.

– Но это не утопление! – Крестовская продолжала хмуриться, разглядывая труп.

– Сказали, что когда он вошел в холодную воду, у него разорвалось сердце.

– Ну да, ну да, это было бы возможно… Если бы не возраст и не состояние тела, – задумчиво сказала Зина.

– Что ж, давай смотреть, – вздохнул Кобылянский.

– Мужчина… Возраст от 20 до 25 лет… Рост 188 см, вес приблизительно 80 килограммов… – заученно принялась говорить Зина. Началось вскрытие.

* * *

Два часа спустя Зина и Валерий Сергеевич точно так же сидели в кабинете и пили коньяк. Вскрытие было закончено.

– Я не знаю, что тут сказать, – Кобылянский развел руками.

– Я такого тоже никогда не видела, – честно призналась Зина. – Такие симптомы, причем явно выраженные… И ни одного повреждения внутренних органов, никаких следов яда!

– Но это не естественная смерть, – Валерий Сергеевич залпом проглотил коньяк. – Пусть меня хоть расстреляют, это не естественная смерть. А какая? Я не могу сказать. И вот боюсь этого. Серьезно.

– Давай еще раз вместе подумаем, – Зине очень хотелось его успокоить, – перечислим все симптомы.

– Ну давай, – тяжело вздохнул Кобылянский.

– Сильный жар… Я бы сказала, температура около 42, – начала Зина, – множественные гематомы… Ты помнишь, как они выглядели, на руке и на части бедра, там, где не началось разложение? Я бы сказала, что это утрата координации движений. Потому и эта хаотичная россыпь гематом. Человек шатался и падал, не координируя движений. Если бы он находился в реке, я бы могла подумать, что он так пытался выбраться на берег, падая постоянно на бок.

– Умница, – Кобылянский смотрел на нее с восхищением.

– Паралич, – задумалась Зина, – а перед параличом были судороги. От этих судорог наступил паралич. Затем – кома. И после этого – смерть.

– Причем в очень короткий промежуток времени. Тридцать минут, – добавил ее друг.

– Да, – кивнула Зина, – этот несчастный страшно мучился тридцать минут, прежде чем умереть! Какая-то жуткая смерть. От чего можно мучиться тридцать минут? Как все это ужасно! Что может быть причиной смерти?

– Может, яд? – предположил Кобылянский. – Но мы не можем его определить.

– Согласна, – кивнула Зина, – этот парень мог умереть от яда. Но вот как он попал в организм, мы знать не можем. Только не через рот, не с пищей или водой, так как слизистые желудка без повреждений.

– Может инъекция? – пожал плечами Кобылянский. – Вполне. Но мы этого не определим, потому что часть тела у него черная. И разложение…