Текст книги "И снова о классике. Эссе"

Одинокие паруса

День рождения Михаила Юрьевича Лермонтова (15 октября) для меня такое же значимое событие, как 6 июня.

Поэтому я сразу обратила внимание на статью Дмитрия Шеварова «Осенние паруса», с помещенным в ней автопортретом поэта.

Дмитрий Геннадьевич Шеваров – журналист, публицист и прозаик, автор нескольких книг. В «Российской газете» он ведет рубрику «Календарь поэзии».

Статья, которая привлекла мое внимание, опубликована в номере 191 (неделя с 26 августа по 2 сентября 2010 г.) и открывается такой знакомой строкой «Белеет парус одинокий…».

Немного рановато? Но лермонтовский парус был написан именно 2 сентября 1832 года.

И тот одинокий парус, жестоко преследуемый бурями во мгле на жизненном море, вышел из-под пера Александра Сергеевича Пушкина тоже осенью 17 сентября 1827 года.11
  А. С. Пушкин. «Близ мест, где царствует Венеция златая…»


[Закрыть]

И парус Ивана Алексеевича Бунина «Высокий, белый и тугой» удаляется от берега на закате осеннего дня 14 сентября 1915 года.

Вот уж, поистине, «осенние паруса»!

И никак не лишний и, несомненно осенний парус, безрассудный и трагический, нашего современника Владимира Семеновича Высоцкого:

Парус! Порвали парус!

Каюсь…

«Беспокойство»

Обо всем этом более подробно и красочно написал автор статьи.

«Есть у русских поэтов такие пересечения и совпадения, которые очевидно не случайны, но рационально объяснить их нельзя» – размышляет Дмитрий Шеваров, и в унисон его мыслям я вспоминаю стихотворение современника А. С. Пушкина Николая Михайловича Языкова «Пловец»:

Смело, братья! Ветром полный,

Парус мой направил я!

И не страшно, что крепчает ветер, и вал грозит увлечь ладью с гребцами в бездну:

Будет буря: мы поспорим

И помужествуем с ней.

Прекрасное слово «помужествуем» – сильное, твердое; в нем желание испытать себя, в нем жажда преодоления и победы настоящего мужчины. Награда за мужество – блаженная страна там, за далью непогоды, где

Не темнеют неба своды,

Не проходит тишина.

Но туда заносят волны

Только сильного душой!

И возвращение к парусу – этому символу стойкости и надежды:

Смело братья, бурей полный,

Прям и крепок парус мой.

Какие звонкие, энергичные и жизнелюбивые стихи 26-летнего поэта!

А вот еще одно стихотворение: «Думы беглеца на Байкале». Автор его, Дмитрий Павлович Давыдов (1811 – 1888), между прочим, племянник легендарного Дениса Давыдова, этнограф, поэт, учитель. Долгие годы он жил в Сибири, работал в Северо-Восточной Сибирской экспедиции, изучал нравы, фольклор и быт народов Сибири, издал «Русско-якутский словарь». «Думы беглеца на Байкале» – стихотворение, в несколько измененном виде ставшее народной песней, не только рассказ о каторжнике, совершившем удачный побег из Акатуйских рудников. Это небольшой географический экскурс в суровый край с упоминанием городов Шилки и Нерчинска, реки с красивым и строгим названием Баргузин и, наконец, славного моря – привольного Байкала.

Герой ведет борьбу за жизнь со всем окружающим миром. Ему страшны и прожорливый зверь, и горная стража, и пуля стрелка. Но было и другое: бежать пособил старый товарищ; крестьянки кормили хлебом, «парни снабжали махоркой».

Почуя волю, беглец ожил и с обретением свободы творил чудеса изобретательности. Через реку пускался на сосновом бревне, для плавания «по морю» обзавелся отличным судном – омулевой бочкой. А парус? Где же парус? «Парусом служит армяк дыроватый». Сила духа, упоение свободой и с таким парусом приведет к родному селению.

Славное море – привольный Байкал,

Славный корабль – омулевая бочка…

Ну, Баргузин, пошевеливай вал…

Плыть молодцу недалечко!

Античность в романе А. С. Пушкина «Евгений Онегин»

«Самые величайшие из европейских поэтов никогда не могли воплотить в себе с такой силой гений чужого, соседнего, может быть, с ними народа, дух его, всю затаенную глубину этого духа и всю тоску его призвания, как мог это проявлять Пушкин».

Оценка, данная гению Пушкина Ф. М. Достоевским, отражает присущие поэту свойства русского национального характера – способность к перевоплощению, «всемирную отзывчивость».

Начиная с первых произведений, которые исследователи-пушкиноведы относят к 1813 году, его поэзия – творческий отклик, порожденный вечно молодым искусством античного мира.

Подобно К. Н. Батюшкову, Пушкин знакомился с поэзией древних греков по переводам, легко усвоив тон «изящного эпикуреизма». Главные темы его ранних стихов – дружба, любовь, наслаждение жизнью, восприятие жизни во всей полноте с ее светом и тенью.

Не пугай нас, милый друг,

Гроба близким новосельем.

Право, нам таким бездельем

Заниматься недосуг, —

убеждает поэт своего приятеля, атеиста и вольнодумца Е. И. Кривцова. Весь сонм богов греческого Олимпа слетается на страницы пушкинских рукописей и не последнее место занимает бог виноделия Дионис (в римской мифологии Вакх).

Знаменитая «Вакхическая песня» – гимн вину, солнцу и разуму:

Поднимем стаканы, содвинем их разом!

Да здравствуют музы, да здравствует разум!

Жизнеутверждающее начало, неприятие своего ухода и полного забвения звучит в одном из поздних стихотворений Пушкина, известном теперь каждому школьнику стихотворении «Памятник», идея которого восходит к римскому поэту Горацию:

Нет, весь я не умру – душа в заветной лире

Мой прах переживет и тленья убежит…

В своем стремительном развитии Пушкин быстро преодолевает узкие рамки первоначальной школы «изящного материализма», поднимаясь до высокой элегичности романтического плана. Этому способствовали решительные перемены в его жизни, новые впечатления от роскошных пейзажей Кавказа и Крыма, чувство радостного обновления и свободы. Правда, это чувство с самого начала отравлено самой причиной перемены – ссылкой. Поэтому обращение Пушкина «К Овидию», высланному когда-то из Рима в те же места императором Августом, кажется совершенно естественным. Сострадая Овидию, понимая его слезы, поэт поверяет печальные картины, отраженные в унылых элегиях, где изгнанный певец «свой тщетный стон потомству передал».

Но для Пушкина, жителя севера, «скифские берега» не кажутся мрачной пустыней, а свод небес туманным, как «гражданину златой Италии». Светлый оптимистический пушкинский взгляд на жизнь озаряет строки, заканчивающие элегию. Воспоминания об ушедших не угасают, в сердцах потомков природа затрагивает сходные струны – значит, жизнь неистребима.

Трагические события декабря 1825 года нашли отзвук в стихотворении «Арион», где миф об Арионе – греческом поэте и музыканте переведен в современный Пушкину план.

Буря разбила челн, и все, кто так дружно напрягал парус, погружал в глубь волн весла и сам кормщик у руля – все утонули, И только таинственный певец живым выброшен на берег грозою.

Я гимны прежние пою…

В этой строке весь смысл иносказания. Друзья поэта погибли, но сам он жив и не изменил своих убеждений, остался верен их идеалам. И в тридцатые годы Пушкин обращается к наследию античности; среди произведений, написанных в это время, переводы из Катулла и Анакреона – «Подражания древним».

Глубокое понимание значимости античного словесного искусства для развития русской литературы выражено в восторженном отзыве на перевод Н. И. Гнедичем величайшего произведения древности – гомеровской «Илиады»:

Слышу умолкнувший звук божественной эллинской речи.

Старца великого тень чую смущенной душой.

В заметке по поводу выхода перевода «Илиады» в свет в 1829 году Пушкин писал: «С чувством глубокого уважения и благодарности взираем на поэта, посвятившего гордо лучшие года жизни исключительному труду, бескорыстным вдохновениям и совершению единого, высокого подвига. Русская „Илиада“ перед нами. Приступаем к ее изучению, дабы со временем дать отчет нашим читателям о книге, долженствующей иметь столь важное влияние на отечественную словесность».

В первом в русской литературе романе в стихах «Евгений Онегин», романе реалистическом, обращение к античности получает новое направление; образы греческой и римской мифологии и литературы играют особую роль в изобразительном арсенале поэта и способствуют решению новых задач.

Среди главных героев романа первое место принадлежит самому автору – молодому поэту, «истинному эллину» по открытому и радостному восприятию окружающего мира:

В те дни, когда в садах Лицея

Я безмятежно расцветал…

Заметим, между прочим, что название «Лицей» восходит к названию района на окраине древних Афин, где был расположен знаменитый гимнасий и где читал лекции величайший ученый древнего мира Аристотель. Пушкин, воспитанник царскосельского Лицея, признается:

Читал охотно Апулея,

А Цицерона не читал…

Это признание принимается сочувственно: любой юноша предпочтет занимательнейший роман римского классика Апулея «Метаморфозы, или Золотой осел» обличительным речам и философским диалогам сурового республиканца Цицерона, потрясавшего своими выступлениями римский сенат. Хотя поэт здесь, наверняка, лукавит – читал он и Цицерона и Плутарха и особенно поэтов – лириков: Овидия, Горация, Катулла. Не потому ли «Близ вод, сиявших в тишине», ему стала являться муза? И какая именно? Среди девяти муз, покровительниц искусств и наук, перечисленных греческим поэтом Гесиодом в поэме «Теогония», где он систематизировал мифы о происхождении богов, целых четыре покровительствовали поэзии.

Музой молодого Пушкина была, конечно же, Эрато – муза любовной эротической поэзии – «ветреная подруга» поэта, за которой «буйно волочилась молодежь минувших дней и которая резвилась, «как вакханочка».

Позднее ее заменила Евтерпа – покровительница лирической поэзии, явившаяся «барышней уездной»

С печальной думою в очах,

С французской книжкою в руках.

Со временем свои права заявит и Каллиопа – муза эпической поэзии; вернее, поэт сам обратится к ней в конце седьмой главы:

Благослови мой долгий труд,

О, ты, эпическая муза!

Но до этого так далеко! Юноша-поэт купается в море светских удовольствий. Он – непременный участник дружеских пирушек, где благословенное вино «сверкает Иппокреной» – струей легендарного ключа, вдохновлявшего поэтов.

Автор – восторженный театрал, воспевший русскую Терпсихору (музу танца), балерину Истомину, окруженную толпой лесных богинь-нимф. Ее полет легок, как полет пуха из уст бога ветров Эола. Поэт любит балы, он влюблен во всех красавиц и сравнивает их с вечно юными мифологическими богинями: девственной богиней охоты Дианой и румяной богиней цветов Флорой. А ножка Терпсихоры вызывает в нем прекрасные и грустные воспоминания о глубоком чувстве, о часах и минутах, проведенных рядом с НЕЙ у предгрозового моря.

Берега Тавриды, увиденные Онегиным во время путешествия, рисуют воображению автора (именно автора, а не его героя) сцены самопожертвования Ореста – потомка Атрея (Атрида) и его друга Пилада. Юноши попали в страну тавров, и, по местным обычаям, один из них должен был быть принесен в жертву богине охоты Артемиде. Каждый из друзей, желая спасти другого, предлагал в жертву себя, и только заступничество сестры Ореста Ифигении, жрицы Артемиды, спасло им жизнь.

Именно сам автор слушает «немолчный шепот» морской богини Нереиды. Он вспоминает грозного Митридата, последнего Понтийского царя, побежденного римским полководцем Помпеем; Митридата, который не вынес горечи поражения и здесь, на берегах Тавриды, покончил жизнь самоубийством.

Совсем другие чувства вызывает у поэта русская деревня. Среди полей и лугов он понимает, что

…рожден для жизни мирной.

Для деревенской тишины.

Огромный сад представляется ему приютом задумчивых лесных божеств дриад; он бродит над пустынным озером, сам себе предписав ничегонеделанье (far niente). Но утверждая: «Летучей славы не ловлю», поэт, может быть, невольно обманывает себя. Позднее он замечает:

Без неприметного следа

Мне было б грустно мир оставить

и надеется, что сложенная им строка не потонет в Лете-реке забвения, которая поглощает стихи бездарных поэтов.

Вряд ли автор действительно мог иметь подобные опасения. Просто годы берут свое – приближается полдень жизни. Если ранее он объявил себя врагом Гимена, покровителя брака, поскольку

В домашней жизни зрим один

Ряд утомительных картин,

то к тридцати годам его идеал меняется:

Мой идеал теперь – хозяйка,

Мои желания – покой,

Да щей горшок, да сам большой.

Прощание с юностью – прощание с аллегорическим поэтически условным миром, с классицистическим каноном.

«Я классицизму отдал честь!

Хоть поздно, а вступленье есть», —

заканчивает поэт седьмую главу романа.

Если автор романа – «истинный эллин», принимающий жизнь во всем ее многообразии и радующийся этому многообразию, то главный герой Евгений Онегин – полная ему противоположность. Этот баловень судьбы,

Всевышней волею Зевеса

Наследник всех своих родных,

берет от жизни все, что она предлагает ему, и хандрит от пресыщенности и безделья. Крылатая фраза, злободневная до сего времени:

Мы все учились понемногу

Чему-нибудь и как-нибудь —

отражает степень образованности героя романа, который, не утруждая себя серьезным изучением наук, «коснулся до всего слегка». Немного латыни – ровно столько, чтобы разобрать эпиграф и поставить в конце письма «vale» (будь здоров). Пикантные эпизоды из жизни известных деятелей прошлого, начиная с легендарного основателя Рима. Два стиха из поэмы Вергилия «Энеида». Имена легендарного создателя «Илиады» Гомера и греческого идиллического поэта Феокрита, которых при случае можно «побранить», или римского сатирика Ювенала – о нем уместнее «потолковать».

Вполне достаточно, чтобы прослыть в свете умным и образованным молодым человеком!

Зато сколько сил отдано изучению «науки страсти нежной», воспетой Овидием Назоном в поэмах «Наука любви» и «Лекарство от любви»; сколько внимания уделяется собственной внешности, сколько ухищрений, чтобы стать подобным

…ветреной Венере,

Когда, надев мужской наряд,

Богиня едет в маскарад.

Автор не единожды подчеркивает разность между собой и своим героем. Театр, этот храм искусств для поэта, для Онегина – место, где нужно появляться, потому что в свете модно быть «почетным гражданином кулис» и считается хорошим тоном обшикать героинь трагедий Федру и Клеопатру.

Для поэта сцена – волшебный край, балет —

…русской Терпсихоры

Душой исполненный полет.

Реакция Онегина на балетные представление прямо противоположна:

Балеты долго я терпел,

Но и Дидло мне надоел.

Пушкин любит деревню, называет ее «прелестным уголком», где

…друг невинных наслаждений

Благословить бы небо мог.

Онегин уже на третий день понимает,

Что и в деревне скука та же,

Хоть нет ни улиц, ни дворцов,

Ни карт, ни балов, ни стихов.

Жизненный опыт только добавляет скептицизма и углубляет равнодушие к окружающему и окружающим. От скуки – дружба с Ленским, от скуки – визит к Лариным. Как небрежно, свысока сказано:

Ах, слушай, Ленский, да нельзя ль

Увидеть мне Филлиду эту,

Предмет и мыслей, и пера,

И слез, и рифм et cetera…

Простенькая сельская барышня Ольга Ларина никак не могла быть отождествлена с фракийской царевной, героиней греческого мифа. Филлида, не дождавшись в назначенное время возлюбленного, покончила с собой и была превращена богами в миндальное дерево. Прибывший жених, сраженный горем, обнял ствол, и миндаль… расцвел.

В словах «Филлиду эту» звучит явная насмешка, как и в пренебрежительном «et cetera». Это не случайность, а покровительственно-равнодушное отношение к юноше и предмету его обожания, как и последующее поведение Онегина на балу у Лариных. Не в этой ли небрежной просьбе – начало трагического финала – дуэли?

А как высокомерен Евгений в сцене первого объяснения с Татьяной Лариной!

Какое любование собой и какая выспренность выражений:

Скажу без блесток мадригальных:

Нашед свой прежний идеал,

Я верно б вас одну избрал

В подруги дней моих печальных;

какой менторский тон:

Учитесь властвовать собою,

и уж совершенно неуместно:

Судите ж вы, какие розы

Нам заготовит Гименей

И, может быть, на много дней.

Таков Онегин в первых главах романа. Рисуя портрет своего героя, Пушкин часто обращается к античной мифологии и истории, что характерно для литературной традиции того времени. Но автору удается таким образом внести в описание элементы сарказма, придать ему иронический тон.

Владимир Ленский изображен в более мягкой, сочувственной манере. Юноша – выпускник Геттингенского университета вернулся к родным пенатам (домашним богам, родному дому). Пылкий мечтатель, восторженный поэт-романтик. В нем много от самого автора романа. Владимира сопровождают музы:

И муз возвышенных искусства

Счастливец, он не постыдил:

Он в песнях гордо сохранил

Всегда возвышенные чувства.

Ленский влюблен; любовь его чиста и безыскусна. В милой простодушной Ольге Лариной восторженный взгляд поэта находит тысячу достоинств, которых и нет на самом деле. В альбом Ольге он рисует

…сельски виды,

Надгробный камень, храм Киприды.

Изображение храма богини любви Афродиты на острове Кипр, у берегов которого богиня родилась из морской пены (отсюда ими «Киприда»), рядом с надгробным камнем – аллегорический рисунок «любовь до гроба».

В этой аллегории и в упоминании реки забвения Леты завуалирована краткость жизненного пути Ленского. Юноша предчувствует свою гибель и предвидит, что его скоро забудут:

И память юного поэта

Поглотит медленная Лета.

Ленскому вторит автор: усыпленный Летой, поэт уже не смутится вестью об измене молодой невесты, отдавшей свою руку и сердце другому.

Музы, храм Киприды рядом с надгробным камнем и река забвения Лета – эти античные образы помогают читателю увидеть, понять и, может быть, полюбить поэта; по крайней мере, посочувствовать ему, как сочувствует сам автор.

Главная героиня романа Татьяна Ларина заметно отличается от своей сестры. Обе они воспитывались в деревне в помещичьей семье, хранившей

…в жизни мирной

Привычки милой старины.

Но Татьяна казалась девочкой чужой в своей семье.

Патриархальный уклад жизни сформировал ее характер, отношение к вопросам нравственности и морали, а любовь к французским романам развила природную мечтательность. Оттеняя задумчивость и молчаливость героини, автор рисует ее озаренной лунным светом – лучом Дианы. Влюбленная в Онегина, Татьяна

…об нем …во мраке ночи,

Пока Морфей не прилетит,

Бывало, девственно грустит…

Диана предстаёт здесь божеством Луны. Диана и Морфей – бог сновидений – как бы закрывают таинственным покровом любовь героини. Вместе с матерью Татьяна уезжает в Москву «на ярмарку невест», где попадает в атмосферу светской жизни, столь чуждой её натуре.

Автор резко меняет тон, описывая родственниц Татьяны, «младых граций Москвы», и их развлечения.

Если в первой главе романа театр – «волшебный край», то характеристика театра, где побывала героиня, явно отрицательна.

Но там, где Мельпомены бурной

Протяжный раздается вой…

………………………

Где Талия тихонько дремлет

И плескам дружеским не внемлет…

Размышляя о путях развития русского театра, Пушкин писал в «Набросках предисловия к „Борису Годунову“»: «…я твердо уверен, что нашему театру приличны народные законы драмы Шекспировой, а не придворный обычай трагедий Расина».

Что же касается Талии – музы комедии, то ее «дремота» – намек на запрещение постановки комедии А. С. Грибоедова «Горе от ума».

Резкий отзыв автора отражает и восприятие самой Татьяны, которая «волненье света ненавидит» и которой чужда всякая ходульность и искусственность.

Явление героини в восьмой главе

…равнодушною княгиней,

…неприступною богиней

Роскошной царственной Невы, —

изменение чисто внешнее. В душе она осталась прежней Татьяной.

«Если должно сказать о тех достоинствах, которые составляют принадлежность Пушкина, отличающую его от других поэтов, то они заключаются в чрезвычайной быстроте описанная и в необыкновенном искусстве немногими чертами обозначить весь предмет», – писал Н. В. Гоголь. Вот примеры. «Друг Марса, Вакха и Венеры», – таков портрет декабриста Михаила Лунина в десятой главе романа.

Можно долго описывать достоинства этого блестящего офицера, умнейшего человека, одного из первых на поле брани, заядлого кутилу, поклонника прекрасных дам и т. д. и т. п. Поэт определил все это одной строкой, именами трех олимпийских богов: бога войны, виноделия и богини любви.

О блистательном Россини, авторе «Севильского цирюльника», написан, наверное, не один десяток монографий.

…упоительный Россини,

Европы баловень – Орфей, —

сказал Пушкин. Если вспомнить, что, согласно мифу, Орфей своей музыкой и пением заставлял деревья склонять ветви, сдвигал камни и укрощал диких зверей, становится понятно, насколько исчерпывающа характеристика, данная искусству итальянского композитора русским поэтом.

Заметную роль играют античные имена и «в шуточном описании нравов» сельской жизни. Помещиков, проводящих большую часть жизни в деревне, автор называет «эпикурейцами-мудрецами». Каждой весной вереница тяжело нагруженных карет с домочадцами и слугами отъезжает от городских застав. И возглавляют их «деревенские Приамы», схожие с легендарным царем Трои разве только многочисленностью семейств. Среди гостей в доме Лариных

уездный франтик Петушков,

Парис окружных городков.

Сравнение с мифологическим сыном троянского царя Парисом, который был судьей в споре трех богинь и похитил прекрасную Елену, что привело к Троянской войне, звучит комично. Но, видимо, такова уж репутация франтика в окружных городках.

Характеристике Зарецкого – секунданта Ленского Пушкин уделил целых четыре строфы. Может быть потому, что подобный типаж часто встречался в окружении поэта. Зарецкий – в прошлом буян и картежник, ставший мирным помещиком и даже честным человеком.

Новейший Регул, чести бог, —

величает его Пушкин. Римского полководца времен пунических войн, Регула, действительно, можно назвать богом чести.

Регул попал в плен и был отпущен карфагенянами под честное слово, чтобы склонить римский сенат к миру. Полководец призвал римлян к продолжению войны и, выполняя свое обещание, вернулся в стан врага, где принял мученическую смерть.

Чем же отличился «новейший Регул» Зарецкий? Он попал в плен к французам, свалившись с калмыцкого коня, «как зюзя пьяный». Умел поссорить молодых друзей; довести их до дуэли или заставить помириться

И после тайно обесславить

Веселой шуткою, враньем.

Вот так «чести бог»! Но времена иные (Sed alia temprora!), и «трибун трактирный» удалился в «философическую пустыню», т.е. в деревню, где «капусту садит, как Гораций».

Как известно, римский поэт Гораций после участия в гражданской войне удалился в имение, подаренное ему Меценатом, где в стихах воспевал сельскую жизнь.

Эти неожиданные сравнения: «трибун» (высшая плебейская должность в Древнем Риме); «новейший Регул»; «как Гораций»; «в философической пустыне» – так не вяжутся с личностью Зарецкого, что портрет его приобретает резко сатирическую направленность.

Могучее сложение и искусство деревенских кузнецов, которые

Российским лечат молотком

Изделье легкое Европы,

определяется двумя словами «сельские циклопы». Лихость и отвага русских ямщиков, «бойких Автомедонов» сравнима, по мнению поэта, с достоинствами возницы самого Ахилла – героя Троянской войны.

Московских светских красавиц не без сарказма поэт называет «цирцеями».

Напомним, что мифическая Цирцея – не только обольстительная красавица, но и волшебница, превращавшая в свиней попавших к ней путников.

Татьяну, появившуюся на балу в Петербурге, автор сравнивает

…с блестящей Ниной Воронскою,

Сей Клеопатрою Невы.

Дав эту краткую характеристику экстравагантной петербургской красавице, известной, подобной египетской царице, скандальными связями, поэт заключает:

Нина мраморной красою

Затмить соседку не могла,

Хоть ослепительна была.

Именно таким образам Пушкин наиболее полно рисует портрет Татьяны – светской дамы.

Используя в романе античные сюжеты, имена исторических лиц и мифологических героев, Пушкин обнаруживает обширные знания греческой и римской мифологии и виртуозное владение этими знаниями.

Богини охоты Диана предстает как аллегория девственной красоты («Дианы грудь»…) и как божество луны «лик Дианы…», «луч Дианы…»). Покровитель поэзии бог Аполлон упоминается и под вторым своим именем Феб – блистающий.

Венера – богиня любви и красоты также и олицетворение кокетства:

Когда, надев мужской наряд,

Богиня едет в маскарад.

По названию острова Кипр, где по мифу богиня родилась из морской пени, она получила другое имя «Киприда». В романе встречаются: «утренняя Киприда» – утренняя звезда, храм Киприды и надгробный камень – аллегория «любви до гроба» и даже «болезнь Киприды» (сифилис).

Вершитель людских судеб Зевес делает Онегина «наследником всех своих родных» и также по воле грозного бога

В году недель пять-шесть Одесса,

По воле бурного Завеса,

Потоплена, запружена,

В густой грязи погружена.

Но, пожалуй, больше всего уделено внимания музам. Это и безымянная муза поэзии, сопровождающая в романе двух поэтов – самого автора и Владимира Ленского. К эпической музе обращается Пушкин в конце седьмой главы. Три музы названы по имени: Мельпомена – муза трагедии, Талия – муза комедии и Терпсихора – муза танца. Терпсихорой Пушкин называет русскую балерину и даже слагает гимн в честь «ножки Терпсихоры».

В соответствии с римской традицией музы названы аонидами – от Аонии, части Беотии у Геликона – центра культа муз:

Прими ж мои благодаренья,

Поклонник мирных аонид.

Греческие и римские имена гармонично вплетаются в повествование, насыщая его свежими красками и жизнерадостностью.

Русский публицист, современник А. С. Пушкина, И. В. Киреевский назвал его «поэтом действительности». Пройдя курс художественного обучения в «мастерской» древнегреческой поэзии, Пушкин сумел преодолеть односторонний субъективизм романтиков и стал основоположником реализма в русской литературе. Роман «Евгений Онегин», названный В. Г. Белинским «энциклопедией русской жизни» – торжество пушкинского реализма. Поэт «не избегает ни архаизмов, ни славянизмов, ни просторечия, ни элегического словаря, он широко пользуется книжной лексикой, но в контексте речи, сопрягаясь между собой, они взаимно уравновешиваются и как бы теряют признаки традиционно закрепленной за ними идеологической стилевой окраски, приобретая новые – точное соответствие предмету и его эмоциональному освещению».

Широкое использование античных сюжетов в романе является ярким тому подтверждением. Мифологические боги и античные герои – не только традиционные литературные аллегории. К именам их поэт прибегает в иносказаниях, опасаясь цензуры. Точное соответствие предмету приобретают неожиданные сравнения современников поэта с древними греками и римлянами. Богатство образов античной литературы – неисчерпаемый источник для характеристики и эмоционального освещения героев романа русского поэта.

Примечательно, что окончанию работы над романом Пушкин посвятил следующие строки, написанные гекзаметром, тем размером, которым были написаны «Илиада» и «Одиссея» Гомера, «Энеида» Вергилия, «Метаморфозы» Овидия и другие античные произведения:

 
Миг вожделенный настал: окончен мой труд                                                                                          многолетний.
Что ж непонятная грусть тайно тревожит меня?
Или, свой подвиг свершив, я стою, как поденщик                                                                                      ненужный,
Плату приявший свою, чуждый работе другой?
Иль жаль мне труда, молчаливого спутника ночи,
Друга Авроры златой, друга пенатов святых?