Текст книги "МАРИНА ЛУЗГИНА. ГЕОРГИЙ НАТАНСОН. ВСЕ ОСТАЕТСЯ ЛЮДЯМ"

МАРИНА ЛУЗГИНА. ГЕОРГИЙ НАТАНСОН. ВСЕ ОСТАЕТСЯ ЛЮДЯМ

Отсмотрев смонтированные эпизоды «Старшей сестры», Доронина разочарованно сказала: «Это все очень плохо! Это вне искусства!» Папа был подавлен такой реакцией… Но съемки продолжились. Татьяна Васильевна изменила свое мнение, лишь когда отснятый материал посмотрели Эдвард Радзинский и его мама, которые для Дорониной были авторитетом. А им все очень понравилось. Вскоре Радзинский стал мужем Татьяны Васильевны.

В кинематографическом мире мой папа – режиссер Георгий Гри горьевич Натансон – получил неофициальное звание «открывателя актерских талантов», ведь именно бла годаря его интуиции и дальновидности зажглись такие звезды кино, как Татьяна Доронина, Наталья Тенякова, Алла Ларионова, Марина Зудина, Евгений Леонов и многие другие. Сам папа учился у корифеев отечественного кино: Льва Кулешова, Сергея Эйзенш тейна, Александра Довженко и Ивана Пырьева. За Пырьевым тоже водилось звание «открывателя талантов». Может быть, именно у него папа перенял это режиссерское чутье как эстафетную палочку?

Во ВГИК папа поступил еще до войны, в 1939 году. В свою режиссерскую мастерскую его принял Лев Кулешов. Студенту Натансону преподавали знаменитый режиссер Сергей Эйзенштейн и актриса немого кино Александра Хохлова. Но учебу прервала Финская война: папе вручили повестку. В военкомате спросили, в каких войсках он хотел бы служить. Натансон выбрал танковые. В эти войска набирали в основном московских шоферов, думали, что пригодится их опыт вождения. Новобранцев в товарных вагонах привезли в украинский город Александрию, где выяснилось, что никаких танков нет, а есть артиллерийские орудия на конной тяге. Шоферы возмущенно матерились с утра до ночи, потому что вместо обучения управлению танком им приходилось вставать в пять утра и идти драить лошадей, а днем ползать с винтовками на морозе. Обмундирование было далеко не зимнее, поэтому папа, будучи самым юным в команде, вскоре заболел воспалением легких. Болезнь долго не отступала, пенициллин тогда еще не внедрили. В госпиталь приехала моя бабушка Лидия Львовна Санович. Она буквально умолила комиссовать папу, потому что болезнь дала осложнения и в дивизии он бы вряд ли выжил. Папа вернулся к учебе, но мирная жизнь продлилась недолго – началась война с немцами. В ноябре 1941 года ВГИК эвакуировали в Алма-Ату, путь в тыл занял более месяца, причем в экстремальнейших условиях. На грузовые платформы были установлены троллейбусы, в которые и рассадили студентов по три человека на сиденье, – так и ехали. В Алма-Ате по счастливому стечению обстоятельств оказались и мама Георгия с его младшей сестрой Кариной, которую эвакуировали с институтом МАИ. Отец же – Григорий Иосифович Натансон, профессор Института имени Плеханова, в первые месяцы войны ушел добровольцем на фронт и погиб под Ельней.

В Алма-Ате с продовольствием было очень плохо, карточек студента не хватало, а на базаре все стоило немыслимых денег. Сытыми ходили лишь студенты-художники, они умело рисовали карточки, которые успешно меняли на продукты. Папа решил устроиться на работу и пришел на киностудию ЦОКС (Центральная объединенная киностудия), где снимали художественные фильмы, рассказал директору о своей тяжелой жизни, о гибели отца в ополчении и получил распределение на картину «Секретарь райкома». Ее сначала снимал режиссер Ефим Дзиган, а главную роль исполняла его супруга Раиса Есипова. Но ее игра не устроила руководство киностудии, и сценарий передали другой супружеской паре: Пырьеву – Ладыниной. Так волею судеб папа оказался ассистентом самого Ивана Александровича Пырьева. Их работа началась с курьеза. Пырьев спросил отца:

– Чем бы вы хотели заниматься на картине?

Папа ответил:

– Работать ассистентом по актерам.

– Картина у нас военная, много пиротехники, будете ассистентом по пиротехнике, – заключил Пырьев.

Солидное название должности на практике выражалось в том, что папе вручили шестиметровый шест с гвоздем на конце, на который насаживали дымовую шашку. Далее нужно было следовать командам режиссера. Пырьев кричал: «Жора, беги правее!» Папа рассказывал: «Я ничего не слышал, потому что шашка шипела как змеюка, а рупор у режиссера был допотопным. И вечно бежал не в ту сторону». Пырьев сердился и кричал: «Жора, беги туда, где твоя жопа!» Тем не менее Иван Александрович ценил папино усердие и исполнительность, поэтому по-человечески к нему очень хорошо относился. Как-то пригласил в просмотровый зал, куда из Москвы привезли смонтированную картину «Свинарка и пастух». Натансон стал первым зрителем этого фильма. Папа пришел в восторг от картины и решил, что тоже будет снимать музыкальные фильмы, как Пырьев.

Однажды после съемки Иван Александрович обратился к папе с необычной просьбой: «Жора, беги в библиотеку и принеси много-много газет». Папа принес столько, сколько смог унести. Для Пырьева нигде и ни в чем отказа не было, и газеты дали под папину ответственность. «Мало, – сказал Иван Александрович, увидев Натансона с двумя кипами, – неси еще!» Папа принес. Так повторялось еще пару раз. После чего удовлетворенный Пырьев сказал: «А теперь рви все газеты и стели их на полу! Будем тут с тобой ночевать – я поссорился с Мариной». Папа был в ужасе, ему же предстояло эти газеты в библиотеку вернуть, но и ослушаться Ивана Александровича не решился. В таких условиях Натансон с Пырьевым прожили неделю. Все эти дни шли съемки, на которых Иван Александрович и Марина Алексеевна продолжали по-рабочему общаться – холодно и подчеркнуто вежливо. Газеты же пришли в негодность и возврату в таком виде не подлежали. Слава богу, что в библиотеке их не хватились.

Как-то Иван Александрович отправил папу забрать для него лауреатский паек, который состоял из полутора килограммов масла и такого же количества сыра. В те военные дни это было дороже золота. Папа всю обратную дорогу прижимал паек к груди и доставил ценный груз на киностудию. Поблагодарив, Иван Александрович отрезал граммов по двести от каждого кус ка и вручил Натансону со словами: «Вот, передай мамочке». Таким уж человеком был Пырьев: мог быть нежным и милосердным, а мог – резким и беспощадным.

Несмотря на съемки, которые обычно проходили в ночные смены (днем все электричество шло на оборонные заводы), папа продолжал посещать занятия во ВГИКе. Однажды он уснул на лекции Эйзенштейна. Его лекции были очень интересными, послушать их сбегался весь институт. Заметив, что уснувшего папу пытаются разбудить, Сергей Михайлович сказал: «Не будите Натансона, он по ночам у Пырьева работает, я ему потом прочту лекцию индивидуально». И ведь прочитал! Хотя фильм «Свинарка и пастух», со слов самого Пырьева, Эйзенштейну не понравился (именно Эйзенштейн был тогда худруком «Мосфильма»). На это Иван Александрович грустно заметил: «Эйзенштейн – не русский режиссер, а вот Левитан – русский художник». А в 1944 году именно Эйзенштейн в составе экзаменационной комиссии принимал дипломную работу отца и подписывал его диплом.

Поработал папа ассистентом у Пырьева и на картине «В 6 часов вечера после войны», где в главной роли опять блистала Марина Ладынина. Годы спустя, уже после ее рас ставания с Пырьевым, папа позвонил Марине Алексеевне, чтобы поздравить с каким-то праздником. Она сказала: «Забудьте мое имя и никогда больше мне не звоните». Такой была гордой женщиной – не простила Натансону дружбы с Пырьевым.

В Алма-Ате папа познакомился со своей будущей женой – моей мамой – Марией Михайловной Лузгиной. В местном театре оперы и балета выступали эвакуированные из Москвы и Ленинграда звезды, например Галина Уланова. Но многих зрителей привлекало не классическое искусство, а дефицитные пирожки с ливером, которые продавали в буфете, поэтому театр прозвали «театром оперы и буфета». Однажды папа пошел на спектакль «Севильский цирюльник» и в зале заметил девушку, которая ему очень понравилась. Он мне рассказывал: «Идет спектакль, а я на сцену смотреть не могу – сидит передо мной ряда через два некая юная особа с золотыми волнистыми волосами до пояса. Еле выдержал до антракта и пошел знакомиться». Причем папу даже не смутило, что моя будущая мама в театре была не одна, а со спутником. Он подошел и сказал: «Я работаю на киностудии, приходите к нам сниматься», – и попросил адрес, телефонов-то городских не было. Не выдержав и нескольких дней, папа пришел по указанному адресу и начал активно ухаживать за понравившейся девушкой, а через месяц они, не спросив ни у кого благословения, поженились – просто пошли в ЗАГС, где им поставили штампы в паспорта.

Мама оказалась в Алма-Ате, будучи студенткой Киевского государственного университета – она училась на филолога. В эвакуации жила с мамой и теткой Галиной, потому что ее отец – мой дед – Михаил Иванович Лузгин, чью фамилию я и ношу, погиб еще в середине 1920-х годов. Он работал в органах безопасности, и его убили.

Бабушка Ася Михайловна Кирюха имела юридическое образование – работала в архиве КГБ. Она вместе с дру гими сотрудниками вывозила эти архивы из Киева. Они успели покинуть город буквально в последний момент – по дороге встретили немецкие танки. Им удалось как-то с ними разъехаться и спастись. Бабушкина сестра Татьяна работала в Днепропетровске заведующей в доме малютки. Когда люди стали бежать из города, большинство малышей так никто и не забрал. И вот Татьяна Михайловна сама договорилась с машинистом товарного поезда, чтобы младенцев погрузили в вагон с зерном, и таким образом вывезла их из города, который вскоре тоже оккупировали немцы.

Мама же с институтом сначала попала в Киргизию, а потом их перевезли в Алма-Ату, где ее нашла бабушка и она встретила свою судьбу в лице моего папы. Жора Натансон обещание сдержал: устроил жену на киностудию – сначала она снималась в массовке, потом была дублершей Людмилы Целиковской на фильме «Воздушный извозчик», а потом и вовсе перевелась во ВГИК на экономический факультет. Окончив институт, мама сперва работала заместителем директора картины, а позже редактором в телевизионном объединении. Папа с мамой прожили в любви шестьдесят два года, но это не мешало отцу влюбляться и увлекаться хорошенькими девушками и артистками. Гениям это чувство нужно для вдохновения.

Я родилась в 1944 году, когда родители вернулись из эвакуации в Москву. До войны у Натансонов была кооперативная пятикомнатная квартира. Но тут они обнаружили, что их уплотнили – оставили только две комнаты, а в остальные три вселили людей, превратив отдельную квартиру в коммуналку. У дедушки была фантасмагорическая библиотека, причем на разных языках. Он в совершенстве знал немецкий. Но ничего от этой библиотеки не осталось – в войну соседи то пили дедушкиными книгами буржуйки.

Бабушка с младшей дочерью Кариной поселилась в одной комнате их прежней квартиры, а во второй – папа с супругой и новорожденной мной. Наша комната была ужасной – проваленные потолки, очень сыро и холодно. Кроме того, родителям все время хотелось есть, было голодно – еще шла война. Чтобы поддержать мою мамочку, одногруппники с ее вгиковского курса собирали ей в банку «витамины» – морковку, какую-то зелень из супа, который давали в студенческой столовой.

Как только мама окончила институт, было решено, что она с дочкой поедет на родину в Киев – там было сытнее и теплее. Туда после войны вернулась бабушка Ася. Кстати, ее семье тоже оставили лишь одну комнату от некогда большой квартиры. Бабушка продолжила работать в архиве КГБ, сотрудникам которого полагались пайки – поэтому можно было жить. Первое мое воспоминание о Киеве такое: мы с мамой идем с рынка, а по улице гонят пленных немцев – они восстанавливали город. Одной рукой мама держала меня, а другой – авоську с овощами, и немцы кричали маме: «Фрау, фрау, брось морковку!» Когда я немного подросла, мама вернулась к папе в Москву, а я осталась с бабушкой в Киеве. Там и в школу пошла в шесть лет. Папа бывал у нас наездами – когда была возможность.

Вскоре меня забрали в Москву. Родители очень много работали – оба пропадали на съемках, поэтому я их и тут почти не видела. Но подростком была спокойным, хлопот никому не доставляла – со всем справлялась сама. Папа даже не знал, в какой школе я учусь и где она находится. Мама, хотя и знала, где моя школа, на собрания тоже не ходила. Когда я оканчивала одиннадцатый класс, на выпускной бал пригласили родителей. Учителя спрашивают маму:

– Ой, а вы, наверное, Маринина мама? Как приятно.

Она удивилась:

– А что, моя дочка разве так на меня похожа?

Ей отвечают:

– Нет, просто вы единственная, кого мы не знаем в лицо. Вы никогда в школе не были.

Помню, когда у папы были съемки на Одесской киностудии, он взял меня с собой, но устроил жить в пионерский лагерь, чтобы я одна не болталась целыми днями, – мама из-за работы осталась в Москве. Когда смена закончилась, всех детей разобрали, а за мной никто не приехал. Ребята уехали, персонал тоже, уже и имущество стали вывозить – в лагере остались лишь металлические кровати, мат расы и какая-то тетка, которая стерегла меня. И я на этих мат расах куковала, пока папа не появился и не забрал меня.

В Москве Иван Александрович Пырьев самолично порекомендовал молодого режиссера Георгия Натансона ассистентом к Довженко. В 1948 году Александр Петрович приступал к съемкам картины «Жизнь в цвету», которую Сталин потом переименовал в «Мичурин». Для одной из сцен фильма нужно было найти под Москвой яблоневый сад и двенадцать прекрасных девушек, которые опыляли бы цветы яблонь. Сад нашли в Кунцево, а девушек поручили искать папе и еще одной ассистентке – Марии Кучеренко. Она и привела на съемочную площадку десятиклассницу Аллу Ларионову, которую приглядела в одной из московских школ. Александр Петрович был в восторге от красоты Аллы и поставил ее в кадре на первый план, а Натансон – так просто влюбился. Он попросил у юной красавицы телефончик, чтобы впоследствии приглашать ее на съемки. Но позвонил Ларионовой уже через пару дней и начал звать на свидания-прогулки. Своей симпатии к Алле папа не скрывал, но их отношения не выходили за рамки платонических. Именно папа убедил Ларионову поступать во ВГИК, хотя она сама в себе очень сомневалась.

В начале пятидесятых папа работал ассистентом у Александра Лукича Птушко – знаменитого советского режиссера сказок. Он приступал к работе над фильмом «Садко», и всем миром стали искать молодую артистку славянской красоты на роль Любавы. На роль самого Садко уже был утвержден Сергей Столяров, прославившийся после фильма «Цирк» с Любовью Орловой. Ассистенты привели на пробы к Птушко более пятидесяти актрис, но Александру Лукичу никто не нравился, он требовал продолжать поиски. Тогда папа сказал:

– У меня есть одна знакомая студентка, она учится на втором курсе актерского факультета ВГИКа, думаю, подойдет.

– На эту роль мне нужна профессиональная актриса, а не студентка, – возразил Птушко.

Поиски продолжились, но режиссер отвергал артисток одну за другой. Папа вновь напомнил о Ларионовой. «Ладно, вызывай свою протеже, – отмахнулся Птушко, – посмотрим, какой у тебя вкус на баб!» Радостный папа позвонил Алле, но к его изумлению теперь заупрямилась Ларионова: она боялась, что за поход на киностудию ее от числят из института, – младшекурсникам сниматься не разрешалось. Однако Натансон все-таки привел Ларионову на просмотр. Увидев ее, Птушко озарился: «Иди, деточка, гримируйся, читай сценарий, – и воскликнул: – У нас есть Любава! А ты, Георгий, – обыкновенный гений!» Обычно этим эпитетом Птушко характеризовал только себя. Так Алла Ларионова сыграла свою первую главную роль в кино.

Съемка одной сцены зимой на натуре очень затянулась. Оператор все никак не мог дождаться нужного освещения, была облачная погода. Алла в своем костюме очень продрогла и обратилась к папе: «Жора, пока перерыв, давай побегаем, согреемся». И папа с Аллой стали играть в догонялки. Они бегали по высокому чистому снегу. В какой-то момент Ларионова споткнулась и упала. Натансон ее нагнал и спросил:

– Согрелась?

– Хочешь согреться?

И тогда папа ее поцеловал. В своих воспоминаниях он написал, что ни одна женщина в мире не могла так целоваться, как Алла. Им обоим стало жарко, и тут выглянуло солнце! «Где Ларионова и Натансон?» – раздался крик Птушко… И съемки продолжились.

«Садко» имел огромный успех за рубежом. Картина получила «Серебряного льва» в Венеции. Ларионовой поступило очень много предложений сниматься за границей, но ее ждала карьера на Родине и счастливый брак с Николаем Рыбниковым. Спус тя много лет папа с Аллой встретились на одном из кремлевских приемов.

– Жорочка, как же это? Столько раз клялся мне в любви, а ни в одной картине так и не снял? – обратилась Ларионова к отцу.

– Прости, Алла, время нас разлучило, но обещаю снять тебя в своей новой работе о жизни Булгакова, – ответил папа.

Однако мечтам этим не суждено было осуществиться.

Между картинами «Мичурин» и «Садко» папа поработал ассистентом у Константина Юдина на фильме «Смелые люди». Эту картину запустили после того, как однажды Сталин поинтересовался: «А почему мы не снимаем фильмы «люди-лошади»?» Имелись в виду вестерны. И сразу по явил ся сценарий приключенческой драмы про работников конезавода, которые во время Великой Отечественной войны организовали партизанский отряд.

Мне было лет пять, когда мы всей семьей поехали на съемки этого фильма в Железноводск – городок в районе Минеральных Вод. Юдин любил детишек и очень хорошо ко мне относился. Мы с ним вечерами сидели на ступеньках гостиницы, камнями разбивали абрикосовые косточки и ели ядрышки. Рано утром мама вставала, собиралась, уходила на рынок, а меня запирала, но я через окно вылезала гулять. Она возвращалась и водворяла меня обратно в гостиницу кормить. Моя самостоятельность чуть не обернулась бедой. В один из дней я, как всегда, вылезла в окно и пошла гулять по двору. На кануне для съемок привезли служебных овчарок, которые должны были в картине изображать волков. Их привязали здесь же – во дворе гостиницы. Когда мама вернулась с рынка, она застала такую картину: ее дочка из детского ведерка поливает оскалившуюся овчарку, приговаривая: «Собачечка, тебе же жарко – бедная собачечка». Мама потихоньку подошла ко мне, схватила и унесла в дом. И вот тут уж я получила по полной – впервые в жизни!

Но этим дело не кончилось. Мама говорила, что сюрпризы случались каждый день. Так как в картине было очень много трюков, связанных с лошадьми, дублерами пригласили работать артистов из знаменитейшего конного цирка Алибека Кантемирова. Там были актеры всех возрастов. «Возвращаюсь я как-то к гостинице, – рассказывала мама, – и вижу, что по двору скачет лошадь, на ней сидит мальчик лет пятнадцати, держит тебя за ноги, а ты стоишь у него на плечах. И он тебе говорит: «Ты главное не бойся, я тебя держу». Я и не боялась, а вот маму чуть инфаркт не хватил.

Потом был случай со мной и на съемочной площадке. В одной сцене Тамара Чернова, которая играла главную героиню, должна была дать пощечину Олегу Солюсу, игравшему предателя. Это все происходило возле цветочной лавки, поэтому в кадре стояла огромная корзина с шикарными цветами. У артистов никак не получалась эта сцена, потому что Тамара Олега жалела, а ударить надо было от души. Юдин кричал Черновой: «Ты что, не можешь ему как следует вмазать?!» И наконец довел ее до нужного состояния – Тамара развернулась и как залепила «предателю»! Режиссер был очень доволен. Но в это самое время я влезла в кадр и заорала: «Какие красивые цвето-о-очки!» Как же Юдин вопил и возмущался: «Чьи дети тут по площадке ходят?!» Мама меня сгребла в охапку и бегом оттуда, а Солюсу пришлось в очередной раз терпеть побои.

После этого случая Константин Константинович, завидев меня, всегда полушутя говорил: «Марина, выйди из кадра!» – и при этом подмигивал, как мне казалось. На самом деле у него просто был тик – веко дергалось. В один прекрасный день художник фильма Евгений Свидетелев – близкий друг моих родителей – предложил: «Марина, когда тебе Константин Константинович скажет «Выйди из кадра», ты ему в ответ подмигни и спроси – «Зайдешь вечерком?» На другое утро все садятся в автобус – ехать на съемку, в том числе и я с мамой, последним входит Юдин и говорит:

– Марина, выйди из кадра.

А я ему в ответ как подмигну:

– Зайдешь вечерком?

Говорят, автобус так дрожал от коллективного хохота, что чуть не перевернулся.

Первой самостоятельной папиной работой в кино стал кукольный фильм «Небесное созданье». Натансон стал первооткрывателем этого жанра в советском кинематографе. Он загорелся идеей снять такую картину, увидев спектакль Сергея Владимировича Образцова «Необыкновенный концерт». На фильм его благословил Иван Александрович Пырьев, ставший к этому времени директором «Мосфильма». Картина вышла успешной и получила почетный приз на международном кинофестивале в Венеции. Воодушевленный успехом, папа решил осуществить мечту – снять музыкальную комедию. Натансон взялся за постановку оперетты Исаака Дунаевского «Белая акация». Папа долго не мог найти главного героя, и вот на Одесской киностудии к нему подошел молодой человек в белой рубахе, брюках галифе и кирзовых сапогах.

– Мог бы сыграть главную роль в вашем фильме, – сказал парень, – я здесь снимаюсь у Марлена Хуциева в фильме «Два Федора».

– А вы поете? – спросил папа.

– Нет, но могу делать это под фонограмму.

– Но мне нужен очень красивый герой…

– Разве я некрасив?

Папа посчитал, что молодой артист недостаточно красив для этой роли, и взял другого актера. Вскоре имя этого парня прогремело на всю страну. Папа отказал Василию Шукшину! А вот Евгению Леонову подарил путевку в кино. Он увидел юного артиста в спектакле «Дни Турбиных» в Театре Станиславского. Натансону так понравился актер, что он тут же порекомендовал его режиссеру Владимиру Немоляеву в фильм «Морской охотник». На этой картине папа работал вторым режиссером. До этого Леонов снимался лишь в крохотных эпизодах, а здесь он замечательно сыграл кока, и вскоре самобытный актер стал любимцем зрителей. Сам Евгений Павлович всегда с большим пиететом относился к папе и с теплом вспоминал съемки в «Морском охотнике».

На картине «Иваново детство» папа стал вторым режиссером Андрея Тарковского. Из начально картина называлась «Иван», и на «Мосфильме» ее снимал Абалов. Но автору сценария Богомолову не понравился отснятый материал, и по его просьбе молодого режиссера отстранили от ра боты. Все опытные режиссеры, кому предлагали доснять фильм, в том числе и папа, отказались. Согласился лишь выпускник ВГИКа Андрей Тарковский – это был его шанс зарекомендовать себя на «Мосфильме». Папу вызвал директор киностудии Сурин и попросил помочь молодому режиссеру. Нужно было выпустить хотя бы посредственную картину, чтобы списать уже затраченные на ее производство средства. Папа вновь отказался, и тогда директор пошел ва-банк: «У меня уже несколько лет лежит ваше заявление на квартиру. По завершении съемок я выделю вам жилье». Конечно, Натансон согласился. Андрей Тарковский сразу прозвал папу «стариком», несмотря на разницу в возрасте всего десять лет. Но ведь отец работал с самими Пырьевым и Довженко! На главную женскую роль пригласили Валентину Малявину, которая всех по корила своей красотой. Колю Бурляева Тарковскому порекомендовал соавтор сценария Андрон Кончаловский. На роль подполковника Грязнова папа предложил Николая Гринько, но знаменитый актер категорически отказался работать с режиссером-дебютантом. Тогда папа поехал в Киев и лично уговорил Николая Григорьевича. Снявшись в «Ивановом детстве», Гринько стал одним из любимых актеров Тарковского.

Из рассказов папы мне запомнилась одна история. На натурных съемках на Днепре к берегу причалила лодка, в ней сидела девушка в бикини. Увидев ее, Андрей сказал Натансону: «Старик, продолжай съемки, а я пойду «на переговоры». Видимо, «переговоры» прошли успешно, так как после этого лодка с девушкой приплывала практически каждый день.

При монтаже Андрей попросил папу достать хронику стреляющей немецкой батареи. Из архива НКВД отец привез не только эти кадры, но и съемку поверженных фашистских главарей и разгромленного Рейхстага. Натансон предложил вставить их в фильм как символ расплаты гитлеровцев за смерть миллионов детей. Сначала Андрей идею не принял, но папа продолжал уговаривать, и Тарковский сдался. При просмотре смонтированной картины Андрон Кончаловский спросил:

– А это что за кадры?

– Это Натансон предложил, – ответил Андрей.

– Убери, они чужеродны фильму! – посоветовал Кончаловский.

Для Тарковского это стало знаком того, что кадры нужно оставить. Критики режиссерскую находку оценили.

Фильм сняли всего за полгода, и ему была присвоена первая категория! Но на про смотре в Доме Советской армии картина была разгромлена высокими военными чинами. Помню, как папа с Тарковским приехали к нам домой после этого просмотра. Я думала, что Андрею придется скорую вызывать – так сильно он был расстроен и взнервлен. Он вообще был очень импульсивным, нервным: постоянно грыз ногти, руку от лица не отрывал, покусывал свои усы. При этом всегда оставался очень обаятельным человеком и поражал своим умом. В тот день моя мама Андрея «откармливала», потому что еда – это единственное, что успокаивало Тарковского, а мама очень хорошо готовила. Она поставила перед ними большую кастрюлю тефтелей, и мужчины все это слопали – сняли стресс.

Зато на Венецианском фестивале фильм получил Гран-при – «Золотого льва». Это открыло дорогу Андрею на мировой экран. На фестиваль ездили два Андрея: Тарковский и Кончаловский. Получив приз, Тарковский про кричал: «Победа!» Папа же в качестве награды получил обещанную квартиру.

Папа с мамой были довольно общительными людьми, к нам всегда приходили их друзья кинематографисты: артисты, операторы, сценаристы, бывали драматурги Алешин, Володин, Рощин. Я же обожала Николая Черкасова. Николай Константинович бывал у нас в доме, и у меня с ним сложились теплые дружеские отношения. Ему становилось скучно в перерывах между съемками, а если на съемочную площадку приходила я, его настроение сразу повышалось. Я была самым благодарным слушателем, которому можно рассказывать всякие байки. Мне запомнилось, что когда Черкасов играл Дон Кихота, съемочная группа на его латах жарила яичницу. Некоторые эпизоды фильма снимались в настоящей пустыне, поэтому доспехи так сильно раскалялись на солнце.

Академик Дронов в картине Григория Натансона «Все остается людям» – одна из любимых ролей Черкасова. Но чтобы снять эту картину, папе пришлось потратить немало нервов. Пырьеву страшно не понравился сценарий. Иван Александрович не понимал, как эту историю можно адаптировать для кино, – в сценарии очень мало действия и съемочных объектов. На «Мосфильме» не приняли, а вот «Ленфильм» взялся за съемки этой картины. Все-таки в Ленинграде Черкасова ценили. В этом фильме также снимались Андрей Попов и Элина Быстрицкая, пользовавшаяся неимоверной популярностью после «Тихого Дона». Поначалу отцу с ней было сложно. Но когда Элина Авраамовна увидела, с каким вниманием легендарный Черкасов выполняет задания режиссера, она изменила свое отношение к Натансону. В результате на площадке сложилась чрезвычайно дружественная атмосфера, которой удивлялись все киношники, а особенно Иннокентий Смоктуновский. Он снимался в соседнем павильоне в роли Гамлета у Григория Козинцева и не раз вступал в спор с режиссером, а на площадку к папе приходил «отвести душу».

Фильм «Все остается людям» был успешно принят всеми чиновниками – от Ленинградского обкома до Госкино и ЦК партии. На второй день после просмотра в ЦК папа встретил Пырьева в коридоре «Мосфильма». «Жора, подойди, – скомандовал Иван Александрович, – я вчера один в зале смотрел твой фильм. Плакал от игры Черкасова. Какого же ты вставил мне и всему худсовету, сделав такой блистательный фильм!» – и крепко обнял папу. Поэтому когда папа задумал снимать «Старшую сестру» по пьесе Володина, Пырьев его уже беспрекословно поддержал, хотя худсовет принял сценарий со скрипом – слишком уж он был театральным.

«Старшую сестру» Натансон снял вообще вопреки всему. Изначально на пути были одни лишь препятствия. Работая на «Ленфильме», папа часто бывал в ленинградских театрах. В БДТ ему очень нравилась Татьяна Доронина, о которой уже говорил весь театральный Петербург, а в Театре Ленинского комсомола приглянулась молодая артистка Наталья Тенякова. Доронина согласилась сниматься сразу, а вот Тенякова стала отказываться. Она говорила: «На «Ленфильме» меня не утвердили ни на одну роль, можете сходить на киностудию и посмотреть пробы – сами убедитесь. Зачем мне теперь разочаровываться и на «Мосфильме»?» Но папа уговорил ее прийти на пробы. На остальные роли он пригласил Виталия Соломина, Инну Чурикову и Михаила Жарова. Провел пробы и остался очень доволен. Но папин выбор больше никто не оценил – худсовет не утвердил всех актеров! А драматург Володин добавил: «Если возьмете Доронину, я не приду к вам на съемки». (Он видел в этой роли Ларису Малеванную.) Худсовету же не понравилась манера речи Татьяны Васильевны: мол, говорит с придыханием. Про Тенякову сказали, что у нее «каша во рту». Про Чурикову – что она не может играть роль красавицы (наверное, видели в ней только Марфушку из «Морозко»). «Ну а со знаменитым Жаровым вам просто не справиться. Так что ищите других актеров», – был вердикт худсовета.

Спас Натансона председатель Кинокомитета Алексей Романов. Он показал пробы к «Старшей сестре» на заседании руководителей кинокомитетов всех союзных республик, и они были приняты восторженно! Картину запустили в производство со всеми выбранными папой актерами. Правда, обиженное руководство «Мосфильма» от нее открестилось.

Основной сложностью на съемках стало то, что Татьяна Васильевна была очень плотно занята в репертуаре БДТ, а Товстоногов не разрешал пропускать репетиции и переносить спектакли. Из-за этого Доронина постоянно ездила из Ленинграда в Москву и обратно, что часто нарушало график съемок. Когда полкартины уже было снято, Татьяна Васильевна поинтересовалась, нельзя ли ей посмотреть материал. Папа, конечно, дал согласие, потому что ему самому все нравилось.

Отсмотрев смонтированные эпизоды, Доронина разочарованно сказала: «Это все очень плохо! Это вне искусства!» Папа был подавлен такой ее реакцией. Он переживал, что Татьяна Васильевна откажется от роли или поделится своим мнением с другими актерами – и они потеряют энтузиазм к работе. Однако Доронина с картины не ушла, и съемки продолжились. Татьяна Васильевна изменила свое мнение, лишь когда отснятый материал посмотрели Эдвард Радзинский и его мама, ко торые для Дорониной были авторитетом. А им все очень понравилось. Вскоре Радзинский стал мужем Татьяны Васильевны.