Текст книги "Любовь по расчёту"

– Есть хочу, – признался он Соне. – А где тут у вас удобства? Перед едой надо бы руки помыть.

Соня фыркнула.

– Правая дверь, – она указала на одну из дверей в своей комнате. – Только стульчак подними, когда руки мыть будешь.

Лопатин с независимым видом направился в туалет, который оказался ненамного меньше Сониной комнаты. Кроме, собственно, горшка, там находился еще широченный мраморный прилавок с двумя раковинами, круглая ванна-джакузи и стеклянная душевая кабина. Всё сверкало и искрилось. Лопатин представил, как рабы и лакеи драят всю эту красоту с утра до вечера. Он очень старался ничем не потревожить чистоту Сониного сортира, аж вспотел. Перед выходом он глянул на себя в огромное зеркало и остался доволен.

Есть они отправились опять на первый этаж квартиры, где в кухне воображение Лопатина поразил огромный дубовый стол. Он даже пожалел, что согласился перекусить. Набегут сейчас какие-нибудь слуги, поставят хрусталя, зажгут канделябры. Тут никакой кусок в горло не полезет.

Однако Соня благополучно миновала стол и повела Лопатина к барной стойке с высокими табуретами.

– Садись, сейчас поглядим, что мне на ужин оставили, – Соня открыла какой-то дубовый шкаф, в котором оказался холодильник. – О! Котлетки с картофаном и грибной супчик. Будешь?

Лопатин кивнул, радуясь, что ему не предложили устриц или рябчиков. Он чувствовал себя действительно Совковым. Соня быстро разогрела еду, издававшую волшебные ароматы, и придвинула к Лопатину тарелку с супом. Суп оказался даже вкуснее Валеркиной стряпни.

– У вас повар француз или китаец? – со знанием дела поинтересовался Лопатин у Сони. У многих его учеников из числа мажоров в домах имелись самые настоящие повара. Причем иностранные.

– Нет, что ты! Мама сама готовит. Повара нанимаем только если большой прием.

От слова «прием» у Лопатина по спине побежали мурашки.

– А та тётя, что мне дверь открыла, она кто?

– Мамина помощница.

– Уборщица, что ли? – удивился Лопатин, ведь тётка была в деловом костюме. Как в таком убираться?

– Нет! Уборщица у нас другая. Это помощница.

Лопатин с понимающим видом кивнул головой и погрузился в поедание супа.

– Что ты сейчас читаешь? – Соня, видимо, решила завести светскую беседу.

– Учебник по экологии, – сообщил Лопатин. – Скоро экзамен.

Соня тяжело вздохнула.

– Я имела в виду из литературы. Что тебе нравится?

– А! Понял. Детективы люблю про Ниро Вульфа и Арчи Гудвина. Акунин тоже хорошо пишет.

– То есть, ты читаешь в основном беллетристику.

– Чего? – не понял Лопатин.

– Незамысловатое бульварное чтиво в мягких обложках, – пояснила Соня.

– Типа того, что читал Траволта, сидя на горшке, когда Брюс Виллис выстрелил в него из пистолета?

– Вот, вот! Именно это, – закивала головой Соня.

– А Конан Дойл тоже беллетристика? Детективы же писал?

– Конан Дойл – это классика!

– А Брэм Стокер и его «Дракула»? Чистый ужастик.

– Тоже, наверное, классика, – неуверенно ответила Соня.

– Ага! Понял. То, что в толстых книгах и твёрдых обложках – классика, а то, что в мягких – беллетристика. Ты-то, наверное, чего-нибудь толстенное читаешь, в твёрдой обложке?

– Да! Драйзера читаю «Американскую трагедию», – с гордостью в голосе сообщила Соня. Она убрала тарелки, сунула Лопатину вилку и поставила на середину столешницы сковородку с картошкой и котлетами. От этого её такого пролетарского поступка Лопатин воспрянул духом.

– И про что там? – поинтересовался он.

– Там один парень, чтобы жениться на богатой наследнице, утопил свою беременную девушку.

– Во, дурак!

– Сложно сказать.

– Чего тут сложного? – Лопатин запихнул в рот котлету. Да уж, готовила мамаша Шнейдер вкусно, выше всяких похвал. – Надо сразу определяться, чего хочешь. Секса или денег?!

– А ты чего хочешь? – Соня тоже засунула в рот котлету.

– Одно другому не мешает.

– Выходит, что мешает.

– Почему? Не надо разбрасываться. Разве богатые наследницы что-то имеют против секса?

– Ну, это вряд ли, – сказала Соня и слегка покраснела. Или это Лопатину так показалось?

– А кто твои родители? – включил дурака Лопатин. Вообще-то он весь вечер только и делал, что включал этого дурака.

– Ты не знаешь? – удивилась Соня.

– Откуда? На тебе ж не написано!

– Мой папа – Семен Семенович Шнейдер, – торжественно объявила Соня.

– И? – Лопатин сделал вид, что не понял.

– Совков! – Соня явно возмутилась его неведению. – Он владелец Эллипс-банка! Третьего в стране и первого на Северо-Западе!

Лопатин присвистнул.

– А я поначалу было подумал, что он царь! Уж больно квартира ваша на царский дом похожа. Дворец называется.

Соня возмущенно фыркнула:

– Тогда ты Иван-дурак!

– Неправда, я Иван-царевич, – с достоинством заявил Лопатин. – И если не прямо сейчас, то вскоре обязательно им буду.

– Ты на себя в зеркало смотрел? Царевич он!

– И чем это не царевич? – в свою очередь возмутился Лопатин. В зеркале он сам себе очень даже нравился.

– Да всем! Волосы эти твои. Кто сейчас такое носит? У тебя глаза вроде бы умные, а ты их под чёлкой прячешь. Из тебя матушка-провинция так и прёт. Тебе к стилисту надо.

– К пидеру, что ли? Уж, они-то точно знают, как мужик должен выглядеть!

– О господи! – Соня закатила глаза. – Ну, ты и дремучий, Совков! Не все стилисты голубые. Есть и нормальные, а есть и вовсе женского пола.

Соня убрала со столешницы и налила Лопатину чаю.

– Ты лучше скажи, царевна, как у тебя с остальными предметами? – поинтересовался Лопатин.

– А никак, – Соня пожала плечами. – С экологией, конечно, как-нибудь управлюсь, а вот бухучёт….

– Бухучёт? – Лопатин не поверил своим ушам. – Это же элементарщина!

– Кому как!

– Брось, Соня, я же знаю, что ты не дура. Небось, весь семестр балду гоняла? Драйзера читала?

– Ну, модные показы, выставочные залы, шопинг в Милане. Туда-сюда. Поможешь? У тебя хорошо получается всякую мутоту объяснять.

– Помогу, – Лопатин на секунду задумался. – Только ты меня за это сведешь к этому, к стилисту.

– Замётано! А ещё обязуюсь бить тебя по спине, когда ты начнешь гыкать.

– Чего? – не понял Лопатин.

– Ну, ты очень часто вместо буквы «гэ» говоришь букву «хэ». Типа «Халя, а хде же тот махазин с харбузами?»

– Правда, что ли?

– Угу.

«Вот тебе и Иван-царевич», – подумал Лопатин и тяжело вздохнул. – «Тоже мне герой-любовник! Остров покупать собрался! Хорошо хоть на порог пустили».

Соня проводила его до выхода и открыла перед ним дверь большой гардеробной. Лопатин обнаружил там свою куртку, аккуратно висящей на плечиках. Он натянул её и направился к выходу из квартиры.

– Это всё? – удивлённо поинтересовалась Соня. – Так и заболеть недолго!

– Я на машине, – сообщил Лопатин.

– Знаю я, где сейчас можно у нас в центре машину припарковать. Подожди, – Соня скрылась в гардеробной. Через минуту она вернулась с толстым чёрно-белым шарфом.

– Бери, – она протянула шарф Лопатину. Тот намотал его вокруг шеи. Шарф был мягкий и тёплый.

– Я верну в следующий раз, – пообещал Лопатин.

– Не надо, я всё равно его уже не ношу, а тебе идёт.

– Спасибо, – Лопатин, было, дёрнулся, чтобы поцеловать Соню в щёку, но в последний момент спохватился и не стал этого делать. Так девчонку и отпугнуть можно.

В лифте он рассмотрел шарф получше. На этикетке было написано «Армани». Ну, да! У дочери Семена Семеновича Шнейдера разве может быть шарф фабрики «Пролетарская победа».

Дорога к машине показалась ему гораздо короче, чем к Сониному дому, шарф грел ему щёки и шею, да и метель, казалось, поутихла. Около машины он обнаружил, что всю дорогу шёл в бахилах. Он представил, как веселился охранник в Сонином доме, и радовались редкие прохожие.

Дома Лопатина ждал Валерка с пловом из курицы.

– Да я вроде, как бы сыт, – сообщил Валерке Лопатин.

Валерка пощупал новый Лопатинский шарф, вздохнул и сказал:

– Оно и видно, что гусары с женщин денег не берут! Они всё натурой норовят.

* * *

Вождь мирового пролетариата решительно мерил бронзовыми ногами гранитные ступеньки спуска к Неве, великий поэт задумчиво раскладывал на ступеньках осколки льдинок, видимо пытался сложить из них слово «вечность», конь под великим царем задумчиво долбил копытом кромку льда.

– Господа, товарищи! – страж Ши-цза крутанул каменную сферу, – Чего вы все тут ошиваетесь, как будто мёдом у нас на Петроградской стороне намазано?

– Господин революционэр, – подхватил второй волшебный львиный пёс, – хватит уже мельтешить, как Ленин в клетке!

– Позвольте-с, – попытался возмутиться великий вождь.

– Действительно, Ильич, хватит уже бегать, у меня от тебя в глазах рябит, – поддержал стражей великий царь.

– «И вновь продолжается бой, и сердцу тревожно в груди, и Ленин такой молодой» …, – продекламировал великий поэт, – дальше запамятовал, там и вовсе чушь какая-то.

Конь под великим царём заржал каким-то странным хихикающим звуком. К лошадиному хихиканью присоединились и стражи Ши-цза.

– Батенька, голубчик! Что ж у вас в голове-то такое? – Ильич всплеснул руками. – Вспомните, а как же «Люблю я пышное природы увяданье, в багрец и золото одетые леса»?

Великий поэт пожал плечами.

– Что ж это происходит-то? – великий вождь тревожно оглядел собравшихся.

– Идолы вы все, вот что с вами происходит, – пояснил один из стражей Ши-цза.

– Ну-ка, ну-ка, с этого места поподробнее. Чего это мы идолы? – великий вождь упёр руки в бока. – То демонами обзываются, то идолами.

– Вы все никакого отношения к вашим прототипам не имеете, ну, кроме имени и внешности, а головы ваши чугунные, пардон, Ваше величество, бронзовые набиты разными мыслеформами окружающей вас жизни. Вот взять, к примеру, поэта.

Великий поэт встрепенулся и поднялся со ступенек.

– Поведайте нам, Александр Сергеевич, о чем думают посетители сквера, в котором вы установлены?

– О разном думают, – с достоинством поведал великий поэт.

– Это понятно, а какие стихи у них там, в головах вертятся? У детей, у молодежи, иностранных туристов, у пенсионеров?

– Ну, – поэт задумался, – дети – самое простое! У них в голове что-то типа «А кто такие фиксики? Большой, большой секрет!»

– А кто это фиксики? – в вопросе великого царя сквозило глубочайшее удивление.

Великий поэт недоуменно пожал плечами.

– Ясно же сказано «Большой, большой секрет!», не перебивайте, – великий вождь махнул рукой, – продолжайте, голубчик.

– С молодежью тоже ничего сложного, там в башке сплошное «Умца, умца, умца, умца, тыдых, тыдых, тыдых»…, – послушно продолжил поэт свой рассказ..

– Хватит, хватит, не могу больше, – перебил поэта страж Ши-цза, зажав уши лапами.

– Какие мы нежные, – язвительно заметил великий вождь.

– Неужели есть что-то хуже? – поинтересовался великий царь.

– Ага, – поэт тяжело вздохнул, – люди среднего возраста.

– А что с ними?

– С ними в лучшем случае – «А белый лебедь на пруду качает павшую звезду», а то ведь и вовсе – «Боже, какой мужчина! Хочу от него сына!»

На этот раз ржание царского коня поддержали все присутствующие.

– Да, батенька, нелегко вам приходится, – посочувствовал поэту вождь мирового пролетариата.

– Да вы и сами, Владимир Ильич, от поэта недалеко ушли.

– Это еще почему?

– Да вы как-то совершенно забыли, что коммунист. Новую власть приветствуете, попов одобряете.

– Так сейчас все коммунисты себя так же ведут, – Ильич пожал плечами.

– То-то и оно, бронзовая ваша голова! Вы ж не все! Вы же пламенный революционэр!

– Да, бросьте!

– Ага, а сам Троцкого политической проституткой обзывал! – встрял в разговор великий царь.

– Чего не скажешь в полемической ажитации!

– Вот и помалкивай впредь в своей ажитации!

– Дурак!

– Сам дурак!

– Господа, господа! Мы же с вами интеллигентные образованные люди, – великий поэт предпринял отчаянную попытку примирить непримиримое.

– Какие же мы люди? Вон, как собаки про нас тут умничают. Мы, говорят, болваны чугунные! А болванам всё можно, – Ильич с силой пнул бронзовой ногой гранитный постамент, на котором сидел ближайший к нему страж Ши-цза. – Я вот слышал, в Корее собак едят с превеликим удовольствием.

– Но-но-но! – рыкнул на великого вождя страж Ши-цза. – Сам ты собака. Бешеная!

Ильич на всякий случай отскочил на безопасное расстояние.

– А ещё говорят, что никакие вы не собаки, – доложил он оттуда, – а смесь львов с лягушками. А вот лягушек едят во Франции. За это французов так и называют лягушатниками.

– Никто не хочет узнать, как лягушки расплавляют на атомы вождей мирового пролетариата? – ближайший к Ильичу страж Ши-цза привстал на задние лапы, в пасти его сверкнул странный голубоватый огонь.

– Сдаюсь, сдаюсь, – великий вождь поднял руки вверх. – Виноват. Больше не буду.

– Опять ты, Ильич, погорячился в своей полемической ажитации, – усмехнулся великий царь. – Ты дракона-то с лягушкой не путай. Эти существа в принципе собаки, так как стражи, и выполняют охранную функцию. С виду же вроде бы львы, так как сущности они вполне себе самостоятельные, как и все представители семейства кошачьих, а вот их жопа чешуйчатая говорит как раз о том, что внутри прячется дракон.

– Да, понял, я понял, – великий вождь достал из кармана платок и вытер вспотевшую бронзовую физиономию. – Я же извинился.

– Ну, с Ильичом-то понятно, отчего он тут у нас толчётся, – после недолгой паузы заметил страж Ши-цза, опустившись на место, – ему одному у себя на Выборгской заставе скучновато. Вот он и лезет в общество. Развлечений ищет, с огнем играется.

– Как одному? – встрепенулся великий поэт. – С ним же там, на Выборгской стороне сама Анна Андреевна!

– О! Ахматова! – страж Ши-цза опять привстал на своем постаменте. – «Я не так страшна, чтоб просто убивать. Не так проста я, чтоб не знать, как жизнь сложна». – Продекламировал он и смахнул лапой странную хрустальную слезу. – Конденсат, наверное, – пояснил он притихшим собравшимся. – Анна Андреевна не на Выборгской стороне, а напротив «Крестов» через Неву. Это её сначала у самой тюрьмы хотели поставить, потом передумали и на подземной парковке установили. Теперь в народе она так и называется «Ахматова на гаражах».

– Ха! – подал голос великий царь. – Анна Андреевна нашего пролетарского вождя лютой ненавистью ненавидит. Конечно, как её там неподалеку от него устанавливать?! Хотя она и через Неву ненавидеть может.

– Она «Кресты» больше ненавидит. Их, вон, говорят, сносить собираются, как Бастилию.

– Сначала она «Кресты» снесет, а потом за Ильича примется, – злорадно сообщил великий царь. – Не ровён час снесут мастера полемики.

– А вот и фигушки! Я вождь мирового пролетариата.

– Проходимец ты, авантюрист, узурпатор и немецкий шпион! Такую империю разрушил!

– Сам ты узурпатор, тиран и авантюрист! Еще неизвестно, кто из нас больше немецкий шпион! И ничего я особо не разрушил. Вон гляньте, – Ильич повел рукой вокруг себя, – ничего ж не изменилось, как царь сидел на троне, так и сидит.

– Это не он сам на трон залез, это народ его туда посадил. Народу царь надобен. Не готов еще наш народ без царя самостоятельно проживать. Только до того, как ты и твоя шантрапа совершили переворот, цари воспитывались с рождения. Ответственность понимали за недвижимость, за земли да за людишек. А нынешние цари к власти по головам приходят, кто больше конкурентов скушал, тот и император всея Руси. И руки у них в казне аж по самые локти, – великий царь печально покачал головой.

– Ну, не все ж казнокрады, – заметил великий вождь. – Я вот себе ничего и не взял.

– Уж лучше казнокрады, чем убийцы, – великий царь грозно сверкнул очами.

– Да погодите вы! Опять снова-здорово, – воскликнул великий поэт. – А скажите, – обратился он к стражам Ши-цза, – у Анны Андреевны в голове тоже «Белый лебедь на пруду»?

– Это вряд ли, женские памятники от мужских кардинально отличаются. Женская магическая сила каким-то образом и в памятниках приживается. Так что, не столько пространство влияет на женские памятники, как в вашем случае, а наоборот они влияют на пространство.

– Слыхал? – поинтересовался великий царь у вождя. – Таки снесет тебя Анна Андреевна.

* * *

Благодаря усилиям Лопатина, Соня успешно сдала сессию и даже получила пятерку по ненавистному бухучёту. Лопатин был доволен своей ученицей, которая всё реже и реже называла его «Совковым». Тем более что Лопатин изо всех сил старался не «хыкать» и залой называл огромную гостиную в Сониной квартире только мысленно.

В свою очередь, Соня выполнила обещание сводить Лопатина к стилисту. Стилистом оказалась упитанная тётка в салоне с заоблачными ценами. В Новороссийске салон бы этот назывался парикмахерской, а тётка парикмахершей. А тут, на тебе – салон, стилист! В салоне этом с непонятным названием по-французски, конечно, всё сверкало. Еще бы! За такие-то деньги! Клиентам надевали чудные белые халаты, которые как раз могли бы быть и почище. Лопатину халат подобрали с трудом. Уж больно плечи у него оказались неформатные. Тётка колдовала над головой Лопатина часа полтора: мыла, умасливала, стригла, опять мыла, опять умасливала, сушила феном, опять стригла и, наконец, выпустила, содрав с него космическую сумму.

– Ну, как? – поинтересовался он у Сони, которая терпеливо ожидала его в кафе салона. Всё, что Соня съела и выпила в кафе, Лопатину тоже включили в счёт, и он понял, что на каникулы к родителям поедет на поезде, а не полетит самолётом.

– Совсем другое дело! – Соне новая стрижка Лопатина явно пришлась по душе. – Смотри-ка, у тебя и череп идеальной формы и уши не оттопырены. Да еще и глаза теперь видно. Я тебе уже говорила, что у тебя умные глаза? И чего это ты раньше волосатиком ходил?

– Модно было, – сознался Лопатин.

– Уже нет, причем давно, – безапелляционно заявила Соня. – Ну, ладно, я тут на тебя кучу времени потратила, а мне еще чемодан собирать.

Она встала на цыпочки, чмокнула Лопатина в щёку, и выскочила из салона, растворившись за его стеклянными дверями, как ежик в тумане. Изумлённый Лопатин остался один на один со своими ощущениями. Он тоскливо поглядел на себя в зеркало и не узнал. В зеркале красовался типичный самоуверенный мажор с наглыми глазами. Лопатин провел рукой по голове, тяжко вздохнул и выкатился из салона.

– «Дан приказ ему на Запад, ей в другую сторону», – думал он, собирая дорожную сумку. Соня назавтра улетала с подружками в Майами, а ему уже принесли билет до Новороссийска. Хоть у Лопатина и был большой соблазн взять плацкартный вагон, но он перед ним устоял, всё-таки купив купе.

Нет, деньги на самолет у Лопатина, разумеется, имелись, и не только на самолёт, не зря же он весь семестр натаскивал такое количество дубинноголовых мажорчиков. Но у Лопатина была и мечта – купить матери гладильную машину, и эту машину еще неделю назад они вместе с Валеркой привезли из магазина.

Два дня пути до Новороссийска, которые он практически провалялся в пустом купе, Лопатин решил потратить с пользой, прикупив заранее толстенную книгу – «Американская трагедия» Драйзера. Ну, чтобы не моргать глазами, когда Соня вдруг решит завести умный разговор. Но Драйзер решительно не желал укладываться в голове Лопатина, вызывал раздражение и непреодолимое желание выпить чаю и чего-нибудь съесть. Чай у проводницы имелся, даже с лимоном, а еды Лопатин с собой припас со знанием дела. У него имелись и куриные ноги, жаренные на гриле, и варёные яйца, и картошка в мундире, и помидоры с огурцами, плюс ко всему имелись у Лопатина хлебные ржаные краюшки и нарезки с копчёной колбасой и вкусным сыром. Леша Лопатин местами был весьма основательным молодым человеком.

После очередного перекуса он плюнул на Драйзера и переключился на любимого Акунина, поэтому оставшееся время в пути пролетело незаметно.

На вокзале его встречал отец, слегка постаревший за то время, что они не виделись. Обнялись, загрузили вещи. Отец с большим интересом разглядывал коробку с гладильной машиной и одобрительно хлопал сына по плечу, отчего Леша понял, что отцу-то он с этой гладильной машиной уж точно угодил.

Мама выскочила им навстречу из дома, чуть не угодив под колёса отцовского автомобиля. По лицу её струились слёзы. Лопатин с трудом сдержался, чтобы самому не разреветься. Он прижал мать к себе и долго не хотел отпускать, а она, уткнувшись лицом ему в грудь, при этом гладила его стриженые волосы.

– Похудел-то как, – оторвавшись от сына, она всплеснула руками, – или повзрослел? Или это стрижка такая?

– Не нравится? – Лёха провёл рукой по стриженой башке.

– Нет, что ты! – Мать опять погладила его по голове. – Очень красиво, как по телевизору.

Вошли в дом. Туда, где обитала исключительно их семья, и отдыхающим ходу не было. Хотя какие уж сейчас отдыхающие? Мёртвый сезон. Собачий холод и беспрестанный Норд-ост, срывающий крыши с домов и рвущий провода. Хотя Норд-ост особенно бесчинствует ближе к горам, а в том месте, где расположен дом Лопатиных, на берегу моря, это уже не Норд-ост, а так, жалкое подобие. Ну, расстегнет все пуговицы на пальто. Делов-то!

В день приезда Лопатина никакого Норд-оста и в помине не было. Светило солнышко и в воздухе пахло скорой весной. В доме за время его отсутствия произошли серьёзные перемены. Чувствовалось, что курортный сезон принёс свои немалые плоды. В кухне у матери появилась новая дорогая кухонная мебель по виду, как показалось Лопатину-младшему, вполне себе итальянская, да еще нашпигованная всякой техникой. На кухне витали волшебные ароматы, и Лёха сглотнул сюну.

– Хотел вот еще твоей матери плиту индукционную купить, но уж больно дорого, – сообщил отец.

– И хорошо, что не купил, – Лопатин вспомнил Сонин рассказ про то, что её мать кроет эту новомодную плиту, на чем свет стоит. – Говорят, барахло это всё. Посуду к ней особую надо. Рецепты всякие.

– Зато я в нашем отеле прачечную организую. Всех соседей обстирывать будем. Две машины купил профессиональные. Сушилку. Завтра покажу, будешь мне помогать устанавливать. Там твоя гладильная машина – ох, как кстати!

В Лехиной комнате всё осталось без изменений. Вот только книжные полки заменили на новые со стеклами, а в душевой появился новый никелированный смеситель, вместо всё время подтекавшего старого. Конечно, у Лехи не было собственной огромной джакузи, как у Сони, но личная душевая у него всё-таки была. И душевая, и шкаф огромный в нише, практически гардеробная. Ведь раньше Лёхина комната тоже сдавалась отдыхающим. Лёха распаковал вещи, быстро принял душ, оделся в домашнее и достал из чемодана подарки. Гладильная машина – это по делу, а вот духи для матери и галстук для отца – это уже для души. Тем более что подарки эти покупать ему помогала Соня, подкосив в очередной раз бюджет Лопатина. С подарками он отправился в залу. Обычно семейство Лопатиных питалось на кухне, но по праздникам накрывали стол в зале. А приезд младшего Лопатина после столь длительного отсутствия – это самый настоящий семейный праздник. И обязательно будут гости – cоседи, друзья и одноклассники Лопатина. Зайдя в залу, Леха аж зажмурился: новые шторы, замысловатая люстра, новый огромный телевизор да еще и самый настоящий камин. Вот это да! Первым делом Лёха направился к камину. Потрогал чистое стекло.

– Французский, – пояснил из-за спины отец. – Наши уговаривали классический сложить, а я подумал, уж больно они пожароопасные. Вот, купил готовый под заказ. Три месяца ждали. Потом ребята его за неделю установили. Красота!

– Как тут и был, – согласился Лёха, подумав, что теперь его семья, пожалуй, не особо отличается от семей его однокурсников мажоров. Вон, и камин даже есть. Он почему-то сразу представил, как знакомит тут Соню с родителями. Картинка вырисовывалась вполне себе приличная.

Застолье длилось до поздней ночи. Одних гостей сменяли другие, мама беспрестанно суетилась, ставя чистые тарелки и подавая всё новые и новые блюда. Когда только успела всё наготовить! Наконец, все разошлись, и Лопатины остались втроем. Быстро прибрали со стола, в очередной раз загрузили посудомойку, что не влезло, помыли сами и уселись на чистой кухне поговорить. То, что у родителей к нему есть разговор, Лёха понял сразу.

– Мы вот тут решили еще один мини-отель прикупить, – сообщил отец, – Костаниди уезжают, им в Греции хорошие подъемные дают, вот они своё хозяйство и продают.

Хозяйство Костаниди находилось недалеко от дома Лопатиных и явно давало приличный доход.

– А деньги откуда? – поинтересовался Лёша. – Это же дорого безумно.

Одно дело, прикупить к сезону новой техники, кондиционеров или телевизоров, другое дело – готовый отлаженный бизнес.

– Думаем в банке ипотеку взять, или кредит для малого бизнеса. Мать, вон, уже зарегистрировалась, как индивидуальный предприниматель, – пояснил отец.

– А зачем? Денег на жизнь вам хватает, более чем, – Лёха кивнул головой в сторону сверкающей модной кухни. – Если ещё и хозяйство Костаниди обслуживать, так и разорваться можно. Никакого здоровья не хватит. Да еще и долги огромные. Знаю я эти ипотеки да кредиты с их процентами. Вы расчёт-то хоть делали?

– Лёшенька, – мама чмокнула его в нос, – ты же большой у нас совсем. Вернешься, женишься, работать пойдёшь. Дополнительный бизнес и хороший отдельный дом тебе не помешают. А мы с отцом рядом будем, подсобим, если что. И с детками посидеть, и по хозяйству.

– Вон оно что! – Лёха хмыкнул, представив холёную Соню, моющую полы в комнатах отдыхающих. – Без меня меня женили, значит, жизнь мою дальнейшую продумали. Наверняка, и невеста на примете уже есть?

– А как же! Вон, у Михальченков дочка школу заканчивает. Красавица! Загляденье. Воспитанная, скромная, матери по хозяйству помогает. Мечта, а не девка!

Лёха заржал. Видели бы они Соню, уж даже до нее новороссийским девкам, как до неба, не говоря уже о той, что с зелёными глазами, о Еве с яблоком. Нашли тоже красавицу – Таньку Михальченку.

– Ну, не хочешь Михальченкову девочку, другую подберем, – рассудил отец. – Время-то еще есть.

– Спасибо вам, ребята, что заботитесь о моей дальнейшей жизни, только я сам как-нибудь управлюсь. И не вздумайте в долги влезать и бизнес у Костаниди покупать. Во-первых, у меня другие планы, а во-вторых, бизнесу этому скоро трындец наступит. Снесут подчистую всё наше богатство, да больших отелей из стекла и бетона понаставят.

– Как снесут? – мама прижала руки к груди.

– Легко и просто, как в Питере ларьки да маленькие магазинчики посносили. Уйму народа без бизнеса и без средств оставили. Не любит наше государство неучтённый бизнес. А у нас тут всё побережье неучтённое.

– Ишь ты! Пусть только попробуют сунуться, – мама погрозила кулаком в сторону центра города. – У нас тут, сынок, ситуация другая, нежели в Питере твоем распрекрасном. Город маленький, все друг друга знают.

– Всё равно, это вопрос времени. Вы ж, наверняка, про нормы водоотведения, да про водоочистку слыхом не слыхивали. А тут пара грамотных комиссий от заинтересованных лиц – и пишите письма! Я уж не говорю про электропотребление. Там тоже нормы разные есть на жилые помещения. Выделят вам три киловатта, и что делать? Потом использование земельного участка не под жилые цели. Много всего разного придумать можно, если захотеть, – Лёха тяжело вздохнул и оглядел испуганные лица родителей. Стареют они, что ли? Или телевизор много смотрят?

– Сынок, ты это серьёзно?

– Серьёзней некуда. Так что пользуйтесь пока тем, что есть, и старайтесь не высовываться. И не волнуйтесь, я к вам на шею не сяду.

– Ну, да ладно! – отец тяжело крякнул и встал из-за стола. – Утро вечера мудренее. Спать, однако, пора.

Все дни, которые Лёха провёл в родительском доме, он помогал отцу и матери по хозяйству. Отец с утра уходил на работу, а Лёха обустраивал новую прачечную. Он установил на крыше огромный накопительный бак, ведь летом случались перебои с водой, и эти накопительные баки устанавливали повсюду, провёл в прачечную металло-пластиковые трубы, подключил стиральные машины, сделал новую проводку. Этому всему его еще с детства обучал дед. В хлопотном гостиничном хозяйстве без умелых мужских рук никуда.

По вечерам уставший за день Лёха либо поигрывал на пианино, либо читал Акунина. Встречаться с бывшими одноклассниками он совершенно не стремился. О чем с ними говорить? У Лёхи теперь совсем другая жизнь, новые интересы. Засыпая, он думал про Соню и про глазастую Еву с яблоком. Сравнивал их. Сравнение иногда выходило в пользу Сони, а иногда при воспоминаниях о глазах Евы сердце его стучало в груди так, будто бы пыталось исполнить французскую польку. Отец с матерью к разговору о покупке имущества Костаниди больше не возвращались. Работой сына оба явно были довольны и, наверное, поняли, что разговор про его будущее ему неприятен.

Обратно Лёха летел самолётом из Краснодара. Перед посадкой в Питере, глядя в иллюминатор на тёмные тучи, обычно окружавшие город в любое время года, он вдруг понял, что летит домой. В Новороссийске остался дом его родителей, а свой собственный дом, который ему предстояло построить, находился впереди, и именно, в Питере.

В первый день занятий он встретил на институтской лестнице ту, которую мысленно называл Евой с яблоком. Вернее не встретил, а увидел её отражение в зеркале. Ева шла какая-то задумчивая и печальная. Лопатина она не заметила, а ему вдруг нестерпимо захотелось подойти к ней, обнять и расспросить о причинах её расстройства. Захотелось рассказать ей что-нибудь смешное и погладить по голове, как давеча это делала мама. Он с трудом удержался, чтобы не кинуться ей наперерез.

Соня к началу семестра, разумеется, опоздала. На все звонки Лопатина её телефон отзывался невнятным пиканьем и бурчанием, и только на третий день от начала занятий трубка сообщила, что абонент находится вне зоны действия сети. После этого Лопатин уже звонил ей непрестанно. Наконец, абонент появился в сети, и сонный голос Сони объявил:

– Совков! Ты совсем сбрендил, не видишь, что я сплю. У меня сдвиг по времени.

– У тебя, Соня, еще и сдвиг по фазе. Ты опять хочешь запустить учёбу? – строго спросил Лопатин.

– Не хочу, – Соня зевнула. – Ну, скажи, зачем ходить на лекции, которые всегда есть у такого отличника, как ты, и их всегда можно скопировать и потом почитать в приятной обстановке? Нет! Обязательно надо тащиться в школу и слушать всю эту галиматью. Да еще записывать!

– Таким образом и только таким эта галиматья лучше усваивается. Лекции читать не так интересно, как Драйзера, – тут Лопатин покривил душой. Драйзера читать ему было совсем не интересно. – И самое главное у преподавателя можно сразу спросить, если что-то вдруг не понятно.

– Хор, Лопатин, убедил. Завтра буду, – Соня дала отбой.

Назавтра она к началу первой лекции всё-таки опоздала, однако прокралась в аудиторию, плюхнулась рядом с Лопатиным, потеснив Валерку Яковлева, и поначалу откровенно зевала. Правда к концу лекции втянулась и даже прилежно задала преподавателю пару вопросов, искоса глядя на Лопатина. Препод расцвёл, как роза, и принялся объяснять Соне непонятное. Соня моргала глазами и кивала головой. Все остались довольны.