Текст книги "Халява для лоха"

Король кумыса

Ненашев проснулся от ощущения беспокойства. Несколько минут лежал с закрытыми глазами, пытаясь понять, с какой стороны «надуло» дурное предчувствие. Потом резко привстал в постели: «Это Сашка! Опять, сволочь, сорвался… Когда я ему звонил в последний раз? В пятницу? Или в субботу? Трезвый был, про какой-то новый объект рассказывал. Я, дурак, и успокоился».

Ненашев рывком выбросил тело из постели, включил свет, посмотрел на часы. Двадцать минут восьмого. А за окном темнотища, ни зги. Телефон брата не отвечал. Ненашев насчитал четырнадцать гудков, отключился и набрал номер снова. Еще двадцать секунд слушал длинное пиликанье. На третий раз в трубке раздались короткие гудки.

«Это он, подонок, матери звонит! – Аркадий в ярости сжал кулаки – так, что аппарат издал легкий хруст. – Рыдает, просит прощения, «неблагодарной скотиной» себя обзывает… Старухе жить всего-ничего осталось, а он ее добивает!»

Ненашев явственно услышал пьяный голос брата: «Мамуль, ты обо мне не убивайся, не стою я того… У тебя вон Аркашка есть, им и гордись. Ты только пожалей меня, ведь вот ты умрешь – и я совсем один на белом свете останусь…» Когда Ненашев-младший уходил в запой, его периодически охватывала острая жалость к себе. И тогда он звонил матери по десять раз на дню. В один из последних приездов Аркадий поставил в отчем доме телефон с определителем и наказал матери, увидев номер Сашки, трубку не брать: «Сначала позвони мне, я узнаю, как он, а потом тебе сообщу: есть смысл с ним разговаривать или нет. Ты ж после его пьяных истерик врача вызываешь!» Нина Степановна обещала все делать, как велит Аркаша, но трубку все равно брала, просто бросалась к телефону. Любила она младшенького, слов нет.

Когда запиликал телефон, Ненашев, не взглянув на номер, яростно гаркнул:

– Слушаю!

– Привет, брателло! Ты чего с утра такой накрученный?

Это был голос Сашки. Трезвый, бодрый и даже веселый.

– Ты чего звонил-то? Я из ванной вышел, смотрю – два неотвеченных и оба от тебя. Хотел набрать, а тут Потапыч с работы сигнализирует, решил уточнить кое-что. Ну давай выкладывай, чего у тебя, а то мне ехать надо.

– Да так, ничего особенного. – Аркадий никак не мог придумать, чего бы сказать. – Хотел узнать, как дела… спросить, не думаешь ли к матери съездить.

– Снова здорово! Да мы с тобой три дня назад решили, что я лечу к ней на Новый год и Рождество прихвачу, а ты – на Пасху. Забыл, что ли?

– Забыл, – промямлил Аркадий. – Ну ладно, бывай. Созвонимся.

Захлопнув крышку мобилы, Ненашев облегченно вздохнул и тут же, прислушавшись к себе, понял: сотрясающая внутренности мелкая дрожь никуда не делась. Значит, дело не в Сашке. А в чем?

В этом мире у Ненашева было лишь два по-настоящему дорогих и любимых человека – мать и младший брат. Отец ушел, когда Аркадию было тринадцать, а Сашке – семь. Почти двадцать лет папаша не давал о себе знать, а потом вдруг начал писать бывшей жене покаянные письма, в которых рассказывал про свою неудавшуюся жизнь. Нина Степановна готова была блудного мужа простить и принять, но Аркадий запретил: «Чтобы и этот урод тебе нервы мотал?! Хватит с тебя Сашки! Если еще и папашка объявится, вообще из кардиологии вылезать не будешь!» Он несколько раз предлагал матери перебраться к нему в Москву, но Нина Степановна наотрез отказывалась: «Нет, Аркашенька, не поеду и не уговаривай. Здесь у меня соседки, подруги, сослуживцы бывшие. Здесь я дома. А в твоей столице что? Ты на работе, а я весь день в четырех стенах. Если б хоть внуки были, я б с ними нянчилась, а так сутками в телевизор смотреть…» Решающим же аргументом против переселения были рассказы матери об одногодках, которых дети из благих побуждений перевезли к себе, оторвали от корней, а старики без этих корней жить не смогли – поумирали кто через год, кто через два.

Ненашев подозревал, что втайне от него мать пересылает бывшему мужу часть денег, которые регулярно поступают от старшего сына. Подозревал, но молчал: пусть делает, что хочет, если ей так легче.

Если отца можно было считать неким внешним, посторонним, а оттого не слишком сильным раздражителем, то Сашка был его неотступной тревогой, болью и стыдом. Прикладываться к беленькой брат начал сразу после армии. Но если поначалу его увлечение спиртным не выходило за рамки – Сашок работал наладчиком электронной аппаратуры на крупном оборонном заводе (до срочной закончил техникум при «ящике»), женился, с помощью Аркадия обзавелся квартирой, – то лет девять назад, еще до того, как Ненашев-старший перебрался в Москву, Ненашев-младший начал уходить в запои. Где только его не лечили, каких только методов и чудодейственных таблеток не испробовали! После выхода из клиники Сашок держался самое большее полгода. А потом все начиналось сначала.

В 2001-м Аркадий перевез брата, который давно развелся, в столицу, чтобы был под присмотром. Купил ему однокомнатную квартиру, регулярно – в начале каждого трезвого периода – устраивал на работу. Чтобы через несколько месяцев выслушивать от очередного приятеля: «Ты, Сергеич, извини, конечно, но держать твоего брата больше не могу. Пьет по-черному. Ты приезжай, забери его, он тут в каптерке валяется, в блевотине весь». Вначале Ненашев отправлялся за братом сам: грузил в машину, вез в очередную клинику. Потом, когда его беда перестала быть для «атлантовцев» тайной, стал посылать кого-нибудь из бойцов охраны.

На службу Ненашев приехал мрачным. Через секретаря вызвал к себе Обухова. Не вставая с кресла, протянул руку, буркнул:

– Что там со вчерашним заказом? Одобрили?

Костя дернул щекой, что свидетельствовало о крайней степени раздражения.

– Как же! Полтора часа с этим Килгановым бился, маркетинговые исследования, эскизы показывал, лицедействовал – радиоролик с выражением читал, телевизионный – по ролям разыграл. А этот тупой боров сидит, смотрит, рожу свою масленую кривит и зубом цыкает: «Не то, братан, не то…»

– Сам-то он понимает, чего хочет?

– А как же! «Вот вы хоть и специалисты, – говорит, – а я без всякого там высшего образования в сто раз лучше придумал. Пусть в телеролике нашу продукцию моя секретарша представляет. Видал, какая красотка в приемной сидит? Бедра шире талии в два раза! Такой феномен только у одной из ста тысяч баб встречается. Зуб даю: мужики, когда она в телике появится, к экранам прилипнут и про все на свете забудут». Я ему: «И про вашу продукцию тоже!» А заказчик этот долбаный: «Да что ты понимаешь? У них вся информация о моем товаре на генитальном уровне запишется. Как только увидят телку, хоть чуть-чуть похожую на мою Вику, у них в нужном месте сразу щелк, а в мозгах – картинка с продукцией «Джангр-люкс» всплывет!» Да, чуть не забыл: он хочет, чтобы и его рожа в телевизоре была. Сначала крутобедрая корова из приемной на экране посветится, а потом Килганов сам расскажет о питательности того, что она надоила!

– Подожди-подожди, я забыл: а чего этот «Джангр-люкс» выпускает?

– Кумыс из кобыльего и коровьего молока, кисломолочные продукты – кефир, йогурт. Причем в качестве закваски последних опять же кобылий кумыс использует.

– Так это ж то, что сам гений рекламы Огилви прописал! – не преминул щегольнуть спецзнаниями Ненашев. – У продукта есть качество, которым можно и нужно компостировать мозги потребителя. Незачем придумывать несуществующее преимущество товара, оно уже есть, это преимущество. В натуре!

– Да это-то я как раз понимаю, – горько усмехнулся Обухов. – Сам до смерти обрадовался, когда про эти кобыльи ингредиенты узнал. Ведь сюжеты про творожные облака и йогуртовые реки с гуляющей в них косяками – как селедка в нерест – клубникой у потребителя скоро невроз вызывать будут. В том числе и у детишек, которым адресованы. А что прикажете делать, если творожки, фругурты и йогурты у всех производителей более-менее одинаковые. Вот наш брат-рекламист и пускается во все тяжкие, лишь бы позавлекательнее имидж продукту придумать, сюжетец поприкольнее сочинить, чтобы человек во время рекламной паузы не хватал судорожно пульт, чтобы программу переключить!..

– Притормози! – прервал Обухова Ненашев. – Давай по сути. Он что, Килганов этот, вообще все, что наработали, отмел?

– Абсолютно! Начиная с названия. Я его битый час убеждал, что «Джангр-люкс» как название торговой марки, тем более претендующей на звание бренда, не подходит. Про негативные ассоциации говорил. Вот у тебя, Аркадий Сергеевич, слово «джангр» с чем ассоциируется?

Ненашев почесал висок:

– С шанкром. Мягким и твердым. В общем, с чем-то венерическим.

– Вот-вот! – Обухов вскочил со стула и возбужденно заходил по кабинету. – Я ему то же самое говорил. Слово в слово! А он с такой подленькой ухмылкой: дескать, только у испорченных мальчиков это слово такие ассоциации вызывает, а у нормальных людей – совсем другие!

Ненашев собрал кожу лба в вертикальные складки:

– А что вообще-то это слово обозначает?

– Так называется калмыцкий эпос.

– Надо же! А я все думал, что же это такое… Значит, Килганов на своем джангре-шанкре твердо стоит? – спросил Ненашев и улыбнулся невольному каламбуру. – Не смог ты его убедить…

– Да что я! Сам Гольдберг не смог!

– Постой! Иосифыч на больничном, ты что, из койки его вытаскивал?

– Никуда я его не возил! Я еще когда по телефону с Килгановым разговаривал, понял, что он изо всех сил этот «джангр» толкать будет. Вот и попросил Михаила Иосифовича что-то вроде психологического анализа составить. Гольдберг доходчиво все расписал, в том числе и почему фирму «Джангром» называть нельзя. Да ты сам почитай.

Обухов вынул из папки, с которой вчера ездил к Килганову, скрепленную степлером стопку листов.

Ненашев погрузился в чтение. В своем мини-докладе Гольдберг объяснял, что всякое слово воспринимается человеком на двух уровнях: эмоциональном и логическом. В первое мгновение смысл недоступен, а есть только ощущение: приятное это слово или нет, возбуждает оно или успокаивает. Дальше психолог, опираясь на данные опытов коллег-ученых, объяснял, что даже отдельные буквы (звуки) способны вызвать у человека разные чувства. Например, «и» у большинства участвовавших в экспериментах ассоциировалось с чем-то маленьким, незначительным, «о» – вызывало расслабленность, негу, «а» и «э» – прилив энергии, готовность к действию, а «ы» и шипящие-свистящие, особенно если соседствовали друг с другом, ощущались как угроза и провоцировали раздражение. Такой же негативной реакции, предупреждал Гольдберг, следует ожидать и на слово «джангр», поскольку оно перенасыщено «агрессивными» согласными.

Закончив читать, Ненашев хлопнул по листкам ладонью:

– Убедительно.

– Но не для Килганова. Да он и читать не стал. Пробежал глазами – и в сторону отбросил. Все это бред, говорит, которым доктора-кандидаты вам мозги засирают, а вы им в рот смотрите да еще бабки сумасшедшие платите, которые, между прочим, из заказчиков же качаете.

– Да ты чего завелся-то? Успокойся…

– А хочешь знать, – не захотел успокаиваться Обухов, – чего этот бизнесмен в качестве товарного знака предложил? Мы с тремя дизайнерами неделю над логотипом для его «Джангра» мучились… Сделали – супер! Две стилизованные морды: коровья и кобылья – друг к другу тянутся. Получилось оригинально, прикольно, умиление вызывает. А ему не понравилось. Хочу, говорит, чтобы товарным знаком у нас домра была! Представляешь?

– А домра-то тут при чем? Это ж вроде… – Ненашев потряс в воздухе кистью, изображая, что тренькает по струнам, – для музыки.

– Так я о том же! А он талдычит: «Домра – наш национальный инструмент, потому пусть будет символом моей компании. И с тем, что она с кефиром и кумысом не сочетается, я не согласен. Еще как сочетается! Я за тебя и девиз придумал: «Пей продукцию «Джангра» – и в твоем сердце и желудке всегда будет звучать прекрасная музыка!» Ну как с таким дебилом можно работать?

Ненашев резко выпрямился в кресле:

– А с кем ты на утверждение пиар-плана ходил? Из клиент-менеджеров кого брал?

– Я что, мальчик зеленый, по-твоему? Бимбетов со мной был.

– Он ведь тоже калмык?

– Наполовину.

– И что? На клиента это не подействовало?

– Подействовало. Обратным образом. Килганов начал нашего Степу стыдить за то, что он недооценивает силу национальных корней и мощь калмыцкой культуры. Бедный Степка из его кабинета мокрый и красный вылетел. И всю обратную дорогу передо мной за земляка извинялся.

– А ты этого кумысного короля предупредил, что, если мы будем делать, как он хочет, за результаты пусть с нас не спрашивает? Чтобы не прибегал потом, не вопил, что реклама роста продаж не дает…

– Предупредил. Он согласен.

– И чего тебе тогда надо? Хочет он секретаршу свою бедрастую и сисястую стране показать – пусть показывает, хочет сам из ящика про кефир вещать – пусть вещает. Он нам такой рекламный бюджет отдал, что мы билбордами с его толстозадой телкой всю Москву увешать можем и нам еще куча бабок останется. Кстати, что на стикерах и билбордах будет, вы обговорили?

– Естественно, – горько ухмыльнулся Костя. – На первых пятиста – телка с кефиром и кумысом, на второй полутысяче – герои калмыцкого исторического эпоса «Джангра». Их актеры изображать будут. Килганов обещал, что с малой родины подгонит, в национальных костюмах.

Ненашев хлопнул обеими ладонями по столу:

– Ну и хорошо, тебе мороки меньше. Иди и делай, как он просит.

– Он еще сказал, что сверху бабла подкинет, чтобы мы ему на Монетном дворе с полсотни визиток на золотых пластинах заказали, штук двести – на серебряных и тысячу простеньких – на сидишных мини-дисках. Чтобы там видеоролик про его компанию был записан и все координаты.

– Просит – сделайте.

– Шеф, а откуда у него такие деньжищи? Я из разговора понял, что за плечами у этого Килганова – школа-восьмилетка, а на гения-самородка, который из воздуха деньги качать может, он не похож.

– Нам с тобой какое дело, откуда у него бабки? Меньше знаешь – дольше проживешь, понял?

– Это-то я понял.

– Тогда иди.

Обухов поплелся к выходу, но возле самой двери вдруг резко обернулся:

– Стыдно же такую фигню гнать! Он хвастать будет, что ему сам «Атлант» рекламную кампанию разрабатывал.

– И что? Кому он это расскажет? Таким же, как он сам. А они, глядя на рекламу, будут языками щелкать: «Высший класс!» Еще и координаты агентства попросят, чтобы себе такое же, только еще круче заказать.

В тонкостях рекламы, в визуальных, аудиальных и прочих методах воздействия на покупателя, в способах блокировки его сознания, нейролингвистическом программировании Ненашев смыслил мало. Да и не было в этом нужды: в его распоряжении был штат копирайтеров, дизайнеров, менеджеров, маркетологов и прочих сотрудников, название специальностей которых Ненашев выговаривал-то с трудом. А еще в «Атланте» трудился психолог с кандидатской степенью – профессионалом такого уровня могло похвастать не каждое РА.

Зато Ненашев лучше многих умел делать деньги. Казалось, он своим неказистым носом за версту чуял тех, кто готов вложить миллионы в раскрутку нового товара или услуги, серьезно потратиться на разработку имиджа фирмы, удовлетворение собственного тщеславия… И как никто из подчиненных Аркадий Сергеевич мог убедить этих жаждущих расстаться с сумасшедшими деньгами господ отдать капитал в распоряжение именно «Атланта». Получением почти всех особо крупных заказов агентство было обязано ему. Во всяком случае, в последние два года. До того как загреметь на зону, в раскрутке клиентов ему здорово помогал Дегтярев. После «посадки» бывшего зама Ненашев умело воспользовался наработанными Стасом связями, а также сочувствием и соболезнующим вниманием, которым прониклись бизнесмены к директору «Атланта», подло подставленному и обворованному лучшим другом.

Посетитель

Секретарша Анечка заглянула в кабинет в четверть третьего. Ненашев рассовывал по карманам мобильник и портмоне: он собирался пообедать в итальянском ресторане в паре кварталов от офиса.

– Аркадий Сергеевич, вам уже третий раз звонит какой-то Старшинов, – доложила Аня. – Требует соединить, а по какому делу, говорить отказывается. Упертый как не знаю кто…

– Старшинов? Не знаю такого. А кто он? Как представился?

– Да никак. Я и фамилию-то из него еле вытянула.

– Ну ладно, соедини.

Минуту Ненашев слушал «упертого» молча. Потом спросил:

– А почему вы решили, что эта информация может меня заинтересовать?.. Понятно. Ну что ж, давайте встретимся. У меня в офисе, в шестнадцать ноль-ноль. Фамилия, которой вы представились, настоящая? Хорошо, пропуск выпишут на нее.

Ненашев старался говорить спокойно, но сердце колотилось, как бешеное.

Он и самому себе не смог бы объяснить, почему так боится Стасову «брошенку». Или это не страх, а что-то совсем другое? Но тогда почему его до сих пор бросает в жар, когда он слышит имя «Ольга» или видит из окна машины женщину, отдаленно напоминающую любовницу Дегтярева?

Ненашев рывком стянул с шеи кашне.

– Аня! Чухаева ко мне!

Секретарша заглянула в кабинет:

– А вы что, на обед не поедете?

Сама она в отсутствие шефа, судя по всему, решила пробежаться по магазинам – в руке у нее были шарфик и перчатки.

– Нет, не поеду!!! Может, я тем самым нарушаю твои планы? Так можешь быть свободна! Совершенно свободна! Найди Чухаева – и в бухгалтерию за расчетом!

– Аркадий Сергеевич! Что я такого…

Глаза Анечки наполнились слезами.

Ненашев смотрел на нее молча, катая на скулах огромные желваки. Шмыгнув носом, Анечка тихо прикрыла дверь.

Чухаев появился через десять минут. Встрепанный, перепуганный, с веточкой укропа на нижней губе. Видимо, отыскав его по мобильному, Анечка успела предупредить: босс в бешенстве.

– Значит, юродивая, говоришь? Нищая идиотка, которую никто слушать не станет?

Выплевывая вместе со слюной слова, Ненашев смотрел начальнику юротдела не в лицо, а куда-то в область пупка, и Чухаев тут же почувствовал, как низ живота скручивает, заматывая кишки в спираль, острая боль.

– Я… – проблеял Чухаев.

– Что ты?!! Какого хера я тебя тут держу и еще двадцать таких же, как ты, дармоедов? Юристы, твою мать! Сколько бабок ты из меня выкачал под дело Дегтярева?

– Да чего случилось-то, Сергеич?

Ненашев не отвечал. Боль в животе стала невыносимой, и Чухаев сел.

– Ты чего расселся?! – заорал Ненашев. – Кто тебе позволил?!

Чухаев глянул в лицо босса – и едва не потерял сознание. Ненашев был сейчас не просто уродлив, за столом сидел и изрыгал проклятия жуткий монстр. Синие мешки под глазами увеличились в размерах и налились чернотой, а обыкновенно серые, с красными прожилками щеки стали фиолетовыми и мелко тряслись.

– Что случилось, спрашиваешь?! – выпятив вперед нижнюю челюсть, Аркадий Сергеевич потянулся через стол к подчиненному. – А то, что мне звонил некто Старшинов, сотрудник частного детективного агентства, и сказал, что утром к ним приходила Уфимцева. Приходила, чтобы нанять детектива.

– Не может быть! – выдохнул Чухаев.

Ненашев брезгливо поморщился и устало прикрыл глаза:

– Может.

Повисла пауза, такая томительная и опасная, что Чухаеву стало трудно дышать.

– Она этого… – юрист повертел пальцами в воздухе, – Сержантова наняла?

Ненашев чуть поднял веки:

– Старшинова? Нет, не его.

– А деньги, деньги-то она откуда взяла?

– Ты у меня спрашиваешь?!

– Ну это, конечно, плохо, что не его, не… Старшинова… – засуетился Чухаев. – Если б его, проблем бы не было. Но мы и с другим договориться можем. Они в этих частных агентствах гроши зарабатывают…

– Вот ты с ними своими сумасшедшими доходами и поделишься, понял? От меня ни копейки больше не получишь.

– Ну ла-а-а-дно, – протянул совсем расслабившийся Чухаев. – Не думаю, что они много запросят.

– Все, свободен. В четыре я встречаюсь с этим, который звонил, а в пять тебя вызову. Чтобы был на месте.

– Да куда ж я денусь, Аркадий Сергеевич!

Из кабинета Чухаев вылетел как на крыльях. А в голове крутилось: «Я этой неугомонной идиотке еще припомню, как чуть концы из-за нее не отдал! Ладно если б только с работы вылетел, а если б меня кондратий хватил? Какая упертая оказалась, а?! Надо узнать, откуда деньги взяла! Если у кого из наших, Ненашев живо примет меры».

Старшинов появился в приемной ровно в 16.00. О его приходе сообщила по селектору Аня, после разноса не выходившая из-за секретарского стола ни на минуту. Бедная девушка даже в туалет боялась отлучиться.

Ненашев окинул визитера быстрым взглядом. Лет двадцати пяти, невысокий, коренастый, на круглом румяном лице маленький нос пуговкой, редкие светлые брови над близко посаженными желтыми глазками, крошечный и бесформенный, будто раздавленная вишенка, рот.

– Я слушаю. Говорите, – мрачно скомандовал Ненашев.

– Простите, но сначала я бы хотел обсудить сумму моего гонорара.

– Если вы на меня вышли, значит, кое-что обо мне знаете и в курсе, что я не жмот и не крохобор. Если информация меня заинтересует – свое получите.

– Ну… – замялся визитер и тут же залихватски – мол, была не была! – хлопнул себя по колену. – Хорошо! Значит, так: сегодня утром, часов в десять, пришла к нам в контору дамочка…

Офис частного детективного агентства «Защита» располагался на первом этаже жилого дома. На входной двери, помимо таблички с распорядком работы, висели еще две: «Автошкола» и «Нотариус». «Защитники» занимали самую маленькую из комнат помещения, планировавшегося и строившегося как двухкомнатная квартира. Детективы разместились на кухне. На десяти метрах стояли три стола с замызганными мониторами, несколько стульев и древний канцелярский шкаф, в котором отсутствовали стекла. Убогая и совсем «небоевая» обстановка так ошарашили Ольгу, что она, извинившись, хотела тут же уйти, но сидевший напротив двери седой мужчина поднял от бумаг глаза:

– Вы что-то хотели?

– Нет, – потрясла головой Ольга. – Я…

Если бы мужчина уткнулся опять в свои бумаги, она бы тихонько прикрыла за собой дверь, но он продолжал смотреть на нее доброжелательно и ободряюще.

– Да, я хотела посоветоваться.

– Ну так давайте посоветуемся.

Седовласый сгреб папки со стула прямо на пол и придвинул его впритык к своему столу.

– Вот, – засуетилась Ольга, доставая из сумки пластиковую папку. – Здесь приговор суда, я еще тогда сняла копию. Вам это, наверное, понадобится, но сначала я хочу рассказать, как все было на самом деле…

– Постойте-постойте! – прервал Ольгу седой. – Давайте для начала познакомимся. Меня зовут Игорь Владимирович Таврин, и я начальник всего вот этого. – Он обвел рукой офис-кухню. – А вас как зовут?

– Оля. Ольга Николаевна Уфимцева.

– А теперь давайте по порядку, но только негромко, чтобы не мешать моему коллеге.

Рассказывала Ольга долго, почти час. Таврин изредка ее останавливал: уточнял, переспрашивал.

Старшинов сразу насторожился, когда клиентка произнесла фамилию «Ненашев», а следом назвала должность – «генеральный директор рекламного агентства «“Атлант”». И с той минуты только изображал, что сосредоточен на тексте, который набирал на компьютере. Смотрел в монитор, хаотично стуча пальцами по клавиатуре, а сам слушал. Вот только слышал далеко не все. Во-первых, начальник и визитерша говорили тихо, а во-вторых, то и дело трезвонил телефон, и Таврин, не желая отвлекаться от разговора, командовал: «Юрий, возьми трубку!» Но главное Старшинов все же просек: дамочка хочет нанять детектива, чтобы по новой расследовать дело некоего Дегтярева, «пристроенного» за решетку Ненашевым, главой РА «Атлант». А еще, что клиентка вполне платежеспособна. Уфимцева пыталась сразу отдать Таврину солидную сумму, но он не взял, заявив, что к следующей встрече подготовит договор о сборе информации по уголовному делу и составит примерную смету. Тогда, дескать, и с размером аванса можно будет определиться.

– …И когда должна состояться их следующая встреча? – спросил Ненашев, не глядя на сидевшего перед ним молодого человека.

– В понедельник. Она должна принести список свидетелей, проходивших по делу, фамилии оперов, которые выезжали на место, следователя, ну и всякое такое…

– Я так понял: ваш шеф готов взяться за этот заказ?

– Конечно! – зло хохотнул Старшинов. – Нашего Таврина хлебом не корми – дай только во всякое дерьмо с ушами погрузиться! Вы бы знали, сколько солидных людей к нам поначалу с заказами шло: компромат на партнера по бизнесу собрать, жену с любовником выследить. Такие деньги сами в руки плыли! Так этот дерьмоед чистоплюйствовать вздумал: наше, дескать, бюро такими делами не занимается. А вот за просто так бабульке квартиру вернуть или прижать гаишников, сляпавших за взятку липовый протокол о ДТП, тут Таврин – как пионер, всегда готов!

– Да, дерьмоед, решивший почистоплюйствовать, – это интересно, – криво ухмыльнулся Ненашев. – А кто он вообще, этот Таврин?

– Опер бывший, майор. Из ОБЭПа. Про него в отделе, где служил, до сих пор легенды рассказывают.

– А чего ушел?

– Официально – потому что после пулевого ранения списанию подлежал, а по сути… С начальником новым не сработался, говорят, в присутствии других офицеров по морде ему врезал.

– И как же это он, трудясь в ОБЭПе, смог пулю-то схлопотать? У «экономистов», насколько я знаю, работа бумажная: сидят, бумажками шуршат, ищут, кто контрафактом торгует, векселя «левые» штампует.

– Точно не знаю, сам он про это дело не распространяется. Но говорят, кого-то за мошенничество в особо крупных размерах прижал, тот стал ему взятку совать, а Таврин мало не взял, новой статьей пригрозил… А когда выкарабкался и из больницы вышел, узнал, что крестник его на свободе. Короче, Таврин не взял, а его начальник – за милую душу. Вот он командиру внешность и попортил.

Ненашев помолчал, сцепив пальцы в замок и угрюмо глядя перед собой.

Старшинову стало неуютно. Он заерзал на стуле:

– В понедельник дамочка снова придет, я могу…

– Да-да, – вынырнул из мрачного раздумья Ненашев. – Оставьте свои координаты и подождите в приемной.

Получив из рук Аркадия Сергеевича конверт, Старшинов едва удержался от того, чтобы заглянуть в него тут же, у стола секретарши. Когда же наконец заглянул, обнаружил всего три стодолларовые бумажки. «А говорил – не жмот! – в бессильной ярости шептал Старшинов. – Ну погоди, козел, в понедельник я рта не открою, пока хотя бы штуку не получу!»