Текст книги "Когда закончится декабрь…"

Глава 14

В тот памятный год Павлу исполнилось тридцать. Он, известный романтик, уже повзрослел, освоился в профессии, стал степеннее и солиднее. Научился сдерживать эмоции, чувствовать ложь, не бояться предательства и не кидаться сразу в бой.

В то время он охотно занимался темой детства и материнства. Во-первых, государство, наконец, озадачилось проблемой рождаемости и даже снизошло до национального проекта, а во-вторых, его самого очень интересовало все, что касалось детей, их образования, жизни и развлечений.

Особый интерес у Павла, все сильнее погружающегося в эту проблему, вызывали российские детские дома. Правду говорят: пока не коснешься – все прекрасно, а как только ткнешь поглубже – хватайся за голову!

Взяв множество интервью, написав кучу материалов, прочитав все, что можно, по этой теме, Павел вдруг осознал, что чем больше узнает, тем меньше понимает.

Не укладывалось в голове все, что он слышал и видел. Ему уже не казались веселыми детдомовские дети. Он видел, что о счастье они знают лишь понаслышке. Посетив множество интернатов, домов ребенка и детских домов, Павел ужаснулся грубой жизненной правде, которую обнаружил за стенами этих заведений.

Приехав в редакцию, ставшей ему уже родной, он заявил шеф-редактору:

– Позволь мне вплотную поработать над этой темой.

– Да, зачем? Что нового ты скажешь? Посуди сам: каждый, кому не лень, пишет сегодня об этом. Модно, национальный проект и всякое такое. Но тема-то избитая. Зачем нам такое углубление? Рейтинг канала это не повысит, зрители устали от грязных и навязчивых реалий. Может, о чем-нибудь полегче, погламурнее, поярче?

– Не могу я бросить начатое, понимаешь? Мы с оператором уже столько материала накопали – на целый документальный фильм хватит.

– Ну, черт с тобой, – задумчиво почесал затылок шеф. – Два месяца тебе хватит? Не больше!

– Отлично! Спасибо, дружище! Это как раз до нового года. Потом обещаю не роптать. О чем скажешь, о том и напишу.

Осень в тот год выдалась ясная, солнечная и сухая. Октябрьское солнце, уже остывшее, еще баловало горожан безоблачными погожими днями. Небо, давно выцветшее и потерявшее глубину, стало гораздо ниже, но еще не проливалось дождем, помогая любителям велосипедов, роликов и самокатов вдоволь насладиться любимыми развлечениями.

Сухой октябрь засыпал тропинки и дорожки в парках и скверах рыже-багряным ковром, пустил по воздуху прозрачные паутинки и старательно сокращал и без того уже короткие дни. По утрам дивно пахло опавшими листьями, ночными заморозками и красной рябиной, трепещущей на ветру.

Природа замирала в ожидании зимы. Последние лучи солнца, в полдень ласкающие гуляющих, хоть и не грели, но все же ободряли и поднимали настроение.

Павел с оператором мотались по стране, вели репортажи, отправляли в редакцию видео-отчеты и тексты. Новые знакомства, не всегда легкие и приятные, новые города, деревни и поселки – все это отнимало много времени, нервов и сил.

В ноябре они сделали репортаж о детском доме семейного типа и, еще под впечатлением от увиденного, приехали в департамент образования для очередного интервью. Дама, с которой они договорились заранее, встретила их благосклонно. Улыбнулась, предложила чай или кофе, но на камеру разговаривать отказалась.

– Почему? – опешил Павел. – Мы же вчера обо всем договорились.

Дама, холеная и манерная, недовольно повела плечиком.

– Слушайте, ребята, сколько можно об одном и том же? Что вы хотите от меня услышать? Что детские дома – это плохо? А вот такие, семейного типа, – лучше? Так это все и без вас знают. Что еще? Что выходящие из детских домов в провинции не получают положенного? Квартир не имеют и не трудоустраиваются? И это не новость. Зачем воду в ступе толочь?

– Но ведь теперь все лучше, чем раньше? – попытался возразить Павел.

Однако дама, несмотря на манерность, рассуждала напористо и довольно здраво.

– А что лучше-то? Игрушек больше? Питание лучше? Так это большой вопрос. В Советском Союзе тоже кормили будь здоров. Только не это главное. Это вывеска, а по сути ничего не меняется.

– Да как же не меняется? Двадцать первый век на дворе, – занервничал оператор.

– И что? – нервно перебила его женщина. – Думаете, меньше детей оставляют? Чушь. Бросают и младенцев в роддомах, и годовалых, и пятилетних. Знаете, сколько у нас отказников?

– А зачем же рожают? – удрученно нахмурился Павел.

– Вот, – ткнула в него указательным пальцем дама. – Это главный вопрос. Не хочешь воспитывать – не рожай! Не плоди несчастных. Вот над чем надо работать, а не писать статейки о том, как дети в детдомах томятся.

– Очень часто отказываются? – недоверчиво прищурился Павел.

– А ты как думаешь! Вот у нас сейчас в роддоме на юго-западе младенец лежит. Мамаша три недели назад его родила, написала отказ от родительских прав и исчезла.

– А ребенок? – Павел расстроенно опустился на стул.

– А что ребенок? До месяца в больнице, а потом в Дом малютки перевезут. И начнется его несладкое путешествие по детским домам.

– Вот гадина, да? – оператор оглянулся на Павла.

– Да много их, этих гадин, – вздохнула холеная дама. – Детей, конечно, жалко, а этих дурочек – нет. Некоторые, правда, одумавшись, заявляются сюда, требуют своих малышей. Но ведь прав уже нет, сама отказалась, поэтому ты теперь никто и звать тебя никак. Надо все заново доказывать, оформлять. Да и то, если ребенка еще не усыновили.

– А усыновляют часто?

– По-разному бывает. Кому как повезет.

И тогда Павел, сам не понимая зачем, вдруг попросил:

– А дайте адрес роддома, где этот младенец лежит. Хочу поехать, посмотреть…

– Господи! А на что там смотреть? Младенец как младенец. По Апгару – восемь баллов.

– Не знаю, – растерянно пожал плечами Павел. – Но хочется. Столько слышал об этом, надо хоть раз и увидеть.

Тот день, когда впервые увидел Матвея, он запомнил навсегда. Стоя за стеклянной перегородкой в детском отделении родильного дома, напряженно всматривался в спеленутого малыша, лежащего в третьей по счету обычной пластиковой неонатальной кроватке.

Малыш не спал, но и не кричал. Он, будто понимая что-то, не плакал. Младенец молча глядел куда-то в сторону и порой жалобно складывал губки трубочкой, будто просил кушать или собирался пожаловаться. Чем больше Павел смотрел на ребенка, тем сильнее стучало в груди его сердце.

Не в силах ни уйти, ни отвернуться, он простоял так часа два. Удивленные неонатологи и медсестры, занимающиеся своим привычным делом, иногда переглядывались между собой, пожимая плечами. Наконец, не выдержав, возле него остановилась полная дама с фонендоскопом на шее.

– Ну, что вы тут? Малышом своим любуетесь? Который тут ваш?

– Нет. Здесь нет моего…

– Вот тебе раз! А что ж вы тут высматриваете?

– Если бы я знал, – Павел взволнованно взъерошил волосы. Но тут же исправился, поймав мелькнувшее недоумение доктора: – Мне главный врач разрешил. Мы программу о детях делаем на телевидении.

Домой Павел вернулся рано. Разные чувства одолевали его, но больше всего хотелось обратно туда. В отделение, где за стеклянной стеной лежит в кроватке спеленутый младенец.

Павел долго сидел в своей комнате, уставясь в одну точку. Но когда синий вечер подступил к окнам, и за ними вспыхнули желтые фонари, не выдержал. Вскочил и, хлопнув дверью, пошел к отцу.

Семен Николаевич, не поднимая голову от бумаг, недовольно буркнул:

– Я занят. Давай позже.

Павел прислонился спиной к дверному косяку.

– Мне надо сейчас.

Изумленный отец покачал головой.

– Надеюсь, это что-то серьезное. Ну?

Павел растерялся. Нерешительность и сомнения, перемешанные с жалостью и состраданием, теснились в груди, но язык словно прилип к небу. Отец выжидательно смотрел на него, понимая, что с сыном что-то происходит, терпеливо ждал. Они смотрели друг на друга, и по комнате плыла напряженная тишина. Казалось, она сейчас разразится молнией или взорвется громом.

Семен Николаевич не выдержал первым:

– Паша, что такое? Случилось что?

Павел подошел ближе к письменному столу, сел напротив, и, глядя на отца, смущенно пожал плечами.

– Пап, даже не знаю, как сказать…

– Говори как есть. Чего ходить вокруг да около? Да не томи, а то меня сейчас скрутит от страха.

– Кажется, у меня есть сын.

– Что?! – Семен Николаевич, нахмурившись, подался вперед, в голове зазвенела сталь. – У тебя есть ребенок? Давно?

– Нет, нет, – заспешил Павел, – я не так выразился. Не мой.

– Ну и шутки у тебя, – отец вытер ладонью мгновенно вспотевший лоб. – Меня прямо потом прошибло!

Павел, волнуясь, вскочил со стула, потом опять сел.

– Пап, я хочу мальчишку усыновить!

– Господи, час от часу не легче, – Семен Николаевич налил из графина, стоящего на столе, воды, сделал глоток. – Какого мальчишку? Чей он?

– Ничей.

– Как это ничей?

– Вот так. Мать отказалась от него, когда ему исполнилось три дня от роду. Сейчас ему три недели. Он лежит в роддоме на юго-западе, через неделю его переведут в Дом малютки.

Отец отъехал на своем кресле к окну и замер, глядя на темнеющий за окнами сад. Взгляд его, устремленный вдаль, ничего не выражал. Только то сжимались, то разжимались руки, лежащие на коленях, да пульсировала вена на виске. Наконец, Семен Николаевич обернулся к сыну.

– Что тебе сказать? Не знаю. Сложное это дело – чужого ребенка растить. Надо любить, как своего, иначе смысла нет. Если ты так решил – усыновляй.

– Правда? – обрадованный Павел прикусил губы, чтобы не завопить от радости. – Спасибо, пап.

– Да при чем здесь спасибо? – отец, в отличие от Павла, не сильно радовался. – Ты о другом думай. Трудно растить ребенка одному.

– Почему одному? С тобой…

– Да это понятно. Я имею в виду, без матери. Малыш обязательно спросит о ней.

– Но ведь ты же меня вырастил?

– Да. Вырастил. Но матери тебе всегда не хватало, я это чувствовал.

Павел ласково обнял отца за плечи.

– Пап, мы сможем, вот увидишь. Зато его не отправят в детский дом, у него будет семья. Он будет нашим! Понимаешь?

– Да я-то, как раз, понимаю, – рассмеялся отец. – А вот ты, по-моему, пока не очень. Хотя это, конечно, хорошее дело – дать ребенку семью. Дерзай, сын!

Когда Павел, обрадованный исходом разговора, уже собирался выйти, отец остановил его.

– Есть только одна заковырка, Павел…

– Какая?

– По-моему, усыновление не разрешается неженатым и одиноким. У тебя нет семьи, социальные службы могут не позволить.

Павел вернулся к столу и тревожно блеснул глазами.

– Почему? Мне тридцать лет, у меня есть образование, я работаю на телевидении, мы обеспечены, живем в загородном доме. Что еще надо?

– Не знаю. Надо, конечно, уточнить. Но раньше холостым мужчинам и незамужним женщинам не отдавали детей. Просто не отдавали, и все.

За пять недель Павел обошел десятки инстанций, написал множество заявлений, объяснений, просьб и отчетов. Собрал кучу документов, справок и свидетельств. Предоставил целую папку удостоверений, сертификатов и дипломов. Посетил огромное количество официальных заведений, чиновников и медицинских учреждений. Удостоверил протоколами, что он не алкоголик, не наркоман и не психически больной…

Казалось, конца и краю этому бумажному произволу не будет, но Павел, поставив себе цель, упорно шел к ее исполнению.

Пока десяток комиссий рассматривали его дело, он, обратившись в лучшее агентство по подбору персонала, выбрал няню для ребенка. А Нину и Тосю отправил по магазинам закупать все, что необходимо для младенца. Комната, которую решили сделать детской, срочно приводилась в порядок.

В общем, все так закрутилось, завертелось, закружилось, что Павлу уже казалось, что он находится в другом мире, где время ускорилось, сжалось, как пружина, и все набирает и набирает обороты.

Он вдруг подумал, что вселенная услышала его желание, и мечтал только об одном – чтобы все это поскорее закончилось.

Все завершилось довольно прозаично. Районный суд провел заседание, которое длилось минут пятнадцать. Без всякого пафоса Павла объявили законным родителем мальчика, поздравили и пожелали удачи.

Так на белом свете появился Матвей Громов, которого прямо под новый год привезли в дом, ставший ему родным.

Глава 15

Начало декабря, будоражащее горожан близостью большого праздника, Евгению не радовало. В последнее время она совсем потеряла покой. Ее бывший муж, Григорий Борисович, которого она ехидно величала Горе Борисович, вдруг опять нарисовался после пяти лет полного молчания.

Когда он, уходя из семьи, захлопнул за собой дверь, Евгения надеялась, что больше никогда не встретит его.

И вот тебе на… Что с ним произошло, что сподвигло на этот поступок, она не понимала, но вдруг неделю назад он позвонил в дверь квартиры и спокойно объявил, что поумнел, соскучился по дочери и намерен принимать активное участие в ее воспитании.

Женька потеряла дар речи. Хлопая глазами, стояла в дверном проеме и молчала, пытаясь осознать, что здесь делает этот человек.

Однако бывший муж, не растерявшись, хладнокровно подождал еще минуты две, а потом негромко спросил:

– Можно войти?

Евгения обомлела от такого хамства.

– Господи… Откуда ты взялся? И что здесь забыл?

Григорий, ничуть не смутившись, повторил:

– Войти можно или будем здесь общаться?

– Общаться? – она негодующе нахмурилась. – А кто сказал, что я с тобой общаться буду? Иди туда, откуда пришел.

Она хотела захлопнуть дверь, но не успела. Из гостиной выглянула Ксюша:

– Мам, ты чего там стоишь? Кто пришел?

Григорий, услышав голос дочери, улыбнулся и громко позвал.

– Ксения!

Ксюшка, нахмурившись, сделала шаг вперед, пытаясь рассмотреть, кто ее зовет, и, нырнув под руку матери, удивленно уставилась на мужчину, не сразу узнав отца.

– Здравствуй, дочка, – наклонился к ней Григорий.

Ксюшка побледнела. В отличие от матери, она не испытывала к отцу ненависти и озлобления, но и горячей любви не чувствовала. Они с матерью уже не раз обсуждали его поведение, и девочка понимала, что предательство – это то, что он сделал.

Отец исчез, когда Ксюшке едва исполнилось пять, и теперь ей, десятилетней, трудно было поверить в искреннюю любовь, которой якобы воспылал блудный родственник. Но в глубине души она почему-то была очень рада.

Помолчав, Ксения подняла на мать глаза:

– Мам, ты чего? Пусть он войдет.

Евгения, сверкнув глазами, отошла от двери, и мужчина поспешно шагнул в коридор, осторожно прикрыв за собой тяжелую дверь.

Они молчали. Да и что тут скажешь? После пятилетней разлуки трудно сразу найти правильные слова.

Женька вздохнула.

– Ксюш, можешь нас оставить? Надо же понять, зачем заявился этот человек.

Она не хотела стеснять себя в выражениях. В душе все кипело и бурлило, но слух десятилетней девочки Женька не хотела осквернять.

Ксения, зная взрывной характер матери, недовольно откинула волосы на спину.

– Мам, только не нервничай, хорошо?

– Ладно, ладно. Иди.

Когда дочь ушла к себе, Евгения в упор глянула на бывшего мужа.

– Так. Быстро и коротко: чего нужно?

Григорий сделал шаг вперед, но она остановила его движением руки.

– Тебя дальше не приглашали. Стой, где стоишь.

– Женек, – мужчина прикусил губы, чтобы не сказать лишнего.

Женьку словно обухом по голове ударили – так бывший муж называл ее в лучшие их дни.

– Не смей, – процедила она сквозь зубы. – Для тебя только Евгения.

– Хорошо, – он миролюбиво кивнул. – Давай спокойно. Пожалуйста…

– Говори, – она еле сдерживалась.

Григорий тоже нервничал, но пытался не выходить за рамки приличия, зная Женькин буйный нрав.

– Если ты помнишь, я от тебя не уходил. Ты сама меня выгнала.

– Может, уточнишь, почему? – едко усмехнулась она.

– Это была твоя фантазия. Я тебе не изменял. С моей секретаршей у меня не было отношений. Но ты даже не дала мне возможности оправдаться.

– Не ври!

Он опустил голову, подбирая нужные и, главное, правильные слова…

– В любом случае, я тебя любил. Очень. Мужчины полигамны – это всем известно, но только не я. Ты просто взбрыкнула.

– Фу, – Евгения оглянулась на комнату дочери, опасаясь, что та услышит излияния отца. – Можно пропустить все это? Меня интересует другое.

– Ты можешь просто дать мне пять минут? Не перебивай, будь добра.

– Ну, давай, начинай! Время пошло…

Григорий потер лоб, будто вспоминая, что хотел сказать.

– Ты не меняешься. Кому угодно голову задуришь…

– Время пошло, – хмуро напомнила Женька.

– Когда ты меня выставила, во мне все кипело. Все смешалось: обида, злость, досада. Негодование съедало меня, и я, получив развод, сказал себе, что ты пожалеешь, а я скучать не буду.

– Именно поэтому ты ни разу за пять лет дочь не навестил, – не сдержалась Евгения.

Он сделал вид, что не услышал язвительное замечание.

– Я не слишком богат, но упорства мне не занимать. Я так погрузился в работу, что на первое время реально позабыл обо всем на свете. Я, главный инженер огромной компании, дневал и ночевал на работе. Это немного успокоило и утихомирило мой пыл, отвлекло от мыслей о тебе и дочери, стало чуть легче. Где-то через год я попытался создать новую семью. Встретил в Питере на конференции девушку, стал ухаживать, потом стали вместе жить. Вроде бы все наладилось, но что-то не складывалось…

– Да ты что? – ехидно скривилась Евгения. – Наверное, душа болела?

– Да, душа болела, но не хватало другого… Тебя, наверное…

– Что? – Евгения поперхнулась от неожиданности. – И ты смеешь мне об этом говорить спустя пять лет? А ну, пошел вон!

– Глупо, – бывший муж пожал плечами. – Ты, как ураган, все сметаешь, рушишь и ломаешь. Но хочу предупредить: что бы ты ни делала, я теперь не исчезну. Здесь моя дочь, и я, если помнишь, не лишен родительских прав, поэтому могу ее видеть и участвовать в ее воспитании!

– Что? – не находя нужных слов, Евгения вдруг сложила кукиш и сунула его под нос бывшему мужу. – А это видел? Ты на шаг не приблизишься к моей дочери.

– К нашей, – перебил ее Григорий. – А если будешь запрещать, я обращусь в суд.

– Вот сволочь, – Евгения ахнула, яростно сверкая глазами. – Я никогда не сомневалась, что ты гад, но теперь даже слов нужных подобрать не могу. – Она, оттолкнув его плечом, прошла по коридору и распахнула входную дверь. – Иди отсюда подобру-поздорову! Жалуйся, куда хочешь! И не смей подходить к Ксюшке – сразу вызову полицию, предупреждаю!

– Эх, Женя, Женя, – вздохнул Григорий. – Ты не меняешься.

– Иди, иди…

Она дождалась, пока он перешагнул порог квартиры, и с силой захлопнула дверь. Прислонившись к ней спиной, закрыла глаза, отгоняя тревогу.

– Вот не было печали, так на тебе! Откуда он только взялся? Идиот! Горе Борисович…

На звук захлопнувшейся двери выглянула Ксюшка.

– Мам, ну что? Ушел?

Евгения, улыбнувшись, выпрямилась, прошла вперед и обняла дочь.

– И надеюсь, опять исчезнет лет на пять. Ну что, ужинать будем?

Ксения, присела за стол, поджав ногу под себя.

– Мам, а чего он приходил?

– Не знаю. Правда.

– Но ведь он что-то говорил?

– Говорил, – мать удивленно посмотрела на девочку. – А тебе это важно?

– Не знаю. Просто интересно, – она опустила голову. – Он про меня спрашивал? – прошептала девочка.

У Женьки екнуло сердце.

– Ксюня, ты же не скучала. Или мне так казалось…

– Сначала скучала. Очень. Мне хотелось его увидеть, поговорить, я его любила. И мне казалось, он меня тоже любил.

Евгения обняла дочь и крепко прижала к груди.

– Конечно, Ксюшенька, он тебя любил. Очень любил! И конечно, скучал все эти годы. И сегодня он приходил не ко мне, а чтобы увидеть тебя.

– Правда? – радостно улыбнулась дочка.

Евгения, раздосадованная ее порывом, хотела промолчать, но понимала, что дочь не должна быть разменной монетой в их отношениях, поэтому ласково погладила Ксюшку по голове.

– Правда. Конечно, правда. Но… – она нерешительно замялась. – Твой отец ведь не искал нас пять лет. Даже не поздравлял тебя с днем рождения. Просто жил в свое удовольствие. Его не волновало, как мы существуем. Может, болеем, может, нуждаемся в помощи или бедствуем. А теперь он хочет общаться с тобой, вспомнил про свои права.

Евгения замерла, ожидая поддержку дочери, но Ксения вдруг робко заглянула ей в лицо.

– А ты не хочешь, чтобы мы общались?

Евгения чувствовала и понимала: то, что она произнесет, будет жестоко.

– Не хочу, – не смогла она справиться с собственным эгоизмом.

Девочка встала и молча пошла из кухни.

– Подожди, – спохватилась Евгения. – А ужинать?

– Не хочу.

Ксюшка ушла в свою комнату, осторожно прикрыла за собой дверь и затихла.

Женька приготовила ужин. Посмотрела новости по телевизору. Умылась, переоделась, заварила чай, налила себе чашку. Отошла к окну. Постояла, ни о чем не думая. Взяла лейку и стала поливать цветы. Полила, вспомнила о чае, вылила в раковину остывшую жидкость.

Решила погладить белье. Включила утюг, села за стол и обхватила голову руками. Спохватилась, вспомнила про утюг, выключила его из розетки. Подошла к комнате дочери и, приложив ухо к двери, прислушалась…

Там царствовала тишина. Такое глухое безмолвие пугало Женьку. Она знала, что Ксюшка – ребенок неугомонный, который и минуты не может просидеть молча. Дочь вечно что-то придумывала, что-то рассказывала, болтала то с бабушкой, то с подружками по телефону, слушала музыку или сама что-то наигрывала на пианино, а тут за дверью властвовала не просто глубокая тишина, а такое бесконечное беззвучие, что Женька реально испугалась.

В десятый раз подойдя к двери, она, не выдержав, негромко постучала.

– Ксюшка, ты чего затихла? Пойдем чай пить.

Ксения не отзывалась.

Тогда мать стукнула в дверь громче, подумав, что дочь могла уснуть и не слышать ее окликов.

– Ксения! Почему ты молчишь?

Нервы, как натянутые струны, запели внутри мелодию ужаса и страха, и Евгения, отчаянно выдохнув, резко распахнула дверь…

В полной темноте она сначала ничего не увидела, а когда зрение приобрело четкость, рассмотрела лежащую на кровати дочь. Кинулась к ней, затормошила.

– Ксюша! Что с тобой? Ты почему не отзываешься?

Дочь подняла голову от подушки, и Женька увидела ее заплаканное лицо.

– Доченька, милая, что такое?

– Почему у нас все так? – еле слышно спросила Ксения.

– Как так? – остолбенела мать.

– Вот так… Отец нас бросил, ты вечно на работе, тебе всегда некогда. Теперь он вернулся, ты его выгнала. У других все спокойно и мирно, а у нас всегда какие-то проблемы…

Женька прижала расстроенную дочь к себе.

– Все наладится, Ксюшка, обещаю. Ты же самое важное, что есть у меня. Ты только не плачь…

Она гладила дочь по спине, бормотала что-то, а сама, вздохнув, подумала: «Ну, гад! Подожди! Я тебе устрою счастливую жизнь. Да я за слезы своей девочки тебя со свету сживу!»

День прошел. Погас, растворился в немыслимой дали, оставив после себя привкус горечи, разочарования и обманутых надежд.

День прошел, чтобы уже никогда не повториться. Растаял, словно ветер в степи, будто одинокая мысль, вырвавшаяся из-под контроля.

И только бездомный месяц все бродил и бродил по темному небосводу, задумчиво глядел на декабрьскую землю, грустно прятался за сумрачными тучами и удивленно поглядывал на эту загадочную землю, где и живут, не думая о завтрашнем дне, и расстаются, не понимая причин расставания.