Текст книги "Умер, шмумер, лишь бы был здоров"

14. Адью, мавзолей!

Через две с половиной недели ежедневных инъекций тело Ленина стало подавать первые признаки жизни. Вместо исчезающего формалина развивались внутренние органы, заполняя собой брюшную и грудную полости. Сформировавшийся желудок начал сокращаться, с треском выталкивая собравшиеся газы, что в свою очередь повлияло на внутреннее ухо, чутко реагирующее на дробный звук слабым подёргиванием головы. Окрепшие мышцы спины, наливаясь кровью, приподнимали верхнюю часть туловища.

Всё было готово для встречи с оживающим Ильичём. Из Рязани прибыл Кузьма Вертухаев, срочно вызванный Тарнадиным. Был назначен день и час проведения операции по освобождению воскресшего вождя из восьмидесяти трёхлетнего заключения. Чтобы обеспечить Владимиру Ильичу нормальный быт, Александр Устинович оборудовал подвал загородного дома в «Разливе» всем необходимым.

Когда подельник Тарнадина Кузьма Вертухаев (или попросту Торпеда) вырвался из гранитных застенок с подпрыгивающим на каталке полуобморочным Лениным, было уже далеко за полночь. До ожидавшего их чёрного джипа оставалось ещё метров сто.

Во мраке морозной ночи его раскрытый багажник напоминал разинутую пасть огромного чёрного медведя. Пасть захлопнулась, проглотив бесценный груз. Железный медведь икнул и понёсся, сверкая пятками колёс, оставляя за собой осиротевший склеп, Красную Площадь, сонную Москву с унылыми москвичами, которым, в принципе, до лампочки, как существование мавзолея, так и сам вождь пролетариата, мёртвый или живой.

15. В архиве

Учёба в аспирантуре Веню не обременяла, а, довольно простая и рутинная работа в КПРФ неожиданно оказалась прилично оплачиваемой.

Покупка настоящего саксофона фирмы «Yamaha» приноравливалась к повестке дня, пока ни обосновалась там надёжно, хоть и ненадолго. Инструмент был куплен, а повестка освобождена для следующей фантазии – автомобиля марки «Toyota Corolla».

Подписав документ о неразглашении, Веня Штейн получил специальный пропуск и, по заданию А. Тарнадина, отправился в центральный архив партии, находящийся на улице Большая Дмитровка 15.

Почти вся документация почивших РКП (б), ВКП (б), КПСС и воскресшей КПРФ уже была переведена в электронный формат. Но один обособленный отсек под вывеской: «Секретно! Вход только для членов ЦК» был обойдён процессом модернизации. Тарнадин был уверен, что полузабытые папки содержат дополнительные килограммы компромата против обесчещенной партии и эту информацию необходимо держать под контролем. Вене надлежало отсканировать секретные документы, загрузить их в центральный компьютер в виде отдельных восьмидесяти (по количеству папок) файлов, и распределить по годам, значащимся на обложках.

Перебирать пыльные бумаги оказалась нудной и утомительной работой. Привезенные ноутбук и сканер отбарабанили до пяти вечера. В такси по дороге в ЦК молодой человек, не прекращая, зевал. Приехав, первым делом выпил крепкий кофе с бутербродом-канапе, купленным в кондитерском бутике секретаршей Светой. Подзарядив израсходованную энергию, Веня до десяти вечера переводил собранную в архиве информацию на главный компьютер.

«Вот дела! Кто бы мог подумать, что я буду вкалывать, как папа Карло, да ещё на компартию, – размышлял Веня. А мой отец!? Воскрешение мумии выходит за предел понимаемых мной вещей. И ужаснее всего, что кто-то всерьёз планирует явление „размороженного“ народу. Зачем?.. Может быть?.. – сморщил брови. – Ну, не знаю, не знаю! Время покажет…»

16. Находка

Александр Тарнадин в 32 года стал подполковником МВД и сотрудником главного московского управления благодаря исключительной природной интуиции и умению сохранять нужные связи. В начале 30-тых годов дед Александра Устиновича был направлен в Хакасию государственным уполномоченным для осуществления плана ЦК – массового раскулачивания области. Там он обзавёлся семьёй и очень скоро стал председателем русского животноводческого совхоза. Маленький Саша учился технике выживания на примере деда и отца, которым удалось не только избежать трагической участи множества земляков в страшные годы репрессий, но и существенно продвинуться по партийной линии, приноравливаясь к любой среде, подобно некоторым рептилиям, путём изменения окраса.

Решив переждать смутные Горбачёвские годы вдали от Москвы, Александр Тарнадин вернулся на Алтай в посёлок Майма, заранее обеспечив себе должность начальника колонии строгого режима.

Новая должность оказалась по плечу бывшему МВДешнику. С подчинёнными он находил общий язык, а жаргон заключённых освоил нахрапом, призвав в учителя некоего Кузьму Вертухаева, лагерного повара по прозвищу Торпеда. Бывший вор в законе, отбывающий восьмилетнее наказание за вооружённое ограбление, ботал по фене так, что иначе, как искусством это не назовёшь. Перед Тарнадиным раболепствовал, надеясь на досрочное освобождение.

Немалые средства, получаемые на содержание колонии, Тарнадин распределял по своему усмотрению. А смотрел он преимущественно на непоколебимость собственного материального благополучия, постигая виртуозную технику бухгалтерских махинаций.

Так случилось, что заместитель Тарнадина Е. Б. Гнусин случайно обнаружил документы, свидетельствующие о суммах денег, на которых хозяин нагрел руки. Моментально настрочил в центр донос, но зная, что вся без исключения корреспонденция проходит цензуру начальника, носил письмо в кармане, ожидая подходящего случая отправить его с посыльным за пределы колонии.

Но то ли Тарнадин обладал сверхъестественным чутьём, то ли на лице самого Гнусина читалась подозрительность, – через два дня произошёл несчастный случай. На заместителя начальника с крыши барака свалился сто килограммовый мешок с цементом.

Торпеда действительно вышел на волю раньше срока, оставив хозяину адрес старухи-матери в Рязани, куда и отбыл в добрый час, получив пачку «деревянных» рублей на необходимые нужды.

После распада СССР Тарнадин вернулся в Москву. Досконально изучив ситуацию, сделал ставку на беспроигрышную, по его убеждению, лошадку – компартию, став за короткий срок доверительным лицом и помощником генсека, Завьялова Юрия Геннадьевича.

Утром на рабочем столе Тарнадин нашёл записку: «Александр Устинович! Сейчас 11 ночи. Загрузил 80 файлов. Очистил ноутбук, как Вы просили. Осталось определить степень допуска к документам. Просмотрите файлы и оцените каждый в отдельности от одного до пяти. Результат запишите в моём блокноте. Приеду к двенадцати утра, не раньше. Нужно выспаться. Веня».

Работать с компьютером Александр Устинович не любил, да и не умел. Он прочитал Венино сообщение, страдальчески сдвинул брови и нехотя включил экран. Появились документы секретного отдела ЦК КПСС и КГБ. Они описывали проводившиеся в 1951-ом году кампании террора против граждан страны. Список файлов, с выставленной Тарнадиным оценкой секретности, успешно перелез на третью страницу блокнота, как вдруг… откуда ни возьмись, на экране мелькнуло число – 1916.

«Странно, – подумал. – Что здесь делает этот документ? 1916-ый год? И написано по-немецки».

Немецкий язык Тарнадин учил в школе, азы помнил, так что прочитанное кое-как переводилось, с каждым понятым словом повергая Александра Устиновича в шок. Он увидел старинный вексель, выданный 28 декабря 1916 года господину В. И. Ульянову, в скобках – Ленину – на сумму в двести тысяч немецких марок, находящихся на его личном счету (номер счёта 611361) в банке «Credit Suisse», по адресу: Цюрих. Улица Парадеплатц 8.

О том, что Германия финансировала большевиков, и октябрьская революция, фактически, была оплачена немецким правительством, Александр Устинович знал ещё от деда. За 70 лет стараний, партии так и не удалось вытравить этот позорный факт из памяти народа. Но память памятью, а наткнуться на реально существующий вексель, который за девяносто один год, наверняка, накопил умопомрачительную сумму денег, ясное дело – подарок судьбы.

Тарнадин сидел отрешённый, перечитывал вексель, изучая каждую печатную и рукописную закорючку и, автоматически, повторял: – какие бабки, какие бабки, какие бабки!..

Возле кабинета послышались голоса. «Никак Веня пришёл?» – подумал Тарнадин. Неожиданно в его голове пронеслась фраза: «Звуки атас цинкуют»[7]7
  Звуки опасности.


[Закрыть]. Вздрогнул, рука с мышкой заёрзала в лихорадочном поиске команды «удалить», которая, как назло, не находилась. Успокаивал себя мыслью, что мальчишка не читал содержимого папок. И тут, на тебе, явился!

– Здравствуйте, Александр Устинович! Извиняюсь за опоздание.

– Что ломишься без стука? – внезапно, потеряв над собой контроль, рявкнул Тарнадин. – Напряги бестолковку, медикованный! Вали отсюда! Или не волокёшь?[8]8
  Напряги мозги, интеллигент! Иди отсюда! Или не понимаешь?


[Закрыть]

Замолчал. Сморщился до боли в скулах и, не отрываясь от экрана, перешёл на понятный Вене язык.

– Мне ещё минут на пять-десять работы осталось. Сущая ерунда. А ты, Вениамин Анатольевич, иди на кухню, попей кофе с крендельком. Вон Света-секретарша коробками со сладостями весь кухонный стол завалила. Кровь стучала в висках так оглушительно, что он, не услышав собственного голоса, сорвался на крик, – чего стоишь, иди, тебе говорят!

Оглянулся, Вени в комнате не было.

«Где эта чёртова кнопка?» – изображение векселя издевательски не исчезало. Наконец обнаружил долгожданное окошко. Облегчённо вздохнул: «С Богом! Готово! Поехал дальше». Раскрасневшийся, потный, читает, записывает, выставляет коды. А годами тренированный мозг уже чертит план последующих действий.

Одно бесспорно – нужно торопиться!

17. Веня анализирует

Ошеломленный выходкой начальника, молодой человек уселся на стул для посетителей перед закрытой дверью кабинета, в которую вот уже семь месяцев ежедневно входил без стука. Анализируя происшедшее, он думал о том, что неадекватное поведение Тарнадина наверняка небеспричинно. За время совместной работы, Веня неплохо изучил черты характера Александра Устиновича, поэтому предположил, что сегодняшняя сцена явилась результатом чего-то экстраординарного, вызвавшего всплеск неуправляемых эмоций у человека, умеющего, по мнению Вени, как никто, скрывать свои чувства.

Неожиданно из кабинета выскочил Тарнадин в шапке-ушанке. Надевая на ходу дублёнку и сжимая в зубах ремень от сумки, вихрем промчался мимо Вени. Хлопнула входная дверь.

«Да что это с ним, как с цепи сорвался! Волкодав! А, может, с пробудившимся не всё в порядке?» Возникшая мысль заставила Веню пройти вглубь коридора, где за массивной дверью из красного дерева находился кабинет Завьялова. Постучал:

– Можно, Юрий Геннадьевич?

– Заходите, Виниамин Анатольевич! Заходите, дорогой! – и почти шёпотом, – а я в Разлив на пару дней собираюсь. Нужно выехать пораньше. Пять часов в дороге – не шутка. На сегодняшний вечер запланирован серьёзный разговор с Ильичём. Что Анатолию Львовичу передать?

– Ну, мы с ним вообще-то по нескольку раз в день на телефонной связи, а сегодня он не отвечает на звонки. Откровенно говоря, я волнуюсь, всё ли там в порядке!?

– Я с вашим родителем, Веня, разговаривал буквально минуту назад. Там все живы и здоровы.

– Вот, спасибо, Юрий Геннадьевич, успокоили. Я попробую созвониться с отцом позже. А, впрочем, передайте ему, что я не выгляжу дистрофиком. Вы представляете, папа считает, что я недоедаю, хоть он и оставил мне холодильник полный деликатесов собственного производства. По-правде сказать, мой отец – кулинар от Бога. Если вы, Юрий Геннадьевич однажды попробуете кусочек его фаршированной рыбы с картофелем, сваренным в юшке, то, уверяю вас, будете готовы на все (вплоть до обрезания – подумал Веня и улыбнулся), лишь бы ещё раз испытать удовольствие от этой божественной еды. Ну, счастливой вам дороги, а я побежал работать.

18. Вексель

Тарнадин приехал на Большую Дмитровку. Нахохлившись, сидел в автомобиле, наблюдая за бегущими куда-то пешеходами, до которых ему не было никакого дела, но своим муравьиным мельтешением они успокаивали развинтившиеся Тарнадинские нервы, напоминая ему колонию и суетящихся заключённых. И не было никакой разницы между этими людьми – быдлом, марионетками, болтающимися на свитых случаем верёвках, которые время от времени закручиваются в тугие петли не шеях зомбированных кукол. Убогие, они верят в справедливость и в светлое завтра не столько из-за реальных для этого предпосылок, сколько из-за упрямства и глупости. Тарнадин нутром чувствовал, что прямое предназначение этих существ, ничем не отличающихся от насекомых, быть не более чем живым фоном для стержневых образов, монументальных и судьбоносных, к которым Александр Устинович причислял себя. Из пухленького портфельчика-барсетки он достал паспорт. В девяностые годы щёгольские барсетки стали незаменимым мужским аксессуаром, дополняющим преимущественно малиновые пиджаки. Сегодня на Тарнадине был рыжий, кожаный пиджак, от «Жиль Сандер». Рядом на сидении лежала тёмно коричневая дублёнка «Тоскана» и шапка из настоящего «мужского» меха – баргузинского соболя. Александр Устинович заметно нервничал. Капля пота облюбовала родинку на лбу, но, не удержавшись, сорвалась на красную корку его паспорта, растекаясь на золотых крыльях двуглавого орла блестящей шестиконечной звездой.

«А что, если Завьялов прав, и приметы что-то значат?» – подумал. Но тут же выбросил идиотскую мысль из головы, промокнул носовым платком паспорт, напялил шапку и, прихватив дублёнку, решительно распахнул дверь джипа.

На самом деле найти, изъять и вынести драгоценный вексель из пыльного лабиринта архива не составило труда.

Папка под номером 1916 нашлась моментально, как будто специально высунулась, чтобы узкие глаза Тарнадина смогли её обнаружить. Пожелтевший вексель, ослеплённый электрическим светом, не замедлил нырнуть в тёмную барсетку, прижавшись к близкой по духу, новенькой чековой книжке.

Александр Устинович направлялся к своему автомобилю достаточно бодро для человека, потерявшего, как ему казалось, немало нервных клеток.

«Всех дел – пятнадцать минут против двух часов волнений. А, с другой стороны, Бог с ними, с клетками. Разве овчинка выделки не стоит? Только бы получилось!»

Мозг Тарнадина лихорадочно работал, перебирая варианты дальнейших действий. Не успел опомниться от волнений, глядь, а перед носом дверь собственного кабинета.

На экране центрального компьютера всё ещё находились файлы, требующие включения кодов, которые Александр Устинович аккуратно прописал в блокноте.

«Нуднее работы не бывает», – жалобно зевая, Веня продолжал следить за вереницей цифр.

Через полтора часа, проверяя сделанное, он не досчитался одного файла. «Жаль, что стёр содержимое лэптопа, не с чем сверить», – подумал он и открыл корзину «Recycle bin».

И, действительно, последнее действие было сбросом файла под номером 1916.

«Как он туда попал? Видимо, я сам его случайно сбросил, – подумал, – ну, иди сюда, шлемазл, возвращайся к собратьям, а то ютишься в корзине, как бедный родственник. Вот, совсем другое дело. Раз, два, три, четыре, нет – пять документов. И последний, кудрявый – сюда же… Все на месте».

Дверь кабинета открылась. Повеяло сквозняком. Вернулся хозяин.

Веня за компьютером. А на экране – о, Боже! Всё тот же вексель, уничтоженный и невообразимо воскресший.

На секунду потеряв дар речи, Тарнадин взял себя в руки. Подумал, что непредвиденный поворот событий нужно использовать для собственной выгоды. Как ни в чём не бывало, обратился к Вене:

– Что скажешь, Вениамин Анатольевич? Думаешь, удастся деньги по векселю получить?

– Какие деньги, вы о чём? – Глаза молодого человека недоумённо округлились.

Тарнадин закивал головой и, тряся пальцем, указал на экран.

Веня вытянул шею. Беззвучно шевеля губами, он внимательно прочел немецкий текст, обрамлённый витиеватой рамкой и, оказывается, называемый векселем.

– А, вот что Вы имеете в виду!? Вы серьёзно? – и убедившись, что Тарнадин не шутит, – пожал плечами, – не знаю,… не сведущ, – по таким вопросам, обычно, банк выдаёт справки.

– Ну, и ладненько! Созвонись, товарищ Штейн, со швейцарским банком и выясни что к чему. И запомни, Завьялову пока ни слова!

19. Чаепитие

В пять вечера после оздоровительной процедуры Анатолий Львович, как и обещал, организовал чаепитие. В центре стола, накрытого на три персоны, красовался румяный кугель и банка с вареньем из черешни, начинённой абрикосовыми косточками. Засвистел чайник. Властное колоратурное си бемоль, почти минуту продержавшееся на пике возможностей данного электроприбора, скатилось по хроматическому ряду, напоминая звук сдувающегося шарика. Кипящие пузырьки, толкающиеся в стеклянном сосуде, постепенно угомонились.

– Товарищ Штейн, а кого мы ждём? – хитро прищурился Ленин, с интересом разглядывая кружевной арнамент подстаканников. – Ну, кого же? Не томите, голубчик… Надежду Константиновну?

– Нет, Владимир Ильич! Мы ждём другого человека. Сегодня вам предстоит услышать и отчасти увидеть историю, которая наверняка покажется фантастической, но на самом деле она так же реальна… ммм… как, например, ваша красная пижама.

В комнату вошёл Завьялов. Поздоровался. Пожал Ленину руку. Представился.

– Присаживайтесь, товарищи! – профессор Штейн отрезал от кугля три сочных треугольника. Юрий Геннадьевич положил на стол айфон. Пролистав ленту изображений и остановившись на обзорном видео Красной площади, сделал глубокий вздох и сказал:

– Дорогой Владимир Ильич! Сегодня – 21 марта 2007-го года…

20. Диалог

Было два часа ночи, когда визитёры ушли, выключив в комнате электричество. И только свет ночника, огибая спину сидевшего на кровати старика в красной пижаме, распластался на противоположной стене вокруг гигантской тени человека с вытянутой рукой и в кепке.

Ощупывая голую лысину, Владимир Ульянов изумлённо рассматривал тень. Он пытался отыскать разумное объяснение сему необычному явлению, но, не найдя такового, решил не отчаиваться. Лукаво прищурив глаза, он произнёс:

– Ну, как вам вечерок, товарищ Ленин? И вы ни капли не удивлены? Или, узнав свой реальный возраст, – сто тридцать шесть лет, – вы окончательно потеряли дар речи, восемь часов не произнеся ни слова?

– Отстань от меня со своими вопросами! Нет, нет, и ещё раз нет! Я не верю, что на экране с якобы живыми, двигающимися людьми действительно запечатлён я, усопший. Труп в гробу может быть загримированной куклой, а подобие пирамиды на Красной площади, которое они называют мавзолеем – театральной бутафорией.

Тень шевелилась и говорила голосом вождя, всё больше удивляя Владимира Ульянова:

– Товарищ Ленин, не будьте упрямым ослом! Вы видели своими глазами аппарат, умещающийся на ладони, который показывает живые картинки. Это вам не кино, которое «из всех искусств для нас является важнейшим». Ваша, батенька, знаменитая фраза оказалась пророческой, но с тех пор прошли десятки лет. Наберитесь мужества не отрицать очевидное. Вы только что просматривали запись демонстрации военной техники на Красной площади 9-го мая 2006-го года. Неужели, даже эти чудовища на колёсах не могут убедить вас в том, что сегодня не 1924 год?

– Хватит, Ульянов! прекрати надо мной издеваться!

Я, можно сказать, ощущение жизни теряю, не знаю, кто я, где нахожусь. Если верить их сказкам, – месяц тому назад я, Владимир Ильич Ленин, ещё был набитым чучелом, которому поклонялись советские люди на протяжении восьмидесяти трёх лет. Невероятно! Дьявольщина в чистом виде. За какие грехи со мной так поступили?

– О, товарищ Ленин! Не прибедняйтесь! Чем-чем, а этим добром вы набиты по самое не хочу. Вы наверняка помните, кто объявил террор допустимым средством революционной борьбы? Да ещё и публично. А кто не возражал против политических убийств? А кто создал первые концлагеря? А кто…

– Довольно, Володя! У тебя словесный понос. Тебе, слюнтяю, не оценить степень необходимости перечисленных действий в революционной борьбе.

Ульянов наступал:

– А расстрел царской семьи? Последний русский император, Николай Второй, хоть и отказался от престола, но, кажется, в виде обезглавленного трупа, облитого серной кислотой, был менее опасен для осуществления ваших параноидальных амбиций? А обезображенные останки его супруги, его детей, слуг, – сброшенные в Ганину яму, словно тушки бешеных собак? Скажите, батюшка, эти картины радовали вашу душу? Сознайтесь, Владимир Ильич – ведь чрезвычайно радовали!..

– Заткнись, Вовка! Ты наглый трус! Ты сам обо всём знал. И молчал. Когда я принимал решения, ты лично присутствовал. И молчал. Когда я отдавал приказы – молчал. Что же ты, душа змеиная, в то зыбкое время, когда ещё можно было что-то изменить, не остановил меня, как Бог Авраама? Что ж не отвёл руку с клинком от невинных душ? Или ты зрелищами русского Колизея тогда наслаждался, мечтая опустить палец вниз и затеряться в толпе? Так не читай мне мораль! Убирайся! Я ненавижу тебя! – Тень затряслась, теряя чёткие очертания.

– Ай-ай-ай! Зачем так волноваться, товарищ Ленин? Волнение может навредить вашему забальзамированному организму. И будьте скромней, не берите всю вину на себя. Вчера мы оба слышали, какого уровня зла достигли Ваши последователи, планомерно уничтожая цвет нации вплоть до крушения Советского Союза. А дело врачей, что вы думаете об этой акции? Ещё не успели подумать? А я вам подскажу. Но только между нами, по секрету. Джугашвили с большим удовольствием перенял опыт немецких союзников в расправе с неугодной нацией.

Помните, как вчерашний визитёр описывал вторую мировую войну, а профессор Штейн рассказывал о гибели шести миллионов евреев?

– Допустим, ты прав, Ульянов. Но корень зла! Где он? Нет, молчи, не хочу слышать…

– Ну, что же вы, Владимир Ильич снова на себя одеяло тянете? Самомнения у вас – хоть отбавляй. Вы, дорогой мой, только крохотный листочек в ядовитых зарослях истории. И хоть все мы – продукты совокупления добра со злом, в вашем случае – небольшой перевес в пользу второго проявился достаточно ярко, чтобы осветить дорогу вслед идущим хищникам, переплюнувшим вас, увы, идеологически и практически. Разве ваши попытки реализовать коммунистическую утопию, ограничивающиеся жалкими 4-мя миллионами жертв, могут сравниться с гением Иосифа Виссарионовича Сталина создавшего машину смерти – Гулаг, или с размахом Мао Цзэдуна, заморившего «бледным»[9]9
  «Скрежещет бледный голод в тыл». Державин.


[Закрыть] голодом свой, и так не розовощёкий народ, или с исчадием Ада – Адольфом Гитлером? Каждый из этих посланников Сатаны уничтожил десятки миллионов людей! Да, товарищ Ленин, уничтожены десятки миллионов людей! Вслушайтесь в звучание этой фразы. Не кажется ли вам, что так должен звучать Реквием по человечеству?

– А не кажется ли тебе, Владимир, – тень развернулась на 180 градусов – что оплакиваемое тобой «человечество» создало в моём лице козла отпущения, самого несчастного человека на Земле? Меня жестоко наказали. Более изощрённой кары трудно себе представить. В первый раз изувечили моё мёртвое тело, сделав из него чучело для всеобщего обозрения. А во второй раз, издеваясь над природой, оживили это многострадальное тело через восемьдесят три года, когда кроме воспоминаний, старых газет и могил соратников не осталось ничего, ради чего стоило бы жить. А цель? Ха-ха-ха! В этот раз я умру со смеху! Скомпрометированная коммунистическая партия, вновь охотясь за сторонниками, решила сделать из чучела наживку, – партия, которая дважды так бессовестно надругалась над своим вождём.

– Не сгущайте краски, товарищ Ленин! Не всё так плохо.

– Нет, Володя! Всё намного хуже. Не думал я, что когда-то буду вымаливать у Господа Бога смерть, как избавление от самых страшных пыток – терзаний совести. Тебе, Ульянов, придётся нести свой крест самому, и я надеюсь, что Создатель наградит тебя возможностью по-человечески разложиться в родной Земле, когда, наконец, закончится миссия твоего израненного тела в этом мире.

Владимир Ильич Ульянов потянулся, зажмурил глаза, покрутил головой по часовой стрелке и глубоко вздохнув, посмотрел на стену. Тень съежилась, забилась в угол и, постепенно превращаясь в точку, исчезла во мраке.