Текст книги "Умер, шмумер, лишь бы был здоров"

9. Муська и Моня

«Ты меня никогда не забудешь, ты меня никогда не увидишь», – бубнил себе под нос Анатолий Львович Штейн, запирая входную дверь лаборатории за ушедшей уборщицей и снимая замок с кладовки (так профессор называл секретный отсек). Потешно шевеля пальцами, натянул резиновые перчатки, зацепил за уши плотную марлевую повязку, спихнувшую очки на лоб, достал из холодильной камеры шприц с кровянистой эмульсией и, выпустив каплю из иглы, шагнул в темноту загадочной комнаты. Включил свет. В коробке с ватой неподвижно лежала любимица Анатолия Львовича, белая мышь по имени Муська. Ей, бездыханной, он сделал очередной укол в миниатюрную пульку.

Мышиная оспа, поразив за сутки практически все внутренние органы несчастного зверька, протекала бессимптомно. Поэтому обогревание, от которого гибнет вирус оспы, не помогло, и белоснежная Муська тихо скончалась, оплакиваемая самцом Моней. Моня сам ещё не оправился от двух операций по пересадке мочевого пузыря. Его красные глаза слезились от душевной боли (или так казалось Штейну), вызванной невыносимой мыслью, что третью, последнюю операцию, ему придётся перенести без сочувствия покинувшей его подруги.

Две недели и день застывшее тельце Муськи с удалёнными внутренностями находилось в изоляторе и не подавало признаков жизни. И только сегодня розовый цвет оживающей кожицы стал вытеснять желто-зеленые трупные пятна с лапок и брюшка. Анатолий Львович заметил эти изменения ещё утром. Не мог поверить собственным глазам. Подгоняемый подскочившим адреналином, он ждал шести вечера, когда разойдутся сотрудники лаборатории, а вслед за ними уборщица тётя Даша, чтобы снова взглянуть на Муську и сделать ей очередной укол.

О таком сногсшибательном результате профессор даже не мечтал. Случались, конечно, успешные опыты. Например, выращенная ткань мочевого пузыря, спасшая жизнь Моне. Вот он, красавчик, лапки скрестил, нюхает воздух.

Профессор остановился у клетки, стоящей особняком от других.

– Эй, приятель! Что, грустишь? Знаю, по Муське скучаешь.

Просунул палец между решётками, погладил шрам на розовом животе:

– Понимаю тебя, дружище, ой как понимаю. Не убегаешь, смотришь на меня с мольбой, как на икону. Не о себе, о любимой просишь. Только я не Бог. Ты Ему молись, Его задабривай! Он решает, быть мне, Анатолию Львовичу Штейну, творцом твоего мышиного счастья или сатаной, который выбросит дохлую Муську в мусорник, а затем, не пощадив и твою невинную душу, изрежет уже дважды исполосованное, настрадавшееся тело и, на этот раз, навсегда. Прости, дружок, если Создатель выберет второе.

Из открытой кладовки послышался еле слышный звук.

И откуда берётся почти юношеская энергия? Штейн буквально влетел в мышиный изолятор.

– «Барух ата Адонай, элоэйну мелех аулям!»[6]6
  Будь славен, Господь Бог наш, царь мира!(иврит)


[Закрыть] – дважды успел повторить заученную с детства молитву, прежде чем тоненький писк, вновь раздавшийся из коробки, заставил его оторвать от лица дрожащие ладони.

Муська требовала пищу.

10. Опасения генсека

Дискуссия о возможном перезахоронении В. И. Ленина, продолжающаяся в России на протяжении последних десятилетий, воспринималась Завьяловым Юрием Геннадьевичем, как личное оскорбление. Он возмущался, призывал тех, кто «за», прекратить дёргаться и оставить в покое беззащитное тело. Интуитивно чувствовал, что оно, это безжизненное тело, которому покланялась половина Земли, ещё не завершило своей исторической миссии. Будучи материалистом по определению, он зачастую втайне от партии, от родных и даже от себя самого, покидая прозаическую повседневность, пускался в философский вояж – летал в облаках. Ещё в юношестве увлёкся ведической литературой Махабхарата. Интересовался наукой. Особенно достижениями отечественной генетики, о которых узнавал из одноимённого журнала, с 1965 года подписки.

Юрий Геннадьевич Завьялов – коренастый мужчина средних лет, всю жизнь боролся с лишним весом и с мировым империализмом. Кроме того, он был крайне суеверным. При виде кошки, незаметно скрещивал пальцы, даже если она была белой и пушистой или вовсе красовалась на рекламе кошачьего питания. Ещё в бытность студентом, досконально изучив историю партии, он навсегда усвоил устав жизни: «Бережёного Бог бережёт!». Комнатные тапочки Юрий Геннадьевич не оставлял брошенными крест-накрест, ориентировался на рекомендации астролога, стучал костяшкой пальца по дереву, плевал через левое плечо, панически боялся конца света и слепо верил предсказаниям Ванги. Знаменитая фраза провидицы «Когда мёртвое тело вынесут, начнётся третья мировая война», с момента прочтения ассоциировалась в его сознании с апокалипсическими картинами: опустевшим мавзолеем, мумией Ленина, превращающейся в прах под могильной плитой Ваганьковского кладбища между памятником Япончика с одной стороны и надгробием никому не известного Давида Давидовича Нассо с другой. Всё это плюс заросший сорняками гранитный Ильич с отбитым носом и протянутой к радиоактивному небу рукой не раз являлись вспотевшему от страха председателю ЦК КПРФ в тревожных и, даст Бог, не пророческих снах. Чувствуя, что в борьбе за статус-кво существующего положения вещей, он имеет серьёзный шанс потерпеть поражение, Юрий Геннадьевич стал подумывать о, казалось бы, невероятном. Его убеждения, развившиеся под влиянием материалистической философии и обильно сдобренные мистической приправой, ни в коей мере не противоречили принятию легитимации научных опытов по клонированию человека, несмотря на то, что противников этого метода с каждым днём становилось всё больше. Стагнацию мёртвой ткани учёные пока не обсуждали вообще, тем не менее, оживление В. И. Ленина представлялась Завьялову естественным результатом восьмидесяти трёх летнего ожидания и единственным выходом в создавшейся пред Армагеддоновской ситуации.

Поэтому звон в правом ухе, начавшийся с утра и усилившийся по дороге на работу, сообщение о преждевременно начавшихся родовых схватках у жены начальника отдела кадров А. Б. Морусько, плюс необъяснимое решение лично сменить отбывшего в роддом супруга на остаток рабочего дня, и, как апогей цепочки событий, появление Вени Штейна – Юрий Геннадьевич расценил, как знак свыше.

11. Эвелина Штейн

Наверное, так чувствует себя археолог, – думал Веня, раскапывая могилы старой, вроде бы, на века погребённой информации. Однако, на бескрайнем информационном поле то тут, то там появлялись пустые ямы. Новое место нахождения их исчезнувшего содержимого выслеживалось дотошным программистом, а найденные данные переносилось на жёсткие диски и хранились, закодированные, в специальных файлах.

Веня отпросился с работы на два часа раньше. Сегодня грустная дата – тридцать лет со дня смерти мамы. И погода, как всегда в этот день, дождливая. Решил, что возьмёт такси. Позвонил отцу. Договорился заехать за ним в институт, а оттуда – на Новодевичье кладбище.

«Вот же как! – подумал, – кто-то решил, что чёртово колесо жизни обязано брать разгон для вращения непременно снизу, возле земли, подбирая людскую боль для того, чтобы развеять её высоко в небе. А сколько раз в году это колесо делает полный круг? О, то-то и оно! Чем старше человек, тем чаще обороты – накопившееся горе подгоняет».

Маму, Эвелину Аркадьевну Штейн Веня, как ни странно, помнил. Она была пианисткой. И руки её помнил. И себя помнил – двухлетним, соглашавшимся сидеть на горшке только в гостиной возле массивной рояльной ноги, усеянной просверлёнными шашелью дырочками, в которые папа делал уколы страшным железным шприцом. А мама играла на рояле, играла бесконечные гаммы и только после гамм – красивые мелодии. Одну, самую красивую маленький Веня научился узнавать.

В наушниках звучало несравненное «Адажио» Альбинони. Прикрыв голову полиэтиленовым пакетом, на перекрёстке Малого и Большого Сухаревских переулков, Веня Штейн ловил такси, то и дело, пытаясь увернуться от хлюпающей каши грязи, вылетающей из-под колёс шумного транспорта.

– Нормальные люди заказывают такси заранее, господин-балда, – прошипел, стиснув зубы, – осенью пользуются зонтом и… кстати… не забыть бы купить цветы, – он оттянул рукав, – часы показывали пять.

Кто-то постучал по спине. Оглянулся.

– Юрий Геннадьевич?

– Залезайте под зонт! Я слышал, вам на Новодевичье? У меня тут машина припаркована, идёмте, подвезу.

– Ой, спасибо! Но мне бы сначала заехать за отцом.

– Говорите куда!

– Институт Вавилова на Губкина 3, знаете?

С внутренней обивки новенького Мерседеса ещё не была сдёрнута прозрачная защитная плёнка, и Венины замызганные брюки не угрожали испачкать осенней грязью аристократическую, нежно-абрикосовую кожу ортопедических кресел.

– Да, не плохая тачка, – подумал, усаживаясь на заднее сидение. Опоясался. Машина беззвучно завелась и поплыла по мокрой улице.

Анатолий Львович Штейн пытался спастись от внезапно разгулявшегося ветра и колючих щёток дождя под вывернутым наизнанку зонтом. Зажав мобильный телефон между ухом и плечом, он двумя руками удерживал развевающийся чёрный парус, пытаясь перебежать улицу.

– Серебреный Мерседес? Где-где? За Москвичём? А, вот, вижу! Сейчас буду.

Наконец, он пробился к автомобилю, передняя дверь которого учтиво распахнулась. Замешкался. Голые спицы зонта вцепились в мохеровый шарф. Отбивался от них, как боксёр от противника, утрамбовывая прыгающими шажками грязные разводы тротуарного ринга.

Веня выскочил из машины.

– Папа! Остановись на секунду! Да постой же! Нужно снять с тебя шарф! Вытащить из него спицы зонта – не реально… Ну, вот и всё, слава Богу! Садись сюда, на переднее сидение.

Засунув под мышку, спаренные намертво и уже бесполезные, сломанный зонт и продырявленный шарф, Веня помог изрядно промокшему отцу усесться в машину.

– Юрий Геннадьевич! Знакомьтесь! Мой папа – Анатолий Львович Штейн.

– Очень приятно, Анатолий Львович!

– Здравствуйте, Юрий Геннадьевич! Я Вам премного благодарен. – Он промокнул носовым платком капли дождя с ладони и протянул её для рукопожатия.

По дороге на кладбище завязался разговор.

Завьялова интересовали последние генетические разработки. Спрашивал, удастся ли учёным оживить мамонта. Ну, этого, что недавно нашли во льдах. А человека? Как насчёт человека? И главное – никакого риска – мёртвые не умирают. И попытка – не пытка.

О новом препарате, оживившем мышку Муську, научное окружение профессора Штейна ещё не было информировано. А тут, случайно повстречавшись с человеком, просто интересующимся генетикой, Анатолий Львович не удержался и, как на духу, выложил ему, вконец обалдевшему, детали своего последнего открытия. Правда, уже через минуту профессор пожалел об этом и, ругая себя за эмоциональную несдержанность, принялся разглядывать показавшийся купол Новодевичьего монастыря.

Завьялов молча рулил, переваривая услышанное, и посматривал на профессора с благоговением, дополнительный раз, убеждаясь в правильности собственных предчувствий.

Возле кладбища он остановил машину:

– Вот мы и приехали. Профессор Штейн, позвольте мне сопроводить вас. Без зонта вы промокните до костей.

– Юрий Геннадьевич, я вам очень признателен.

Завьялов припарковался. У кладбищенских ворот усатый продавец торговал цветами. Веня купил букет белых хризантем и присоединился к отцу и боссу, которые шли к памятнику, спасаясь от припустившегося дождя под надёжным зонтом Юрия Геннадьевича.

Гранитную плиту с портретом улыбающейся женщины и гравированной надписью:

Эвелина Штейн

1950–1977

ливень вымыл основательно и… прекратился.

Эвелина улыбалась сыну, мужу, грузному незнакомцу и цветам – морю лепестков, тесно прижавшихся друг к другу. Она была благодарна родным за память о ней, за ухоженный памятник, за любимые хризантемы, за терпение дорогого мужа, подробно рассказывающего ей на протяжении тридцати лет о взрослении сына, о его успехах, радостях и не прекращающейся тоске по матери.

Мерседес довёз Штейнов до подъезда их дома. Веня вышел из машины, размялся.

Профессор покачал головой и смущённо пожал плечами:

– Даже не знаю, как вас благодарить, Юрий Геннадьевич, – я ваш должник.

Завьялов довольно улыбнулся:

– А знаете, Анатолий Львович, мне бы очень хотелось побывать у вас в лаборатории и своими глазами увидеть чудо генетики – ожившую мышь.

– Добро пожаловать, – в любое для вас удобное время.

Веня всунул голову в кабину автомобиля и легонько потянул отца за локоть:

– Папа, выходи уже! Отпусти человека, скоро ночь, а ему ещё до центра баранку крутить, – и добавил – Юрий Геннадьевич, спасибо! Увидимся на работе. Спокойной ночи!

Завьялов не торопился уезжать. Прикусив губу, он наблюдал, как Веня, заботливо приподнял воротник на старомодном пальто отца, взял его за руку, и медленно обходя две сросшиеся прямо на переходе лужи, завёл его в подъезд, придерживая ногой тяжёлую дверь.

Шарф Штейна старшего, запутавшийся в спицах чёрного сломанного зонта, выглядел несчастным зверьком, угодившим в пасть огромной летучей мыши. Вся эта конструкция ещё долго пролежит в автомобиле марки «Мерседес Бенц», полноправным хозяином которого и поныне является Завьялов Юрий Геннадьевич – главный коммунист бывшей социалистической страны.

12. Заманчивое предложение

Когда утром следующего дня перед выходом на работу профессор Штейн копошился в прихожей, вспомнив в последний момент, что нужно сменить домашние тапки на ботинки, зазвенел мобильный телефон:

– Алло, Анатолий Львович? Говорит Завьялов. Приветствую вас! Если вчерашнее предложение ещё в силе, я бы хотел им воспользоваться. Это возможно?

– Конечно, Юрий Геннадьевич! Приезжайте к концу рабочего дня, скажем, часам к шести. К этому времени сотрудники уже разойдутся, и нам никто не помешает. Я вас жду.

Завьялов прибыл вовремя. Профессор Штейн провёл его через мышиный коридор к двум крайним клеткам. В одной из них резвилась Муська, в другой – отдыхал после третьей операции перебинтованный Моня.

Юрий Геннадьевич кивнул в сторону пухленькой самочки:

– Если допустить, что это проворное существо ещё недавно было безжизненной тушкой, то напрашивается вопрос – с какой целью провидению понадобилась наша с вами встреча? – он поднял над головой указательный палец и прошептал, – вы понимаете, к чему я клоню?

– Н-н-не совсем, – Штейн задумался, опустив углы губ.

– Ну, как же? – Завьялов доверительно обнял его за плечи и, переведя взгляд с клетки на пучок волос, седой щеткой, торчащий над ухом профессора, усмехнулся, – ваша мышь, дорогой Анатолий Львович, вполне может стать первой ласточкой на пути к столь желанному человечеством бессмертию. Вы, наверняка, мечтаете продолжить эксперимент. Я предлагаю вам не тратить драгоценные годы на воскрешение больных мышей, на кошек и собак, сбитых бессердечным транспортом, а в конце жизни, если останется время, на оживление почившего от старости крупного рогатого скота. Давайте, сразу перейдём к человеку. Вы говорили, что для создания вакцины необходим биологический материал. В этом я не вижу никакой проблемы. На нашем мертвеце с учётом усыхания – не менее полутора квадратных метров кожи. Кроме того мне известно, что в вашем институте хранятся образцы его мозга, – Завьялов пристально посмотрел на профессора Штейна, – теперь вы понимаете о ком идёт речь?

– Вы имеете в виду, – Анатолий Львович провёл рукой по воздуху, горизонтально полу…

– Да, дорогой профессор. Одно из двух. Или вы необычайно сообразительны, или мои мысли транслируют чёткое изображение. Я надеюсь, что на раздумья вам хватит одной недели? – Юрий Геннадьевич закрыл глаза и произнёс:

– Москва. Красная площадь. Мавзолей…

Когда Завьялов ушёл, Анатолий Львович взъерошил волосы и, тяжело вздохнув, плюхнулся на стул. Он, не отрываясь, смотрел на потёртые носки своих, когда-то коричневых, кожаных ботинок, купленных в ГУМе по случаю Вениного семнадцатилетия, окончания школы и церемонии вручения ему золотой медали.

«Буду носить до Вениной свадьбы, – подумал он, – только дожить бы до неё.

…А вот до предложения воскресить Ленина – уже дожил.

Ей, Богу, какие странные люди. Как будто это так просто – взять и воскресить! Ха! Что может быть элементарнее? Обычное дело. Можно подумать, что по улицам шныряют толпы бывших мертвецов.

Конечно, с одной стороны, здесь хотя бы есть за что ухватиться. В отличие от конвенционального разложившегося трупа, у этого имеется кожный покров – профессор подумал о покойной жене и, шмыгнув носом, вытер скатившуюся слезу, – но надеяться на желаемый результат, оживив месяц назад, всего одну мышь, – он пожал плечами и неуверенно покачал головой – глупо и безответственно. И, кроме того, стать современным доктором Франкенштейном – честь довольно сомнительная. Меня вполне устраивает вторая половина этой фамилии. Но, с другой стороны, я уже не молод и, отказавшись от осуществления мечты всей моей жизни, я должен понимать, что другого такого шанса больше не будет. А если допустить почти не вероятное – предположим, достигнута цель эксперимента и к подопытному с жизнью вернулось сознание… А не подло ли это по отношению к самому ожившему? Очутиться в незнакомой эпохе, когда воспоминания о прошлом проносятся в пробудившемся мозгу призрачными картинами – скорее наказание, чем подарок. Как поступить? Ответить отказом на предложение Завьялова, исходя из морально-этических соображений, значит продемонстрировать какую-то степень благородства и всё такое, но эго учёного… оставить его неудовлетворённым – жестоко в той же мере. Юрий Геннадьевич выделил мне неделю на муки. За это время, хочешь, не хочешь, придётся что-то решить».

После долгих размышлений и нескольких продолжительных бесед по телефону с Завьяловым, профессор Штейн, наконец, принял окончательное решение. Они договорились встретиться в консерваторской «Кофемании». Там за чашкой кофе Анатолий Львович подробно изложил Юрию Геннадьевичу план эксперимента по оживлению Ленина.

Завьялов вытащил мобильник, открыл в нём календарь и, постучав указательным пальцем по квадратику «1-ое декабря», заговорчески приблизился к Штейну.

– Анатолий Львович! В этот день мавзолей закрывается для посетителей на месяц по случаю замены водопроводной инсталляции. Я уже организовал вам свободный вход в помещение на срок ремонта. Если я правильно понял, вам предстоит ежедневно вводить инъекции в тело Ильича на протяжении трёх недель?! – Завьялов вопросительно выпучил глаза.

Штейн утвердительно кивнул.

– Тогда – лады, – Юрий Геннадьевич запанибратски похлопал профессора по плечу и встал со стула, заталкивая вылезающую рубашку в брюки, – будем на телефонной связи.

13. Начало эксперимента

«Кашу маслом не испортишь». Об этом думал профессор Штейн поздно вечером, добавляя каплю тягучего вещества в революционную эссенцию, которая так невообразимо оживила мышку Муську.

Тончайший срез головного мозга, изъятый из спрессованного пакета с наклейкой «В.И.Л. 666» полтора месяца плавал в плоской банке с питательной средой. Результатом ожиданий явилась зеленоватая субстанция, по мнению Штейна в своём беспредельном потенциале способная перевернуть существующие представления о жизни и смерти и, как следствие, изменить направление человеческой эволюции.

Впервые Анатолий Львович увидел Ленина тридцать пять лет назад, за несколько дней до праздника 7-го ноября. Он помнил, как, заранее заказанный мини-автобус доставил полусонную и нескончаемо зевающую делегацию сотрудников НИИ на Красную площадь. В этот день в виде исключения мавзолей открыли не в десять утра, а на рассвете, чтобы дать возможность группе тульских коммунистов, приехавших в Москву на один день, увидеть высохшее тело Ильича и вдохнуть формалиновый запах советского бессмертия. Город ещё не проснулся, но к мавзолею уже тянулась серая очередь молчаливых, не выспавшихся людей. Кто-то ответственный за порядок, видимо парторг, нервно топтался в хвосте очереди, попеременно поглядывая то на часы, то в сторону отбившихся от коллектива ненадёжных элементов, самовольно рассматривающих Троицкую башню Кремля. Было темно, холодно и ветрено. Парторг старался удержать в руках вырывающийся транспарант, на котором большими чёрными буквами было написано: «РАБОТНИКИ ТУЛЬСКОГО ПИЩЕПРОМА ПОЗДРАВЛЯЮТ ДОРОГОГО В. И. ЛЕНИНА СО СВЕТЛЫМ ПРАЗДНИКОМ ОКТЯБРЯ».

Молодой генетик Штейн тогда ещё подумал: «А подарки, а торт, а пожелание здоровья? В принципе – иди, знай! Может, внизу, в банкетном зале мавзолея в эту минуту накрываются столы. Жирные окорока и аппетитные тушки перепелов, обрастающие румяной корочкой в пузырьках кипящего соуса, возлежат на огромных резных подносах, забивая запах разлагающегося тела ароматом изысканных приправ. А на десерт – ммм! Вкуснятина какая! Пальчики оближешь! Пирожные, сладкие булочки, начинённые экзотическими фруктами, коврижки всевозможных форм и, безусловно, натуральные тульские пряники. А что? Чем плох сценарий? После жертвоприношения коммунисты вознесут хвалу истукану, пропев для него ритуальную молитву „Ленин всегда живой“, а затем удовлетворённые, с большей уверенностью в завтрашнем дне, уедут в родную Тулу».

Да! Картинка тридцатипятилетней давности чётко всплыла в памяти.

А сегодня, 1-го декабря 2007 года профессор Штейн во второй раз посетит мавзолей.

В 20 ноль-ноль Анатолий Львович положил шприц в медицинский саквояж времён А. П. Чехова, переходивший по наследству от отца сыну в течение трёх поколений, запер дверь лаборатории и, спустившись лифтом с пятого этажа, вышел на заснеженную улицу. Холодный ветер угрожающе выл, пытаясь сорвать шапку с головы профессора.

Мерседес Завьялова дважды моргнул фарами, призывая озиравшегося по сторонам Анатолия Львовича сделать несколько шагов вправо.

В темноте траурного зала мавзолея, слабо освещенный, поблескивал купол стеклянного саркофага. Завьялов нажал на кнопку пульта, и купол отъехал в сторону.

На зависть чёрным мумиям египетских фараонов лицо светоча коммунизма, в который раз отшлифованное и загримированное, как и положено, светилось, излучая коммунистические флюиды по всему периметру усыпальницы.

Анатолий Львович снял пальто, повесил его на спинку чёрного кресла, под которым валялась, видимо не замеченная уборщицей, шелуха от семечек. Затем с треском натянул стерильные перчатки, вынул из саквояжа шприц и осторожно приблизился к спящему вечным сном вождю пролетариата. Уколов его бескровную шею и зачем-то протерев место укола ваткой со спиртом, профессор Штейн улыбнулся Завьялову, который, не прекращая, теребил свой галстук.

– Не волнуйтесь так, Юрий Геннадьевич. Синяка не будет. У этого препарата, дорогой мой, – единственное побочное действие. Он вызывает бессонницу.