Текст книги "Большая книга ужасов. Millennium"

Елена Усачева. Месть девочки-призрака

Глава первая
Разговоры

Лунный свет облизывал белесую стену двухэтажного здания. Со всех сторон домик подпирали пышные кусты сирени. Темные окна давали зловещие блики, отчего сами казались бездонно-мрачными. Подъезд словно туже натягивал на лоб козырек, в тревоге гнул голову. Ночной сквозняк заныривал в плохо закрытую форточку первого этажа, щекотал сонные иголочки кактуса на подоконнике, обвивал вялый ствол фикуса, падал на ступеньки, рассыпался ветерком бисером, будто подталкиваемый в спину, летел вверх, проскакивал поворот и втягивался в распахнутую дверь крайней комнаты. Здесь он сбивал пылинки с ножек трех кроватей, взбирался по спинке одной из них и выпадал в распахнутое окно обратно на улицу. Июльская ночь принимала сквознячок в свои мягкие ладони, скатывала в послушный шарик, чтобы запустить его… Куда? В окно? В небо? В лицо застывшей фигуры?

Ветерок стих, но еще долго хрустели ветки под ногами, скрипел песок, кто-то шептался, совок скреб землю, шуршал выкопанный пакет.

Из распахнутого окна изолятора слышался неспешный разговор.

– Тихо! Вздыхает кто-то, нет?

– Покойница за стеной.

– Какая еще там покойница?

– Самая обыкновенная.

– Откуда?

– Да об этом все знают!

– Ну, ну… соври что-нибудь.

– Смотри, как бы у тебя от этого вранья кишки в таз не провалились.

– Это у кого еще провалятся!

– Всем молчать! Я рассказываю!

– Ой, ой, ой…

– Значит, так. За точность имен не ручаюсь. Но как-то приблизительно. Зина любила Петю. Петя был не против гулять с Зиной, но ему больше нравилась Ленка. Ленка бегала за Пашкой, в которого была насмерть влюблена Славка. Славка ходила, ходила, да и решила увести Петюню у Зинки, хоть они и были подружками. Зинка билась в кровь, рассорила Ленку с Пашкой, и Славка спокойненько его забрала себе. Так прошел год, потом второй. А потом…

– Погоди, я что-то запутался. Если она любила Васю, то чего она к этой Ленке полезла?

– Какого Васю! Чего ты несешь? Не было Васи!

– Ну, Колю…

– Да пошел ты!

– Чего вы вечно ругаетесь? Рассказывай дальше.

– Не буду!

– Хорош!

– Не буду!

– Королев! Скажи!

– Пося, отвали!

– Без него обойдемся. Короче, повесилась она.

– Кто, Вася?

– Ну, ты дебил! Какой Вася! Я же говорю – она. Славка.

– И не Славка, а Ленка.

– А Ленка-то от чего?

– От любви.

– Вот чушь! Кто же от любви вешается?

– А от чего вешаются? Когда конфет не дают?

– Ну… за дело.

– Для девчонок это – дело.

– Вот дуры.

– Пося, тебе не понять.

– Чего это мне не понять? Все я понимаю.

– Конечно! У тебя девчонок было… отсюда и до речки.

– Чего вы опять? Королев!

– Уговорили, сейчас я вам все расскажу. А повесилась она в изоляторе. Сначала вены попыталась себе вскрыть, а потом повесилась.

– На чем повесилась?

– Пося, отвали! На собственных трусах повесилась.

– А дальше что?

– Ничего! В землю закопали, надпись написали.

– Не все! Она не успокоилась. Она до сих пор здесь.

– Брехня!

– А почему тогда нас троих положили в эту палату? Должно быть две кровати. Третью еле втиснули. Вера Павловна пройти не может, ругается.

– Чтобы нам скучно не было.

– Королев! Что ты гонишь? В соседнюю палату никого класть нельзя. Эта Ленка как раз там и повесилась. Туда уже третий год никого не кладут. Потому что ночью она обязательно приходит и душит того, кто там спит.

– А! А! Помогите! Я задыхаюсь!

– Пося, сейчас в лоб.

– Ну чего вы прикидываетесь? Здесь всего две палаты. Одна для девчонок, другая для нас. Это ты сюда затесался со своим перегревом. Не класть же тебя к девчонкам?

– Это еще вопрос, кто затесался.

– Ты о чем?

– А кого я видел сегодня на завтраке? Не тебя, скажешь?

– Какое меня? Я в изоляторе уже третий день.

– А по улице, значит, твоя тень бродит?

– Или здесь твоя тень лежит?

– Вы чего?

– Мы-то ничего, а вот ты… Пося…

– Хорош пугать.

– И про покойницу он все знает. Кто повесился, кто не повесился.

– Отстаньте вы! Ничего я не знаю! Сами только что рассказали!

– Мы-то тебя не трогаем. Ты, я смотрю, сам…

– Ребята, ну что вы?.. Куда вы смотрите? Что там? Не молчите, а? Чего вы вдруг? Хотите, я сам схожу в соседнюю палату и докажу, что там никого нет? Они специально сюда третью койку впихнули, чтобы убираться поменьше. Они же здесь хлоркой все промывают, вот и решили сэкономить. Нянечке половину зарплаты платят за одну палату.

– Ага, а неиспользованную хлорку выпивают.

– Королев! Ты-то мне веришь?

– С чего мне тебе верить? Раз Кабан говорит, так оно и есть – засланный ты сюда человечек.

– Ну вот, глядите!

– Копыта убери! А то я тебя ядовитой слюной…

– Шаги! Слышите?

– Показалось.

– Пося, если ты не перестанешь сопли развешивать, все станет слышно.

– Нет там никого.

– Своих не признает.

– Сам ты свой!

– Дам в лоб – станешь своим. И начнешь по коридору шастать, как местный.

– Да пошли вы!

– Ты глянь, обиделся. А может, это за тобой? Шаги-то…

– За тобой! Меня завтра уже выпишут, а тебе еще здесь куковать… Вместе с покойницей.

– Не, у покойницы своя компания есть.

– Какая компания?

– Хорошая компания. Пося энд компани.

– Королев, хорош! Кабан, скажи ему.

– А чего мне говорить? Все правильно. Ты у нас главный по покойникам. К тебе, вон, уже пришли.

– Сейчас мы узнаем, кто к кому пришел.

– Нет, ну вообще – потопал! Храбрый!

– Отвали!

– Как у себя дома. Я же говорил, оттуда он, от покойников.

– Пошел ты!

– Пока только ты у нас пошел.

– Ты чего на него взъелся?

– Надоел. Пока ты не появился, он мне два дня мозг выносил. Сидит, волдыри свои ковыряет. Это же он меня прыщами заразил! Все тряс надо мной своей футболкой. Вера Павловна сначала решила, что у нас ветрянка, а потом оказалось, ничего особенного – клопы покусали. Ты у нас тут по делу, с солнечным ударом. И где только подхватить ухитрился? Солнца, вроде, и не было. Какого вас на речку потащили?

– Чего-то он долго…

– Обиделся и в соседней палате спать завалился.

– Вроде тихо. Пошел-то он куда?

– Покойница к себе утащила.

– Ага, и сейчас с толпой мертвяков он прибежит обратно.

– Конечно, прибежит! Куда денется?

– Уже куда-то делся.

– Не зуди. Тут до конца коридора и обратно. Другой дороги нет.

– Еще в туалет можно завернуть.

– У него понос – в туалете сидеть?

– Слышишь?

– Обратно идет?

– Нет, это от лестницы.

– Вера Павловна?

– Она топает, а это – с шуршанием каким-то. Словно по полу за собой что-то везет.

– Я надеялся, Пося в отряд драпанет. Нет, вернулся.

– Выгляни.

– Чего я выгляни, если ты лежишь около двери?

– На правах старичка. Какую ночь уже здесь.

– Без тебя все тихо было.

– Тихо было, пока Пося орал. Леш, а что, если это не он ходит?

– Имя у него новое – Неон? Сбежал давно наш Пося. Небось к вожатым помчался.

– Почему к вожатым?

– Вожатые – это хорошо. Вожатые – это надежно.

– Королев! Ты чего трясешься?

– Шаги, слышишь?

– Внизу кто-нибудь стучит.

– Ночью?

– Домино или карты…

– Что ты паришь? Какие карты? Это шаги! Вот, остановились.

– Разве? Я ничего не слышу.

– Идут дальше.

– Где?

– Это же Пося! Вот дебил!

– Не ходи!

– Сейчас я ему!

– Стой! Королев! Ты где? Я слышу шаги. Они возвращаются. Это Пося? Королев! Кто это? Ты?..

Детско-оздоровительный лагерь «Радуга» тонул в зелени. Уснувшие на ночь кусты выступали темными громадами из-за корпусов, пластмассово отражали свет восковые лепестки цветущих магнолий. Стволы сосен горели во мраке желтыми свечками. Свято следуя законам физики, тепло от земли уже давно улетело в чернильное небо, к моргающим звездам, по траве потянуло сыростью, душноватой затхлостью от старицы. Ветерок поигрывал макушками сонных деревьев. По утоптанной земле прыгали лунные тени, протянулась через дорожку черная растопыренная лапа. Звезды задрожали, уступая место пронзительно-яркому месяцу. Изогнутый рожок уверенно светил, разгоняя мрак, пробиваясь сквозь ветки и листву, отчего все внизу стало неприятно-пятнистым.

Сквознячок коснулся иголок, осыпал желтые колючки на головы пары, стоящей под сосной, убрал черную тень через дорожку.

– Ты меня любишь?

– Ну чего ты сразу?

– Ничего и не сразу! Говори: «Я люблю тебя, Алла! И буду любить всю жизнь!»

– «Я люблю тебя, Алла, и буду любить всю жизнь!»

– Не так!

– А как?

– Что ты все шутишь? Говори серьезно. Если любишь, конечно.

– Люблю, люблю.

– А смотришь куда?

– Показалось – прошел кто-то.

– Ты просто отворачиваешься! Никого там нет.

– Старшие отряды могут шалить.

– Макс! Какое тебе дело до старших отрядов, если ты на третьем. Твои спят? Вот и ты – спи. То есть стой рядом и не дергайся!

– Слушаюсь, мой командир.

– Ты не слушай, а говори!

– Что говорить?

– Что любишь меня.

– Люблю.

– Что будешь со мной всегда!

– Буду с тобой всегда.

– Как-то ты не так это говоришь. Издеваешься?

– Ну почему сразу издеваешься? Ты просишь – я говорю.

– Тихо!

– А ты еще меня постоянно дергаешь.

– Да не ори ты! Слышишь?

– Только тебя и слышу.

– Прошел кто-то.

– Я же говорил!..

– Тихо! Вот опять. Шаги!

– Ветер. Иголки с сосен падают.

– Какие иголки? Ой, мамочки!

– Ты меня задушишь… Шея! Алла!

– Ой, извини. Я так испугалась. Кто-то из детей сбежал.

– А слышала, как в прошлой смене детишки развлекались? Налили в грелку вино, закопали ее и бегали парами к тайнику, сосали алкоголь через трубочку. Никто и не понимал, чего они там в кустах делали – приходили и уходили с пустыми руками.

– Смотри! Видишь? Что-то белое.

– Никак девчонки побежали. Отряд второй или первый, судя по всему. Давай догоним?

– Не ходи! Что-то мне тревожно стало.

– Кого ты испугалась? Сейчас они тебя испугаются! Ты же вожатая. Пошли!

– Ой, что-то ноги не идут.

– Застоялась! Быстрее! Упустим!

– Помогите!

– Слышал?

– Откуда это? От входа?

– От изолятора.

– Бежим!

– Не могу. Ноги не слушаются.

– Алка! Ну ты чего?

– И тебя не пущу.

– Помогите!

– Зовут.

– Без тебя обойдутся. Макс! Стоять!

– Хватит мной командовать! Я быстро! Там ерунда какая-нибудь. Дверь, наверное, захлопнулась. Народ уже собрался. Стой здесь.

– Нет! Макс!

– Я быстро!

– Макс! Я с тобой! Не убегай! Макс! Сам говорил, что любишь, а теперь бросаешь. Вот видишь, я уже иду. Ты где? Макс? Это ты? Ты решил от меня спрятаться? Ой! Кто здесь? Макс!

– Помогите!

Летняя ночь дышала сотней глоток. Затхлый, перегревшийся за день воздух стоял колом в горле, рождая неукротимое желание прокашляться. Тяжело пахли магнолии. Вздыхали старые сосны, нехотя протягивая свои ветки в палевое небо. Месяц пробитой дыркой смотрелся над головой. Так и виделось, что в этот ненасытный яркий серп сейчас затянет не только россыпь звезд-веснушек, но и ночь, деревья, дурацкие кусты и двух девчонок, бегущих сквозь низкие трескучие акации.

– Боже мой, как он прекрасен! Просто божественен! О! Королев!

– Задолбала ты уже со своим Королевым.

– Ирка! Ты не понимаешь! Он прекрасен.

– И божественен. Куда уж мне – понять такое!

– Королев! Какой он!.. А как говорит! А какие стихи пишет! «Эта ночь…»

– Сегодня без стихов! Они тоже божественны, как и твой Королев, пропади он пропадом!

– Не надо, чтобы он пропадал. Ирка! Он идеален! Это даже не человек!

– Очень бы мне хотелось, чтобы он перестал быть человеком, потому что я слышать больше о нем не могу. Я придумала, Анька! Давай наречем его крысой. Красивой такой, с длинным хвостом. Упитанной крысой. Он не обидится.

– Зайцева! Ты сволочь! Потому что Королев прекрасен.

– Да прекрасен он, прекрасен, только замолчи. Я же пошла с тобой. Вот видишь, иду. Между прочим, нас Алена ругать будет.

– Если заметит.

– У нее чутье! Третий год вожатой. Наверняка заглянула к нам в палату и увидела, что нас нет.

– Ирка! Как она может что-то увидеть, мы же сделали «кукол», мы вылезли тихо-тихо. Перед нами уже сбежали двое. Вокруг сказочная ночь. И мы идем к самому прекрасному в мире человеку. Королеву! Он сказочен.

– Сказочен, сказочен…

– И прекрасен.

– Я тебя сейчас стукну. Как будто помимо Королева других парней нет. Там Кабанов лежит, Сашка, тоже ничего себе. Как он здорово спор выиграл. Сказал, что заработает тепловой удар, – и пожалуйста, он в изоляторе. Жалко, что его не отдельно положили, можно было бы к нему в палату залезть, посидеть.

– Ирка! А давай заберемся на второй этаж к Королеву! Чего мы будем просто так стоять у него под окном?

– Это ты собиралась у него под окном стоять, а я собиралась тебя там бросить.

– Как можно меня бросить, когда я такая счастливая…

– Дура. Он же тебя все время чморит, ненормальной называет. Перед тем как загреметь в изолятор, что он говорил?

– Ах, что бы он ни говорил – это все равно прекрасно!

– Ага, прекрасно… «Красное белье – это пошло», «Черные чулки – это вульгарно». «Ты ужасно одеваешься». «Что у тебя на голове?»

– Что у меня на голове?

– Стог сена у тебя на голове, а под ним – пустота.

– Так не бывает!

– Хорошо, что у тебя папа – не хирург, ты бы наслушалась разных историй. Бывает все. Одному мужику полчерепа снесли. И он живет себе дальше как ни в чем не бывало. У другого череп вскрыли, а там пустота, только водичка булькает. А он при этом ходил, разговаривал, работал. Так что у тебя еще все может быть.

– Пусть! Пусть там будет пустота! Но эта пустота живет, и ей хочется кричать, что Королев прекрасен.

– Тьфу на тебя! Интересно, что ты скажешь, когда смена закончится и твой ненаглядный укатит в свой Залесск, а ты к себе в деревню?

– Не знаю. Я, наверное, тогда умру.

– Решение – блеск! Чего тянуть – прямо тут и давай!

– Смотри, у них свет горит.

– Дверь закрыта. Если хочешь туда попасть, лезь в окно.

– Королев!

– Свет не в той палате. Не у мальчишек. В соседней.

– Кто-то еще заболел… Королев!

– Какая-то девчонка. Рукой машет. Свет там какой-то дурацкий. Все синим делает.

– Ах! Королев! Я готова ради него на все! Лешенька!

– Хреново она выглядит, эта девчонка. Как будто синьку на себя вылила.

– Лешка!

– Ай! Мотя! Ты видела?!

– Королев? Где?!

– В том окне! Девчонка! У нее было синее лицо.

– Показалось. Такая ночь… Все немножко нереально.

– Помогите!..

– Ты что?

– Смотри!

– Королев? Ты что?! Не трогай его! Не смей! Лешка!

– Помогите!..

– Ирка! Разбивай стекло! Быстрее! Лешка!

– Сарафан скидывай! Ай! Не получается.

– Сильнее! Королев! Помогите!

– Помогите!..

Сказать, что утро в детском оздоровительном лагере «Радуга» было добрым, значит многое упустить. Оно было… веселым. Что может быть веселее поспать на часик подольше, потому что побудки в восемь утра не прозвучало? Не зашипели привычно репродукторы на четырех столбах, расставленных по всему лагерю, не выплюнули из себя звонкий напев горна, приблизительно ложившийся на мотив песенки: «Вставай! Вставай! Штанишки надевай!» Не грохнуло следом за этим до противности бодрое: «Лагерь «Радуга», с добрым утром!» Не заиграла до зубовного скрежета надоевшая песенка «В небе радуги свет – о-о-о-о! Это лета привет – о-о-о-о! И под этой дугой – о-о-о-о! Мы танцуем с тобой – о-о-о-о! Только с тобой!»

Да что вспоминать все то, чего так и не произошло. Лагерь продолжал спать, птички продолжали мирно чирикать, даже осмелевший дрозд вывел свое заветное: «Филлллиппп, Филллиппп! Пррриди, пррриди! Чай пить, чай пить. С сахаром, с сахаром!» Лишь у корпусов малышни наметилось некоторое оживление. Карапузы, как известно, вовремя ложатся и вовремя встают. Им никакой будильник не нужен.

В это самое время по начинавшей нагреваться дорожке семенил невысокий пухлый человек со сверкающей лысиной, обрамленной пушком кое-где сохранившихся волос. Начальник лагеря Семен Семенович Курицын торопился на внеплановое собрание вожатых. Проходило оно в светлом двухэтажном корпусе, чьи свежеокрашенные бока контрастировали с древними корпусами, где жили дети и обслуживающий персонал. Корпус назывался «Административным». На первом этаже обитали бухгалтерия и комната директора, на втором – кабинеты врачей и… изолятор.

Семен Семенович подошел к ступенькам крыльца. Под ногами захрустели осколки. Не хватало стекол в окне около двери и прямо над ним, в изоляторе. От верхнего разбитого окна вниз тянулись темные полосы. Словно кто зажигалкой провел, оставив закопченный след.

Топот на дорожке предупредил о том, что к корпусу кто-то очень спешит.

– Идут! – вырулил из-за куста сирени вихрастый десятилетний мальчишка в шортах и почему-то в парадной белой рубашке.

– Идут! – прыгнул вперед пацан лет двенадцати, закутанный в простыню.

– Идут! – Долговязый парень из старших отрядов вышагивал степенно, предыдущие гонцы его обогнали, но это его нисколько не тревожило.

Начальник лагеря хрустнул стеклом под ботинком, напряг челюсти и воинственно сощурил глаза.

– Идут, значит? Что ж, хорошо.

И решительно поднялся по ступеням.

Гонцы не стали ждать разрешения уйти. Каждый своим манером ускакал, убежал и ушел, стоило начальнику повернуться к ним спиной.

В холле первого этажа пахло горелыми спичками. Как будто некий гном не нашел себе другого занятия, как извести в ночи десяток-другой коробков.

Слева – лестница наверх, прямо – вечно закрытая дверь бухгалтерии, справа – стеклянная дверь большой просторной комнаты с высокими, в человеческий рост, окнами, с неизменными монстерами по углам, вымахавшими такими большими, что язык не поворачивался назвать их листья «ладошками». Это были гигантские растопыренные лапищи инопланетного монстра.

В кабинете вдоль окна и напротив, вдоль стены, тянулись зигзаги стульев. Выглядело это так, как будто стулья куда-то торопились, но внезапно наступивший рассвет заставил их замереть на месте.

Дверь смотрела на широкий стол, заваленный бумагами, из-под которых еле виднелись два телефона. Директор пересек кабинет и навис над бумагами, словно на расстоянии пытался определить, какая из них нужная, а какая давно просится в мусорную корзину.

Звуки, множество звуков наполняло комнату. Здесь были и задорные голоса зябликов, и шум ветра, и шепотки давно умерших разговоров. А главное – шаги. Они приближались, они накатывали лавиной, они сбивали с ног.

– Мы пришли!

– Садитесь!

В дверь стали входить вожатые, невыспавшиеся, еще несколько помятые со сна.

По одному вожатому от отряда, всего, выходит, двенадцать человек. Начальник быстро оглядел знакомые лица. Старший вожатый Кирюша, как всегда бесшумно, скользнул на свое место около стола, достал блокнот. Недаром – старший, всегда знает, что надо делать.

– Скажите, – вкрадчиво начал Семен Семенович, не дожидаясь тишины, – вы любите детей?

Комнату захлестнули возмущенные голоса. Начальник не стал останавливать своих вожатых: дослушал восклицания до конца – они сами стихли, захлебнувшись в повторениях.

– Я понимаю, что любите, иначе не стали бы вожатыми. Но одной любви здесь не хватает. Ваша любовь не удержит их около вас. – И без паузы, без предупреждения, без приличествующего такому сообщению лирического отступления: – У нас пропали мальчики! Первый отряд. Алена, может, вы сами все расскажете?

Поднявшаяся девушка была невероятно красива и, по всему выходило, что она еще не осознала своей красоты. Ни в лице, ни в глазах у нее не было ни холодного цинизма, ни высокомерия, что так часто встречаются у девушек, многими захваленных. Она мгновенно покраснела, стрельнула глазками направо-налево, теряясь и чувствуя свою беспомощность.

– А чего тут рассказывать? – негромко начала она. – Мальчишки лежали в изоляторе. Сегодня утром их уже там нет. Лежавший вместе с ними Кабанов сказал, что они сбежали. Испугались покойницы и сбежали.

Она замолчала, давая возможность взлететь испуганным вопросам: «Покойница? Покойница? Покойница?» А дальше: «Ой! Ой! Ой!» И громкий шепот вожатого третьего отряда Макса: «Потом все расскажу!»

– Я не думаю, что они сбежали вместе, – собралась с духом и продолжила Алена. – Королев не дружил с Постниковым, они не могли сговориться. Около изолятора ночью были девочки, Аня с Ирой. Они утверждают, что видели в пустой палате девочку и что она душила Королева. А еще этой ночью…

– Достаточно, – прервал ее Семен Семенович. – Инфернальщину оставьте своим детям – для рассказов перед сном. Кто кого душил и какого цвета было у девочки лицо. Вы мне лучше расскажите, почему ваши подопечные разгуливали ночью по территории?

– Королев с Постниковым лежали в изоляторе, я не могла за ними следить! – звонко воскликнула Алена.

– Я не про них сейчас спрашиваю! Я спрашиваю про ваших девочек! Алена! Вы же не первый год работаете в лагере!

Начальник как-то странно посмотрел на вожатую, так что она даже рот закрыла. Румянец сбежал с ее щек.

– С девочками ничего не произошло, – сквозь сжатые зубы прошептала Алена.

– Ничего, кроме истерики? – уточнил начальник. – Что они увидели?

– Кого-то в окне. По описанию выходит, что это Канашевич.

При этих словах начальник вдруг подпрыгнул, стукнул кулаком по столу и, сильно поклонившись вперед, заорал:

– Канашевич умерла три года назад! Алена! Что вы несете?! Вы же были вожатой ее отряда и все хорошо знаете! Никакая Канашевич в изоляторе появиться не могла. Это все слухи и страшилки лагеря. И не стоит их нести дальше! А то у вас скоро зеленые инопланетяне появятся! Детишкам всего-навсего стало скучно! Они разбили два окна, испачкали стену и сбежали!

– Но Алла говорила… – неуверенно начала Алена.

– Это еще придется выяснить, почему Алла вместе с Максимом в столь позднее время находились вне своего отряда. Распустились! Придумываете всякую ерунду, вместо того чтобы делом заниматься, за которое, кстати, вам платят деньги. Алена! Вы же профессиональный вожатый! Как вы могли во второй раз такое допустить?

– И во второй раз это происходит в изоляторе! – заупрямилась Алена. – Та же самая палата, Семен Семенович!

– Хватит оправдываться! Если дети у вас бегут из отряда, если они убивают себя, значит, что-то в отряде происходит не то. Или вы хотите подписаться в собственной профнепригодности?

– Они не из-за отряда это делают!

– А из-за чего?

– Из-за любви!

Тихо вскрикнула маленькая Настя. А крупная, с румянцем в пол-лица Маруся громко хохотнула.