Текст книги "АЛЕКСАНДР РАПОПОРТ: «Я – МОЛОДОЙ АРТИСТ ПРЕКЛОННОГО ВОЗРАСТА»"

АЛЕКСАНДР РАПОПОРТ: «Я – МОЛОДОЙ АРТИСТ ПРЕКЛОННОГО ВОЗРАСТА»

Однажды попросил у Георгия Николаевича Данелии совета, как бы побыстрее пройти путь ученика и при этом набить поменьше шишек. В пятьдесят лет нет времени на ошибки. Он посмотрел внимательно, выдержал паузу: «Ходите по дорогам, смотрите под ноги. Но если серьезно, с вашей фактурой ступайте на «Мосфильм», гуляйте по коридорам. Со временем вас начнут окликать».

– Сижу дома в Нью-Йорке, и вдруг звонок из Москвы от Славы Медяника, известного шансонье: «Сань, у нас в Москве страшный колотун. Можешь заехать к моей жене, взять дубленку и привезти? Ты в России не был тринадцать лет. Заодно приглашаю тебя на презентацию моего нового альбома. Тусовка будет хорошая, все наши – Шуфутинский, Успенская, Вилли Токарев. Споешь!»

Еще утром я в Москву не собирался. Но… почему бы и нет? Купил билет и на следующий день спустился по трапу из самолета в Шереметьево. Люся, моя жена, узнав, что я собрался зачем-то в Москву, мягко говоря, не обрадовалась. Сказала: «Саша, ты успешный врач с практикой. В Россию летят, когда ситуация становится нестабильной».

В начале нулевых так и было. Но я отправился через океан не только куража ради. Предчувствовал – что-то должно произойти и случайная поездка с чужой дубленкой в чемодане выведет судьбу на новый виток.

На презентации Славиного альбома собралось много народа: и пресса, и артисты, многие были знакомы – Агутин, Меладзе, Аллегрова. В те годы гуляли, и притом на широкую ногу. Я спел пару песен из своего тогда единственного альбома, зрители приняли неожиданно тепло, меня же никто не знал. А одна журналистка задала пару вопросов и пригласила на эфир популярной радиостанции. Интервью брала Ксения Стриж. После этого песни из моего альбома начали крутить. Ни я за это не платил, ни мне. Меня стали приглашать спеть то на одной тусовке, то на другой. Шестнадцатого апреля 2002 года я вышел на сцену в Кремле как лауреат премии «Шансон года». И вот после этого события стали развиваться стремительно. Раздался звонок: «Александр, ждем вас в Сочи на «Кинотавре». Еще никто не знал меня по имени, говорили просто – «Это актер из Америки».

– По первой профессии вы врач-психотерапевт с приличным трудовым стажем. А в кино как попали? В фильмографии совсем нет белых пятен, вы активно снимаетесь с начала нулевых и по сей день.

– На «Кинотавре» я встретил знакомых – Георгия Николаевича Данелию и его жену Галю. С мастером я познакомился за пару лет до этого в Нью-Йорке на Неделе российского кино. Однажды, уже в Сочи, мы разговорились, и я попросил у Георгия Николаевича совета, как бы побыстрее пройти путь ученика и при этом набить поменьше шишек. В пятьдесят лет нет времени на ошибки. Он посмотрел внимательно, выдержал паузу: «Вы спрашиваете, по какой дороге идти, чтобы там лежал кошелек с деньгами? Ходите по дорогам, смотрите под ноги. Но если серьезно, с вашей фактурой ступайте на «Мосфильм», гуляйте по коридорам. Со временем вас начнут окликать». Так и получилось.

Но сначала вот что произошло. Галина Данелия владела арт-галереей, где часто собирались разные люди, в том числе и творческие. Помещение располагалось во дворе мэрии. «Саша, будешь в Москве, заходи», – пригласила она. Периодически стал наведываться, когда прилетел в столицу. Тогда я снимался на российском телевидении в авторской программе «Мужская территория». Через год, в очередной раз заскочив в галерею, попал в шумную тусовку. Многолюдно, шумно, все выпивают, закусывают. Рядом с Галей ее подруга, кастинг-директор Людмила Великая.

– Люсь, посмотри на это лицо, – кивает Галя на меня. – Разве можно такую фактуру не снимать?

Люся внимательно меня рассмотрела и спросила:

– Завтра можешь быть на съемочной площадке?

– Да я и вчера мог, и позавчера.

– Но имей в виду, много не заплатим.

Затаил дыхание и подумал: да я и бесплатно снимусь! Кажется, начинала сбываться моя детская мечта.

На следующий день, это было двадцатое апреля 2004 года, прихожу на бывший завод рядом с Курским вокзалом. Режиссеры – супруги Людмила Гладунко и Борис Токарев – снимали сериал «Моя Пречистенка». Я получил роль чекиста Кузнецова, сопровождавшего Ленина во время покушения. Роль небольшая, но не эпизод.

Мечтаю, чтобы те кадры когда-нибудь пропали бесследно! Потому что я там такой деревянный, такой топорный и неуклюжий, что стыдно вспоминать – не то что смотреть. Был до невозможности зажат и по этой причине постоянно вываливался из кадра… Борис злился, Людмила тоже – кто это вообще?! Но уже было поздно что-то менять. Так я снялся в своей первой роли в российском кино, в американском до этого были эпизодические.

Во время съемок мы подружились с Сашей Тютиным, он играл Ильича, и с Наташей Фоминой, сыгравшей Фанни Каплан. Наташа тогда работала в одном крупном актерском агентстве. Во время перерыва я сказал ей без обиняков:

– Слушай, а как бы встать у вас на актерский учет?

– С ума сошел?! У нас одни звезды!

– Но в гости-то к вам на «Мосфильм» можно прийти? (Вспомнил совет Данелии.)

– Это пожалуйста. Звони, выпишу пропуск.

Я убежден, что ни счастье, ни удача сами не приходят и если не предпринимать усилий, ничего хорошего не произойдет, поэтому вскоре оказался в знаменитых павильонах.

Стоим болтаем с Наташей. Мимо проходит владелица агентства Лариса. Фомина говорит: «Саш, подожди меня в кафе. Шеф может оказаться недовольна тем, что треплюсь с посторонними в разгар рабочего дня, – и через пару минут вбегает туда ошарашенная: – Лариса сама у меня спросила «Кто это?» Я ответила, что актер из Нью-Йорка. Она велела поставить тебя к нам на учет!»

Мы познакомились с Ларисой, я долго сидел в ее агентстве, заполняя бумаги. А когда уходил, замешкался: может, пешком спуститься? Третий этаж… Но почему-то поехал на лифте – и тут еще один подарок судьбы. На первом этаже, выходя из кабины, столкнулся с незнакомой женщиной. «Здрасте!» – сказал по привычке. Она внимательно посмотрела, в глазах застыл вопрос: «Где я его видела?» Многим мое лицо кажется знакомым, есть такая особенность.

Только доехал до квартиры, которую в то время снимал, раздался телефонный звонок:

– Александр Григорьевич? Мы полчаса назад виделись у лифта. Меня зовут Людмила, я кастинг-директор фильма «Зеркальные войны. Отражение первое». Мы утвердили вас на роль шефа восточного отдела ЦРУ Ральфа Трентона.

– Как вы меня нашли?

– А я подумала: откуда человек может идти? Поднялась в агентство.

Вот так утвердили на роль, почти не глядя.

В этом фильме я был единственным актером, которого никто не знал. Снимались звезды – с американской стороны Арманд Ассанте, Малкольм Макдауэлл, Рутгер Хауэр, с нашей – Александр Ефимов, Валерий Афанасьев, Ивар Калныньш, Валерий Николаев, Михаил Горевой, Ксения Алферова.

Но радовался я недолго. Накануне съемок звонит помощник кастинг-директора: «Простите, но продюсеры хотят, чтобы шефа сыграл Рутгер Хауэр». Стало так обидно, что не сдержался, разорался, не выбирая выражений. До сих пор неловко. Правда, сказал в конце: «Я ору не на тебя, а на ситуацию».

Долго не мог уснуть в ту ночь, а под утро снова звонок: «Рутгер отказался, узнав, что из-за него с роли сняли российского актера. Вы остаетесь в проекте». Благородно! Хауэр в итоге сыграл незначительную роль пассажира в поезде.

На съемках американцев и русских разместили отдельно. В первый же день в коридоре павильона столкнулся с Армандом Ассанте.

– Привет, что ты тут делаешь? – спрашивает.

– То же самое, что и ты, – отвечаю.

И ему мое лицо показалось знакомым. Взял меня под руку и повел на «американскую» сторону. Сказал продюсерам, чтобы выделили мне гримерку рядом. Те не обрадовались, но сделали – куда деваться. Сохранилась наша совместная с Армандом фотография, на которой мы, гримируясь, учим текст. В общем, пошло-поехало… У меня началась новая жизнь. О будущем не думал, давно обзавелся привычкой жить только сегодняшним днем.

Через пару лет меня пригласили в телевизионный фильм, который снимал Михаил Козаков. «Очарование зла» его последняя картина – с Алексеем Серебряковым и Натальей Вдовиной в главных ролях. С Михал Михалычем до этого мы были знакомы на уровне «здрасте – здрасте», но когда оказались на съемочной площадке, моментально возникло ощущение, будто давно дружим. Узнав, что я врач, он почему-то очень обрадовался. В свободное время мы прогуливались с ним и разговаривали на разные темы. Козаков с интересом расспрашивал об отношениях мужчин и женщин, я с удовольствием отвечал.

Съемки проходили в разных странах. Одну сцену, совместную с Лешей Серебряковым, Карэном Бадаловым и Виталием Хаевым, он ухитрился снять в трех городах – в Москве, Париже и Праге! Настолько скрупулезно работал. Мы часто общались еще лет пять, до самого его ухода. О том, что Михал Михалыч болел, я узнал из прессы. Сам он никогда не касался этой темы.

За шестнадцать лет я сыграл около ста сорока ролей. Мои герои, как правило, жесткие, недобрые: «Офицеры», «Жара», «Бухта Филиппа», «Спящие», «Зеленый фургон», «Брак по завещанию»… «Зона» – это фильм, после которого меня начали узнавать в других странах. Как-то шел по аэропорту Хитроу, навстречу девушка в форме «Бритиш эйрвейз»: «Вы Вилен? Я вас сегодня ночью по телевизору видела!» А после выхода на экраны «Закрытой школы» я стал популярен у детей.

Американские знакомые, бывает, спрашивают: «Наверное, Сань, ты прилично забашлял за то, чтобы сниматься?» Смешно… Если бы такое было возможно! Чтобы это случилось, надо быть продюсером, оплатить весь фильм.

Звезду из себя не изображаю, не скрываю, что любой актерской работе рад, и прилагаю усилия, чтобы ее найти. Как-то в очередной раз приехал на «Мосфильм» с новыми фотографиями. Навстречу знакомый кастинг-директор:

– Саш, ну нельзя же самого себя предлагать! Это студенты театрального могут тут ходить, стучаться в закрытые двери.

– Я просто хочу сниматься, – о совете Данелии, которому следую много лет, не стал рассказывать.

– Александр, цифры в вашей биографии впечатляют. Первую роль, о которой уже рассказали, сыграли в пятьдесят семь лет! И учиться начали, когда перевалило за пятьдесят. Поступили в нью-йоркскую школу Ли Страсберга (Lee Strasberg School). Что воодушевило стать студентом в таком возрасте?

– В начале нулевых я работал психотерапевтом в Америке. Тогда же познакомился со Славой Степновым. Режиссер, основатель театральной компании STEPS, выпускник ГИТИСа, Слава ставил в Нью-Йорке спектакль «Прошлым летом в Чулимске» по Вампилову. Я замахнулся на Шаманова – в кино эту роль играет Нахапетов, но Слава отказал. Театральный опыт небольшой, выступал только на школьной и студенческой сцене. Кроме меня все остальные актеры профессиональные. В итоге Слава дал мне роль Помигалова, отца Валентины. Я мог бы и ножку стула играть, настолько манила сцена.

На одну из репетиций пришел Дэвид Гидеон, режиссер, преподаватель школы Ли Страсберга, где в разное время учились и Ал Пачино, и Роберт Де Ниро, и Дастин Хоффман, и Анджелина Джоли. В перерыве он подозвал меня: «Алекс, а ты не хочешь прийти ко мне на занятия? Посидишь посмотришь».

Не хочу ли я?! Да у меня просто крыша поехала, я забросил все! Почти перестал работать. На тот момент в Америке мы уже нормально обосновались, у меня была практика в собственном центре. Купили с женой дом в приличном районе, выплачивали кредит. Люся работала в социальном центре, а я рванул в актеры. Для семьи настало трудное время.

После одного из семинаров Дэвид потащил меня в учебный центр – что-то типа нашего деканата. Сказал там:

– Это актер из России, у него нет документов, но я его знаю. Давайте психанем и примем в студенты!

– А сколько ему лет? – спросила сотрудница.

– Это дискриминационный вопрос! – отрезал Дэвид.

Я прошел собеседование, написал эссе, заплатил за год вперед и начал учиться, посещая как можно больше факультативов. То, что со мной, пятидесятилетним, учатся двадцатипятилетние, не смущало – даже радовало. Я чувствовал, что раз влился в поток, надо двигаться, нельзя останавливаться в раздумьях. Мастер-классы у нас вели легенды Голливуда – Аль Пачино, Майкл Кейн, Мерил Стрип и многие другие. Я не столько слушал, что конкретно они говорят, о чем позже жалел, сколько наблюдал за тем, как они существуют, как себя ведут, как сами себя чувствуют.

У Пачино бешеная энергетика, невероятная органика. Рассказывая что-то, он вдруг замыкался, потом лицо озарялось широкой улыбкой, и перед нами оказывался будто другой человек. Но вообще в жизни Ал такой же, каким мы видим его на экране. Не помню, что конкретно я у него однажды спросил, но он вдруг завелся, вскинул брови: «Ты меня провоцируешь?!» Вспылил, в общем. Кстати, вы в курсе, что имя Пачино должно звучать именно так – Ал, а не Аль? Он всегда поправлял того, кто говорил «Аль», указывая при этом: «Я не латинос».

Майкл Кейн запомнился фразой «Хороший актер отличается от плохого тем, что у плохого три-четыре штампа, а у хорошего – тысячи». Он открытым текстом, в непечатных выражениях призывал нас лямзить у лучших актеров то, что нравится в их творчестве: «Я вас уверяю, они тоже у кого-то слямзили»....» Кейн много рассказывал о работе с камерой, делился профессиональными секретами. Например как сделать так, чтобы большая часть лица попала в кадр, когда вас снимают со спины, и при этом оставаться в фокусе зрительского внимания. «Не старайтесь понравиться и не бойтесь не понравиться – это главная заповедь актера», – говорил он.

Еще нас учили тому, что приходя на площадку, следует первым делом наладить отношения с группой – оператором, осветителем, звуковиками, гримерами, постановщиками. К актеру должны относиться по-хорошему. Не стоит ставить себя ни выше, ни ниже. Если что-то не нравится, скажи – но нормальным тоном и только после того, как тебя признают своим, а не с порога, как делают многие молодые актеры. Запомнил фразу Кейна: «Просите, чтобы вас звали просто по имени. Потому что если будете настаивать, чтобы к вам обращались мистер X, на вас однажды может упасть какой-нибудь тяжелый предмет».

– Чем запомнилась Мерил Стрип?

– Она приветливая, улыбчивая, мягкая и очень терпеливая. Подробно отвечала на вопросы, и если вдруг кто-то после объяснения спрашивал почти то же самое, начинала все заново. Ни разу не осадила: «Вы не слушали, что ли?»

Забегая вперед, скажу, что когда стал актером театра «Современник», понял, что мало чему научился. Сейчас бы мне в эту школу! Знал бы, на что обращать внимание, о чем спрашивать. А тогда был просто счастлив находиться в волшебной атмосфере. В киношколе я провел два года. Ни о чем глобальном не думал, планов не строил. Знал, что куда-то все это выведет. Ходил на кастинги, снялся в трех небольших эпизодах. Большей частью меня не утверждали, ведь навыков кастинга совсем не было. Это уже позже узнал, что показываться – профессиональное умение.

– А что в этом сложного?

– Посмотрите короткометражку «Проклятие» с Тимофеем Трибунцевым, там четко показано, как надо. Я этим премудростям научился в Америке. Входить в студию следует так, чтобы все поняли – это звезда: «Ребята, привет, я пришел вовремя, давайте начинать, мне некогда, – а не застенчиво мяться у входа: – May I come in?»

– Чем отличается работа на съемочной площадке у нас и «у них»?

– В Америке говорят: «Не держись за текст», подразумевая, что актер, естественно, текст знает. У нас тоже, бывает, так говорят, но подразумевают, что можно нести отсебятину. Не всегда, но случается, что наши актеры позволяют себе приходить на съемку, не только не прочитав сценария, но даже не выучив собственную сцену. В Америке такое невозможно – снимут с роли даже в середине проекта! Меня всегда поражало, с каким уважением относятся американские продюсеры и режиссеры к актерам, даже тем, кто исполняет незначительные роли. Хвалят так, что сам начинаешь считать, будто ты большой артист. И уже потом как бы невзначай просят сделать еще дублик, чисто технический.

– Александр, интересно, как вас, «молодого» актера, поначалу воспринимали профессионалы? Наверняка деревянным вы были не только в дебютной работе?

– Я благодарен всем, кто мне по-актерски помогал: Владимиру Стержакову, Алексею Горбунову, Марии Ароновой, Константину Хабенскому, Сергею Безрукову, Владимиру Ильину… Боюсь кого-то пропустить. Объясняли, показывали, как войти в нужное состояние, как выглядеть естественно.

Когда снимались с Сергеем Гармашом в фильме «По ту сторону смерти», он подсказал мне, актеру не первогодке, очень важные моменты, за что бесконечно ему признателен. Иногда обращался к кому-нибудь за советом, а человек говорил: «Ты чего дурака-то валяешь? Сам все прекрасно знаешь».

Мы начинали репетировать в «Современнике» спектакль «Осенняя соната» и в первый день оказались с Мариной Нееловой вдвоем в репетиционном зале. Я раньше пришел, она только появилась. Направилась ко мне, сдержанно улыбнулась, протянула руку:

– Александр.

Мы разговорились о чем-то незначительном, и я сказал:

– У меня специфическая актерская история, я не учился в России… Многих технических вещей просто не знаю. Буду признателен за советы, рекомендации, подсказки.

Она улыбнулась:

– Терпеть не могу, когда актер актеру что-то подсказывает. Не люблю, когда мне советуют, и никогда не даю советов. Все вопросы к режиссеру.

И вот прошло девять лет. После одного из последних спектаклей, зимой, Марина пригласила меня в свою гримерку. Сказала:

– Саша, понимаешь, финальная сцена провисает. Мы с Аленой Бабенко раскачиваем-раскачиваем действо, а в финале, когда текст вообще уже неважен, появляешься ты и играешь в своем ритме, – и подробно объяснила, как надо.

Я обрадовался:

– Марина, спасибо за четкий совет, я все понял! Еще девять лет назад просил об этом.

На сцене мне и Чулпан Хаматова многое подсказывала, и Алена Бабенко, и Сергей Юшкевич, с чьей подачи я, собственно, и попал в «Современник».

Вышло так, что режиссер Евгений Арье искал актера на роль раввина в новом спектакле «Враги. История любви». А мы с Сережей до этого снимались вместе в фильме «Большая игра», и он показал мою фотографию Арье и Галине Борисовне Волчек.

Звонок от заведующей труппой раздался ночью, когда я был на гастролях с антрепризой в Перми:

– Александр, вы в Москве?

– Ну тогда все пропало…

– А что случилось?

– Нам утром на репетиции нужен артист, попросили найти вас. Евгений Арье улетает.

– В «Современнике»? Во сколько начало, в одиннадцать? Я буду.

И рано утром девятого декабря 2010 года – как хорошо помню значимые даты! – вылетел в Москву. Из аэропорта прыгнул в аэроэкспресс, затем в метро – и бегом в театр с огромной сумкой в руках. В тот день город замер в пробках. Запыхавшийся, немного несвежий, влетаю на пятый этаж, где начиналась репетиция.

Арье посмотрел на меня:

– По типажу подходите. А не подведете? С вашими разными съемками…

– Считайте, что я вообще перестал сниматься!

И уже в феврале 2011 года состоялась премьера. До сих пор это один из самых кассовых спектаклей театра.

Если когда-нибудь и мечтал о сцене, то только о сцене «Современника», но считал это невозможным. Когда в 1980-м хоронили Высоцкого, я работал дежурным психиатром по городу и пошел как частное лицо к Театру на Таганке, где проходило прощание. Увидел море народа, показал сотруднику милиции удостоверение, меня провели к самому входу и поставили почему-то в делегацию «Современника». Рядом Гафт, Олег Даль… Что это – знак судьбы?

В труппе «Современника» я числюсь в категории «приглашенные актеры». Как-то еще в самом начале спросил Галину Борисовну:

– Можно прийти на сбор труппы?

– Саша, никогда больше меня об этом не спрашивай. Запомни – это твой дом.

Мы с Галиной Борисовной были в очень теплых отношениях. Делились наболевшим, к ней в кабинет можно было зайти в любое время. Ее неожиданный уход – невероятная потеря. Любое слово лишнее, выразить эту боль невозможно.

На последнем своем дне рождения, после того как Михаил Ефремов, которого она всю жизнь обожала, прочитал свои стихи «На переправе не меняют мать. Менять-то надо многое, бесспорно. Проблема в том, что не на что менять…», она сказала, обращаясь к молодым актерам труппы: «Для вас я даже встану!» И поднялась со своего инвалидного кресла… Мы аплодировали, радовались, в голову не приходило, что больше ее не увидим.

Я был в аэропорту, когда позвонила завтруппой и сообщила, что Галины Борисовны больше нет. На похороны не попал, придумав себе оправдание: мол, запомню ее такой, какой увидел в последний раз. На самом деле я мог сдать билет, остаться в Москве, проститься. Но в предновогодние дни понял, что потом вовсе не улечу, а в Америке семья…

– Александр, если в вашей насыщенной жизни выделить главные повороты, то сколько их?

– Главный поворот – это мое ленинградское детство. Хотя родился я в Болгарии, но провел там всего двадцать три дня. Следующие восемь лет выпали на Питер. Мы жили недалеко от Мариинки, на Малой Подьяческой у Львиного мостика. Впятером в пятнадцатиметровой комнате в коммуналке коридорной системы. Мама, папа, я и две бабушки – мама отца, баба Лена, и ее родная сестра Рахиль. Бабки, несмотря на нежную привязанность, часто называли друг друга идиотками. Мамины родные пропали в оккупации, она никогда не говорила на эту тему. Взрослые любили друг друга и все вместе – меня. Уверенность в том, что я хороший, появившаяся в глубоком детстве, всю последующую жизнь придавала внутреннюю силу. Если дома меня и ругали, то с оговоркой, что хороший мальчик такое делать не может.

Мне было года четыре, когда в детском саду воспитательница замахнулась линейкой:

– Ты дрянь, Алик!

Я вскочил на стол и заявил:

– В советской стране детей не бьют. А я хороший!

– Да кто тебе сказал?!

– Папа с мамой, баба Лена и баба Рахиль.

И никто за всю мою жизнь не смог разубедить меня в этом.

В основном я проводил время с бабушками, родители с утра до позднего вечера работали. Баба Рахиль, пережившая блокаду, часто рассказывала мне в подробностях разные истории, связанные с тем периодом. Едем, например, на Кировские острова в парк, она показывает: здесь снаряд упал, а тут на саночках перевозили умерших от голода… Когда через много лет впервые посмотрел документальный фильм о блокаде, у меня было полное ощущение, что все это я уже видел и знаю.

В мои почти шесть лет умер Сталин. Вскоре из короткого, на счастье, заключения вернулась баба Лена – она была арестована по делу врачей. Тот день врезался в память. Бабушка вошла, села у дверей на сундук, мы собрались рядом. «Чем жить и мучиться…» – сказала она и замолчала. Повисла звенящая пауза. Папа потом рассказывал, что он мысленно продолжил – «лучше умереть». Но бабушка сказала иначе: «Лучше жить и не мучиться». Эта фраза прочно засела в моей голове, еще ребенком я уяснил, как надо жить. Бабушка оказалась мудрее Омара Хайяма: можно есть что попало, но лучше что хочешь. Можно жить одному, но лучше с кем хочешь. Выбор всегда остается за самим человеком.

Еще один важный урок преподал мне папа. Однажды он неудачно потянул меня за руку и сделал больно. На следующий день я сказал бабушкам и маме в его адрес что-то обидное. Папа, узнав о таком предательстве, с грустью произнес: «Сынок, неужели ты мог так поступить? Давай так. В следующий раз, если тебе что-то не понравится, говори мне прямо». С того памятного дня я – тот, кто любит выяснять отношения. Никогда не говорю за спиной, только в глаза.

Второй поворот судьбы, без которого не было бы меня сегодняшнего, – это переезд семьи в город Березники Пермской области, «город без фраеров», как его называли. Папа устроился туда работать на буровую. Рядом Соликамск, кругом лагеря, а в самом городе живут либо завербовавшиеся, как отец, либо ссыльные, либо освобожденные, либо те, кто охранял. Если бы я не попал в те края, жизнь прошла бы по другому сценарию. Но случилось то, что случилось.

– И что это в итоге вам дало?

– Во дворах Березников я получил настоящее мужское воспитание: научился отвечать за слова, не уходить от конфликта, бить первым. До поры до времени уклонялся от драки, поскольку физически не был силен. Парни во дворе дразнили меня белоручкой. Чтобы руки выглядели грубыми, натирал кожу грязью, безрезультатно старался добиться цыпок.

Рудик, сосед по коммуналке, был задиристым малым старше меня на несколько лет. Я боялся встретиться с ним во дворе, он не давал мне проходу. Однажды, прикрывшись рукой, я случайно выбросил ее вперед настолько резко, что угодил Рудику в челюсть. Неожиданно он упал. Я налетел, уселся сверху, начал его молотить, чуть не прибил. Меня еле оттащили, но я уже вошел во вкус. С того памятного случая если чувствовал, что предстоит драка, бил первым. И вскоре у Саши Рапопорта сложилась репутация: ну на фиг этого безбашенного!

Останься наша семья в Ленинграде, в интеллигентной обстановке, я вырос бы совсем другим. Но драки с пацанами научили меня житейской мудрости, которая позже сильно помогла. Как только человек перестает бояться, это понимают остальные и его становится неинтересно пугать. Страх превращает нас в жертву. Живу мирно, будучи готовым к драке, со своего березниковского детства.

Двор принес в мою жизнь гитару. Окуджава, Галич, затем Высоцкий – бренча во дворе на семи струнах, я и предположить не мог, что когда-нибудь познакомлюсь с самим Владимиром Высоцким и несколько лет мы будем общаться, пересекаясь в общих компаниях. Знакомство произошло году в 1964-м, когда он приехал в Пермь с выступлениями. Я был студентом медицинского института и одним из организаторов концерта. Никакого понта у популярного Высоцкого тогда не было и в помине. Он в жизни был похож на своего героя из картины «Стряпуха» – помните? А вот Жеглова стал напоминать много позже.

– Вас явно тянуло в творческие круги.

– С тех пор как себя помню, мечтал быть актером – и никем другим. Но поступил в пермский медицинский, потому что пообещал папе. Он хотел, чтобы его сын имел серьезную, уважаемую профессию. Папа – актер по первому образованию. Выходил вместе с дядей Жорой Бурковым на сцену Березниковского драмтеатра, за кулисами которого прошло мое детство. По второму образованию папа врач, занимался психотерапией.

Вообще, все, что происходит со мной, – это калька отцовской жизни. Только я не был на войне, как он, но у меня был другой экстрим.

– Имеете в виду тюрьму?

– Да. И это тоже важный поворот моей судьбы, который в итоге вывел меня к сегодняшнему дню. В тюрьму я попал настолько неожиданно, что на всю жизнь запомнил: можно строить любые, даже самые смелые планы, а облом случится, когда не ждешь.

– Поэтому?..

– Поэтому, как уже говорил, планов на далекое будущее не строю. Знаю чего хочу, прилагаю усилия, но помню: желаемое может произойти, а может и нет… Когда утверждают на роль, понимаю, что в любой момент ситуация вправе измениться. И сильно не расстраиваюсь.

Однажды Павел Чухрай утвердил меня на роль в фильме «Холодное танго». Были серьезные пробы. Прощаясь, режиссер пожал мне руку и сказал: «Когда я писал сценарий, почему-то видел вас. До встречи на площадке!» Сняться у самого Чухрая – это же предел мечтаний! И вдруг звонит кастинг-директор: «Саша, Павел Григорьевич решил взять другого актера». Сказать, что расстроился, – ничего не сказать. Но подумал: значит, будет что-то другое.

– А за что вы вообще попали в места не столь отдаленные?

– Это не был открытый конфликт с властями. Чтобы было понятно, приведу пример. Представьте – вы пациент. Смотрю на вас и вашу историю болезни и вижу диагноз «вялотекущая шизофрения». А ваше поведение, жалобы, симптоматика говорят о другом: что ни при каком раскладе шизофрения вас никогда не настигнет. Биполярное расстройство – еще может быть, но точно не шизофрения. Я тогда не знал, что этот диагноз ставили всем «неудобным» и «правдоискателям». Начал призывать коллег не идти на поводу у людей, не имеющих отношения к медицине. И довыступался…

Рассчитывал, что проведу эти годы на Урале, где работали врачами мои однокурсники. Но жена решила, что «лучше» – это ближе к Москве, и добилась того, что срок я провел в Крюково, в сорока километрах от столицы. Зона была непростой, там сидели разные персонажи. Но поскольку моя юность прошла в Березниках, я знал законы этого мира. Для того чтобы твой голос «весил», нельзя делать многие вещи, например разносить баланду, подметать. Вроде бы ничего зазорного, но есть такие правила. В тюрьме сразу видно, кто пришел и есть ли смысл тебя пугать. Пара слов – и все понятно.

Однажды я угодил в карцер, а когда вернулся в общую камеру, было ощущение, будто меня отпустили домой. Карцер – это физически очень тяжело. Такое же ощущение, будто я дома, было, когда из тюрьмы попал на зону.

Пройдя все это, научился радоваться мелочам. Меня легко сильно обрадовать и очень тяжело сильно огорчить. Буквально любую бытовую неприятность сравниваю с тюрьмой. Если кто-то жалуется на гастролях, мол, хлеб черствый на завтраке, кондиционер не работает, мебель старая – я спрашиваю: «Ребята, вы в тюрьме давно сидели?» Именно так – давно ли?

– С женой все эти четыре года не виделись?

– Пока шло следствие, нет. После суда состоялось первое свидание: Люся, мои мама, папа и через стекло – я с телефонной трубкой в руках. Сказал, что хочу уехать из страны. Многие мои однокурсники еще в семидесятых оказались в Израиле и рассказывали, что неплохо устроились. Мама чуть не заплакала:

– Но мы же никогда не увидимся, если ты уедешь!

– Мам, а что, вот так лучше?

– Ну, выйдешь, поговорим.

Вышел. Люся дождалась, хотя многие семьи не выдерживали такого испытания, ломались. Из принципа через суд восстановился на работе и начал обдумывать отъезд.

Антисемитская тема все еще была, как сегодня говорят, в тренде. С детства привык, что есть некие «мы» и все остальные, к которым относилась и моя семья. Об этом я узнал, когда мне было пять лет. Мы ехали с отцом в автобусе, и какой-то мужик наступил мне на ногу – скорее всего не нарочно.

Папа сказал:

– Осторожно, ребенок ведь!

– А вы «рули» свои уберите, и ничего не будет, – громко заявил тот.

Пока я осмысливал фразу, папа побагровел, приподнял мужика и со всей силы бросил в дверь. Автобус остановился, мужик вылетел на улицу. Наступила звенящая тишина.

Мы вышли, и отец сказал:

– Сынок, мы евреи. Имей в виду, как только услышишь что-то оскорбительное по этому поводу, сразу бей в морду.

Что я и стал делать с разным уровнем успешности.

Уехать в те годы можно было в Израиль, но надо было долго ждать. К тому же мне хотелось в Америку, где нет понятий «мы» и «вы».