Текст книги "Взгляд через плечо"

Версты возраста

 
Между нами, здесь возраст и версты,
Бесконечная плоть бытия,
Там, где только слова распростерты,
Ты не мой – ну а я не твоя.
Первозданный, но кажется странный
С пожеланьями видимый грех
Между нами.
Вопрос окаянный,
С пораженьем и верой в успех.
Остается среди поворотов,
Словно дней указатель немой,
Без цветистых во всем оборотов:
Почему ты не мой?
 

НЕ ХИМИЧЕСКАЯ РЕАКЦИЯ

 
А впрочем, прочь сомнений сталагмиты,
Жизнь что вода – то мель, то глубина,
И мы, как листья ливнем с крыши сбиты,
И прочь летим по берегу, весна
Вся наша. Что ж, возможны обращенья,
Стекло рябит из плавкого песка,
Сквозь память лет все требует прощенья,
Но держит дуло точно у виска.
Рулетка русская – забава или грех,
Покончить всё одним-единым разом,
Но смотрит лик судьбы, и ты бы не промазал,
Да хочется делить любовь на всех,
И, медля, ждешь, чтобы в конце решиться,
Но у любви теперь уже другие лица,
Лишь та же клетка, видно, для души.
Все ангелы с надеждой хороши.
Лишь ты один стоишь перед судьбой —
Лист сорванный, свой принимая бой,
Подняв в пещере с пола сталагмит,
Ждешь обращений, только Вечность спит.
 

Здравствуй, любимая!

– Здравствуй, любимая!

Я узнала его голос сразу каждой клеточкой своего тела, каждым нервом, напрягшимся и отозвавшимся ломотой, словно замерзшие на морозе руки вдруг опустила в теплую воду, но они оттого заболели еще сильней. Сколько лет я не слышала этих слов – девять, десять? Примерно так. И все это время не было ни одной попытки позвонить мне.

Как мы расстались? Кажется, и не расставались вовсе, только вот встретиться не могли. Я искала повода, но все мои попытки пресекались с холодным равнодушием чужого человека, режущего ножницами лист бумаги: это ваша жизнь, делайте с ней что хотите, это – моя, и ничего между ними. Так и жили параллельно, в одном городе, а точно в разных галактиках. Ходили на одни и те же выставки, встречались с одними и теми же людьми, но никогда не совпадали во времени. Только ли во времени? Нет, не совпадали в состоянии своей души, словно две часовые стрелки, движущиеся по циферблату с разной скоростью и теряющие друг друга из поля зрения. И только сторонний наблюдатель может знать, что наступит тот момент, когда они обязательно совпадут, ненадолго.

Какую боль я пережила, переболела, словно лишилась половины своего естества, и все это без анестезии, по живому, и так день за днем девять лет. Каждый день я переводила в слова – не для того, чтобы осталась память, а чтобы ушла боль. Но она не уходила. Из слов я создавала мол, чтобы никакая штормовая волна не могла его разрушить и потревожить меня. Я сама превращалась в этот мол, окаменевший и равнодушный к внешним проявлениям, но не умеющая унять своих чувств, смирить их и успокоить свою душу. А хотела ли я смирить ее? Нет, мне хотелось кричать – и я писала. Записанные мысли и чувства – это как отсроченный диалог, который можно оживить в любой момент, даже когда собеседника уже нет.

Как же я жила? Как это можно объяснить? Словно сорвало ветром оконные рамы, и уютная, светлая, защищенная от непогоды комната превратилась в нежилую, продуваемую ветрами, летнюю веранду зимой. Все выстужено, испорчено, сброшено со своих мест и разметано непогодой, и только память сердца чуть-чуть греет. И от этого тепла едва тлеет огонь, зачем – не знаю. Кого он может привлечь, кого спасти в непогоду?

Меня он спасал от тоски, от безверия, от разочарования. Мне он давал возможность оставаться собой, жить своей жизнью, своими чувствами. Пусть на бумаге, пусть рифмуя строки и пряча в них себя, свою страсть, чтобы каждый мог прочесть, но только один понять. Я не затворница и люблю жизнь. Мне нравятся новые страны и новые люди, комплименты, улыбки, красивые вещи. Я женщина и готова быть слабой, легкомысленной, легкой.

Почему он ушел? Это несложно: привычка к устроенному быту, желание стабильности, может быть, что-то еще, ну, например, доказал жене, что тоже может… В сущности, это неважно почему. Ушел и все.

А если бы не ушел, что тогда? Готова ли я была радикально изменить свою жизнь? Нет. Хватило бы характера самой повернуться и уйти? Не уверена. Что же, он сделал это за меня, за нас двоих. Странно, обида всегда рядом, а понимание приходит последним и с такой невероятной ясностью, словно открыл прежде зажмуренные глаза, и вот он мир, четко отпечатался на сетчатке твоего глаза, только кверху ногами. И жизнь так же.

Чему я научилась за эти годы? Наверное, многому, но главное – научилась не бояться терять. Почему? Расставания нет, люди уходят для того, чтобы остаться навсегда.

Зачем же он вернулся именно тогда, когда я переболела и стала забывать, научилась жить в этом половинчатом состоянии своей души, умело делая вид, что я как все. Зачем?! Разве я хочу вновь испытать эту боль единения и разрыва? «Нет, мне довольно! Не хочу!» – вопит все мое естество и громче всего, конечно, разум. Весь опыт этой любви я уже получила, только вот не прожила ее до конца. Я не видела, как она постепенно и незаметно затухает, превращаясь сначала в тлеющие угли, а потом в золу, оставляя двум прежде любящим сердцам лишь холод отчуждения.

Я не прожила своей любви, так может быть…

– Здравствуй!

Из всех кругов ада, первый

 
Так просто и легко предать, к оплате не предъявят счета,
Чужая жизнь нам не забота, раскаянья не избежать.
Кто обвинит тебя шутя за непомерную обузу,
Теряет времени магнит пространства странную медузу,
Объединяя жизнь в одно бесформенное сочетанье
Слов, чисел, лиц, союзом «но» опустошившее сознанье,
В нас проявляется не вдруг холодной оторопью взгляда,
Тем замыкая первый круг из девяти известных Ада.
Стал стрелкам тесен циферблат, жаль время, вытертое спину,
Уздой строптивой не хотят они сдержать и вполовину.
Срываются на быстрый бег, а маятник клеймит минуты —
Предать так просто, режешь путы и забываешь про разбег.
 

С тобой и без тебя

 
Сгорает дней щадящая свеча,
И сумерки крадут упрямый почерк,
А жизнь теплом касается плеча
И ставит свой неповторимый росчерк.
 
 
В конце пути всё четче и скупей,
Приобретает эпитафий жесткость,
Свобода не игра, а явь страстей,
Успех ведет из откровенья в косность.
 
 
Где время встречи катится назад
И старость настигает чье-то детство,
Здесь среди дней означенный расклад
Составит неизбежное наследство.
 
 
Среда безвременья по капле тянет синь
За жизнь из угасающего лета.
Цикорий – воин с вечностью один,
Ждет приговор души в обрывках света.
 
 
Пусть чаша искупления полна
Слезами, точно талою водою,
Пронзит закат последний блеск огня
За тьму ночей, не прожитых с тобою.
 

Хаос

 
Лишенный формы, цвета, глубины,
Из плоскости людского подсознанья
Родится хаос – воплощенье тьмы,
Опроверженье опыта и знанья.
 
 
Стерев границы между «да» и «нет»,
Он ищет суть и, время уничтожив,
Снимает с нас спасительный запрет,
До крайности сомнения умножив.
 
 
Он, словно пламя, воздуха лишен
И гложет свое собственное чрево,
А дух его уже опустошен
В момент зачатия божественного гнева.
 
 
Кто видел свет, того пугает тьма
Своим глухим во всем несовпаденьем,
И ожиданьем, и долготерпеньем,
Готовая свести меня с ума.
 
 
Исчезли запахи, но осязанья зной
Лишен желанного с тобой прикосновенья,
Встречается с упругой пустотой
И ищет слов ушедших выраженье.
Жизнь замедляется, утратив притяженье,
На встречу с будущим, где призрачен покой.
 

Мотивация сказки

 
Ночь сосет мирный город, болотом уснувший,
Тишина разлилась, подбираясь к домам,
Где-то звякнул трамвай, дверь открыв неимущим,
Дав приют чьим-то душам и даже телам.
В проводах заблудился, запутался месяц,
Слишком низко спустился и пойман в силок,
Тихо скрипнула дверь, ты домой возвратился,
Верно, долго плутал, потеряться не смог.
 
 
Одеяло отброшу, как ненужную кожу,
Мне лягушкой не быть даже в этом бреду.
Пусть случайные стрелы судьбу пронзят, все же
Я прохожему сердце свое отдаю.
Эти пальчики нотами, ритм отстукивай четко
И рулады аккордами, отпустив тормоза,
В каждой женщине царственны взгляд с плеча и походка,
А лягýшечья шкура никому не нужна.
 
 
Милый, ласковый, ложно забредший в герои,
На меня не смотри, мне не тысяча лет,
Я тебе расскажу, где сойдутся дороги,
И заклятье откроет в загадках ответ.
Нет, не гладь мою кожу, не жди откровений,
Не смотри в маслянистую заводь зрачков,
Я тебя не гоню, сам бредешь меж сомнений,
Разменять ли судьбу разноцветием слов.
 
 
Ночь течет как туман, опрокинув проспекты,
Размывая росой желтизну фонарей,
Чем нам могут помочь телеграфные ленты —
Перекрестьем тире, многоточьем страстей.
Но у двери моей, сбросив плащ и панаму,
Растворится к утру при подборе огней,
Зонт от солнца достану и выставлю раму
Да тебя отыщу среди прочих теней.
 

В Зазеркалье

Да-да, я слышу вас, слышу, как ваша мысль мечется от Ледовитого океана к Каспию, а оттуда опять к Тихому, плутает между сопками, а сердце щемит какой-то недосказанностью, недоговоренностью, недолюбленностью, может быть. Вы не понимаете, отчего все это, жизнь же сложилась, и сложилась хорошо, удачно сложилась. Вот и поездили везде и столько всякого видели и перечувствовали немало. Homo sum[1]1
  «Я человек, и ничто человеческое мне не чуждо» (лат. Homo sum, humani nihil a me alienum puto).


[Закрыть], так сказать, а что же теперь?

«Она вправе задавать мне вопросы и сомневаться в моей состоятельности?!» – думаете вы, не зная, как получше пресечь мое любопытство, и в конце концов отвечаете почти откровенно.

– Вы любите зеркала? Я уверена, что любите. Признáюсь, что я тоже люблю зеркала, но не за то, что они отражают меня, это не всегда приятно, а потому, что они создают пространство, конструируют его по своему усмотрению, включая в это вновь созданное пространство и нас. И вот мы уже живем в этом Зазеркалье, а всё думаем, что принадлежим самим себе. Помните, когда зеркала закрывают черной кисеей? Тогда они словно слепнут, а те, кого уже нет с нами, навсегда остаются в них, а мы, заглянув в такое зеркало, вдруг видим в себе черты сходства с ними, которых прежде не замечали… Вы не понимаете, к чему все эти рассуждения? Вы рассказываете мне о том, чего давно нет, а я есть. И ваше прошлое, отражаясь во мне, чуть меняя оттенки, возвращается опять к вам обновленным, и вы вновь слышите запахи морской волны, бьющей во время прибоя о берег далекой Камчатки, соленый вкус ветра Каспия, пряный, кружащий голову запах саган-дайля[2]2
  Бурятское название рододендрона Адамса.


[Закрыть], собранного в Саянах. Эти вновь ожившие ощущения ваши и только ваши, отвоеваны у потускневшей амальгамы прошлого, они живы – и вы живы, потому что вновь чувствуете, любите, надеетесь, а значит, живете, пусть и в Зазеркалье.

Мы задаем друг другу неудобные вопросы из разряда тех, которые принято считать неприличными, обманываем себя тем, что это мы сами спрашиваем себя с вполне нормальной в такой ситуации искренностью о том, о чем прежде не особенно задумывались, и поскольку только с самим собой можно быть абсолютно искренним, то и отвечаем соответственно.

Вы утверждаете, что не знаете причин, по которым ведете эти длинные странные беседы, а так ли это? Может быть, вам просто не хочется признаться, что интерес, заставляющий нас нырять все глубже и глубже в свое прошлое, из рода механики: вам очень хочется понять, как устроены и как действуют пружины, делающие из обычного человека писателя, а мне – как им не быть, имея все данные для того.

Крутится карусель наших жизней, имеющих общую ось судьбы, набирая ход, а мы сидим на разных лошадках, стараясь догнать друг друга. Мы не можем сойти с карусели и в конце концов понимаем, что единственное, что нам позволено, – это пришпоривать фанерных лошадок и, заглушая шум ветра, посторонние голоса и свой собственный страх не успеть, уже почти кричим друг другу, что мы есть.

Мы сами придумали себе эту игру, которая стремится к тому, чтобы стать нашей жизнью, и, вглядываясь друг в друга, мы видим отнюдь не другого, а именно себя, и эта возможность видеть себя в другом более всего притягивает нас друг к другу.

Так вы любите зеркала? Конечно, любите, иначе не всматривались и не вслушивались бы с таким интересом в меня, имея почти единственной целью понять самого себя. Кто из нас двоих сейчас в Зазеркалье – вы или я, не знаю, да это и не так важно.

Руки чувств

 
Познание, достигнув глубины,
Мной обратилось в самоистязанье,
Где руки чувств заведомо нежны,
Орел терзает пустотой признанья
И рвет на части плоть внутри вины.
 
 
Кто кормит птиц раскаянья заранее,
Предав надежды подлинной любви,
Ждет истинного откровенья – знания,
Фантазией вернув долги свои.
 
 
Усталым странником достигнет день заката,
Звонят колокола, а звуку нет возврата,
Текст прожитый безвольно перечту,
Здесь память так услужливо замята
Бумажным голубем сложившейся судьбы.
Что ж, жизнь играет фарс, разбередив мечту.
 

Рождение в жизнь

 
Проснешься, и дышать нет силы.
Желаний, чувств и осязанья гам,
Другой итог, зовущий сквозь могилы,
На мягких лапах льва ступает к нам.
Гигантов тени, карликов испуги,
Невиданные звери скачут прочь,
Обнажены и ждут в душе потуги
Коней, для жертвы выбравшие ночь.
Их путь недолгий освещен луною,
На гривах пыль от множества дорог,
Что перед нею жизнь, полна весною,
Глаза в глаза глядит всевластный рок.
Не пустишь вскачь, поводья не поправишь,
И стынет кровь сознаньем пустоты,
Но миг рассвета разведет мосты.
И ты себя с бессмертием поздравишь.
Пусть день един – он стоит тоже жизни,
В нем каждый миг звучит своей струной.
И вкус имеет всё – слова повисли
Сквозь суету, отнявшую покой.
Я прихотям любым сдаваться рада
И, не ропща, разбрасывая прах,
Здесь обжигаться днем с тобой, так надо.
И строить заново, но победить свой страх.
 

Если только смогу

 
Если только смогу, я тебя постараюсь забыть,
Натянулась струна, но беззвучно тревожное forte,
Звук, охрипший от боли, готов здесь тревогу излить,
Опускаясь до дна мной не взятого прежде аккорда.
 
 
Если только смогу, буду сильной по праву любви,
Опровергнутой временем и потерявшей героя,
Пусть слова обессиленно вязнут в родильной крови,
Не избегнув, увы, долгожданного прежде покоя.
 
 
Не случилось трагедии, чувства хватило на фарс,
Раскаленный прожектор спалил декорации все же,
Представляя актеров мишенью играющих в дартс,
Он пустил с молотка запоздавшую исповедь тоже.
 
 
Продираясь сквозь тернии давно застарелых обид,
Я старалась понять бесполезность сквозных обращений,
На бумажном листе мир забытые тайны хранит,
Никогда не давая к желаньям готовых решений.
 
 
Но порой возвращается к сданному прежде в архив,
Принимая на веру бледных истин сухие чернила.
Кто не верит в удачу, теперь не спеша подтвердит
Опыт встреч и потерь, жизнь которые нам не простила.
 

Круговорот света

 
Свет возрождается из тьмы,
Из вечной раковины ночи,
Из ожиданья
И мольбы,
Из текста долгих многоточий.
И, вывернув ночь на лицо,
Он превращается сегодня
Лишь в темное в тени кольцо,
Где притаился, точно сводня,
И ждет, когда наступит час
Всё заново переиначить,
Явиться, удлиняя нас,
Сквозь прошлое, где много значит.
 

Среди бесконечных иллюзий

Он не понимает главного, что я безумна и в этом своем безумии создаю миры, которые зеркальным отражением друг друга рождают непроходимый лабиринт фантазий, в котором блуждает мое сознание, лабиринт, в котором нет места здравомыслящему человеку, человеку реальному. Я блуждаю в них одна, мне не скучно, потому что эти миры меняются в зависимости от моего настроения или желания, они подвижны и изменчивы, точно картинки в калейдоскопе. А может быть, это и есть калейдоскоп и любая моя мысль, любое чувство – это взрыв красок, искривление пространства, выводящее меня за грань общепринятого, туда, где нет ничего, кроме мой фантазии.

Не надо обнимать меня за плечи, не надо целовать руки, они останутся холодны и безучастны. А надо взять меня в охапку и подчинить своей воле. Но ваша воля не так сильна, а моя фантазия слишком причудлива, она уводит меня все дальше и дальше в лабиринт, где я вижу вас и не вас, любимого и нелюбимого, близкого и бесконечно далекого. Я вижу себя со стороны и свою собаку, которая имеет кошачий характер, но все еще притворяется собакой, и еще много всего, чего запомнить не могу. Не идите за мной, не входите в лабиринт моей фантазии и ваших иллюзий, вы потеряете себя, а меня не обретете, потому что меня просто нет.

Вы не верите мне? Вы верите своей привычке обонять, осязать, а это иллюзия. Вы верите словам, звукам, и это иллюзия. Вы опираетесь на жизненный опыт – это еще бóльшая иллюзия: если нет прошлого, нет и жизненного опыта. Не ходите! Не слышите, не хотите слышать? Что ж, это ваш выбор. Теперь и вас то же нет.

К вопросу о времени

Какое ветреное лето, дождь небо вычерпал до дна,

И все молчанием задето послеполуденного сна.

Так перепады настроенья я не способна удержать,

Смеюсь сквозь слезы, жгу сомненья и

Не желаю понимать.

Когда изменится погода, я, переделав все дела,

Войду в другое время года, необычайна и смела.

Чуть порыжевшей с расстояньем, солоноватой и чужой,

Истратившей свои желанья в душе до истины пустой.

И, жилы дней ко мне ревнуя, ты будешь нежен и жесток,

Поскольку пламя поцелуя из камня дней ты не извлек.

Profundo[3]3
  С итальянского – глубокий.


[Закрыть]

 
Мелеет лет летящая река,
Нас тянут вспять прожитых дней каменья,
Но рвутся в половодье жизни звенья,
И тонут в одночасье берега,
Ландшафт меняя моего терпенья.
 
 
Летит к нам мир от обода колес,
По колее прошитый многократно,
Уставший от людей, но тут превратно
Узнáем ставший пешеходным мост.
 
 
Возникнув, свет здесь подведет вопрос
К рассудочности, впрочем, безвозвратно,
Гоня волну горячих детских слез.
И бликов солнечных с окна сметаю пятна.
 
 
На дне колодца павшая звезда
Погасит ночью факел тленной плоти.
Жизнь замедляется на скользком повороте,
Входя в невозвратимые года.
 
 
Пусть все иначе, лгут нам зеркала:
Душа вне осязания – скала,
Мы леворуки, наша тень бесцельна
И жертвы ждет от каждого отдельно.
 
 
Там каждый взгляд подобен будет плугу,
От времени ложится борозда.
Я растеряла все простые «да»,
Поддавшись мимолетному испугу,
Но падает последняя звезда —
И так всегда по жизненному кругу.
 

В обрывках фраз

 
Если вера насытит, страданием выстудив душу,
От надежды останется маленький ломкий огарок,
А озноб в больном теле окажется липок и жарок,
Я границы сомнений словом, брошенным в мир,
не нарушу,
Чтобы в смерти меня ты, как в жизни, любил и жалел.
 
 
Обнаженного смысла раскаленная длинная ось
Прочно вогнана в спину: лево, право – всё врозь,
Не достигнуть в движенье, как волчком ни вертись,
Иллюзорность сближенья, не хочешь?
Попробуй смирись!
 
 
А когда обессилишь, здесь найдешь, что когда-то искал, —
Ветер, точно насильник, режет случаем вспененный вал
И бросает на камни, разломив вечным доводом свод,
Обездоленных дважды, посягнувших на небо меж вод.
 
 
Здесь бессмысленно мерить путь, не пройденный
в чьих-то шагах,
Всем участливо верить, слов уставших в нас копится прах,
И от счастья мгновенья красть торопится черный денек.
Всё сжигают сомненья, обнажая начала исток.
 
 
К голубому туману опресненных и скучных надежд
Ты добавишь обмана и восторги случайных невежд.
Долго дождь будет плакать, только в радуге
радостной лжи
За закатом свиданий мы с тобою спасем миражи.
 

Обман восприятия

 
Опять на грани двух миров
Я опрокинута в бездушное пространство,
И сдернут с мыслей будничный покров,
И порвано на части постоянство.
Я зеркало, в котором меня нет,
Чужие лица ищут свой портрет
И мерят глубину унылым взором,
Я им плачý насмешкою и вздором,
Меняя угол зрения в ответ.
Я камень, отколовшийся от зданья,
И призма всё вместившего сознанья,
И истина, которая есть свет.
Я бегунок, сомкнувший плотно части
Не совпадающих краями соучастья
Двух плоскостей, сошедшихся во мне,
Где свернута пространственность вполне.
Там совесть, жгущая костер из чувств и мыслей,
И пепел времени, и пыль на фортепьяно,
Когда толпа кипит и зло, и пьяно
И согнут горизонт чужой корыстью.
И в этом сгибе – или даже сломе —
На пике естества и на изломе
Вдруг нахожу незаданный покой
И дом – как откровение, пустой,
В нем запах ожидания чужой,
Среди судьбы очарованья кроме.
 

Московское танго

«Мы изучили ваше досье», – говорил некто, сидящий за письменным столом, на котором были разложены какие-то книги, распечатки текстов, листы из ученических тетрадей в клетку, испещренных разбегающимися в разные стороны строчками, словно их писали с закрытыми глазами.

– Из ваших произведений следует, что вы любите танцевать, но танцуете преимущественно танго.

Сидящий заглянул в какой-то листок и принялся перечислять:

– Вы танцуете его с дождем, с какими-то воспоминаниями, с собственным автомобилем, который ведете, возможно, нарушая правила дорожного движения. Танцуете ли вы его с мужем?

– С мужем? Нет. Мой муж не танцует.

– Танцевали ли вы танго с другими мужчинами?

– Возможно.

– Танго – танец страсти, своего рода разговор тел на языке страсти, – зачем-то пояснил сидящий за столом и вдруг спросил: – Вы страстная?

– Нет, не думаю.

– Тем не менее ваше тело, подчиняясь ритмике танца, становится страстным, – задумчиво проговорил некто. – Вы пробовали жить в этом ритме?

– Да, конечно.

– Это был ваш выбор или выбор вашего тела?

– Не помню.

– Хорошо. Вероятно, вы скрываете это и от самой себя, – предположил вопрошающий. И тут же сделал вывод, достойный студента психфака, только что прочитавшего старика Фрейда: – Желание танцевать танго говорит о подавленных чувствах, о недолюбленности, разочаровании… Вы любили?

– Да.

– Вы помните свой первый поцелуй?

– Нет, не помню, предполагаю, конечно, когда и где это могло произойти, но было ли, не помню.

– А первый поцелуй юности?

– Нет, я не веду счет поцелуям, и я не люблю целоваться.

– Этот факт говорит о недоверии к самой себе, к своим чувствам, – тут же заметил говоривший, что-то записав, после чего задал следующий вопрос: – Вы помните свою первую ночь, проведенную рядом с мужчиной?

– Помню. Больше даже то мое спартанское ложе. Когда я просыпалась, человек говорил что-то, и я вновь засыпала под его ласковый голос, который мягко, но настойчиво в чем-то меня убеждал.

– Убеждал в чем? – последовал следующий вопрос.

– Не помню, я же спала…

– Как и сегодня, вероятно, – заметил вопрошающий и, отметив следующий пункт в своем кондуите, подытожил: – Так и запишем: убегание от самой себя, боязнь проявить чувства.

– Я не убегала, просто спала, – возразила я.

– А мужчина не спал, смотрел на вас спящую и говорил?

– Да.

– Запишем: пренебрежение естественным влечением человека, лишение его сна.

– Возможно, он просто боялся упасть (постель была узкой) или налететь на гвозди – они торчали по краям кровати из досок под простыней.

– Вы сторонник этого странного писателя Чернышевского?

– Вовсе нет, просто не было другой кровати, надо же на чем-то спать.

– Послушайте, у вас вообще была первая ночь? – потерял терпение вопрошавший.

– Не помню, но помню, что были другие ночи… Почему вас интересует именно первая?

– Я ищу причину, по которой вы боитесь быть самой собой, – произнес тот, кто сидел за столом.

– Ерунда, я вовсе не боюсь, но, если вы вдруг найдете эту причину и попытаетесь ее убрать, я перестану быть самой собой.

– Возможно, вы правы, – он задумался. – Знаете, я никогда не танцевал.

После его слов наступило молчание.

– Вы умеете танцевать танго? – спросил сидящий за столом немного смущенно.

– Давайте попробуем, – предложила я.

На московском бульваре среди осыпающихся кленов, стараясь поймать дробный ритм дождевых капель, бьющих по жести водостока, танцевала она, подчиняясь движениям своего партнера. Было еще слишком рано, люди спали, и потому никто не мог заметить рядом с ней чуть неуклюжего Ангела, ведущего ее в танце осеннего дождя столь необычным образом пытающегося объяснить ей, что же такое страсть.