Текст книги "Каннибализм. Сборник произведений"

***
Пожиратель грехов

Бимагистральный акровенок акросонетов

***

 
Акростих: «Тайный код»
 
 
Зверь издал стон,
Напрасна жертва.
Астры свежих ран.
Небесные грабли.
Иноки вторят: «Аве»
Ему, не жалея слов.
Вероломный взор.
Рычит псов свора.
Ад – времён острог,
Горящих костров
Влекущее острие,
Еретический хор,
Распятые звёзды,
Ыдол потока слёз.
 

I

Знамение – дар неизменно видеть,

Вмещать в себя всю полноту луны.

Ему не сохраниться в этом виде.

Решив, вокруг продажные лгуны,

рЬян он в своём желании унизить,

И наказать за подлость предавать.

Зачем конец так бестолково близить?

Добро, лишь слабость низкое прощать.

А эта бесноватая примета:

Любовь способна душу исправлять.

Свой вакуум врачуя божьим светом,

Тоску по совершенству изживать.

Однако мыслит грешник об еде,

Наивно полагая, быть беде.

II

 
Наивно полагая быть беде,
Алтарь забрызган снова свежей кровью.
Палач в своей естественной среде,
Рукой не дрогнет и не выдаст бровью.
А роль овцы – быть съеденной толпой.
Сегодня претенденты тянут жребий.
На площади, забитой голытьбой
Авансом раздают святые требы.
Живём, достойно чтобы умереть.
Еретики огнями прегрешений,
Румянят и коптят земную твердь,
Трещат и тлеют в отблеске сомнений.
В апофеозе жертвенных соцветий —
Аддикция любить и ненавидеть.
 

III

 
Аддикция любить и ненавидеть,
Стократ сильней призванья просто жить,
Таская за собой немую свиту.
Разбрасывая землю, яму рыть.
рЫть, хороня последнюю надежду,
Создать для всех удобство и комфорт,
Воображая и теряясь между
Её корсетом, бархатом ботфорт.
Желанием влюбиться и расстаться,
Испытывая от разлуки боль.
Храня свой ум, с безумием сражаться,
Рискуя сгрызть с грехом и хлеб, и соль.
Аскеза и святое житие.
Неповторимо в людях бытие.
 

IV

Неповторимо в людях бытие.

Есть те, кому не впрок идут ошибки.

Бессмысленные слёзы и битьё —

Есть шишки, что на лбу краснеют шибко.

Слияние и битва Инь и Ян.

Назойливым желанием блаженства.

мЫ не умеем одолеть изъян

Единства слова, облика и жеста.

Горит пред образами тусклый свет,

Рассеивает дымный смрад кадила,

А те, кто верит в вездесущий бред,

Богам даруют плоть свою и силу.

Ликуйте иль рыдайте, человеки,

Исчезнет каждый без следа навеки.

V

 
Исчезнет каждый без следа навеки.
Намеренны страдания и боль.
Открытый взгляд, отрезанные веки.
Кружит над прахом пудровая моль.
И стряхивает свой налет мучнистый,
Вбивая воздух в вековую пыль,
Тревожась о намерениях чистых,
Отказываясь верить в божью быль.
Разбрасывая душ святые мощи,
Являя чудо жизни, тут и там.
Творить надгробий мраморные рощи,
А в сердце возводить безверья храм.
В реальной жизни, коли быть беде,
Его истлеет бренный прах в земле.
 

VI

Его истлеет бренный прах в земле.

Мозоль сухой души огнем пылает.

Убийственная жизнь в тугом ярме.

Напрасные молитвы с воском тают.

Ему бы всё забыть и повторить,

Животворящим осенив знаменьем.

Аггелов оберег, крылатым быть,

Любовь считая солнечным затменьем.

Ещё мгновенье и опять повтор.

Ярило жёлтым обручем сияет.

Святая вера, как карманный вор,

Лжет пастве, что для вечности спасает.

Отныне правда вскрылась, человеки,

Врезаясь в память и садясь на веки.

VII

 
Врезаясь в память и садясь на веки,
Её сосала медленная смерть.
Роскошных рук, отравленные плети,
Обильно орошали венок сеть.
Лизали щеки алые зарницы,
Ошеломляя красками стыда,
Менялись масок бесовские лица,
Неся в себе все признаки вреда.
нЫряли в теле огненные рыбки,
Йод прижигал презрение и злость.
В углу качалась маленькая зыбка,
Зубастая греха дремала плоть.
Однажды, ты забудешь о еде,
Рискуя стать подобным скорлупе.
 

VIII

Рискуя стать подобным скорлупе,

тЫ забываешь о природной силе.

Читаешь, то что будет, по руке,

И избегаешь мысли о могиле.

Твоя судьба всегда в твоих руках:

Прими её и сделай главный выбор.

Сметая с плеч рутины серый прах,

Оправдывая каждый вдох и выдох.

Возьми воды живой, что точит камень,

С собой туда, где мёртвое живёт.

Врачуй водой свои земные раны,

Очистив память от людских невзгод.

Родись, неся внутри и лёд и пламень,

Апостолом прозрачным, как пергамент.

IX

 
Апостолом, прозрачным как пергамент,
Доверчивой святою простотой,
Вершится кем-то созданный регламент,
Решится суд над грешною душой.
Есть те, кто подвергает остракизму,
Молящихся языческим богам.
мЁд сладостного сердцу нигилизма,
Небрежно рвущий веру по слогам.
Отбрасывая тень на ход столетий,
Слагая байки о святых делах,
Троится божий лик, в дыму соцветий,
Разбрасывая слов священных злак.
От тех семян родится божья рать,
Готовясь тайны свету рассказать.
 

X

 
Готовясь тайны свету рассказать,
Останется лишь вкус святой облатки,
Резных узоров шелковая гладь,
Ядрёные частушки и колядки.
Щедры подачки ласковых господ.
Испорчены обласканные слуги.
Холопов нищебродных слабый род,
Клянущих каждодневные потуги.
Однажды всё получится, поверь,
Сгорят в огне все похоти и страхи.
Тревоги не открыть в блаженство дверь.
Разнузданность казнить свою на плахе.
Отринуть грязь греха и молвить: «Амен»
Вещать, не размыкая губ, как камень.
 

XI

Вещать, не размыкая губ, как камень,

Лелеять мысль о вечном бытие.

Ему подвластны и вода и пламень.

Кто может так, как Он? Никто. Нигде.

Ужели после нас лишь серый пепел?

Щепоть летящей пыли над водой?

Её разносит перекатный ветер,

Её терзает раскалённый зной.

Останется ли что-нибудь живое,

Способное на небо вознестись,

Творящее призвание благое?

Религия – кровавой веры спесь.

Иное не дано нам распознать.

Его тверда способность пожирать.

XII

 
Его тверда способность пожирать,
Разносится болотный запах серы.
Един в своей борьбе епископат,
Толкающий на путь публичной веры.
Используя и копья, и щиты,
Черпающие из бездонной чаши.
Его чело изранили шипы,
Святые кости с каждым годом старше.
Копают, оскверняя чей-то прах,
Испытывают силу амулетов.
Йад сотворенья, словно древний Птах,
Хоругвями спасающий планету.
Одних богов давно порвали в клочья.
Реликвия – святые его мощи.
 

XIII

 
Реликвия – святые его мощи.
Агония, безвременная смерть.
Светил небесных огненные козни.
Предчувствие, что после будет свет.
Явление божественного чуда.
Традиция – глаголющий пророк.
тЫ заберёшь грех смертный, как простуду.
Едою запасаться нужно впрок.
Забавы ради, разжигать кострища,
Восторженно и глупо ликовать.
Ёрш очищает от нагара днище,
Замызганной души. Тавро. Печать.
Дрожа в незнанье, как в кромешной ночи,
рЫдая он молился: «Аве, Отче…»
 

XIV

 
рЫдая, он молился: «Аве, Отче…»
Дивясь на свет священных образов,
Отчаянье рождает в сердце прочерк,
Любить не может сердце без оков.
Простив богам людскую несуразность,
Отпустишь людям мелкие грехи.
Так создана мирская сообразность.
Отважно забирай их и храни.
Когда не веришь ни себе, ни другу,
А Богу веришь, разделив на пять.
Согласны взять и чёрта на поруки,
Ловя его на клятве сострадать.
Его не так легко всерьёз обидеть.
Знамение – дар неизменно видеть.
 
 
АКРОМАГИСТРАЛ: «Знание враг веры»
 
 
Знамение – дар неизменно видеть,
Наивно полагая: быть беде.
Аддикция любить и ненавидеть:
Неповторимо в людях бытие.
 
 
Исчезнет каждый без следа навеки,
Его истлеет бренный прах в земле,
Врезаясь в память и садясь на веки,
Рискуя стать подобным скорлупе.
 
 
Апостолом прозрачным, как пергамент
Готовясь тайны свету рассказать,
Вещать, не размыкая губ, как камень.
Его тверда способность пожирать.
 
 
Реликвия – святые его мощи.
рЫдая, он молился: «Аве, Отче…»
 

***
Там ангелы не летают

 
Акро: Там ангелы не летают, а разбиваются.
 
 
***
 
 
Тлеют в черноте бездонной
Ангельские головешки —
Мавзолей страданий полный.
Армия крылатых – пешки.
Не дано на верх подняться
Гадам, по земле ползущим,
Если даже пресмыкаться
Липким языком сосущим.
лЫсых, полых тел пергамент,
Некромантия без меры,
Если следовать программе,
Лимба запертая сфера.
Есть ли что-нибудь святое
Там, где отрезают крылья?
Акапелло криков соло.
Юрких душ убрав закрылки,
Треск ревущих оригами
Агнцев огненных распятий.
Рубикон людских страданий,
Антрацитовых прогалин.
Здесь рождается величье.
Божьи дети отречением
Истребляют братьев вечность,
Вмиг сгорая в адском жерле.
 

Авторская иллюстрация «Там ангелы не летают»

 
Атакуют божью веру,
Юкки стрел в тела вонзая,
Тлеют, источая серу.
Свет свой в золу превращая,
Яда пригубив Химеры.
 

***
Ода едЕ

Акротелестих: Пора заглянуть в бездну,

Но там нет никаких чудес.

***

Прежде чем увидеть заново страшный соН,

Одержимо крутясь, кутаясь в ватное одеялО.

Резко вскакивая и вопя истошно, на семь ноТ,

Адская жуть, чтоб навек от тебя отсталА.

Запрячь свой страх, как младенческий сраМ

Авансом себе обещая награду за каждый амеН.

Глумясь над врагами, и гимны слагая победЕ.

Ликуя о том, чего нет, по принципу: позже будеТ.

Явор где-то в полости стен, издаст тихий стоН.

Наверное, это проекция проклятой жизнИ.

Удастся ли вопль заменить на задорный смешоК,

Творя чистоту настроения в альте вокалА.

тЬмы бархатный цвет, перемен поглощающий мраК,

Вливается омутом липкой, гнетущей стихиИ.

Безликий зубасто-когтистый кислотный ПтаХ:

Единственный, инопланетный, чернильный светоЧ.

Забудь всё, что видела, как колдовское ХудУ.

Дождавшись рассвета, молись, чтоб не знали беД.

Невинные души, для чудища мясо и хлеб. Ода едЕ —

Убогие люди, сосуды греха, которых так любят беСы.

***
Доминанта

Мать – доминанта.

Отец – немой тугодум-подкаблучник,

Но иногда вынимавший ремень

из шлёвок потёртых джинсов.

Между, врезанных в щель замка

забав их неказистых случек,

Подсмотренных тайно под дверью,

в игольное ушко пропуская свой пенис.

Он был странным наездником

на гоночном велосипеде.

От рождения нелюдимым,

тихим, запертым в клети времени.

Но, как известно,

черти водятся в тихом омуте.

Его разум никак не мог разрешиться

от распухшего бремени.

Зависть рвано жестикулировала:

«У соседа —свадьба, а не поминки!»

У него же «Дунька Кулакова»

в акте каждодневной разминки.

Женщин рисовал в воображении

грязными шлюхами, вонючим давалками.

Если мог, пинал бы их, как пиньяты,

дубастил большими палками.

Опухоль безумия разрасталась,

расцветала махровым цветом.

Никто не следил ни за ним,

ни за его гоночным велосипедом.

А он упивался ночами тёмными

своим бесноватым бредом,

И грезил, как наполняет грязных

шлюх экстатическим светом.

Радио-мама звенела

назойливой мухой в заложенном ухе.

Он её слушал, но не слышал —

все её сплетни давно протухли.

Все её чаянья, вся бытовая возня —

несварение в стонущем брюхе,

Вечный понос иль запор до кровавого стула.

Если бы мог, придушил бы её,

закопал бы навечно – тупицу,

Но, что-то держит, как в самом начале,

как будто он всё ещё ищет губами её сосцы.

Как насос скисшее давно молоко

из иссохших грудей качает.

Есть что-то больное, гнилое

в этой его зависимости и нелюбви,

В этой тщетной попытке вырваться на свободу

Из оков удушающей,

садистской, кислотной заботы,

Как в тиски верстака зажатой,

триклятости родительских половин.

Это ли не причина осколков

раздвоенного разума, разбитого сердца?

Он ищет, но не находит

в этом мире своё уютное место.

Каждый раз выпадает, как птенец,

но вновь возвращается в родительское гнездо,

Под такое тёплое,

но ненавистное материнское крыло.

Это рванёт, прорвется кровавым нарывом

на тёмные улочки городка.

Рано или поздно он выйдет,

как тихий монстр на долгожданную охоту,

И растерзает девичье тело,

как помидорную, сочную грядку,

Пестуя свою тайную,

больную, извращённую похоть.

***
Гемоглобин

Тавтограмма

 
Ты же не хочешь быть голодным в своей геенне огненной?
 
 
Голодная гиена, гнев глотая,
Гогочет гадким гоготом грудным.
Гниёт гнетущей грудою гнедая
Густеет грязный гель – гемоглобин.
 
 
Глаза гуляют, голоса гнусавят,
Гангрена губ глодает геммы гланд.
Горбатый грех геройскою гортанью
Горланит гимна горделивый гвалт.
 
 
Гирлянды гор – господние границы.
Гастральный голод – гневная гряда.
Геномов гибких главное горнило,
Горящих гадов грубая грызня.
 
 
Густая грива – гребешок гурмана,
Гадючьих глаз губительный гранит.
Гремящих гротов гаснущей геенны
Голодный гнев гогочащих гиен.
 
 
Гниёт гнетущей грудою гнедая.
Густеет грязный гель – гемоглобин.
Голодная гиена, гнев глотая,
Гогочет гадким гоготом грудным.
 

Авторская иллюстрация «Гусеницы и мотыльки»

***
Гусеницы и мотыльки

 
Не хочется ни фантиков, ни ягод,
которые готовит нам судьба.
Цветами жизни даже не исправить
ту пустоту, что Богом нам дана.
От колыбели до последней тризны
снуем в толпе из параллельных душ.
Мы одиноки в мире от рожденья,
пьём веселящий разум сладкий пунш.
Но то веселье – пир в чумное время,
лишь маскирует волдыри из язв,
Что изнутри съедают  наши души,
скрывая боль от посторонних глаз.
Мы ищем пользу в бытовой рутине
и каждодневном гибельном труде,
Всё больше увязая в мерзкой тине
вранья  любимым и самим себе.
Взлететь желая в небо мотыльками,
чтоб насладиться солнцем и теплом,
Мы гусеницам коконы латаем,
наматывая нить из дел и слов.
Душ гусеницы, сытые грехами,
сплетают саван шелковый и ждут,
Когда из тела в небо улетая,
их в пятерню поймают и сожрут.
Кто без греха с земли поднимет камень,
но побоявшись бросить съест его,
В который раз вновь обнуляя память…
 

***
Черные не от грязи

 
Люди с черными лицами,
Грязными не от грязи
Камни живые ворочают,
Содранными руками.
Крыши засижены птицами.
Тряпки на окнах из бязи.
Сизыми дымными клочьями
Порван эфир над рабами.
 
 
Им не поднять небу головы,
Спины согбенные долу.
Души подобные гномам,
Что ищут цветные руды.
Язык их, забывший слово,
А тело, привычное к боли.
Пространство вздыхает стоном,
Сквозь слипшиеся губы.
 
 
Им даже не дали робы:
И босы они, и голы.
Им номер был не присвоен,
А имя своё не знают.
Пустые урчат утробы,
И кровью клокочут глотки.
Их жизнь ничего не значит,
И в смерти о них не вспомнят.
 
 
Мы к будущему такому,
Идём, или нас толкают,
Отнявшие жизнь и свободу,
Народ обокравшие твари.
Мы с черными лицами люди,
Что черные не от грязи.
От мысли: «Свободы не будет!
Безвольными сдохнем рабами!»
 

***
Только крыша

 
Дом.
Только крыша?
Или латы Бога
Оберегает от земных невзгод.
Но если осаждают дом наш, рыжи
Портки у тех, кто к подвигам не гож.
Мечи и копья ржавые в сарае.
Топор, привычный голову терять.
В камине сажа, и ножи тупые.
Пружины держат на ногах кровать.
Капкан по центру старого крылечка,
Чтоб выйти не сумел хозяин в люд.
Он палит сам себя, как свечку,
Гражданским заменяя, божий суд.
Темна та непролазная дорога,
Ведет в нутро железного острога,
Где на цепи —
Безликий антипод,
Пытается спасти
От смерти
Род.
 
 
Мы больше не умеем защищаться.
И не умеем щеку подставлять.
И, пестуя привычку причащаться,
Как божий сын, готовимся страдать.
Но, то страдание, лишь малая крупица
На жерновах вселенской простоты.
Из колеса мы выпадем, как спицы,
Движение творя из пустоты.
И в пустоту опустимся, безвольно.
И перемелем блеф блаженных фраз.
И наша жертва будет слыть безмолвной,
Когда родимся в многосотый раз.
 

***
Голодный отпуск

 
По роже досады ранки:
С жары или от расстройства.
Сидим – тараканы в банке,
Любви изучаем свойства.
Она не продлится долго.
Нам это уже не в новость.
И мы наблюдаем зорко,
Избитую жизнью ненависть.
Желала я выйти в дамки.
В том тактика превосходства.
Теперь всё таскаю санки,
А ты управляешь ловко.
 
 
Сижу, колупаю морду,
Причина – голодный отпуск.
И пиво, как день прогорклый —
Судьбы неоконченный опус.
Твой старый избитый фокус,
Как кролик из шляпы – дохлый.
Смещенный акцентом, локус,
Подсказывает, что пошлый.
Сострить бы ножом, да смаху,
Раскрыв до ушей улыбку.
И сока хлебнуть, как Бахус,
Из красной, кровавой дырки.
 
 
Голодный мой летний отпуск,
Закончится лишь начавшись.
Нет в нём никакого прока —
Разминка для одичавших.
Сижу, колупаю морду,
Буравлю досады ранки.
И пиво, как день прогорклый
Цежу на язык из банки.
 

***
Отпусти, или…

Акро: «Отпусти, или будешь втянут» (Дзен поговорка)

***

Однажды, жалеешь о глупом поступке.

Тоска по свободе садится на грудь.

Питаясь любовью, ты, как проститутка,

Условные сроки мотаешь весь путь.

Свою красоту непременно теряешь,

Томишься от скуки, но выхода нет.

И новый партнёр домик твой атакует,

И ждёшь новых встреч и дешёвый букет.

Любить не легко, когда требуешь больше.

Известно, что чувства имеют пробег.

Больная любовь забывается проще,

Убого в углу доживает свой век.

Докучливо плачет по старой потере.

Ершится, ругается грязно вослед.

Шершавый язык ищет вновь поцелуя,

шЬёт мелкою строчкой по контуру губ.

Вопьёшься ли ты, как пиявка по десна?

Тобой ли напьются, и выбросят прочь?

Яд травишь по капле, от запаха тошно,

Набросив на плечи развратницу ночь.

Удача, как ящерка, только безхвоста.

Ты снова одна, в этом суть превосходства.

***
ЗОЛОТАЯ СТАРУШКА

Как жаль, о моя престарелая мать,

Тебе не по вкусу моя соломать.

И суп пересолен, а квас слишком сладок,

И в доме стоит затяжной беспорядок.

Жевать нам сказала гранатные корки,

Чтоб мы не воняли, как дохлые кошки.

Хотя, я и дочь моя с тухлым желудком,

Все дни напролет упражняемся с судном.

Твои не воняют ни каки, ни ссаки,

А только лишь наши огромные сраки.

Ворчишь и ворчишь ты все дни без умолку,

Что с нас, как сиделок нет малого толку.

Тебе угодить не хотим и не можем,

И видеть достало тебе наши рожи.

Боюсь и подумать, была б ты моложе,

С живых бы содрала с нас нежную кожу.

Дала б белоручкам скребки и лопаты,

И мы бы скребли день-деньской до заката.

Так, лучше молиться о быстром исходе,

Но видно мы будем быстрее во гробе.

Кому б подарить «золотую» старушку,

Пока не сняла с нас последнюю стружку.

***
Им друг друга не утешить

Рыба ловит влажный воздух серебристыми губами,

Не мигая приглашает, в пресных чувств резервуар.

И трепещет еле слышно золотыми плавниками.

Каждый вечер посещая с вывеской зеленой бар.

Рыбачек блесной поманит и подцепит на приманку.

Льдинки плавают в бокале. Музыкант смычок достал.

Плачет скрипка заунывно. На душе темно и горько.

Возрастает слёз белужьих упоительный накал.

Им друг друга не утешить, только мучить истерично.

Рыба ловит влажный воздух бледным полумёртвым ртом.

Ей к богатому застолью стать закуской экзотичной,

Вздрагивая плавниками над разделочным столом.

Авторская иллюстрация «Им друг друга не утешить»

***
Люди это мясо

 
Люди – это мясо.
Мясо есть – еда.
Скипетры и рясы
Жарят города.
 
 
Право, как приправа
К блюду из рабов.
Травля, как забава.
Плов из языков.
 
 
Городские соты —
Черной жизни соль.
Терема и гроты.
Празднество и боль.
 
 
Вновь столы накрыты.
Блюда из голов.
Поедают быдло.
Пир без лишних слов.
 
 
Раскачает массы
Крови океан,
И томатной пастой
Будет сыт тиран.
 

***
Живу ощущением боли

 
Живу ощущением боли,
Она мой единственный кайф.
Ранения с привкусом соли,
Злословий публичная казнь.
 
 
Застолье с вином креплёным
С заздравницами за друзей,
Клеймящих железом калёным
Твоих златогривых коней.
 
 
Твоих быстроногих стремлений,
Летящих галопом в опор.
Плюя на каскад чьих-то мнений,
Рождающих яростный спор.
 
 
Пружиной внутри разжимаясь,
Страдания горечь растёт,
И загнанный конь твой хромает,
И пули спасительной ждёт.
 
 
Ты сам вновь себя истязаешь,
И шпоры вонзая, чтишь бег,
Чтоб ближе стать к Богу и Раю,
Поверив в божественный блеф.
 

***
Пробел

 
Купол мраморного неба
Полирует соты стен.
Черные, как уголь фебы
Отрабатывают плен.
 
 
Мрамор в розовых прожилках,
Как графический экран,
Мостовая из обмылков
И ручьи кровавых ран.
 
 
Призраки тела сменяют.
Жизнь – воспоминаний диск.
Чувства – бабочки из стали.
Память – первородный риск.
 
 
Слово – выкидыш признаний.
Тает льдинкой в виски кровь.
Человек в чреде пристанищ —
Восстановленный пароль.
 
 
Выдержка, как признак класса.
Аромат – фантомный след.
Муза – траурная плакса,
Кутается в чёрный цвет.
 
 
И нельзя остановиться,
Удалиться навсегда.
Копий огненные птицы
Наводнили города.
 
 
Душ неоновые стражи
Прячутся в отсеках тел.
Всё обман, ничто не важно,
Смысла ядерный пробел.
 

***
Игра в человечность

 
Мозг продырявлен дозой вампирской крови.
В лужи на небе дождями воткнулись варры.
Это не бред, а приход вурдалачьей двойни.
Имя им «злость не дремлет»: Каин и Авель.
Точит клинок судьбы о нутро расплаты —
Братоубийца, запрятавший сердце в латы.
 
 
Шквал дребедени  и в трубочки свиты уши.
Правда за маской лжи свою скорбь обнаружит.
Жаль, но никто правду жизни не хочет слушать.
Всяк забывается, и бормотуху глушит
Крови вампирской, забористей кокса и мета,
В поисках вечных универсальных ответов.
 
 
Это побег от доставшего мирозданья,
Где человек, как винтик с кривой резьбой,
В полной эксклюзии от цифрового сознанья
Болен, когда остаётся самим собой.
Знает одно, тот кто крови стремится добыть,
То что уже мертво, невозможно убить.
 
 
В лужи на небе дождями воткнулись варры.
В центре вселенской кровососущей свары,
Мозг продырявленный дозой продажной любови,
Глупой игрой в человечность себя позорит.
Вешает крест на стену у изголовья,
И причащается в церкви христовой кровью.
 

***
Пол шага до…

 
Пол дюйма до шёлка губ,
Секунда до поцелуя,
Сегодня ты сердцу люб,
Весь день по тебе тоскую.
Пока, как подросток влип,
Сверкаю огнями чуда.
На каждый игривый всхлип,
Колотим об пол посуду.
 
 
Отшибленная память
Как овод больно жалит,
И выбитые зубы
Во рту пустом звенят.
Любовь, такая штука,
Изменчивая сука.
Вчера – елей на душу,
Сегодня – соли пуд.
 
 
Пол литра до вида «в хлам»,
До стёртой запретной грани.
В бедлам превратился храм.
Любовью меня тиранишь.
Ты любишь меня дразнить,
И ищешь для ссоры повод.
Разорвана связи нить —
Ты мой смертоносные омут.
 
 
Отшибленная память
Как овод больно жалит,
И выбитые зубы
Во рту пустом звенят.
Любовь, такая штука,
Изменчивая сука.
Вчера – елей на душу,
Сегодня – соли пуд.
 
 
Пол шага и резкий толчок,
И звонкая оплеуха.
И матерных слов поток,
До полной потери слуха.
Пол шага – удар в лицо,
И пара пинков по почкам,
Ты «любишь» смертям назло,
И порешь меня по строчкам.
 
 
Отшибленная память
Как овод больно жалит,
И выбитые зубы
Во рту пустом звенят.
Любовь, такая штука,
Изменчивая сука.
Вчера – елей на душу,
Сегодня – соли пуд.