Текст книги "Ничья"

Глава 8

Лиза, бросилась из квартиры как была, в домашних тапках и старом истрепанном халате без двух пуговиц.

Август уже заканчивался, и ночи его были свежи и темны. Девочка неслась по безлюдным улицам, не разбирая дороги. Задыхаясь, чувствуя, как от ужаса колотится сердце, перепрыгивала ограды и бордюры, бежала то по дорожкам, то по газонам. Боясь погони, из последних детских сил боролась за свою жизнь.

Бежала она долго, страх гнал ее по темному городу, хватая за пятки и стуча в висках. Наконец, совершенно обессилев, девочка упала у какой-то высокой ограды на газон. Тяжело дыша и захлебываясь собственным дыханием, рухнула, беспомощно закрыв голову руками.

Наверное, было холодно, но она, разгоряченная бегом и нахлынувшей паникой, этого холода не чувствовала и не замечала. Словно впала в забытье. Голова кружилась, хотелось пить и стучало в висках.

От пережитого ужаса и навалившейся обреченности ей хотелось стать невидимой, исчезнуть, провалиться сквозь землю.

Она то ли бодрствовала, то ли, обессиленная, дремала. И в этом странной полудреме вдруг услышала чьи-то легкие шаги и осознала, что кто-то остановился рядом.

Припав к каменной ограде, девочка съежилась в клубок, сжалась, словно пружина, и медленно подняла голову.

Возле нее стоял невысокий плотный мужчина в длинном платье до пят, на груди его висел крест, волосы с проседью были убраны в хвостик. Незнакомец чуть наклонился, чтобы разглядеть свою находку.

– Кто это здесь? Чья ты?

Лиза, готовая тут же вскочить и бежать дальше, исподлобья глянула на него.

– Ничья.

Мужчина, помолчав, пожал плечами и ласково усмехнулся.

– Ну, ничья так ничья. А чаю хочешь горячего? С булкой, с вареньем.

Девочка сглотнула слюну, сразу наполнившую рот, и, подумав, кивнула.

– Хочу.

– Тогда вставай, – мужчина протянул ей руку.

– Бить будешь? – Лиза недоверчиво отпрянула.

– Господи, – человек в длинном черном платье изменился в лице и перекрестился. – Нет. Никогда. Никто и никогда тебя теперь бить не будет. Веришь?

– Верю, – доверчиво отозвалась Лиза.

Мужчина помог ей встать, и, взяв за руку, повел за собой. Лиза огляделась. В ночной темноте посреди огромного двора высился большой белоснежный храм, увенчанный золоченым крестом, уходящим в темное небо.

– Ух, ты, – девочка с интересом посмотрела ввысь.

– Ты знаешь, что это? – улыбнулся незнакомец.

– Крест. Это церковь?

– Да. Это городское подворье Сосновского мужского монастыря. Ну, пойдем.

Они вошли в небольшой домик, приютившийся за храмом. Мужчина, включив свет, приветливо махнул рукой.

– Проходи.

Откуда-то из глубины дома вышла маленькая заспанная женщина.

– Вы сегодня рано, – она перевела взгляд на девочку. – Вы не один, отец Леонид?

Мужчина поздоровался с женщиной и обернулся к девочке.

– Наверное, нам нужно познакомиться, как думаешь? А то как же чай с незнакомцем пить? – он ласково улыбнулся ей. – Я – отец Леонид. Настоятель монастыря. Сегодня здесь службу буду вести. А это наша хозяюшка Матрена, она у нас самая главная по хозяйственной части здесь.

– Ой, скажете тоже, – смущенно потупилась маленькая женщина и подошла к девочке. – Ну, а тебя, красавица, как звать-величать?

Лиза, внезапно ощутив такую теплую волну умиротворения и спокойствия, робко улыбнулась.

– Лиза.

– Вот и хорошо, Лизонька, – отец Леонид погладил ее по голове. – Имя-то какое у тебя замечательное! Ну, Матренушка, чаем-то напоишь нас?

Женщина захлопотала, засуетилась. Поставила чайник, заварила крепкий чай, расставила на столе, накрытом белоснежной скатертью, чашки с блюдцами, ложечки и салфетки. На середину поставила вазочки с вареньем и медом. Разложила пряники и печенье.

Лиза, усевшись на стул, завороженно следила за ее действиями. Ей, выросшей в бесхозности, запущенности и заброшенности, все сейчас казалось странным: и эта белоснежная скатерть, и эти крошечные ложечки для варенья, и эти синие чашки с блюдцами. Но больше всего ее поразили эти любовно вышитые салфеточки, которые Матрена разложила возле чайных пар.

Опустив глаза, она осторожно глянула на свои грязные руки, на ногти с черной каемкой, на сбитые колени, растоптанные домашние тапки. Отец Леонид, заметив это, мягко тронул ее за плечо.

– Лиза, пойдем покажу, где можно руки вымыть и умыться.

Он довел ее до ванной, дал полотенце и деликатно вышел, а она, намылив руки, стала отчаянно тереть их одну о другую, пытаясь смыть въевшуюся грязь. Потом намылила лицо и, жмурясь от мыла, жгущего глаза, яростно плескала и плескала себе в лицо целые пригоршни воды. Умывшись, Лиза долго задумчиво стояла у белоснежного полотенца, не решаясь его тронуть, но затем уткнулась в него лицом, замерев от блаженства.

Когда же, наконец, она появилась в комнате, Матрена всплеснула руками:

– Лизонька, я уж думала, ты там утонула! Садись, милая, чай стынет.

Девочка присела на стул, оглядела стол и вдруг обернулась к отцу Леониду:

– А где булка? Ты же булку обещал.

– Матрена, что ж ты меня подводишь? – рассмеялся отец Леонид. – Давай-ка булки к столу.

Матрена, посмеиваясь, заспешила к буфету, достала румяные круглые булочки.

– Ой, Лизонька, прости. Я-то привыкла, что отец Леонид до службы ничего не ест, вот и не сообразила. Кушай, милая!

Переглянувшись с Матреной, отец Леонид наклонился к девочке, уплетающей за обе щеки булки вперемешку с вареньем.

– Лиза, а сколько лет тебе?

– Семь, – облизывая ложку, проговорила с набитым ртом девочка.

– Царица небесная! Надо же, – покачала головой Матренушка.

Отец Леонид, тяжело вздохнув, глянул на часы, неторопливо встал.

– Лиза, давай так договоримся. Я сейчас на службу пойду, а ты кушай спокойно, Матрена тебе еще чаю нальет и булки подаст. А потом, если хочешь, поспи. Матрена покажет, где лечь. А я после службы приду, и мы с тобой поговорим, хорошо?

– Прогоните? – испуганно встрепенулась Лиза.

– Нет, деточка. Просто дождись меня, обещаешь?

Лиза настороженно затихла, лихорадочно раздумывая над его предложением, но через уже мгновение доверчиво кивнула.

– Хорошо. Иди.

– Дождешься? – еще раз уточнил отец Леонид.

Лиза вдруг широко улыбнулась, пожалуй, впервые за последние несколько месяцев.

– Да сказала же, подожду! Иди!

Матрена, проводив Леонида, присела возле девочки.

– Лизонька, давай расчешу тебя.

– А ты умеешь? – Лиза, намазывая булку маслом, изумленно обернулась.

– Умею, конечно. Я много, чего умею. Худенькая ты какая! Тебе что, никто косички не заплетал?

– Нет, я сама. Иногда тетя Галя, но редко, – гордо проговорила девочка. – Ну, расчесывай, – милостиво разрешила она, – а потом я спать пойду.

Матрена долго и ласково расчесывала ее спутанные волосы, что-то шепча, осторожно заплетала косички. Закончив, удивленно ахнула, присмотревшись.

– Господи, Лизонька, а глаза-то у тебя какие синие-синие! Я сколько лет живу, а таких глаз никогда не видела!

– Это плохо? – насторожилась девочка.

– Что ты! Это красота неописуемая, редкость божия! Таких глаз ни у кого нет, ты – единственная.

– Ну, ладно, – довольная Лиза облегченно вздохнула. – Пусть тогда будут синие.

Часов в двенадцать дня Лиза проснулась. Открыв глаза, долго лежала в кровати, испытывая непривычное ощущение удовольствия от мягкости подушек, чистоты простыней, простоты и изящества штор, вышитых замысловатыми узорами.

Ей на миг показалось, что она попала в сказку, ведь Лиза была еще совсем маленькой девочкой.

Каждый из взрослых, кто помнит себя в семь лет, понимает, что это время совершенного детства, когда хочется бездумно радоваться жизни, играть с ровесниками, от души смеяться и ни о чем серьезном не задумываться. И теперь, лежа в комнате с вышитыми гардинами, девочка тихо любовалась непривычным для нее обыденным комфортом.

Отец Леонид, уже вернувшийся после службы, сидел у стола и читал большую толстую книгу. Услышав шаги девочки, приветливо обернулся.

– Ну, что, Лиза, выспалась?

– Ага, – она подошла к нему. – А что это? Книга?

– Да. Библия.

– Это книга такая?

– Это самая главная книга. А ты умеешь читать?

– Нет, – Лиза потупилась.

– Ну, ничего. Я научу тебя, хочешь?

– Хочу, – она доверчиво тронула его за руку. – А ты добрый?

– Обычный. Самый обычный человек, – отец Леонид внимательно посмотрел ей в глаза. – Таких людей большинство вокруг нас. Добрых, щедрых и милостивых.

– Нет, – вдруг отступила от него девочка. – Ты разве не знаешь, что злых больше? Злых, пьяных и жадных. Их очень много!

Матрена, услышав ее слова, закрыла рот рукой, чтобы не запричитать.

– Господи, как же так? – прошептала она.

– Ну, подойди, подойди поближе, – махнул рукой отец Леонид. – Чего ты испугалась? Иди ко мне. Садись рядышком.

– Чего? – Лиза, насупившись, присела на краешек стула.

– Матрена мне рассказала, как она тебя причесывала, какие у тебя красивые глаза. Может, и ты мне что-нибудь расскажешь? О себе, например.

Она опасливо взмахнула ресницами, сразу недоверчиво нахмурилась, нахохлилась, как испуганная птица.

– Зачем?

– Понимаешь, Лиза, я хочу помочь тебе. А для этого я должен понимать, кто ты, откуда, почему оказалась здесь, возле храма.

Она сжалась и боязливо оглянулась, будто выбирая пути для отступления.

– Лиза, обещаю, я тебя не подведу. Не сделаю тебе ничего плохого. Но ведь, чтобы помочь, надо понимать, как это сделать, да? Вот смотри. Тебе семь лет, значит, в школу надо идти осенью, а уже август заканчивается, понимаешь?

Девочка упрямо смотрела в сторону и угрюмо молчала.

– Мы же не можем тебя спрятать, – развел руками Леонид. – Это неправильно и нечестно. Наверное, у тебя есть семья, родственники, значит, они будут тебя искать, обратятся в полицию. Если ты этого не хочешь, нам надо понимать, что делать дальше. Например, в женском монастыре есть церковно-приходская школа, там учатся девочки, живут они тоже в монастыре. Но для этого нам необходимы твои документы и законное право для тебя жить вне дома. Пойми, нельзя просто так забрать ребенка из семьи, должны быть причины для этого.

Лиза размышляла. Мысли метались то туда, то сюда. Перескакивали от одного воспоминания к другому.

И тут она так ясно ощутила ужас, который захлестнул ее вчера вечером, когда она в отчаянии схватила кухонный нож, что девочка кинулась к Леониду и крепко обняла его за шею.

– Не отдавай меня, – дрожа всем телом, закричала что было мочи Лиза. – Только не отдавай меня. Я все тебе расскажу! Все, все, все.

Уже опустился на усталую землю вечер.

Августовские вечера прозрачны и нежны. Хрустальный воздух, еще не потяжелевший от молочных туманов, словно светился, медленно напитываясь сумеречностью и сгустившейся синевой. Августовские звездопады, так прославившие эту пору, еще не истощили свой сокровенный запас, и время от времени озаряли темное небо вспышками падающих звезд.

Август – благословенный месяц, пора изобильности, щедрости и буйства красок. Время первого меда и полосатых арбузов, яблочного Спаса и Успения Пресвятой Богородицы.

Конечно, август – преддверие осени, но все-таки еще не осень. И он, хлебосол, по-прежнему баловал людей багровыми закатами, разносолами, бархатными гладиолусами и невероятными долгими вечерами.

День близился к вечеру. А в маленькой комнатке Лиза все рассказывала и рассказывала отцу Леониду и заплаканной Матрене о своей жизни дома. О воспитательнице, которая когда-то приводила ее домой, о соседке Гале, которая ее подкармливала и покупала вещи, о маме, которая всегда пила, забывая о маленькой дочери, о мужчинах и женщинах, устраивающих в их квартире пьяные драки и оргии, и, наконец, о страшном Сергее, избивающем мать каждый день.

Она очень просто, по-детски, говорила о том, как ей хотелось новое платье, мороженое и пирожок с капустой. О том, как было страшно засыпать по ночам, слыша крики матери и хохот мужиков, как она мыла по утрам посуду и выносила помои, как ходила за хлебом и как дети чурались ее, как смеялись над ней, обзывали и кидали в нее камни и палки.

Когда она закончила рассказ, Матрена, не выдержав, запричитала в голос и, обняв ее, прижала к свей груди.

– Ах ты, ангел мой! Да что же за страдания ты перенесла! И взрослому-то это не под силу.

Отец Леонид встал, и, нахмурившись, зашагал по комнате, потом обернулся к Матрене.

– Сейчас машина придет, мы в Александровский монастырь поедем, я тебе кое-что поручу. Надо будет походить здесь, с соседкой поговорить, собрать кое-какие сведения, бумажки. Будем Лизу спасать.

Они уехали в монастырь.

И эти бесконечные сутки, перевернувшие всю ее жизнь, Елизавета вспоминала всегда, как свой второй день рождения.

Глава 9

Ольга, слушая подругу, боялась пошевелиться. Побледнев, лишь пораженно качала головой и иногда шептала: «Боже мой! Какой ужас.». Время от времени охала: «Бедная ты моя! Как же так.»

Елизавета же рассказывала о своем прошлом без особых эмоций. Да и какие могут быть эмоции через столько лет? Все уже давно отболело, отвалилось, отстрадалось. Все болячки зажили, перестали зудеть, зарубцевались. И только душа по-прежнему болела. Да это и понятно… Душа – мерило наших дел. Она очищается страданием и раскаянием. Осознанием грехов и покаянием в них.

– Ну, что? Может, хватит? Довольно с тебя? – вздохнула Елизавета.

– А что? Есть продолжение? – ошарашенно вскинулась Ольга.

– А как же! Это только начало.

– Лиза, и ты еще усмехаешься? – Ольга недоуменно подалась вперед.

– А что делать? Лечь и умереть? Но это никогда не поздно сделать, а если хочешь жить – надо бороться. За себя, за память, за душу. И, как бы пафосно ни звучало, просто за жизнь!

– Почему ты никогда мне не рассказывала об этом? Столько лет мы вместе!

– А ты и не спрашивала. Видно, не находилось повода. – Елизавета встала, прошла по комнате, поглядела в темное окно. – Знаешь, я когда жила с мамой, очень боялась ночей.

– Почему?

– Потому что днем она была еще моей мамой. Слышала, отвечала, улыбалась. Казалась нормальным, вменяемым человеком. Если и пила, то в меру, понемногу. А к вечеру все менялось. Она, как голодный, кидалась к бутылке и уже не могла оторваться. И становилась чужой, страшной, невыносимой. И я боялась ночей. Мне казалось, если с ней что-то случится, то непременно ночью.

– И случалось?

– А то. Однажды загорелась подушка, на которую очередной собутыльник уронил пепел от папиросы, вспыхнул пожар. Мужик обгорел слегка, но мать и тетя Галя успели, ведрами заливали, даже пожарных не вызывали. Другой раз началась между мужиками драка, они разбили бутылку и сильно порезались. Кровищи было море, в «скорой» их зашивали. Ой, да разве все расскажешь?

– Если не хочешь, не рассказывай.

– Ну, отчего же… Иногда мне даже хочется с кем-то поговорить об этом.

– А что же дальше? – Ольга присела на диван. – Куда ты попала?

Лиза присела рядом, облокотилась на спинку дивана, задумалась.

– Дальше? А дальше в моей жизни появились люди, которых и теперь можно пересчитать по пальцам одной руки. Близких ведь в жизни вообще очень мало. Я не говорю о родственниках, которые, кстати, не всегда близкими бывают. Гораздо чаще ими становятся совершенно чужие люди. Вот что странно: так много вокруг нас людей, и так мало тех, кто тебя понимает, слышит, чувствует. Кто спешит на помощь по первому зову. Вот у тебя много близких людей?

– Не очень, наверное, – Ольга пожала плечами.

– Ну, вот. А у меня еще меньше: отец Леонид, Матрена, Маруся да ты. Вот и вся моя семья. Была еще, правда, мать Серафима, да ушла в мир иной два года назад. Хотя… – Лиза грустно посмотрела куда-то в даль, словно возвращаясь в прошлое. – Хотя, справедливости ради, надо сказать, что потом я встречала множество замечательных, добрых и милосердных людей, которые в монастыре меня выхаживали, откармливали, учили. И в училище помогали, и здесь, в селе, поддерживали. – Елизавета обернулась к подруге. – Чаю еще хочешь?

– Нет.

– А я выпью, в горле сохнет.

Она налила себе чаю, вернулась с чашкой на диван и замерла.

Поздно вечером они уехали в монастырь. Сидя в машине рядом с девочкой, Леонид обнял ее за плечи.

– Лиза, не волнуйся. Ты теперь в безопасности. Забудь все плохое, все ужасное закончилось. Теперь ты будешь жить в спокойствии, радости и беззаботности, как и должно быть в детстве. Станешь учиться, подружишься с девочками, познакомишься с сестрами.

– У тебя есть сестры? – поразилась она. – Много?

Леонид снисходительно прищурился.

– Женщины и девушки, живущие в монастыре, называются сестрами. Они не родственницы, но живут там как одна семья.

– И что они там делают?

– У каждой свои обязанности: кто-то хлеб печет, кто-то обед готовит. Другие стирают, сажают грядки, копают землю, топят печи, рисуют, вышивают, вяжут, учат детей. Живут в кельях, это комнаты такие. И молятся. Все вместе молятся.

– Зачем все вместе?

– Люди приходят в храм, чтобы получить там то, чего не могут получить в другом месте. Храм – это то место, где Господь раздает Дары.

– Конфеты, что ли? Или печенье?

Отец Леонид усмехнулся ее непосредственности.

– Дар – это милость Божия, любовь Божия, возможность быть услышанным и прощенным. Через церковь Господь подает человеку Себя, через исповедь, причащение и пост мы становимся чище, лучше, милосерднее. Ты сама это потом поймешь, выучишь святые молитвы, увидишь древние иконы.

– А все должны молиться? Обязательно?

– Если не захочешь, никто тебя заставлять не станет. У нас есть паломники, которые, скрываясь от бед земных, живут в монастыре, работают и потихоньку приходят в себя, ищут пути. И путь их не обязательно связан с церковью. У каждого из нас своя дорога, главное, чтобы она была честной, прямой и гуманной. Хочу вот что сказать, Лиза. Ты пока останешься в Александровском женском монастыре. Я уеду, потому что я – настоятель другого монастыря, мужского, в ты будешь жить в женском.

– Нет, я не хочу без тебя, – она вцепилась в рукав его платья. – Я поеду с тобой! Я не останусь там!

– Нельзя, – он погладил ее по голове. – Ты девочка, и не можешь жить в мужском монастыре. Ты останешься там, пойдешь учиться, сестры многому тебя научат. А я в это время буду заниматься твоими документами, обращусь в социальные службы, ведь у нас должны быть законные права забрать тебя из дома. Мы не можем тебя украсть и спрятать, правда? Но я тебя не брошу, не забуду, буду постоянно навещать. А пока ты мне свой домашний адрес скажи, я запомню. И еще про соседку расскажи, которая тебе помогала, и вспомни, пожалуйста, как звали воспитательницу в садике. Нам будут нужны люди, которые смогут подтвердить твои слова.

Притихнув, Лиза прижалась к Леониду. Рядом с ним она чувствовала себя в совершенной безопасности. Он казался ей крепостью, стеной, которая надежно укрывает. Пережившая страшное потрясение, Лиза цеплялась за него, как за спасительную соломинку, но понимала, что Леонида надо слушать. И она старательно отвечала на все его вопросы, пытаясь припомнить все, чем он интересовался.

Они долго ехали. Сидя в машине, девочка пыталась представить, как выглядит место, называемое монастырем. Отчего-то ей казалось, что монастырь похож на тюрьму. Лизе представлялась каменная келья, угрюмые лица в черных платках, суровые учителя, большие замки на воротах. Но то, что она увидела в реальности, совершенно перевернуло ее сознание и изменило представления.

Ее встретили спокойные светлые лица сестер разных возрастов, их заботливые руки приняли ее у отца Леонида, вымыли, дали чистую одежду, накормили.

Размеренные движения, доброжелательные речи, ласковые прикосновения так умиротворяли и успокаивали, что девочка, давно не знавшая ласки и нежности, просто оторопела от неожиданности. Безмолвно переводила взгляд с одной женщины на другую и никак не могла поверить в то, что видела: ее не оскорбляли, не щипали, не толкали. Не дергали за волосы, не гнали прочь и не швыряли в нее посуду.

Когда после купания она хотела подтереть за собой пол, одна из женщин мягко, но уверенно, забрала у нее половую тряпку.

– Лиза, тебе не надо это делать. Оставь.

А когда после обеда она поспешно собрала свои тарелки и пошла к крану, одна из сестер, остановив ее, забрала посуду и улыбнулась.

– Лиза, сейчас это не твоя обязанность. Пойдем…

Девочку привели в большую келью, где отец Леонид сидел за столом рядом с полной женщиной с пронзительными серыми глазами и очень красивыми руками с длинными тонкими пальцами.

– Иди сюда, Лиза, – позвал Леонид. – Познакомься. Это мать Серафима. Настоятельница монастыря. Я все рассказал ей про тебя.

– Настоятельница – это командирша? – насупилась девочка.

Женщина, пряча улыбку в уголках губ, подалась вперед, будто хотела разглядеть что-то, скрытое от других людей, помолчала и вдруг ласково улыбнулась.

– Нет, не командирша. Просто старшая наставница, управляющая. Ну, что ж, добро пожаловать, милая! Подойди ближе. Худенькая какая, изможденная. Ну, это не беда, это мы быстро поправим. А ты, детка, ничего не бойся. Бог милостив, все плохое уже закончилось. С сентября начнешь учиться, у нас в этом году шестеро девочек будет в первом классе. Познакомишься со всеми. Сейчас тебя отведут к ним, все тебе покажут. Сестра Василиса – ваша наставница, к ней можно по любому вопросу обращаться.

Заметив, что девочка расстроилась, мать Серафима понимающе вздохнула.

– Лиза, не печалься. Не горюй. Все твои испытания в прошлом. Знаешь, какие у нас тут рукодельницы! Нигде так не вышивают, не вяжут, как наши мастерицы. Тебя всему научат, ты только выбери, к чему душа лежит.

Лиза упрямо молчала, исподлобья разглядывая настоятельницу.

– Не веришь мне?

– Не знаю, – пробормотала девочка. – Взрослые часто обманывают.

– У тебя печальный опыт, – женщина невесело покачала головой. – Но, поверь мне, люди разные. Есть плохие, но есть и хорошие. И знаешь, девочка, я уверена, что хороших все же больше. Сама в этом вскоре убедишься. Договорились? Ну, беги. Сестра Василиса уже ждет тебя в коридоре.

И началась новая жизнь. Совершенно новая. Неведомая до тех пор. Невероятно насыщенная, спокойная, сытая.

Отец Леонид уехал в тот же вечер. Лиза, оставшись в кругу незнакомых женщин и девочек, поначалу держалась настороженно и обособленно. Сестра Василиса, которую назвали их наставницей, привела ее в большую комнату, где стояли шесть кроватей, и Лиза, остановившись у дверей, с испугом огляделась.

– Это что? Больница?

– Нет, Лизочка, это спальня. Здесь у тебя будет своя кровать, шкаф для вещей, тумбочка. А там, – Василиса махнула рукой куда-то направо, – там туалетная комната, душевая. Полотенце, зубная щека и мыло лежат на твоей полке в туалетной комнате.

– У меня будет своя полка?..

– Конечно, – Василиса спокойно кивнула. – И полотенце будет свое, и тапочки, и ночная сорочка.

– А кто еще здесь будет спать? Вдруг они меня прогонят? – боязливо поежилась Лиза.

– Милосердный Боже, – женщина, вздохнув, прижала ее к себе. – Ну, что ты. Тебе здесь все очень рады. Ты сейчас познакомишься. Ну, проходи.

Лиза осторожно сделала шаг вперед, но тут же замерла в замешательстве. Другая дверь отворилась, и в комнату вошли, переговариваясь и смеясь, несколько девочек.

Сердце у Лизы заколотилось, как у испуганной птички. Опустив голову, она непроизвольно сжала кулачки, помня о том, сколько раз ей приходилось давать сдачу обидчикам. Девочки смело подошли ближе и, не стесняясь, стали с интересом ее разглядывать.

– Девочки, принимайте новую подругу, – опережая их расспросы, заторопилась Василиса. – Это Елизавета. Она будет жить с нами, этой осенью пойдет в первый класс. Она немножко стесняется, но вы, пожалуйста, помогите ей освоиться. Хорошо? Лизочка, давай знакомиться. Вот запоминай. Это Маруся, это Наташа, вот это Даша, и вот эти хохотушки – Тамара и Соня.

Лиза подняла голову. На нее радостно и весело глядели несколько пар добрых глаз. И она, пожалуй, впервые за долгие годы, без страха и внутреннего трепета негромко поздоровалась со сверстницами.

– Здравствуйте.

Девочки, такие чистенькие и хорошенькие, вдруг кинулись к ней, стали обнимать, тормошить, тянуть за руку.

– Пойдем, Лиза!

– Вон твоя кровать.

– Какая у тебя толстая коса.

– Ой, девочки, смотрите, какие у Лизы глаза! Синие-синие, как платок у сестры Пелагеи!

Лиза, не веря своим ушам и глазам, недоверчиво улыбнулась. Сначала робко, застенчиво, боязливо. Потом смелее, а затем вдруг легко и решительно протянула им руки, ощутив их чистую энергию, несущую радость и доброту.

Став совсем взрослой, Елизавета всегда вспоминала именно тот первый вечер, подаривший грязной, испуганной, униженной девочке счастье быть равной среди равных, сытой, веселой и спокойной.

Девочки, уже по году-два живущие в монастырских стенах, тоже оказались там не от хорошей жизни. У кого-то погибли родители, кто-то сбежал от пьющего отчима, кого-то привела воцерковленная мать, считающая, что сама не сможет воспитать ребенка.

Лиза, очень добрая и отзывчивая по натуре, сразу подружилась со всеми воспитанницами, но ближе всех сошлась с рыжеволосой кудрявой Марусей, большой фантазеркой и удивительной умницей. Маруся, ставшая впоследствии очень близким человеком для Елизаветы, училась лучше всех, раньше всех освоила грамоту, прекрасно рисовала и во всем опекала Лизу.

Долгие годы, проведенные в монастыре, стали для подружек настоящей школой жизни. Разница была лишь в том, что Маруся, отдавшаяся всем сердцем и душой вере, приняла постриг и осталась в монастыре навсегда.

Со временем Лиза осознала, что многие люди не понимают, что такое монастырь. И ошибаются, считая, что за стенами обители царят только безмолвный мир и полный покой. Монашество – это тяжелый труд, постоянное преодоление себя. Елизавета на себе испытала все, о чем миллионы людей знают лишь понаслышке. Поняла, что любой человек, оказавшись в обители, проходит важные этапы жизни, и именно в эти годы решает окончательно – оставаться в монастыре или нет.

И мужской, и женский монастыри живут согласно общим древним законам.

Лиза оказалась в женском Александровском монастыре. И счастье ее заключалось в том, что мать Серафима, настоятельница, отличалась невероятной одаренностью, чуткостью и слыла очень образованным человеком. Она строго следила за всем, что происходило в обители. Здесь в тот момент находилось много послушниц, которые готовились принять постриг. Послушницы носили черный подрясник, как символ предстоящего монашества.

Ничего насильно в обители не делалось. Любовь, забота и вера царствовали здесь.

Лиза провела в монастыре почти десять лет. Десять трудных, долгих, интересных и поучительных лет. Всякое бывало. И слезы, и радость, и болезни, и победы, но ни разу Елизавета не пожалела, что когда-то судьба свела ее с отцом Леонидом.

У Бога ведь действительно на каждого из нас свои планы. Лиза была предназначена для мирской жизни: энергия бурлила в ней, любовь к жизни побеждала смирение, страсти бушевали. И потому через десять лет она, обняв на прощание женщин и девушек, ставших ее семьей, вышла за стены обители.