Текст книги "Светить, любить и прощать"

Глава 3

Сергей Леонидович повел плечами, разминая уставшую спину. Утро сегодня выдалось нелегкое.

Поздно ночью привезли роженицу, которая в медицинской карточке значилась как «старородящая». Возраст поступившей и в самом деле оказался не юным, тридцать восемь – это хоть и не старость, но уже далеко и не молодость. Поэтому, конечно, первые роды в таком возрасте – не всегда оглушительное удовольствие.

Женщину, появившуюся в роддоме в два часа ночи, Бог характером не обидел. Она, сцепив зубы, лишь тихо стонала да время от времени спрашивала о состоянии ребенка. Бригада, дежурившая в эту беспокойную ночь, естественно, ко всему привыкла и всякое повидала, но с поступившей дамочкой все-таки намаялась: то воды рано отошли, то ребенок шел неправильно, то кровотечение началось… Пришлось врачам и акушеркам попотеть, попереживать, но все же счастье им улыбнулось, и все разрешилось благополучно.

И вот теперь, уставший, но бесконечно довольный и собой, и коллегами, заведующий роддомом присел, наконец, у себя в кабинете и перевел дух.

Дверь неслышно распахнулась и на пороге показалась медсестра, еще не ушедшая домой после ночного дежурства:

– Сергей Леонидович, извините… Можно?

– Да, Маша, проходи. Что у тебя?

Медсестра протянула заведующему пачку бумаг:

– Медицинскую карту роженицы заполнит Алла Дмитриевна… Ну, той, что ночью рожала. Отчет за полугодие Вам оставить или Варваре Петровне отдать?

Мужчина вздохнул и легко кивнул:

– Оставь, оставь… Она тоже устала. Я сам проверю, подпишу. А ты чего домой не идешь, смена-то твоя уже закончилась? А?

Маша, проработавшая много лет с Сергеем Леонидовичем, лишь пожала плечами:

– Куда уж тут домой… Успею еще. Дел по горло, сами знаете… Заведующий нахмурился:

– Дел у нас здесь всегда много. И все же, Маша, ступай домой. Отдыхать тоже надо. Иди, иди… А то завтра будешь как выжатый лимон. Давай, собирайся.

Глядя на ее уставшее лицо, заведующий поинтересовался:

– Как там дома? Все в порядке?

Маша добродушно отмахнулась:

– Да. Нормально. А что нам? Дети выросли, разъехались. Мы теперь вдвоем вечера коротаем… Скучно.

Медсестра прошла по кабинету, положила принесенные бумаги на стол и, кивнув, вышла. Но не успел заведующий взять в руки первый документ из лежащей рядом стопки, как зазвонил телефон. Досадливо поморщившись Сергей Леонидович взглянул на светящийся экран.

Но как только он понял, кто звонит, тут же поспешно ответил, чувствуя, как в груди заплескалась тихая радость:

– Да, милая?

В трубке зазвенел веселый девичий голос:

– Папуль, привет!

Мужчина засиял:

– Доброе утро! Ну, что? Ты уже на ногах?

Слушая щебетанье дочери, заведующий светился счастьем. Дочь свою он обожал. Он любил ее так сильно, что мог часами говорить с ней, поощрял любые желания, с удовольствием делал ей подарки, покупая и безделушки, и драгоценности с одинаковой щедростью. Анна отвечала отцу тем же: не скрывала от него свои проблемы, делилась девичьими радостями и бедами, советовалась, жаловалась и обязательно прислушивалась. Отношения дочери и отца складывались наполненные большой любовью и уважением и вызывали у окружающих и зависть, и изумление.

Сегодня Сергей Леонидович, к своему огорчению, говорить долго не мог:

– Анечка, я должен работать.

Прости, доченька, очень много дел.

Дочь сразу же поняла:

– Ой, а я болтаю и болтаю. Ну, все, все. Иди, спасай своих новорожденных. Целую.

Отец довольно улыбнулся, согласно кивнул и вдруг спохватился:

– Ой, подожди, милая…. А ты зачем звонила-то? Что хотела? Анна поспешно затараторила:

– Я хотела тебе рассказать о практике… Но это долгий разговор, потом дома поболтаем. Все, папуль! Работай. Не хочу тебя отвлекать.

– Ну, ладно, ладно… Пока, дорогая, надо, и правда, делами заниматься. Сама понимаешь, женщины в роддоме не могут ждать… Маме привет.

Нажав кнопку отбоя, Сергей Леонидович задумался.

Отчего-то вспомнился тот далекий день, когда появилась на свет его любимица. Окунувшись проворной памятью в давний холодный и неприветливый зимний вечер, отец лишь только пожал плечами:

– И как я мог без нее жить раньше?

Ему и впрямь теперь не верилось, что когда-то его Анечки не было на свете. И он спокойно жил без нее, без ее ослепительной улыбки, без ее озорства, без блеска умных лукавых глаз.

Доктор погрузился было в сладкие воспоминания, но, тут же спохватившись, тряхнул головой и, встав из-за своего большого стола, распрямил плечи и шагнул из кабинета.

Надо работать.

Городской родильный дом жил своей обычной жизнью.

Повседневной, привычной, устоявшейся… Суетились медсестры и нянечки, слышались истошные стоны из предродовых палат, спешили озабоченные врачи… Все как всегда.

Роддом – вечное испытание, посланное и женщинам, кричащим от жестокой боли, и врачам, здесь работающим, и отцам, сходящим с ума от долгого и томительного ожидания.

Родильный дом – это священное место, где переплетаются и невыносимая боль, и сковывающий страх, и бесконечная радость, и уносящий в небеса восторг, сотканный из слез, умиления и облегчения. Это новая жизнь, едва ступившая на Землю, хрупкость и зыбкость, надежда и уверенность. Это целый комок бурлящих чувств, сплетение безумной любви и сильнейшей благодарности.

Родильный дом – это сгусток эмоций, выплескивающийся с мольбами и криками, шепотом и рыданиями.

Сергей Леонидович, отдавший этому заведению почти тридцать лет своей жизни, любил и это довольно старое здание, и свой коллектив, ставший его второй семьей. Он знал по именам всех санитарок и нянечек, медсестер и врачей, интересовался успехами их детей, помогал решать домашние проблемы, доставал необходимые лекарства, порой успокаивал и часто поругивал.

Он просто жил этой жизнью, не представляя себе иной, не мечтая об отдыхе и не пытаясь как-то отвлечься от дел насущных.

Сергей Леонидович сочувствовал всем поступающим роженицам, заботливо поддерживал их и строго наставлял. Пациенток своих он оберегал от ненужных потрясений, старался облегчить их природную боль и приглушить естественный страх.

Каждый новый рабочий день становился для Сергея Леонидовича подарком, испытанием, сюрпризом и благословением.

Итак, рабочий день закрутился по спирали, затягивая в свой бурлящий водоворот и докторов, и пациенток, и всех, кто каким-то образом оказывался в городском родильном доме.

Заведующий, погрузившись в обыденные, привычные заботы даже и не заметил, как за окнами снова стало темнеть. День уходил.

Зимние вечера скоротечны, загадочны и неожиданны.

Вдруг наползает густая синяя мгла, сразу темнеет, и день, еще не доживший до своего временного конца, все-таки уступает очередь раннему вечеру, властно поглощающему дневной свет.

Все в этом мире повторяется.

Декабрь, завершающий годовой цикл, напористо и стремительно приближал любимый праздник.

Доктор, с головой ушедший в каждодневные хлопоты, о грядущей новогодней суете еще и не думал. Все было некогда. Круговорот дел в его роддоме никогда не кончался, не останавливался, не ослабевал, хотя это Сергея Леонидовича совсем не удручало.

Человек ко всему привыкает. Ко всему, как ни странно…

И к заботам, и к работе, и к достатку, и к бедности…

К любви и ненависти. К горю и бедам.

Ко всему в этой жизни можно привыкнуть, кроме одного: к смерти никогда нельзя привыкнуть. Никогда.

В их роддоме такая беда случалась очень редко. Но здесь о ней помнили все и всегда. Помнили, хоть и не говорили. Не принято об этом судачить. Врачи ведь со временем тоже суеверными становятся.

Часов в пять Сергей Леонидович наконец-то опять вернулся в свой кабинет. Довольный прошедшим днем он взглянул за окно:

– Надо же, уже темно. Куда только время летит? Ну, да ладно. Все-таки нынешний день не бездарно прошел.

И правда, было чему радоваться.

Документы на поставку нового оборудования согласовали. Ремонт на третьем этаже закончили. Приемное отделение, отреставрированное и обновленное, сегодня в полдень торжественно открыли.

Хорошо-то как! Целый год не зря трудились.

Дверь кабинета скрипнула, приоткрылась, и уставшая женщина в белом колпачке на седых волосах заглянула в кабинет:

– Ты здесь, Сергей Леонидович? Можно?

– Заходи, конечно, Варвара Петровна. Садись. Чаю хочешь?

Женщина, вздохнув, чуть качнула головой:

– Давай, коли не шутишь, выпьем по чашечке. Что-то я устала сегодня. Ой, устала! Какой-то бесконечный нынче день выдался. Просто безумный…

Сергей Леонидович включил небольшой электрический чайник, стоявший на низкой тумбочке у окна, достал пачку с заваркой и озабоченно взглянул на женщину:

– Чай-то какой заварить? А? Зеленый? Или черный хочешь?

Варвара Петровна устало отмахнулась:

– Ой, да перестань уж… Какая разница? Все равно.

Но потом, подумав, все же добавила:

– Если есть зеленый, давай лучше его…

Заведующий согласно кивнул:

– Ну, давай зеленый.

Заварив в стеклянном чайничке ароматный чай, терпко пахнущий жасмином, доктор присел за стол:

– Пусть немножко настоится, будет чуть крепче, а то к концу дня мозги уже кипят…

– Да, – вздохнула женщина, поправив седые волосы, – слава Богу, день к закату. А то, кажется, еще бы часок – и я бы упала без сил.

Сергей Леонидович насмешливо прищурился и недоверчиво подмигнул коллеге, сидящей напротив:

– Да брось ты… Я ж тебя сто лет знаю – минут двадцать посидишь и опять, как заведенная, побежишь! Или, что? Неужели годы дают себя знать? А, Варь? Не поверю ни за что! Намедни слышал, с какой активностью ты молодежь гоняла по отделению…

Варвара Петровна, улыбнувшись, развела руками:

– Это ж я по праву своей должности. Мне как твоему заместителю это позволено. Или нет?

Она подняла на мужчину уставшие, чуть покрасневшие от напряжения, глаза. Тот, пожав плечами, тут же согласился:

– Это да… Конечно, позволено. Тебе все позволено – ты же моя правая рука.

Они пили свежий душистый чай и по привычке, сложившейся годами, анализировали уходящий день.

Сергей Леонидович, сделав глоток, вопросительно взглянул на коллегу:

– Как там наша юная роженица? Как все прошло?

Варвара спокойно кивнула:

– Ничего. Трудно рожала. Да и стресс, конечно, схватки-то на улице начались. Прохожие «скорую» вызывали. Но ничего, все обошлось.

Заведующий светло улыбнулся:

– Кого ж ей Бог послал?

– Мальчишку, – довольно ухмыльнулась женщина, – такой карапуз славный. Богатырь – четыре кило.

– Хорошо, – Сергей Леонидович выдохнул с облегчением, но тут же опять нахмурился, – а эта мамаша, которая двойню сегодня родила? Как у нее дела?

– Отдыхает. Гемоглобин низковат, но посмотрим… Тоже мальчишек родила. Так радовалась, так плакала от счастья… Прямо в голос Богородице молитву читала.

День завершался. Еще один день из нескончаемой временной круговерти.

Трудный. Счастливый.

Обычный рабочий день городского родильного дома.

Глава 4

Амалия сердито плюхнулась в кресло и капризно прикрыла глаза, старательно подведенные ее искусной рукой.

Сегодня был один из тех дней, когда все вокруг ее раздражало, нервировало и угнетало. Не нравилось ничего: ни погода за окном, ни только что законченная картина, пока еще накрытая холстом, ни новая домработница.

Она вздохнула и, откинув назад длинные, старательно завитые волосы, недовольно произнесла, глядя на растерявшуюся Люсю, виновато стоявшую перед ней:

– Ну, что, Люся? Что Вы стоите, как истукан? Продолжайте. Старайтесь быть незаметной, не маячьте все время перед глазами.

Перепуганная ее резкостью молодая женщина, недавно нанявшаяся к ним в дом помощницей по хозяйству, поспешно кивнула и суматошно кинулась в сторону кухни.

Амалия закинула ногу на ногу и, прищурившись, огляделась.

Хотелось чего-то нового: ярких впечатлений, необычных знакомств, талантливых работ. Хотелось кружиться в вихре событий, в водовороте происшествий, страстей, эмоций… Хотелось создавать сенсации, быть в центре внимания.

Ее яркая, бунтарская и противоречивая натура требовала беспокойной, бурлящей, наполненной происшествиями и курьезами жизни. Женщина досадливо сморщилась и обреченно вздохнула.

Да… Какие уж тут страсти…

Сергей в своем родильном доме словно прописался – и днюет, и ночует там. Анна с книгами в обнимку спит, вот и сегодня, наверное, опять сидит в библиотеке.

Вот ведь скука! Разве это жизнь?

Амалия резко встала, подошла к бару и налила в высокий бокал темно-красного, терпкого вина, дурманящего и уносящего в далекую страну, насквозь пропитанную манящими ароматами теплого солнца, ласкающего моря и изысканной виноградной лозы.

Вернувшись с бокалом в кресло, Амалия грустно поджала губы. Да, жизнь перестала радовать.

Вот ведь досада! Надо же, как бывает!

Эта жизнь, хитрюга и затейница, перестала манить, увлекать, утешать и веселить. Откинув длинные, черные, как вороново крыло, волосы назад, женщина нахмурилась и, так и не допив искрящееся в бокале вино, погрузилась в глубокие раздумья.

Однако, посидеть спокойно ей не пришлось…

На кухне сначала раздался оглушительный грохот, потом послышался разноголосый звон беспорядочно бьющейся посуды, и завершил всю эту какофонию истеричный вопль Люси. Вскочив с кресла, Амалия сердито двинулась в сторону кухни, уже заранее предчувствуя, что скандала теперь не миновать.

Картина предстала перед ней плачевная, если не сказать – ужасающая. За плитой на полу лежала сорвавшаяся со стены полка, окруженная со всех сторон грудой битой посуды. Завершала это неприглядное зрелище белая, как лист бумаги, Люся, испуганно возвышающаяся над всей этой горой осколков и нервно прижимающая к себе влажное полотенце.

Увидев это безобразие, Амалия просто дар речи потеряла, но уже через мгновение, немного придя в себя, она грозно взглянула на трясущуюся от страха домработницу:

– Это еще что такое? Люся! Что тут у Вас происходит?

Объятая ужасом молодая женщина всполошено огляделась вокруг и лишь судорожно пожала плечами, очевидно, совершенно потеряв способность здраво мыслить и четко отвечать. Но Амалия, фанатично обожающая порядок во всем и абсолютно не терпящая хаоса в своем доме, гневно свела брови к переносице и резко повторила:

– Что Вы трясетесь? А? Люся, я Вас спрашиваю, что здесь случилось? Вы что, онемели?

Люся, надрывно всхлипнув, беспомощно развела руками и чуть слышно пролепетала, глотая от страха слова:

– Ой, Господи… Боже ж мой! Я и сама не понимаю, чего она рухнула. Простите ради Бога… Не знаю я, чего эта полка проклятая вдруг сорвалась со стены и полетела вниз вместе с посудой.

Амалия, не в силах сдерживаться, разъяренно заорала, глядя на Люсю:

– Вдруг? Как это вдруг? С чего бы это? Просто так рухнула? Сама по себе?

Задыхаясь от ярости, хозяйка сделала было шаг вперед, но тут же резко остановилась, наткнувшись на битые куски тарелок и чашек, жалобно захрустевшие под ногами. Теряя самообладание, Амалия перевела взгляд на Люсю и вдруг остановилась, пораженная видом заплаканной женщины.

Ошеломленная домработница, стоящая над горой поколоченной посуды, казалась такой испуганной и потерянной, что Амалии вдруг стало ее жалко. Отступив на шаг в сторону, она сосредоточенно молчала, глядя на перебитую посуду. Понимая, что сервиз все равно не спасти, хозяйка лишь покачала головой и досадливо махнула рукой:

– Ой, все, все… Ну, и черт с ней, с этой полкой!

Потом подняла глаза на свою помощницу:

– Ну? Чего Вы трясетесь? Хватит, хватит… Вы-то, надеюсь, не виноваты?

Люся, не сдержавшись, громко всхлипнула и отчаянно замотала головой:

– Ой! Нет, конечно, нет… Ей-Богу! Я и глазом не успела моргнуть, как все вдруг посыпалось. Честное слово… Не я ж ее прибивала к стене, это до меня…

Люся заплакала, бурно сморкаясь.

Амалия же, глядя на нее, раздраженно дернула плечом:

– Слушайте, Люся, хватит! Если Вы действительно хотите у меня долго работать, перестаньте, во-первых, меня так бояться. Слышите Вы меня? Люся? Скажите на милость, чего Вы ревете? Ну, заорала я от неожиданности… И что? С кем не бывает? Все, все… Успокойтесь немедленно. Слышите?

Заплаканная Люся, поспешно вытирая слезы, послушно кивнула:

– Да, да… Слышу. Я просто ужасно испугалась. Ужасно! Грохот, звон, треск! Да и посуду жалко, – она опять всхлипнула, оглянувшись вокруг, – такой красивый сервиз был.

Услышав это, Амалия откинула голову назад и громко захохотала:

– Ой, Люся, какая Вы смешная! Да наплевать мне на этот сервиз! Купим еще, подумаешь, потеря! Все, хватит! Забудьте! Перестаньте, пожалуйста, трястись, лучше поскорее убирайте весь этот хлам, и еще…. Заварите-ка, Люся, мне чаю, очень хочется чего-нибудь горячего.

Обрадованная домработница, всплеснув руками, заспешила:

– Ой, Амалия Карловна, сейчас все сделаю…. Сейчас, сию минуточку! Ой, спасибочки Вам!

Амалия, уже выходящая из кухни, удивленно обернулась:

– Вот тебе раз! А спасибо-то за что?

Люся простодушно хмыкнула, пожав плечами:

– Не знаю…. Спасибо, что не отругали. Не уволили. Я ж так запереживала, чуть сердце из груди не выскочило!

Амалия, ухмыльнувшись, внимательно оглядела свою помощницу с ног до головы и, покачав головой, неторопливо вышла в гостиную.

На столике возле кресла по-прежнему одиноко стоял высокий бокал, наполненный терпким густым вином. Она взглянула на старинные часы, висевшие на стене. Всякий раз, когда она слышала их чудный бой, она вспоминала своего отца. Вот бы сейчас поговорить с ним, посоветоваться, прижаться к родному плечу…

Нет. Время неумолимо. Давно нет отца, и пожаловаться некому. С мамой, конечно, можно поговорить, но в ее возрасте лишние потрясения ни к чему, поэтому Амалия старалась маму не нагружать своими проблемами.

В комнату осторожно вошла Люся, старательно держа на вытянутых руках поднос с чашкой, заварочным чайником и какими-то вазочками. Помощница шла медленно, будто опасаясь споткнуться и уронить свою ношу. Поставив поднос рядом с Амалией на журнальный столик, Люся выдохнула и простодушно пробормотала:

– Ой, я после сегодняшнего случая даже поднос в руки брать боялась!

Амалия, обернувшись к ней, прищурилась:

– Слушайте, перестаньте же всего бояться! Слышите? А то мы с Вами не поладим! Я человек очень строгий, но не до такой же степени, чтобы люди в обморок падали. Работайте спокойно. Кстати, Аня не приезжала сегодня? Куда она запропастилась?

Домработница оправила фартук и пожала плечами:

– Нет, Анечка, с утра позавтракала и уехала в университет. Амалия кивнула:

– Это я знаю. Думала, может быть, пока меня не было, она заезжала. Ну, да ладно. Понятно…. Сессия у нее.

Люся ушла на кухню наводить порядок, а Амалия, выпив чашку свежезаваренного напитка, взяла последний альманах, посвященный итогам только что закончившейся выставки и погрузилась в чтение. Что поделаешь? Настроение настроением, а дела не ждут.

Однако, поработать не удалось.

Хлопнула входная дверь, в прихожей громко затопали, и в гостиную буквально влетела раскрасневшаяся от мороза дочь.

Стройная, высокая, длинноволосая, она светилась молодостью и здоровьем. Ее медно-рыжие волосы, разметавшиеся по плечам, красиво оттеняли гладкую, персиковую кожу лица и шеи, кажущуюся перламутровой. Все в этой юной красавице казалось необыкновенным: и открытая улыбка, и стремительная походка, и длинная лебединая шея, и разрез зелено-серых глаз, и чудная тонкая талия.

Амалия, обернувшись, невольно залюбовалась появившейся дочерью и, пафосно раскинув руки, воскликнула:

– Анька, ну ты и красотка!

Анюта довольно засмеялась, совершенно не удивившись:

– Только сегодня?

Мать снисходительно хмыкнула и, изображая строгость, погрозила пальцем:

– Не придирайся к словам… Конечно, всегда, но сегодня – особенно!

Девушка, откинув волосы, подошла к матери и, легко наклонившись, обняла ее за шею:

– Мамулечка, спасибо! Я сегодня рано, правда?

Амалия, кивнув, нахмурилась:

– Называется рано? Надеюсь, у тебя все в порядке? Что там у нас с сессией?

Девушка довольно улыбнулась:

– Нашла, о чем печалиться! Зачеты сдала досрочно, теперь три экзамена впереди, но хочу один из них тоже сдать досрочно, до Нового года.

Мать одобрительно кивнула:

– Ах ты, моя умница! Есть-то хочешь, отличница?

Дочь, на мгновение задумавшись, отмахнулась:

– Нет, не хочу, а вот чаю выпью.

Амалия указала в сторону кухни:

– Пойди, там Люся. Она только что успешно расколотила гору нашей посуды, но чай заварила вкусный. Скажи, она тебе нальет.

Анна послушно двинулась в сторону кухни, но на полпути остановилась, будто вспомнив что-то важное:

– Да, мам… Ко мне сегодня девушка в гости зайдет, ты не против?

– Боже! – всплеснула руками Амалия, сердито взмахнув ресницами, – когда это я была против твоих подруг?

Анна задумчиво наморщила нос:

– Да, конечно… Я знаю. Но тут другая история. Во-первых, она у нас еще не была. Во-вторых, девочка из детского дома, хотя теперь, правда, учится в университете на филфаке, и тоже, кстати, на третьем курсе, вместе с моей Наташкой. Живет в общаге. Понимаешь?

Сказала и тут же исправилась, предчувствуя материнский протест:

– В общежитии.

Амалия, приняв во внимание ее деликатность, промолчала и глубоко вздохнула:

– Это печальная история. Бедная девочка. А ты-то ее откуда знаешь?

Анна пожала плечами:

– Ну, мам… Ты, что? Ты меня слушаешь или нет? Я ж тебе говорю, что с Наташкой учится на филфаке, на третьем курсе. Натка с Ксенькой меня и познакомила.

– А… Понятно, – Амалия, поправив волосы, покачала головой, – значит, твою новую подругу зовут Ксенией. Ну, что ж… Пусть приходит, я не против, если вы дружите. А Наташа тоже придет?

– Нет, – дочь хитро ухмыльнулась, – она со своим ухажером в кино закатилась.

– Закатилась? – мать непонимающе округлила глаза, – это опять что-то новое.

– Ну, мам… Так все теперь говорят. Это только вы с папой общаетесь как академики.

– Ты думаешь? – Амалия вопросительно подняла брови, чуть сморщив хорошенький лоб, – а мне кажется, что мы просто разговариваем на нормальном, человеческом языке. На русском. А эти твои словечки его очень портят.

Она помолчала и развела руками:

– Мне так кажется, во всяком случае.

Дочь, кивнув, улыбнулась:

– Ну, ладно, ладно… Моя подруга Наталья пошла в кино со своим молодым человеком, – Аня поспешно исправилась, – что? Так лучше? Понятнее?

Амалия одобрительно хмыкнула:

– Угу… Уже лучше. А с кем, если не секрет?

– О! – Анна довольно захохотала, тряхнув медными волосами, – Наташка у нас пользуется успехом! Этот, по-моему, пятикурсник. Наш, кстати, медик. Говорят, кардиолог.

Анна хитро прищурилась и добавила:

– Наташка, хоть и филолог, а любовь крутит с нашими… С медиками. У них же на филфаке дефицит мужского пола.

Амалия скептически поджала губы:

– Просто понимает, наверное, что за медициной будущее.

Она помолчала и задумчиво произнесла:

– Да и ладно. Какие ваши годы… Гуляйте. Веселитесь. А потом легко кивнула:

– Ну, иди, иди, душа моя, чай пей, а то щеки с мороза так и пламенеют. Не заболей, смотри!

Дочь, бросив вязаный шарф на диван, пошла на кухню, где Люся по-прежнему убирала осколки, громко двигая стулья и громыхая ведром с водой. Амалия, глядя ей вслед, глубоко задумалась.

Вот и выросла дочь….

Совсем взрослая стала. Красавица. Но даже не это казалось женщине главным в ее девочке. Было в этой девушке что-то бесконечно трогательное и милое, наивное и чистое.

Мать вздохнула… Надо же!

Как быстро растут дети. Как поспешно взрослеют!

Словно специально торопятся оставить самые лучшие, безмятежные и счастливые годы детства позади!

Амалия, погрустнев, окунулась в былое.

А как плохо все у них начиналось…

Ужасно! Как безнадежно и жестко звучали слова докторов. Хлестко, резко и, как всегда, окончательно. Как бесконечно было ее женское горе!

Нахмурившись, женщина выпрямилась в кресле и недовольно тряхнула головой, будто запрещая себе думать о том, о чем теперь помнить никому не полагалось.

Но мыслям ведь не прикажешь…

Так всегда и бывает: хитрющая память, проснувшись, вовсю старается подсунуть тебе именно то, что ты стремишься забыть раз и навсегда. И тогда, окунаясь в бездонный ее омут, ты, боясь утонуть в ужасных воспоминаниях, отчаянно отбиваешься от тянущих на дно мыслей и стремительно выныриваешь в день сегодняшний, где все светло и прозрачно.

Где уютно и беззаботно.

И продолжаешь жить… И продолжаешь упорно врать себе, что-ничего не помнишь, что живешь настоящим, и, засыпая по ночам, лишь усердно молишься, страстно прося небесные силы об одном… Умоляешь, чтобы призраки прошлого исчезли, чтобы они никогда не нарушали нынешний светлый покой и обретенную семьей долгожданную гармонию.

Амалия тяжело вздохнула.

Ну, что ж… Не важно, что осталось в прошлом.

Муж есть, дочь есть, работа есть. Все сложилось, а уж какой ценой – никому знать и не нужно.

Ни к чему это… Не их это дело.

Как там говорится? Меньше знают – крепче спят.