Текст книги "Взгляд через плечо"

Ирина Сабенникова
Взгляд через плечо

© Сабенникова И.В., 2022

© Оформление. Издательство «У Никитских ворот», 2022

* * *

Фантазии на тему любви

Есть вопросы, задавать которые не стоит, и именно такой вопрос я задала: «Любили ли вы когда-нибудь?» Спросить о любви – то же, что спросить о вере: «Верите ли вы и какова сила вашей веры?» Но я спросила то ли из желания дать адекватный отпор предшествующей попытке вмешательства в мою личную жизнь, то ли по какой-то другой причине, но точно не из любопытства, чужая жизнь меня не слишком интересует. Впрочем, я и не была особенно уверена в том, что мне ответят, но ошиблась.

– Да, конечно, я любил, и не раз, – ответил мой собеседник словно из далека, как если бы он повернулся лицом к своему прошлому, отвернувшись от меня настоящей.

– Несколько раз? – переспросила я и тут же безапелляционно заявила: – Тогда это не любовь!

– Ну почему же, – не обращая внимания на мою задиристость, откликнулся он, – просто это чувство было всегда разным. В юности – более романтическим и страстным, когда я стал старше – это было совсем другое чувство…

Наверное, можно было его разговорить, но мне не нужно было чужое прошлое.

– Знаете, – обратился ко мне мой собеседник, не услышав моего молчания, – слово «любовь» для меня очень много значит, я не могу и не хочу затирать его постоянным использованием.

– Понимаю, – ответила я, – поскольку и сама нечасто произношу его.

И в то же время мне почему-то показалось, что «любовь» для моего собеседника была вовсе не роскошным, чудесным образом ограненным бриллиантом, а заложенной между страниц книги маргариткой. Заложенной, возможно, даже не им, а например, его дедом, а он старается как можно реже пользоваться этой книгой и тем более открывать ее на этой странице. Трогательно, но не мое. И тут неожиданно для самой себя я сделала вывод:

– Думаю, вы не любили!

– Ну почему же так?! – недоумевает мой деликатный оппонент, деликатный, потому что любой другой уже давно бы нашел способ прекратить этот неудобный для него разговор.

– Видите ли, – пытается он объяснить мне как нетерпеливому подростку, не знающему жизни, – любовь многогранна, она имеет массу проявлений.

– Любовь, – не унимаюсь я, – это то, что пронзает твою жизнь насквозь, не оставляя никакого выбора в определениях. Это судьба, – наконец решаюсь произнести я свой приговор.

Наверное, человек, беседующий со мной, сотни раз, прав, я и сама прежде думала так же, классифицируя вслед за психологами это, в сущности, тотальное чувство, вычленяя из него любовь-нежность, любовь-дружбу, любовь-страсть, привязанность к родителям, к ребенку и так без конца. Да, конечно, все это отблески одного, как солнечные зайчики или блики на воде, но Солнце-то одно! Это все сжигающее и беспощадное Солнце, дающее жизнь, тепло, ласку, нежность, – оно одно. Вы можете жить, наслаждаясь его теплом, и не принимать его самого. Может быть, из страха быть сожженным, из врожденного рационализма, из-за того, что для вас вполне довольно тепла и в полутени, но от этого Солнце не перестанет быть Солнцем, а любовь – любовью.

Ну что же я делаю?! Я же уже обжигалась на подобном. Да и что произошло бы, если бы каждого человека на Земле захватывал солнечный водоворот страсти, оставляя потом жить ослепленного и беспомощного.

Что остается от того безумия, которое называют любовью? В сущности, не больше, чем от маргаритки, заложенной между страниц: диск с записями мелодий танго с концерта, на который я не пошла, детская считалочка про короля и королеву, записанная на диктофон моего телефона, не бог весть какой постер с изображением плывущей Венеции – все то, что так и осталось в наших проектах и никогда не осуществится. Ни концерт, ни поездка в Венецию… И только наши фантазии, переведенные в слова, где мы бесконечное число раз разными цветами в бесчисленной вариации оттенков воссоздаем образ друг друга, только они, совпавшие не столько во времени и пространстве, сколько в вечности, живут и останутся памятью о нас тем, кто не будет знать даже наших имен. Это будут фантазии на тему любви – любви счастливой и несчастной, разделенной и потерявшейся – и вновь обретенной, и снова преданной, но все равно любви.

Как мало у него осталось от меня – флакончик с губной помадой, забытый в машине, книжка рассказов Касареса и фантазии, которые мы так заботливо привили на старый ствол яблони, которая и есть, в сущности, наша жизнь.

На грани двух начал

 
Когда чудовище рождается от сна,
Как всполох огненный от пороха крупицы,
А нам все кажется, реальность просто снится,
Крадет рассудок страстью тишина,
Иллюзию создав, как ей не обольститься.
 
 
Изгиб к изгибу огненным хвостом,
Сметая планов совершенных сонность,
Здесь, тело выгнув аркою, мостом,
Ждет вечность звезды – слез чужих безродность.
 
 
Тот враг в тебе почти неуязвим,
Зеркальным отраженьем ищет встречи,
Он поманит, и я пойду за ним
По грани двух начал, к исходу сечи,
 
 
Звеня ключом заржавленным и старым,
Родится время каждый божий день,
Уходит ночь туда, где нас не стало,
Оставив ожиданью света тень.
 
 
А жизнь уже бросается с размаху,
Как кобылица – зла и горяча,
Раскаянье сродни любви и страху
И обещает смерть мне с твоего плеча.
 

Вирус

 
Под тонким льдом безволия искомый,
Когда нет сил пошевелить рукой,
Лет дикий хмель цветет, но бьет истома,
Свивая сны в кольце огня каймой.
 
 
Жар в глубине, не растопив печатей,
Мечтой зато уста мои сомкнет.
Как символы безумства предприятий,
Рабы желаний знают этот гнет.
 
 
Я возвращаюсь к ним с тобой в бреду,
Горит весь мир, и некуда стремиться,
И мысль одна скользит во тьме по льду
Души, желая все-таки напиться.
 
 
Без сожаленья прошлое приму,
Без счета прежних дней, прожитых мною,
И, может быть, о вечности пойму
Всю правду этой жаркою весною.
 

О замкнутости чего-либо

 
Замкнуто сердце, словно в сосуде,
В теле моем.
Бьется в клетке судьба
Неизбывной обузой —
Мы вдвоем.
Жизнь сама замыкается
стенами комнат,
мир – окном.
Боль – заложница взвинченных нервов, оборван
день за столом.
Суть моя запирается праведным словом,
Но господствует ложь,
Мы чуть-чуть пригубили безумства, пред Богом
Истины не тревожь.
Что имеем, по ветру, конечно, развеем,
Времени не скопив,
И окажется небо само фарисеем,
Утро испив.
Я тебя запираю в себе неизменно —
Выпустить жаль,
А другим достается
Надежда, измена, в крошках печаль.
Вижу сны твои на рассвете
и стихи.
И люблю тебя словно дети —
без тоски.
 

Ночные пионы

 
У Курского пионами торгуют
такого непредвиденного цвета
– лилово-черными, у ночи нашей где-то
имело веко цвет почти такой.
Темнело рано, сумерки жгли лес,
и каменных дубов бездымно тлели ветви,
лилово-черный плес гасил пожар небес,
беспомощно еще горели ветлы,
а мы, притихнув, пили неба мглу,
в бокалах на столе плескалось наше море,
и горечью обид гремело где-то горе,
затеяв предвечернюю игру.
Теперь у Курского я на сквозном ветру
ночных пионов покупаю шапки
у смуглолицей, как колдунья, бабки
и в памяти событья берегу.
 

Две капли

Мы целовались на узкой дорожке возле Спасо-Андроникова монастыря, останавливались через каждые полтора метра, целовались и снова двигались. И все это наше движение напоминало вальсирование вокруг высоких монастырских стен. Голова кружилась от весеннего воздуха, от бесконечных и долгих поцелуев, от невозможности и глубины того чувства, которое захватило меня так неожиданно.

– Давай обвенчаемся, – неожиданно предложил мой спутник.

– Нет, – ответила я. И вдруг поняла, что только что могла навсегда разрушить свою устоявшуюся, но ставшую какой-то скучной жизнь. Разрушить и создать новую, а может быть, и не создать. Разрушить представления моих детей о морали, которое я воспитывала в них с такой тщательностью. Дружеские отношения с мужем, поскольку они всегда были скорее дружескими, чем какими-либо еще. И все это, балансируя на тончайшей границе, отделяющей свет от тьмы. Хотя я уже не знала, что есть свет, а что тьма.

– Нет, – повторила я и почувствовала облегчение, которое испытал, возможно, непроизвольно и мой спутник.

«Зачем нам венчаться, – думала я, – мы и так неразрывно связаны судьбой. И может ли быть связь более крепкая, чем эта? Мы есть одно целое. Как две капли, упавшие в придорожную пыль, начинают двигаться друг к другу, не замутняясь и не смешиваясь со всяким сором, и вдруг сольются в одно и только потом исчезнут, впитавшись землей».

Я почти болезненно чувствовала это притяжение, днем и ночью влекущее нас навстречу друг другу, заставлявшее просыпаться на рассвете и писать. Он был во мне и вне меня и всем, что меня окружало. Большее было несовместимо с жизнью.

– Нет, – сказала я еще раз, и мы продолжили вальсировать, перемежая движение поцелуями, глубокими и страстными, задыхаясь от желания и ежесекундно рискуя слиться в одно и быть поглощенными землей.

К возможности альтернативы

 
Не совершилось, а было задумано точно
Дело, возможность вела обходные маневры,
Здесь комментарии что-то таили подстрочно,
В трубы гудели историй усталые нервы.
 
 
Мне помешала случайность, соринка, мгновенье,
Жизнь устремилась вперед, но, не ведая броду,
Встречей скрипели в уключинах весла – сомненья,
Сон загребая и тратя покорную воду.
 
 
Где глубина приютила бездомные звезды,
Желтый листочек луны оторвался и канул,
Но не случилось, и править, наверное, поздно,
Кошкой испуганной вечер сам в страхе отпрянул.
 
 
Пусть остается немного, но в малости сущей
Будет разменная истина суше и жестче,
Если рассеялся плевел сомнений сосущий,
Жизнь нам теперь схематичней и кажется проще.
 
 
Жаль, что нельзя разменять и истратить желанья,
Звонкую медь оправданий бросая к исходу,
Даже когда обесценена горечь познанья,
Не торопи к ощущеньям и таинствам моду.
 
 
Бред разводя, словно ржавую воду руками,
Сам искупая безверия юности строки,
Я полюблю, отдышавшись, а жесткие руки
Вырежут слово желанья, забыв про уроки.
 

Извечный вопрос

 
Рвет все каноны майская метель,
Заносит снегом ранние тюльпаны,
И соловья разорванная трель
Ей спрятана в дырявые карманы.
Здесь рыхлых туч нависшая беда
Прилипла к проводам подобьем серой ваты,
Но пробивается трава, пусть лебеда,
И даже в этом мы не виноваты.
Пройдут дожди, смывая прошлый снег,
Пробьется солнце, будет пахнуть мятой,
У юности всегда большой разбег,
Но даже в этом мы не виноваты.
Вновь собирая первый майский мед,
Рассыпав слов везде живое просо,
Судьбу в который раз с тобой вгоняя в пот,
Мы не дойдем до этого вопроса.
 

Тема кольца

 
Отсчет идет с обратного конца,
Чтобы достигнуть времени начала.
Здесь жизнь сотрет событий пух с лица,
Лишь позже распрямив сомнений жало.
Я по кольцу, зажатому во мгле,
Проторенному от тебя, невнятно,
Лечу навстречу, словно пыль к метле,
И возвращаюсь все-таки обратно.
 
 
Страшусь, однажды заложив вираж,
Не справиться в долгах, от напряженья
Столкнуться с тем, кто, кстати, вечно прав
И не подвержен на словах спряженьям.
Невольно оказавшись на прямой,
От страха дней привычного движенья
Утрачу легкий вкус к себе самой,
Признав впервые в чувствах пораженья.
 
 
Чем можно искупить упрямства грех
И разомкнуть звено среди лишенья
В цепи судьбы, куда стремится бег
Известных лет в порыве завершенья.
Да, все во мне торопится сквозь круг,
Закручен случай в вихре ожиданья:
В конце – начало, в радости – испуг,
В порывах воли – обморок свиданья.
 

Разговор пчелы

 
Соблюдая приметы для жизни устойчиво верной,
Белый шелк надеваю своих бесполезных надежд.
Счастье пью понемногу неполною ложкою мерной,
Добавляю для крепости ложь в неформальный сюжет.
 
 
Пусть в семейном альбоме на первой печальной странице,
Где хронограф событий отмерил задуманный старт
Марафонской дистанции, срезаны крылья у птицы
И фальшивит в прогнозах уставший от времени бард.
 
 
Настоящее щедро мне емкие дарит мгновенья,
Точно соты пчелиные солнечным соком залью
И у прошлого, выменяв тайну, за счастье забвенья
Выпью яд откровенья и память свою раздарю.
 
 
По крупицам, почти мозаично, но, кажется, точно,
Добавляя к забытому прошлому острую пряную явь,
Воссоздам свой портрет, выставляя вперед многоточья
За любую возможность, к желаниям после прибавь.
 
 
Я почти победила, себя обескровив борьбою,
В вечном поиске смысла находок летит шелуха —
Остается лишь суть, проницая насквозь ледяною
Струйкой ласковых слов ограненного чувством штыка.
 

Добывание огня

Лепишь, а она все валится на бок, теряя стройность и опять превращаясь в то, чем была первоначально, – в глину. И никак невозможно заставить ее держать придуманную тобой форму, обжечь, заставить источать тепло.

Какое вдохновение ты ищешь в ней? Чтобы добыть настоящий огонь, нужно ударить кремнием о кремень, лишь тогда полетят искры, поджигая все вокруг, и из этого пожара родится вдохновение.

Ты говоришь, она истинная дочь Евы? В этом ты прав: и Катерок, и Мотылек, и Бусинка, и множество других – все они дочери прародительницы, ее бесчисленные образы. И каждая манит ломтиком того плода, который ты всю жизнь принимаешь из рук то одной, то другой, в желание обрести целое. Увы, целого не получится, жизни не хватит, хотя ты очень усерден и последователен. Но пока из рук Катерка ты принимаешь свежий ломтик, прежний уже завял, а предшествующий обратился в жесткий сухофрукт. Но тебе ведь не жаль растраченных сил?

– Чем, собственно, ты сама отличаешься от всех них, ты такой же аватар Евы, как и они, и в твоей ладони зажат такой же ломтик плода с запретного дерева.

Ты ошибся. Я разжимаю ладони – они пусты, лишь едва прочерченная линия жизни, точно царапина от удара камнем по камню. Да, множество мужчин увидят во мне Еву, но не ты, что толку лукавить. Я дочь другой, созданной из того же, что и ты, материала, та, о которой не принято говорить и тоска по которой мучает тебя всегда, потому что она неутолима. Я та вторая половина кремния, по которому надо ударить, чтобы добыть огонь – огонь вдохновения, без которого не отогреть тебе, да и мне, душу.

Ты все еще пытаешься слепить нечто совершенное из этой мягкой и податливой глины, а оно все валится на бок и не держит приданной тобой формы? Напиши большими буквами на двери: Кружок «Умелые руки» – и уходи, придут другие, которые всё сделают лучше. А у нас еще много дел, и главное – добыть Огонь. Идем!

Ничего, кроме рая

 
Зачем меня Бог создал, как спросить,
Не указав пути, ему-то что за дело.
Он создал, а тебе придется жить
И обжигать в страстях свое пустое тело.
Оно из глины, что ему беда?
Лишь прочность обретет и стойкость терракота.
Душа живая? Это ерунда:
На жизнь и смерть наложена им квота.
И будешь жить в огне, когда предаст Адам,
Он скуп в словах участья и неверен,
Грозится: мол, Нечистому продам,
И так бы сделал, только суеверен.
Он – господин и волен созидать,
Двенадцать ребер у него в запасе,
По прихоти своей любое может дать,
Чтоб новую создать, коль ты пришлась некстати.
А ты молчи, и пей бессмысленность обид,
И жди разлуки так же, как свиданья,
И пусть в тебе душа уже горит,
Ей не дадут спасенье в осязанье.
Есть дерево в Раю Добра и Зла,
Но яблоки на нем не уродились,
Изнемогает в нас бесполая душа,
Мы от любви с тобой еще не причастились.
 

Ожог сознанья

 
Бесстрашен свет, сопровождая нас,
Перетекая, изменяя формы
Вне времени, все отрицая нормы.
Безумный подвиг – огненный экстаз.
 
 
Суть пламени наивна и проста —
Горение в системе доказательств,
А в результате пепел обстоятельств
И тяжесть погребального креста.
 
 
То лучшее, что есть внутри меня,
Жжет скуки лет замятую бумагу.
И равнодушие, переведя в отвагу,
Жизнь освещает всполохом огня.
 
 
Здесь лед событий гасит чувств пожар,
Молчанье порождает пустоту,
Безверия разлившийся угар
Уродством объявляет красоту.
 
 
Все завершится, на конце свечи
Трепещет лепесток неверных душ,
Бездействуют другие, ты молчи,
Раз разлита по жилам жизни сушь.
И только ложь похожа на цветы.
 

Путь к сотворению

 
Слово зá слово тянется нить разговора,
Обрамляя сюжет чередою событий,
А житийный рисунок наносится скоро
На веселенький глянец наивных открытий.
Мы сквозь мир прорастаем согласно и споро
В поколении каждом своей вертикалью,
Но несем среди всякого хлама и сора
Суть творенья почти идентичной спиралью.
Почему нас лишили желанного смысла,
Лишь в любви оставляя на миг пониманья,
Знать, что сладко, что горько, что больно, что кисло,
Набрести наугад на тебя в этих сумерках знанья.
Только жажда ответов нас гонит к итогу,
Где мы станем однажды песком или глиной,
Когда новый художник, сподобившись Богу,
Слепит тело Адама, занявшись рутиной.
 

Отрезок

 
Посреди твоего для меня бесконечного «Я»,
Вопреки неизменной способности —
дней обладанья,
Принесу обновленную тайну живого огня,
Отменившего время в итоге тебя ожиданья.
Среди многих случайностей —
встреч и, конечно, разлук
Бесконечно затянут прыжок в темноту созерцанья.
Кто во мне отражен свежим эхом?
Но тает испуг
Сонной вечности откупа с правом и силой страданья.
Но ударит о камень свиданий событий кремень,
Искру первую жадно на встречах у сердца разбудит.
Первозданный огонь память трогает, словно сирень,
Где безумство пожухнет, а подлинность искренней будет.
 

Ангел

– Здравствуй, – сказал мне немолодой мужчина, крепко и совсем не по-стариковски прижимая меня к своей груди, – здравствуй. Я так долго ждал, и вот ты наконец-то пришла. – Садись, – предложил он, усаживая меня на жесткое кресло, покрытое ковром, – садись и рассказывай… Что ты хочешь, может быть, вина, фрукты? Нет? А что ты любишь, я принесу тебе покушать.

– Я не голодна, – ответила я, не вполне понимая, да и не особенно стараясь понять то, что происходит.

За окнами шел дождь, я не торопилась.

– Да, конечно, о чем это я, ведь ты Ангел. Ты всегда шла по краю моей жизни, и я чувствовал твое присутствие, хотя и не видел тебя. А теперь ты здесь, – продолжал говорить мой новый знакомый. – Я протянул руку в пустоту, без всякой надежды, а встретил твое нежное пожатие. Я так рад, что ты есть, особенно сейчас.

От его слов мне стало грустно. В этом доме я могла бы оставаться долго, но только не в качестве Ангела. И тут я вспомнила, словно переместилась во времени лет на десять-двенадцать.

– Я узнал тебя, – говорил другой человек. – Ты Ангел, Ангел смерти.

Не зная, как реагировать на такое заявление, я промолчала.

– Я впервые увидел тебя, лежа в послеоперационной палате, перемотанный проводами, и думал, что все бесполезно, – продолжал он. – Ты вошла одетая во что-то белое, и я узнал тебя сразу. Сорвал провода, встал и пошел навстречу, догадавшись, что ты пришла за мной, я же так долго тебя ждал… Медсестры уложили меня обратно в кровать, подсоединили аппаратуру и всё твердили, что мне почудилось, в коридоре никого нет – посленаркотический синдром. Но я же знал, что это не так. Теперь я опять встретил тебя, ты Ангел.

«Вот странно, – думала я, сидя на жестком кресле в чужом доме, – неужели мы можем вот так пройти сквозь чужую жизнь и оставить на ней, как на фотографической пленке, засвеченное пятно своего присутствия».

День заканчивался, дождь перестал, пора было уходить.

– Не уходи, – сказал мой собеседник грустно, – мы только встретились.

– Значит, у нас все впереди, – ответила я и встала, понимая, что быть только Ангелом для меня уже мало.

Результат

 
Я знаю результат, и он не для примера,
Включен секундомер и щелкает, как кольт,
А я несу в себе весь этот мир без дела
Вперед, не получив на счастье даже сольд.
Мир – ростовщик, процент наш в рост считая,
Пусть думает, что так будет всегда,
Но жизнь сама подножкою трамвая
Цветущею весной нас к счастью подвезла.
То было на углу двух позабытых улиц,
Где пахло кофе, горьким миндалем
И кошка, точно сфинкс, глядела, чуть сощурясь,
А мы вошли в судьбы своей разлом.
Пусть говорят, что это против правил,
А наша жизнь теперь не стоит пятака,
Раз случай спас и в прошлом не оставил,
Нас выведет на свет опять его рука.
Мы примем всё как есть, по огненному крою
Пройдет любовь, лекала дней круша,
И только здесь в безвременье открою,
Что накопила с опытом душа.
Секундомер вновь гонит дни и ночи,
Событий не собрать нам на сухой отчет,
А счастьем нас судьба спасает и морочит,
Считая, как всегда, на нечет и на чет.
 

Взгляд через плечо

 
Запах поздней весны, снежных мыслей конвой,
На чернеющих ветвях листьев первые почки,
День, не зная пределов, уже сам не свой,
Оставляет нам впрок непрожитые строчки.
Словно вычерпав русло широкой реки
И безводную грань проложив между нами,
На свободном клочке старой школьной доски
Я рисую кораблик цветными мелками.
Бесполезная сказка тревожной тоски,
Для чего паруса нам, в бесслезной пустыне,
Где поющих барханов струятся пески,
Их гортанная речь неподвластна латыни.
Только ветер, не зная привычных границ,
Пронеся сквозь пески обретенную сказкой —
Запах прелой листвы, опрокинутый ниц,
Будет всех удивлять небывалой окраской.
Здесь замедленна, точно в прыжке затяжном,
Жизнь, в любви обессилена долгим желаньем,
Будет снова казаться подсмотренным сном,
Освященным, как искрой, твоим покаяньем.