Текст книги "Теория исторического знания"

Во второй половине XX в. экономическая история развивалась весьма бурно, в частности опять-таки благодаря колоссальному приращению источниковой базы и методов ее обработки (массовых источников типа цензов, долговременных динамических рядов, данных по отдельным предприятиям и т. д.). Существенное влияние на экономическую историю оказало возникновение так называемой «клиометрики», направления, в котором экономическая история анализировалась с использованием разнообразных экономико-статистических моделей.

С точки зрения объекта исследования, историко-экономические штудии охватывают едва ли не все сферы экономики. Применительно к истории Нового времени эти исследования можно классифицировать по разным направлениям, используя основные типологические схемы, применяемые в современной экономической науке. Во-первых, исследуются все типы «рынков»: товаров/услуг, труда, капитала/денег, причем анализ ведется как на макро-, так и на микроуровне. В традиционной терминологии к этой типологии относится, в частности, «отраслевая» проблематика (аграрная история, история промышленности, торговли и др.), экономическая составляющая «рабочей истории» (labor history), а также история денежного обращения, финансовых рынков и т. д.

Во-вторых, изучаются все типы «экономических субъектов»: домохозяйства, фирмы, государство, финансовые посредники, внешнеэкономические субъекты. Наряду с традиционной «государственной» проблематикой в XX в. колоссальную популярность приобрела история «фирм» (предприятий, заводов и фабрик) или «история бизнеса» (business history). Особое внимание в последние годы уделяется институциональным аспектам экономической истории.

Применительно к «докапиталистическим» экономикам разделение по «рынкам» или «субъектам», естественно, не вполне корректно, и здесь доминируют общеэкономические исследования, анализирующие хозяйственную систему в целом, включая хозяйственные системы примитивных обществ, где исторический анализ сближается с культурной антропологией, экономики Древнего Востока и Китая, античной Греции и Рима и, наконец, европейского Средневековья.

Заметим, что в настоящее время выбор объектов (равно как методологии и периода) историко-экономических исследований во многом определяется национальными традициями. Дело в том, что в США, где, как известно, национальная история очень коротка, кафедры экономической истории являются частью экономических факультетов, во Франции они «приписаны» к историческим факультетам, а в Англии вообще выделены в самостоятельные кафедры. Это отражается и в характере исследований: американские экономические историки прежде всего занимаются экономико-математическим моделированием, ограничиваясь в основном периодом XIX – первой половиной XX в., немецкоязычные и французские историки известны своими работами по раннему Новому времени и «докапиталистическим» экономикам (Альфонс Допш, Михаил Ростовцев, Анри Пиренн, Фернан Бродель, Пьер Шоню и др.), в то время как английские историки чаще других ориентируются на создание обобщающих работ.

Социетальная подсистема

Социетальная подсистема, как предмет исследования, принадлежит нескольким историографическим направлениям, но прежде всего, социальной истории. Предмет социальной истории едва ли поддается определению, ибо в рамках самой общей дефиниции – история социальных структур, процессов и явлений – диапазон ее тематики то безгранично расширяется, то оказывается предельно узким. В какой-то мере это объясняется характером самого понятия «социальный». В нем уже заложена способность к почти неограниченному распространению.

«Социальная история» в историографии Нового времени по праву гордится старыми традициями, заложенными в работах Вольтера, Эдуарда Гиббона, Томаса Маколея, Якоба Буркхардта и многих других авторов. Элементы анализа и описания, характерные для социальной истории, особенно широко представлены в трудах известных французских историков XIX в. Франсуа Гизо, Эмиля Левассера, Франсуа Минье, Огюстена Тьерри, Нюма Фюстель де Куланжа.

Социальная история к началу XX в. сумела как минимум сформулировать многие проблемы, оказавшиеся впоследствии в центре ее внимания. Однако в 1920–1930-е годы очень немногие историки отдавали свои силы разработке социальных сюжетов. Тем не менее в историографии этого периода социальная история представлена великими именами (Марк Блок, Люсьен Февр – самые известные из них). В социальном ракурсе рассматривались экономические и не экономические отношения между классами, характер семьи и домашнего хозяйства, условия труда и досуга, отношение человека к природе, культура, выраженная в религии, литературе, музыке, архитектуре, а также система образования и общественная мысль. Очевидно, что в такой трактовке социальная история на самом деле в равной степени включала в себя элементы как социальной системы, так и системы культуры, изучая не только взаимодействия внутри них, но и связи между ними.

С конца 1950-х годов в качестве самостоятельного историографического направления стала формироваться так называемая «новая социальная история», и в 1970-е годы она уже лидировала в методологическом обновлении историографии. Однако предмет социальной истории по-прежнему не поддавался определению, ибо диапазон ее тематики практически не доопределялся. Социальная история была, с одной стороны, изучением прошлого конкретных социальных явлений: детства, досуга, семьи, с другой – конструированием минувшей жизни маленьких городков, рабочих поселков и сельских общин, с третьей – различных социальных групп и социальных движений. В социальной истории изучаются также такие институты, как университеты и школа, церковь и секты. Но одновременно она включает историю громадных территориальных пространств, массовых социальных движений, революций и насилия в истории, социальных процессов исторической трансформации и кризисов, свидетельством чему служат работы Питера Стирнза, Чарльза Тилли, Эрика Хобсбоума, Фернана Броделя, Юргена Кокки, Ганса-Ульриха Велера и др. В принципе «новая социальная история» в период становления замахнулась на конструирование почти всей прошлой социальной реальности, интегрировав многие элементы системы культуры и системы личности, и тем самым дала колоссальный импульс для расширения предметного поля исторических исследований.

Только с конца 1970-х годов предельно широкое толкование социальной истории стало постепенно сужаться вследствие отделения и переопределения отдельных субдисциплин: демографической истории, рабочей истории, гендерной истории, истории детства и старости и др.

Система обыденной жизни, т. е. повседневного взаимодействия, которая является внутренней средой для рассмотренных подсистем социальной системы, изучается в рамках нового направления – истории повседневности. История повседневности имеет дело с событиями и процессами, которые изо дня в день повторяются в действиях и мыслях человека и создают прочный фундамент его жизни и деятельности. История повседневности, возникшая в последние десятилетия, использует передовую исследовательскую программу, которая предполагает воспроизведение всего многообразия личного опыта и форм самостоятельного поведения индивидов. Люди предстают и действующими лицами, и творцами истории, активно создающими и изменяющими социальную реальность прошлого.

Индивиды в истории повседневности рассматриваются не как «автономные» личности, а как личности в системе социальных отношений и культурных норм, и человеческие действия тем самым не отделяются от контекста. Такой подход в действительности делает историю повседневности достаточно сложной конструкцией, синтезирующей все три системы социальной реальности (личности, культуры и общества). Возможно, отчасти именно в силу своей сложности и многоплановости история повседневности – столь позднее явление в историческом знании. До этого идеологические мотивы стимулировали появление лишь многочисленных «историй о положении…» (рабочего класса или других угнетенных), а познавательный интерес – близкие к этнографии «истории быта».

Начатки истории культуры обнаруживаются уже во времена античности – например, в «Жизни Эллады» Дикеарха из Мессины (III в. до н. э.) (полностью не сохранилась), «Десяти книгах об архитектуре» Витрувия (I в. до н. э.), «Естественной истории» (кн. 34–36) Плиния Старшего (I в.), «Описании Эллады» Павсания (II в.), «Пирующих софистах» Афинея (III в.). Эти труды можно, условно говоря, отнести к исследованиям по истории культуры. Затем – уже в эпоху Возрождения – с истинной страстью начинается изучение истории античной культуры в разных ее проявлениях. С XVIII в. культура в интерпретации просветителей становится полноправным объектом в исторических штудиях.

Если до XIX в. культура отождествлялась больше всего с историей цивилизаций или искусством, то во второй половине XIX в. в рамках позитивизма появляется влиятельное историко-культурное направление, трактующее культуру как социальную систему (Якоб Буркхардт, Ипполит Тэн, Карл Лампрехт, Курт Брейзиг и др.). Начав с синтеза культурных, политических и социально-экономических аспектов истории общества, представители «культурно-исторического синтеза» впоследствии расширили понятие культуры до всеобщей социологической морфологии и социальной психологии.

Следующий радикальный шаг в трактовке культуры сделали уже в XX в. культурные антропологи. Культура, следуя современному широкому понятию, введенному культурной антропологией, охватывает идеальные и институциональные традиции, ценности и идеи, мировоззрения, идеологии и формы их выражения, короче – символическое понимание и толкование реальности, с помощью которых поддерживается и накапливается не только устный и письменный, но вообще любой вид коммуникаций. Все социальные взаимодействия укладываются в этот комплекс символических контактов и подчиняются ему.

Так же предельно широко, как ее понимают в антропологии, трактуется культура в современно ориентированной историографии, анализирующей «образцы культуры», символически-экспрессивные аспекты человеческого поведения. Общее направление в конструировании культуры сегодня можно охарактеризовать как стремление к замене социальной истории культуры культурной историей общества. Здесь же речь пойдет о системе культуры в более узкой трактовке.

Основные современные направления в анализе систем культуры прошлого представлены двумя типами исторических работ. Первое направление прослеживается от античности, и его можно обозначить как историю идей (хотя сам термин ввел в употребление Артур Лавджой уже в XX в.). Второе – история культуры — сформировалось вначале как история высокой культуры (искусства), но в XX в. в связи с утверждением широкого понимания культуры приобрело совершенно нетрадиционную направленность и очертания.

История идей (история мысли) в масштабном виде включает историю разных типов знания или символических систем в целом. История техники, история науки, история религии, история философии, история медицины и даже история искусства в Новое время в силу специализации знания в основном принадлежали не истории, а составляли часть, соответственно, знания о технике, науке, религии, искусстве и т. д. Но в последние десятилетия произошел качественный сдвиг, сделавший эти разделы знания достоянием в том числе и истории. Это случилось, как только возникло понимание взаимосвязи между символическими универсумами, социальной системой и системой личности, позволяющее рассматривать отношения, например, между болезнью и властью, техникой и империализмом, языком и социальным статусом и т. д.

Так же как политическая история, современная история идей во многом продолжает традиции XIX в. Как в политической истории практикуется биографический подход к личности, так и в истории идей очень важной фигурой является автор идеи: от Платона до Фуко все изучены, и не один раз. Заметим, что история мысли прекрасно развита в России, отчасти под влиянием некоторых идеологических ограничений советского периода.

Другим направлением в истории идей является изучение культурного контекста: прежде всего, идейного климата накануне революций, во времена реформ, кризисов; влияние таких мировоззрений, идей и идеологических конструктов как Просвещение, империализм, национализм и т. д. на политические, национальные, межстрановые отношения. В этом ряду стоят работы и по истории политической культуры.

«Новую жизнь» история культуры обрела, сместив фокус внимания с социальной истории культуры на культурологическую историю общества. Благодаря культурантропологической трактовке культуры в поле зрения историков попали те же темы, которыми занимается современная антропология, то, что сами антропологи называют «культурой» в широком значении: образцы смыслов, проявляющихся в ритуалах и символах и определяющих индивидуальное и коллективное поведение. Многие достижения антропологии историки просто применили к прошлому как к «другому», т. е. использовали для конструирования прошлого знания о примитивных и традиционных обществах современности. Как отмечает английский историк Джон Тош:

«Историк, познающий общество прошлого через посредство документальных источников, испытывает – или должен испытывать – тот же “культурный шок”, что и современный этнограф, оказавшийся в изолированной “экзотической” общине… Некоторые давно утраченные нашим обществом черты, такие, как кровная месть или обвинения в колдовстве, сохраняются кое-где и поныне; непосредственное наблюдение за их современным вариантом позволяет лучше понять похожие черты нашего собственного прошлого, сведения о которых скудны или отрывочны»[30]30
  Тош Дж. Стремление к истине. Как овладеть мастерством историка / Пер. с англ. М.: Весь Мир, 2000 [1984/2000]. С. 251, 252.


[Закрыть].

Бесспорно, что открытия антропологии дали новый ключ к изучению ментальности людей, которые страдали от холода и болезней, не владели средствами «научного» контроля над окружающей средой и были привязаны к местам своего обитания, т. е. людей Средневековья и начала Нового времени.

Совершенно новые предметы исследования, связанные с широким пониманием культуры, появились и в политической истории: политический символизм, политическая ментальность, политический компонент в истории культуры (пропасть, отделявшая образованных от неграмотных, естественно предполагала разные формы и разные степени в обладании властью) и религии (присутствие политического в религиозных движениях и ересях). Историки все больше признают значение «воображаемого», занимаются конструированием «символических универсумов», имиджей нации и культуры.

Интересно отметить, что историки стали анализировать социальные представления по существу даже раньше, чем это понятие было окончательно концептуализировано в теоретической социологии. Начало этим исследованиям положили работы Льва Карсавина о народной средневековой религиозности в Италии XII–XIII вв. (1912, 1915), Йохана Хёйзинги о средневековом символизме (1919) и французская история ментальности (Марк Блок, Люсьен Февр), возникшая в 1920–1930-е годы под прямым влиянием работ Эмиля Дюркгейма, Марселя Мосса, Люсьена Леви-Брюля и других представителей французской социологии и антропологии. Ведущие историки неоднократно обращались к проблеме «картины мира» или «видения мира», в рамках которой как раз и анализировались представления о социальной реальности, существовавшие в прошлом.

Вторая, еще более мощная волна интереса к истории представлений, тесно связанная со становлением исторической антропологии, приходится на вторую половину XX в. Хотя в исторических работах обычно используются термины «коллективные представления», «верования», «видение мира», «ментальность» и даже «коллективные эмоции» или «идеи бедняков», по существу речь идет именно о разных формах знания в современном социологическом определении. Назвать совокупность этих представлений «знанием» историки не решились и поныне, поскольку резервируют этот термин за специализированными и отрефлектированными формами знания. Их же больше привлекает как раз повседневное знание и преломление в массовом сознании таких форм, как мифология и религия, да и ведутся подобные исследования почти исключительно на материале Средневековья. Поэтому постепенно собирательным понятием, которое, кстати, как научное используют только историки, стало понятие «ментальность», т. е. система мыслительных образов, которые в разных общностях сочетаются по-разному, но всегда лежат в основе человеческих представлений о мире и о своем месте в мире и, следовательно, определяют поступки и поведение людей.

В истории ментальности подробно исследованы проблемы взаимосвязи разных форм знания, например нагруженность религиозной символикой и переплетенность с обыденным знанием правовой и политической мысли Средневековья – тема, открытая еще в 1920-е годы Марком Блоком («Короли-чудотворцы», 1924). «Социологизм» современной историографии проявляется и в том, что в исследованиях этого направления часто рассматриваются не только сами представления («знание»), но и обусловленные ими человеческие действия, поведение людей. Историки по существу не единожды «натолкнулись» и на проблему существования в обществе не только конкурирующих социальных групп, но и конкурирующих символических универсумов, которые постоянно провоцируют социальные конфликты. Параллельно, изучая представления, проявляющиеся в разных видах коллективных действий, историки обнаружили залог стабильности общества в наличии некоей общей для всех социальных групп картины социальной реальности.

К системе культуры, конечно, относится история искусства (история художественной культуры) – составная часть искусствознания, дисциплины, включающей, кроме того, теорию искусства и художественную критику. Первый этап истории искусства Нового времени завершается в середине XVIII в., когда в классической работе Иоганна Винкельмана «История искусства древности» (1763) искусствознание отделяется собственно от истории. После этого история искусства представлена огромным количеством работ по истории отдельных видов искусства, направлений, школ, персоналий и т. д. Появление новых видов искусства (фотоискусство, кино, телевидение, различные виды электронных искусств и их всевозможные комбинации) вызвало к жизни соответственные истории (кино, телевидения и т. д.). В то же время внимание исследователей стали привлекать области искусства с более скромным обаянием: пантомима, мода, дизайн, игрушка и т. д.

Культуру можно классифицировать и как элитарную, народную и массовую. Исследования по культуре плебейской, создаваемой и распространяющейся в народе, в XIX – начале XX в. велись преимущественно в рамках фольклористики и тесно увязывались с формированием национального сознания. Затем этой темой увлеклись представители новой социальной истории, а чуть позднее – и исторической антропологии. В целом и высокая культура, и народная культура до сих пор изучались историками до тонкостей, но, как правило, в отрыве одна от другой. Лишь совсем недавно «новая культурная история», отвергнув жесткое противопоставление народной и элитарной культур, начала разрабатывать более гибкие модели их взаимодействия.

Роль внутренней среды для рассмотренных символических подсистем системы культуры выполняет язык, и он тоже является предметом исследования историка. Современная историография, чрезмерно озабоченная своими отношениями с семиотикой и лингвистикой, как-то потеряла из виду ту роль, которую сыграла в ее судьбе филология. Но именно с нее началось изучение истории античности в период Возрождения (Лоренцо Валла). И не случайно в области изучения древней истории в XIX в. имена блестящих филологов – Жана-Франсуа Шампольона, Георга Гротефенда, Бартольда Нибура – едва ли не затмевали имена признанных историков.

Современная теория языка начинается с посылки, что язык является не нейтральным посредником, а реальностью, которая определяет смысл мысли или выражения. Опыт и действия людей структурированы языком. Роль таких терминов, как «средние классы», «рабочий класс», «гендер» и других языковых конструктов в конституировании соответствующих социальных групп – тема уже не одной исторической книги. В истории искусства давно и последовательно изучаются условные языки: язык театра, язык кино и др. Язык тела также стал самостоятельной темой исторических штудий.

Предметную подсистему системы культуры представляет история продуктов человеческой деятельности – история материальной культуры: техники и технологий (например, книгопечатания), предметов искусства и быта, питания и потребления, одежды и жилища. Изучение продуктов человеческой деятельности имеет первостепенное значение для истории дописьменных обществ и обществ, от которых осталось мало письменных источников. Остатки поселений, жилища, захоронения, орудия труда, оружие и предметы быта, украшения и декор позволяют судить не только об общем уровне развития данного социума, но и о характере социальной стратификации, хозяйственной деятельности, эстетических представлениях, верованиях и многом другом.

Но не обязательно углубляться в далекие времена и обращаться к дописьменным обществам. Любая эпоха и любое общество, если его нельзя наблюдать непосредственно, конструируются с учетом знаний о продуктах материальной культуры. Отсюда – страсть к коллекционированию и описанию не только предметов искусства, но и всяческих древностей вообще, возникшая еще во времена Возрождения и неутоленная поныне. Масштабно мыслящие историки интуитивно или сознательно всегда учитывали важность воссоздания вещественного мира. Их интересовало, как люди перемещались, чем воевали, что ели и как хранили припасы, во что одевались, как строили и обустраивали жилища. Дэниел Бурстин в «Американцах» сочинил настоящий гимн консервной банке, а Фернан Бродель в «Материальной цивилизации» – хлебу насущному.

Так, например, история костюма важна не только для истории моды или швейного дела. Для внимательного историка – это материал по истории социальных отношений и анализа их эволюции. Отсутствие специальной детской одежды – один из аргументов в обосновании (весьма спорной) точки зрения об отсутствии социальной роли ребенка в Средние века. А сколько написано об эмблематике и костюме эпохи Великой французской революции! Существует даже направление, утверждающее, что вся социальная реальность Французской революции сконструирована благодаря символике внешних атрибутов.