Текст книги "Спокойной ночи, Братислава"

– Да, – папа засмеялся, – есть даже медуза, которая называется «морская оса». Это я сегодня прочитал, перед поездкой. Жутковато, правда?

Само его почти не слышал. Медузы перекатывались, их тела сжимались и разжимались.

– Если хочешь, посмотрим еще на дельфинов! – папа перелистал программку и неуверенно почесал нос. – Через час будет какое-то шоу. М?

Само повернулся к нему.

– Я хочу медузу на свой шкафчик.

Весь следующий вечер они рисовали медуз восковыми мелками. Папа опускал на них капли воды, и рисунок не исчезал, не размокал, словно нарисованная медуза была и правда настоящей.

Чтобы не вырезать слишком тонкие щупальца, они оставили вокруг медуз голубые рамочки по контуру тела. В понедельник Само наклеил на шкафчик поверх розы бело-голубую, посеребренную специальным жидким маркером медузу. И сложил свои вещи.

4

– Я давно считаю время не днями, а выходными.

– Скорее, каждыми вторыми? – Само деловито раскладывал по тарелкам папину кесадилью.

– Точно, – Карл улыбнулся и закинул руки за голову. – Это ведь лучшее. И зачем тебе понадобилось вырастать?

– Я не хотел, – серьезно кивнул Само и придвинул высокий стул. – Оно как-то само. А что Беата?

– А… – папа придвинулся ближе. – В порядке. Но ты все-таки сын… Вот черт, надо было сразу бумаги убрать…

На один из папиных документов опустилась капля белого соуса.

– А что это?

Папа вздохнул и развернул бумаги.

–Геморрой на мою душу. Твой дядя попросил помочь провести им аудит компании.

– Это когда проверяют, как дела с финансами? – Само неуверенно рассматривал черно-белые значки документов и тихо жалел, что спросил.

–Вроде того. И я обнаружил что-то очень интересное. Смотри, – папа вытащил один лист и провел пальцем по какому-то списку. – Это юридическая компания, называется «ФондГуру».

Само усмехнулся.

– Название – это не самое дурацкое, поверь. Эти самые «гуру» включали в ведомости сотрудников, которых уже сто лет как уволили. А иногда тех, кого и в помине не было. То есть, грубо говоря, получали за них зарплату, которая им не принадлежит. Обычно в крупных компаниях можно провернуть такую дурацкую аферу, но им не повезло столкнуться с твоим папой, – Карл улыбнулся и подмигнул сыну. – Так что больше никакие мошенники не получат чужие деньги.

– Их посадят? – Само задумчиво рассматривал логотип безответственных «ФондГуру» – собранный из шести сине-красных частей квадратный пазл.

– Не знаю, может, оштрафуют. Довольно иронично: юридической компании придется самой судиться из-за нарушений. Думаю, после этой истории все у них рухнет. Странная и непонятная мне людская жадность. Вот так, – папа сложил бумаги в стопку, стукнул ей о стол, чтобы сравнять уголки и убрал в ящик. – Как кесадилья?

Вечером смотрели «Супермена». Папа уснул, смешно упершись подбородком о подушку. Само накрыл его пледом и улегся в другом конце дивана.

Когда он был маленьким, папа рассказывал сказки. И дома, и после развода с мамой. Сначала читал из книжки «Избранные сказки для детей», а потом стал придумывать свои. О замках, которые меняли цвет. О девочке, которая каталась на месяце, как на лодке. О бессмертном еноте, ледяных деревьях, принце-осьминоге. О медузах, в которые превращались души умерших, о парне, который проскакал тысячи городов, чтобы повидаться со своим другом-драконом.

Заснуть без этих сказок было невозможно, и Само всегда умудрялся дремать к самому их финалу, чтобы заснуть уже тогда, когда папа щелкнет кнопкой лампочки, а Само сможет продолжить все истории во сне.

Уложить его в Братиславе после папиного переезда было невозможно: Само ревел, выпрашивал у мамы телефон и под ритм собственных всхлипов набирал Вену. Мама пыталась ворчать, что он только бесконечно тратит деньги,но сердиться почему-то не получалось. Само засыпал с телефоном под щекой.

Через пару месяцев всеобщего страдания на день рождения сына Карл подарил ему диск с синей подписью маркером: «Секретные сказки Самуэля Немца». И все наладилось.

Это было почти пятнадцать лет назад – Само тогда исполнялось пять.

Через месяц и неделю ему будет двадцать. Само смотрел, как папа тихо похрапывает и хмурится во сне. На стене напротив дивана у телевизора стояла фотография Само и сестер в строгой рамке – мама сфотографировала за полгода до развода: дети – почти по плечи в высокой траве. Само держит младшую двухлетнюю Егине за руку, она морщится, ей на глаза спадает мамин венок из мелких белых цветов. А крошечная Аревик сидит на земле, примяв под собой траву, и вытягивает голову вверх. У нее на футболке нарисован желтый лев. Само почему-то этого льва помнит.

Он не мог не думать обо всех невозможных «а если бы…» – такова невеселая и обязательная участь любого ребенка из распавшейся на неравные части семьи: Армине с детьми в Братиславе, Карл в другой стране.

Сестры не хотели проводить выходные у папы: почти не помнили его и поэтому побаивались. Он приезжал на их дни рождения, каждый год провожал в школу, но они держались с ним, словно он был маминым знакомым, с которым нужно обязательно здороваться. Папа каждый раз становился таким грустным, что у Само не хватало дыхания и хотелось накричать на сестер, хотя и понимал, что, наверное, и не за что. Он молчал и только подходил чуть ближе к папе. Всю свою безответную любовь к дочерям папа изо всех сил направил на старшего сына – его внешнюю копию, точный юношеский портрет. Только характер Само принял отчего-то у мягкой и спокойной Армине. И обожающий сына Карл так и не заметит никогда, что его характер нашел такое идеальное и очаровательно-женское отражение у Егине.

Все непонятное в детстве становилось еще более запутанным в юности: Само до конца так и не узнал, почему прервалась история его родителей и кто был во всем виноват. Ему очень хотелось думать, что не он. Не сестры. Не дети – разве они не должны были все спасти, всех уберечь? Таким непонятным, таким мягким был развод родителей – без скандалов, без переживаний, словно так и было всегда: Братислава, Вена. Но все равно Само казалось, что всего в мире стало как будто меньше. И между своими потрясающе идеальными родителями не мог найти жертву для детского обвинения. Поэтому он мудро и честно одинаково их обожал.

И сейчас в автобусе домой Само написал первые страницы нового рассказа: о медузах и австрийском волшебнике.

5

– Как насчет космической тематики?

Егине задумчиво разложила перед собой цветные коллажи – три крупных листа картона с наклеенными распечатками. На первом были вырезаны фигурки кактусов, жирафов, фрагменты леопардовой шкуры. Справа в углу был аккуратно изложен список идей для стола: виноград, бананы, капкейки с зеленым кремом. Второй коллаж Егине посвятила супергероям: изображения молочных коктейлей с крупной буквой S на желтом фоне, синие и красные шары, маски Халка и Железного человека. На третьем листе чередовались планеты, надписи «Как сделать, чтобы звезды светились?», «А планеты поместятся на торт?», пакеты с фотографией Млечного пути и серебряные фигуры.

– Ты в курсе, что мне двадцать, а не тринадцать? – Само посмотрел на творения сестры через ее плечо. Та обернулась и бросила на него взгляд такой суровый, что Само быстро ретировался на кухню.

– Нужно выбрать что-то одно, – Егине расстроенно перекладывала картонки. – У меня всего неделя!

– У тебя целая неделя! – Само грохнул чем-то и ойкнул. – Зачем мне вообще этот праздник? Нормальные люди просто заказывают пиццу на семью и шутят про четверть жизни. Можно мне тоже так?

– Доверься мне. Ты получишь лучший праздник от будущего лидера топ-десять организаторов праздников в Словакии, – она туже затянула хвост темных волос и добавила: – Когда-нибудь все это будет тебе не по карману.

Само улыбнулся, посмотрел на сестру. Егине была красивой: маленькая мама с упрямым взглядом. Армине всегда улыбалась и кивала – дочка забрала у далеких армянских родственников лучшее: большие темные глаза, длинные брови, широкие и кругленькие губы, прямую шею. Прибавились еще надменный и вечно строго-вопросительный взгляд, красивая стройность, лихо обгоняющий среднестатистическую семнадцатилетнюю девочку рост.

Егине была категоричной перфекционисткой и во всем стремилась быть, как мама. Поэтому у нее получилась строгая и почти жесткая версия Армине: дочка благополучно соединила равнодушие с предприимчивостью, уверенность с отсутствием раздражавшей ее импульсивности, усердие с замкнутостью.

– Все-таки супергероев, – Егине удовлетворенно кивнула, положила один картонный лист сверху и достала блокнот. – Само! Какие у тебя любимые персонажи?

– Да я вообще комиксы не читаю. Только знаю… так, на слух.

– О, это ничего, – сестра провела ладонью по чистой странице блокнота. – У тебя же есть целая неделя.

В следующие ежегодные выходные Само не поедет к папе, но тот обязательно будет на его празднике.

6

Свои двадцать лет Само ждал: ему нравилась эта цифра, такая круглая, как пузатые красно-синие свечки на торт среди покупок Егине. Активная подготовка сестры к его собственному празднику не раздражала Само – они с Аревик усаживались за кухонный стол, подпирали щеки и следили за хаосом запахов, советов, указаний и цветов. Аревик хмыкала, толкала Само локтем под бок, и они дружно хихикали. Со скуки переставали наблюдать за хозяйками будущего торжества и переключались на морской бой и споры том, кто круче: Шерлок Холмс или Эркюль Пуаро.

Вечером накануне праздника мама и Само остались на кухне вдвоем: Армине вернулась с работы – они держали что-то вроде барахолки и сувенирной лавки в двадцати минутах езды – и стала бережно, почти с придыханием заканчивать узоры на торте.

– Обязательно становиться прям по-настоящему взрослым? – Само почти улегся на стол, вытянул руки и водил пальцем у носа замершей Тыковки. Кошка вздрагивала, мигала и пыталась за него ухватиться.

– Конечно, нет. Но немножко придется, – мама пыталась закрепить в середине крупный зеленый кулак Халка из марципана. – Не слишком. Иначе я не смогу делать такие торты.

Само фыркнул:

– Это Егине.

– Ей хочется быть важной, – мама кивнула и улыбнулась. – Мило, что ты ей это позволяешь. И здорово, что из тебя вышел отличный старший брат. Мне всегда хотелось такого.

На бока торта она прицепила белые и красные звездочки.

– Ты хорошо помнишь себя в двадцать?

– Чем старше становлюсь, тем менее отчетливо все помню, конечно. Помню, как много гуляла в детстве. И выпускной! – мама засмеялась и добавила: – И папу твоего.

– А как вы познакомились?

Мама прищурилась и подняла глаза на Само.

– Сделаю вид, что не рассказывала тебе это сто раз, – она ловко, словно мгновенно, сделала рисунок теплым белым шоколадом – сетку паука. – Банально. На танцах, когда приехала к подруге в гости.

– Я похож на него? – Само задумчиво коснулся пальцами носа кошки.

– Да. – мама развернула и подвинула торт. – Очень похож. Он был такой же в двадцать. Красаавец!

– Когда взрослеешь, праздников становится меньше, – Само подмигнул кошке и повернулся к маме: – Как будто одно вытесняет другое. В смысле…

Он помялся. Поправил очки.

– Одно перестает быть важным, а другое… То, что казалось раньше глупостью или вообще каким-то чужим, – это занимает первое место. Как в рейтинге! Есть детский, есть взрослый. Вот в детстве на первом месте были стихи, футбол, друзья. Сейчас будет: закончить университет, устроиться в компанию. Какую-нибудь хорошую. Чтобы…

Само замолчал и пожал плечами. Даже в двадцать он не мог до конца объяснить себе это «чтобы».

– Ну, программисты везде нужны. А расставлять свои приоритеты и формировать этот самый рейтинг… Это тебе решать. Захочешь – бросишь все и рванешь путешествовать. Не захочешь – будешь работать. Решишь писать или снова учиться – валяй. Без ответственности, конечно, никак – иначе было бы слишком уж хорошо. Но… – мама взлохматила ему волосы. – Хочу, чтобы ты не думал, что мы от тебя чего-то ждем. Просто гордимся. Оба. И ты это знаешь.

Само кивнул.

– Тогда… Хочу быть супергероем!

Армине засмеялась. Оконное стекло проглотило солнце, и в Братиславе засинела теплая ночь двадцатого года жизни Само.

7

День Рождения – ежегодная акция ускоренного времени. Если ваши недели тянутся медовой тягучей струйкой и бесят своим всегда далеким финалом, вы должны обожать день рождения. Ждать его остервенело и наслаждаться этим ощущением «встал и, кажется, тут же лег».

Само это знал хорошо. Поэтому встал раньше, попал под ворчливую раздачу тумаков Егине, сбежал к Аревик, и они устроили на улице бои с металлическими ведрами на головах. Вернулись мокрые и гордые.

По не терпящим любых реакций (кроме тихих кивков) указаниям Егине Само надел свою синюю толстовку под ожидаемые вопли младшей сестры о том, что никогда в этой самой и до того трагической жизни она не снизойдет до красного платья. Егине зарычала, Аревик чем-то в нее швырнула (пух… кажется, все-таки чем-то мягким), Егине снова зарычала. Мама разняла их, и они пришли к компромиссу: взять красную футболку у Само и надеть желтые брюки. Такое «цветовое решение» – как проворчала Егине – устроило обе стороны, и Само облегченно вздохнул.

Единственное, за что ему удалось побороться, так это за список гостей.

Вообще, Само нравился почти всем – у него просто не было причин не нравиться. Умный, даже симпатичный (Егине нарекла это лаконичным: «нормальный»), спокойный, категорически неконфликтный. В школе ему досталось только по классике – за очки, да и то как-то лениво, почти незаметно, потому что очки в качестве повода для драк уже давно не в моде. Он давал списывать – его не трогали. А еще ему повезло: его одобрил глава всех школьных банд и нервный тик учителей, с которым Само оказался за одним столом в средней школе – Марек Флам. Если сможете представить самого неэмоционального человека на свете и умножить это на сто, получится Марек. Никто другой не мог показаться ровесникам таким некрасноречивым, не произносящим больше нескольких слов за день, таким наглым и уверенным лидером.

Дневник Марека Фама был похож на доску почета маленьких бандитов: разные учителя выводили «запер девочек в туалете», директор через пару страниц добавлял «сжег словарь», чуть дальше – «нарисовал карты, позвал играть весь класс». От всех нормальных хулиганов Марека отличало одно, незаметное почему-то учителям качество: он никогда и никого по-настоящему не обижал.

Однажды Марек прочитал стихи соседа по парте на полях, нахмурился, задумался о чем-то и в тот же вечер кивнул после школы Само и указал рукой в окно. Это означало: «Футбол. Сейчас».

Так они стали друзьями – только Само и не знал никогда точно почему.

А третий их друг появился, когда они в очередной раз возвращались с вечернего футбола: Само – к маме, Марек – в большую квартиру через три улицы. Рыжий мальчик чертил на противоположной от них стороне классики.

Марек вдруг остановился, быстро повернулся и кивнул Само, мол, давай за мной. Они встали у нарисованных мелом картинок: из клеточек классиков выглядывали пираты в полосатых тельняшках, выплывали рыбы с розово-голубой, почти объемной чешуей, спускались вниз лианы и крупные цветки, возле белых рамочек прятали головы в песок смешные страусы. Марек прищурился и, не меняя выражения лица, кивнул мальчику.

– Марек.

Рыжий художник поднял голову, опустил на асфальт мел.

– Рома.

Марек почти улыбнулся, спрятал руки в карманы и с расстановкой сказал:

– В понедельник мы играем в футбол. Нужен вратарь. Справишься?

Рома радостно закивал.

Марек назвал ему адрес, снова удовлетворенно кивнул и махнул новому другу рукой. Тот проводил их взглядом – непонимающим и счастливым. И только Само прекрасно знал, что место вратаря у них занято давным-давно. Но ничего не сказал. В понедельник под строгим взглядом Марека старый вратарь сменился Ромой.

Они дружили с того самого футбола: вечно веселый Рома, молчаливый Марек и добряк Само. Втроем они составили неожиданную, но крепкую компанию.

Марек и Само после школы поступили, не сговариваясь, на факультет менеджмента в Коменского, а Рома через год – в высшую школу изобразительных искусств.

8

Егине развесила красные, синие и зеленые шары по периметру гостиной, передвинула стол, расставила на нем маленькие тарелочки с кексами, сэндвичами и фруктовыми узорами. Само молча наблюдал за ней и подмигивал Аревик, которая каждую пару минут закатывала глаза и тянула футболку вниз.

– Аревик, оставь кофту в покое, – мама зашла в гостиную, втягивая голову в плечи, чтобы не задеть заросли из цветных шариков. – Милая, отличное платье.

Егине почти улыбнулась и кивнула. Мама вздохнула.

– Выйду наружу. Встречу первых гостей. Аревик, кофта!

Младшая сестра почти взвыла, но Само ее перехватил.

– Завтра наберем в оставшиеся шары воду и устроим бои. Тебе точно конец! – он легонько толкнул ее локтем под бок и засмеялся.

– Что за детский сад! – Аревик сморщилась, но потом сжала зубы и прошептала: – Это тебе конец, Немец.

Гостей было немного, зато пришли все вовремя: Марек даже почти улыбнулся, Рома, запыхавшийся и радостный, протянул Само традиционный и, пожалуй, самый лучший подарок – сборник нарисованных комиксов. На обложке плавали медузы, а Само ловил их навороченным сачком с разными кнопками и проводами. Папа подарил новый ноутбук.

– Только для тебя нужно компьютер по клавиатуре выбирать, честное слово! Ужас. Надеюсь, угадал.

Пришли еще двое приятелей из университета, двоюродная сестра Ромы – Егине уговорила ее одеться по теме вечера, поэтому Ванесса, как всегда, выглядела ярче и эффектнее всех присутствующих: в красном костюме с высокой талией и черными рукавами. Егине внимательно и нервно наблюдала за гостями. Само улыбнулся ей. И она сначала неохотно, но потом счастливо и хорошо заулыбалась в ответ.

День рождения прошел и правда почти идеально: много смеялись, открыли «Alias» для вечеринки и разбились на две команды, как в детстве, почти слезами уговорили Марека сыграть на гитаре и даже спеть. А потом подпевали все вместе. Разожгли на улице небольшой костер, румянили крупные кусочки зефира и сосиски с хлебом – любимая мамина часть. Болтали о вечеринках времен родительской юности, смеялись дурацким и добрым шуткам Ромы, поднимали бумажные стаканчики за Само с неловкими, но искренними и короткими тостами. Тянули за уши. Разобрали на части красивый супергеройский торт.

Есть такое ощущение ненормального, почти сумасшедшего счастья, от которого кружится голова и хочется вопить – радостно, задорно, на полную громкость. Это и чувствовал Само в свой первый день двадцати – такое огромное счастье, что казалось невозможным, что этот вечер закончится, потому что такое должно длиться вечно. Все, что было в нем, даже то, о чем он и сам не догадывался, вдруг обрело форму этих неожиданно сильных эмоций. Само обнял сестру и прошептал:

– Эй, ты и правда самый лучший организатор. И не только в Словакии. Спасибо тебе.

9

Не спалось ни в эту, ни в следующую ночь. Само подключил новый ноутбук и записал папе минутное голосовое сообщение, где восторженно описывал клавиатурные клавиши. Карл посмеялся над ним, убедился, что ноутбук нечто большее, чем обычный «улет» и пообещал, что через выходные обязательно сделает Само в Blockhead⁴.

Ночь была такая черная, что комнатный свет казался бесконечной желтой вспышкой. Само приглушил его, устроился на подоконнике в теплом свитере и начал печатать. Тыковка улеглась в ногах – пыхтела, вздрагивала, пока не превратила свои глаза в узкие щелочки. Тихо задышала.

Само запустил браузер. Сегодня у него не было маломальски приличных идей для истории, поэтому он открыл подборку братиславского кинофестиваля. Запустил какую-то жутко скучную короткометражку с рекламными цветами и светом.

– Тыковка, это же тоска, согласна?

Кошка беспокойно дернула носом и еще больше зажмурилась.

– Эх, тогда… – Само откинулся назад и закрыл глаза. – Дай подумать.

На полках противоположной стены стояли Ромины комиксы. Само усмехнулся и запустил мысленное слайд-шоу дня рождения: гитара Марека, папины истории, неожиданно искренний хохот Ванессы, марципановые звезды и счастливая боль в раскрасневшихся ушах.

Компьютер булькнул звуком уведомления, Само кликнул, вздохнул и запустил текстовый редактор. «Окей, какие мысли?»

Компьютер снова булькнул, побледнел и опять набрал экранную яркость. Само нахмурился и уставился в монитор. Открылась почта – иконка замигала, потом остановилась и открыла новую вкладку с письмом.

– И откуда ты взялось? – Само наклонился ближе и пролистал вниз.

«В рамках нашего договора… Встретиться лично»

Какие-то цифры. Суммы – крупные, запутаешься в нулях. Справа внизу у аккуратной подписи стояла папина фамилия и инициалы. Рядом – незнакомые имена.

– Папа включал мой ноут? Хотя…– Само вздохнул и выделил строку ниже. – Вчерашняя дата.

Он снова пролистал письмо наверх и вдруг остановился. Он уже однажды это видел. Но почему…

В верхнем правом углу документа был разноцветный пазл. Шесть частей. Синие и красные. Под ним равнялись буквы знакомого названия – «ФондГуру».

– Подождите, что за… – Само лихорадочно дернул движок и сглотнул так, что казалось, у него заложит уши. – Бред.

Он отпустил колесико мышки и провел ладонью по шее.

«Включали в ведомости сотрудников… судиться…» – неужели все папины слова оказались бессмыслицей?

Он увидел, что это не одно сообщение – целая цепочка. Он открыл несколько предыдущих.

– Он обещал им молчать… – Само непонимающе нахмурился и замотал головой. – За деньги. Он просто… Стал их сообщником? Не подал на них в суд за мошенничество.

В голове Само отчаянно и упрямо собирались оправдательные пункты папиного списка, но рушились и исчезали перед скучным юридическим документом, черт знает откуда взявшемся на экране нового ноутбука. Он снова мигнул экраном, документ рассыпался на неровные пиксели и исчез.

Само смотрел на пустой экран, не понимая этого странного, такого скучно-жадного и лицемерного папы, которого он никогда не знал. Его папа рассказывал сказки, обожал детей, рисовал с сыном медуз и всегда вовремя забирал Само из школы. Его папа готовил лучшие итальянские обеды, хранил семейные снимки, был честным финансистом и в юности танцевал ночи напролет. Смеялся, рассказывал добрые истории и всегда приезжал на дни рождения. Был всегда ласковым с их мамой, учил кататься на велосипеде и плавать в реке за городом, носил сестер на руках из машины и не засыпал, когда они болели.

Его папа никогда не заключал договоры с теми, кто должен сидеть в тюрьме. Его папа не брал денег у тех, кого считал обманщиками. Потому что его папа никогда не мог ради денег перестать быть папой Само.

В такие моменты почему-то выключаются фоновые звуки. Остальные становятся ненормально громкими – урчит кошка, тикают тонкие стрелки. Само закрыл ноутбук и выключил лампы.

Одна лампочка – щелк. Само не приедет через выходные к папе. Щелк – мама попытается поговорить, но не получит ответов и только тревожно замолчит. Последняя: щелк – Само отправит на сорок папиных звонков два слова, соединенных в ненавистное одно. И за синим хвостиком сообщения будет только белая пустота.

10

– Я понял. Но… Ты мне объясни главное: как ты вообще это письмо получил?

– Не знаю, Ром. Какой-то глюк, наверное. – Само опустил голову вниз и уткнулся лбом в край стола. – Папа не отрицал.

Рома сжал губы и резко пожал плечами:

– Не бывает таких глюков.

Само в ответ тоже пожал плечами, вытянул руки вперед и стал отстукивать кончиками пальцев медленный ритм по столу.

– Слушай, давай кое-что проверим.

Рома открыл ноутбук и придвинул его к Само.

– Так, давай. Попробуй снова.

– И что мне делать? – Само не поднимая головы поднял кисти ладоней вверх и медленно опустил назад.

– Ну, подумай. Вот, подключись и запусти мой редактор.

– Бред, Ром. Я не хакер, это просто…

– Сосредоточься. Представь хорошенько.

Само устало приподнялся и уставился в экран. Стало еще тише. Рома задержал дыхание и наклонился ниже, боясь все пропустить.

– Ничего. – Само встал, закинул голову назад и опустился на кровать. Снял очки, шумно выдохнул и улыбнулся. – Никаких суперспособностей.

Рома продолжал стоять в той же позе, потом подошел ближе к столу и, не поворачиваясь, прошептал:

– Уверен?

На экране ноутбука загоралась яркая иконка с загрузкой данных Роминого редактора.

Братиславские комиксы

1

– Наверное, мне вообще не стоило соглашаться.

– Новая работа, еще и в Старом Городе. Тебе определенно стоило соглашаться. Что не так?

– Просто… Я никого там не знаю. И все накануне моего дня рождения! А я даже не представляю, нужно ли что-то покупать, чем-то всех угощать. И никому вообще до меня дела не будет, я же новенькая. Кошмар.

Марта подняла глаза от бокала и жалостливо посмотрела на Рому. Он сидел на диване, обхватив рыжую голову руками. Ткань тепло дышала ему в шею, и он едва чувствовал струйки холодного братиславского воздуха за кухонным окном. Марта болтала, возмущалась, строила миллион безумных испуганных предположений, но Рома знал: на новую работу ей хочется, хочется ужасно. Но она боится. То ли огромного лифта, то ли встречи с симпатичным дизайнером – кто ее знает. Может быть, люди всегда боятся нового, на простом и почти инстинктивном уровне, и их мозг выстраивает баррикады страхов и предупреждений: «Война, черти! Враг неизвестен, а потому опасен вдвойне! Караул!»

Рома улыбнулся, представив мозг в железных доспехах.

– Как думаешь, что будет, а? Если я не освоюсь? И в день рождения? А?

Почему люди вообще склонны ему доверять? Потому, что художник? Или потому, что рыжий, а рыжие безобидны по своей природе? Или потому, что кухня удобная, лампа теплая и диван отличный? Рома не знал, но всегда точно понимал, что сказать гостям. И Марте что–то ответил: ободряющее, светлое. Она заулыбалась, закивала, расцвела почти и через час умчалась в своем сливовом пальто покорять офисные вершины.

А Рома – рисовать. На этот раз будет маленький набросок маркерами: Марта стоит у белого офисного стола, а коллеги, как в комиксе, танцуют напротив с целой связкой вытянутых шаров, и выкрикивают слова невозможной любви, и повторяют поздравления. Марта раскраснелась, схватилась за лицо, и вокруг нее, словно маленькие колибри, летают искорки неподдельного счастья.

Набросок получился таким забавным, что Рома рассмеялся и прикрепил его прямо на кухне к огромной пробковой доске – пусть они с Братиславой любуются друг другом сквозь стекло.

Минут через семь Рома снова услышал звонок.

– Ты уже знаешь? – прямо с порога выдохнул Оскар.

– И тебе привет.

– Ой! – Ромин приятель с далеких школьных времен закатил глаза и быстро зашел. – Рита замуж выходит! Понимаешь? Об этом в «Братиславском наблюдателе» кто-то написал. И самое дурацкое… – он стянул ветровку и встал перед зеркалом, тормоша непослушную челку. – Самое дурацкое, что она все–таки выбрала твоего Лелика. Имя как из мультика, честно. Кошмар!

Он заворчал, закрыл ладонями глаза и шумно выдохнул.

– Вообще, зря я разделся. Просто ты трубку не берешь, зараза такая.

– Лелик не мой, да и с Ритой мы просто учимся вместе. Но сочувствую… – Рома пожал плечами и облокотился к стене у зеркала. – Состриги челку, а?

– Ага, побежал… – Оскар помялся. – Просто… Ром, она же еще несколько месяцев назад была от меня без ума. Ей, правда, тоже челка не нравилась… Ну вас!

Он быстро набросил ветровку и обернулся в дверях.

– Я даже фотографии с этой свадьбы смотреть не стану…

Оскар честно и благородно страдал полтора года. Рита была яркой, словно искрящейся. Она смеялась, и белые зубы светились на фоне ее темной гладкой кожи, так что от этого смеха сходили с ума почти все братиславские парни. Она собирала кудрявые непослушные волосы в низкий хвост и носила крупные серьги. Самым бессовестным образом прогуливала пары в университете и знала лучшие места Старого Города для ночных вечеринок.

Так вот, Оскар страдал. Замучил всю компанию своими вздохами и охами, подружился со всеми Ритиными друзьями. И в конце концов год назад та благосклонно сдалась и пошла с Оскаром на свидание, потом – еще на одно. Под общее справедливое недоумение они стали парой: яркая и невероятная Рита рядом с вечно смешным, почти беловолосым шутником. Их странный и контрастный союз продлился год, но несколько месяцев назад прекратился, и только Рома (благодаря своей кухне) и Марек (по долгу бармена) знали, что произошло.

И теперь эта свадьба.

– Кажется, стоит изобразить.

Новый комикс. Говорящие картинки – как и любая история – напоминали Роме, что он жив и все происходящее – это не понарошку, а прямо здесь, прямо сейчас – как снимки мгновенной печати. Комиксы были смешными или с ноткой почти таинственной депрессии – это после песен «Сплин». Рисунки рассказывали о своих, братиславских супергероях и ворчали Ромиными обидами на мир. Запоминали что–то теплое, сохраняли цветные рамочки важных дней. Рома рисовал, наверное, всегда, потому что не помнил точно, когда начал. В интернате выстраивалась веселая очередь в игровой комнате к Роминому столику, где тот рисовал каждому по маленькой картинке. С тех пор это было частью дня – наверное, самой лучшей и самой привычной. Вот и сейчас.

Снова маркером: Рита, какой он ее запомнил, – худая, с высокой макушкой и хитрыми пухлыми губами – оборачивается на Оскара. Тот стоит, раскрасневшийся и счастливый, сжимая в неестественных и смешных тисках ее невыносимого сожителя джек–рассел–терьера. И Рита чему–то улыбается. Рома сам не знает, кому или чему, но ему эта улыбка нравится, за эту самую улыбку Риту любили почти все с потока.

Рома как раз закончил, когда услышал телефонный звонок.

Он вздрогнул, схватился за телефон, несколько раз шумно выдохнул. Ева, конечно!

–Да?

2

Они познакомились три недели назад, но стоило бы вам решиться напомнить об этом Роме, он бы запротестовал от души: казалось, он знает ее с десяток лет. Впервые он встретил ее в общежитии – «на Млинах», где существовало большинство всех студентов Братиславы.

Туда вели все дороги, правильные и не очень, и самые непростительные истории обязательно начинались там. Каждый знал другого всего через пару знакомых, и Рома оказался на Млинах с Ритой.

Какое–то место силы – нехорошей, непостоянной. Летом здесь отдыхали, растянувшись на теплой земле, и никогда не планировали ночь. Рома по себе знал прелесть братиславской юности: утром никогда не знаешь, где и с кем будешь дружить вечером.

Ева сидела, свесив ноги с бетонной террасы и покачивая кроссовками в такт песне из колонки.

– Эй! Опять слушаешь свою попсу на все Млины?

Рита махнула Роме рукой и лениво прошла вперед.

– На вкус и цвет, красотка! – Ева подмигнула и сделала тише. – Какая честь видеть вас в краях разврата. Ищите компанию на вечер?