Текст книги "Свободное движение и пластический танец в России"

Александр Александрович Зякин (1899–1965) свой псевдоним взял по названию родового имения Румня[259]259
  См.: Кропотова К.А. Александр Румнев. Эстетические идеалы // Искусство движения. История и современность / Под ред. Т.Б. Клим. М.: ГЦТМ, 2002. С. 77–84.


[Закрыть]. Как-то родители семилетнего Саши побывали на концерте Дункан. Их рассказы поразили воображение мальчика: раздевшись догола и завернувшись в простыню, он стал танцевать перед зеркалом. Четырнадцатилетним подростком Саша увидел «Покрывало Пьеретты» Таирова: «То, что своей немой игрой актеры могут так взволновать и увлечь, было необъяснимо и поразительно». Но заняться танцем он смог только после окончания гимназии. В 1918 году Гулия Бучинская – родственница писательницы Тэффи – привела его в студию Алексеевой[260]260
  См.: Ruggiero E. Alexander Rumnev and the new dance. Р. 222. Дочь Тэффи Елена Бучинская была танцовщицей-босоножкой.


[Закрыть]. Для талантливого ученика Алексеева создала несколько танцев, в том числе на прелюд Рахманинова и на этюд Карла Черни – образ набегающей волны. Танцевал Румнев и «Раненую птицу» – сольный вариант «Гибнущих птиц» Алексеевой на «Революционный этюд» Шопена. Тогда же он поступил на медицинский факультет Московского университета и во ВХУТЕМАС, в мастерскую живописца Ильи Машкова, однако вскоре сделал окончательный выбор в пользу танца. Занимался он одновременно в балетной школе при театре Художественно-просветительного союза рабочих организаций, в Ритмическом институте и студии Антонины Шаломытовой[261]261
  См.: ГЦТМ. Ф. 517. Ед. хр. 133. Л. 46.


[Закрыть]. Со счастливой внешностью, выразительный и пластичный, Румнев быстро вышел на свою дорогу и уже в 1919 году имел собственных учеников.

Московские студии по большей части своих помещений не имели, отапливаемых залов вообще было мало, и занятия велись нерегулярно. Вхожий во многие студии, Румнев предложил им объединиться в один коллектив под названием «Искания в танце», ядром которого должна была стать студия Алексеевой[262]262
  Основанная в 1919 году «Первая показательная балетная студия» Касьяна Голейзовского через два года была переименована в студию «Искания»; см.: Касьян Голейзовский: Жизнь и творчество. Статьи, воспоминания, документы / Сост. Н. Чернова. М.: ВТО, 1984. Примеч. на с. 514.


[Закрыть]. На короткое время это удалось реализовать. Румнев вел в новой студии классы танца и пантомимы; в программу также входили гимнастические упражнения, задания на пластику и ритм, выразительность и музыкальность. Студию посещали сестры Наталья Глан и Галина Шаховская, ставшие известными хореографами, драматические актеры – в том числе Михаил Жаров. Однако и объединившись студийцы не получили теплого зала, и зимой обрызганный водой – чтобы не скользил – деревянный пол покрывался ледком[263]263
  См.: ГЦТМ. Ф. 518. Ед. хр. 44. Л. 88; Суриц Е.Я. Московские студии пластического танца. С. 409; Хмельницкий Ю.О. Из записок актера таировского театра. М.: ГИТИС, 2004. С. 37.


[Закрыть].

Несмотря ни на что, в эти годы Румнев много танцевал – в Кафе поэтов на Тверской, на «вечерах освобожденного тела» Льва Лукина. Алексей Сидоров называл его «поразительным» и считал, что им бы мог «гордиться Запад»[264]264
  Сидоров А. Современный танец. М.: Первина, 1923. С. 54.


[Закрыть]. В 1920 году Румнев был принят в труппу Камерного театра: играл в постановках А.Я. Таирова, преподавал актерам «искусство движения» и ставил танцы – «пантомимно-гротесковые, если понимать под гротеском не только комическое, но и трагическое»[265]265
  Rumnev A. Before me moves the past… // Experiment. 1996. Vol. 2. Р. 230, 224; о репертуаре Румнева см.: Кулаков В.А., Паппе В.М. 2500 хореографических премьер ХХ века. С. 124.


[Закрыть]. Один из его сольных номеров – о современном Дон Кихоте на музыку Скрябина – назывался «Последний романтик». «Слишком изысканный, чрезмерно изящно движущийся, подчеркнуто часто взмахивающий аристократическими тонкими кистями, поражающий изломанными движениями длинных рук и ног»[266]266
  В. Ивинг цит. по: Шереметьевская Н.Е. Танец на эстраде // Русская советская эстрада 1930–1945: Очерки истории. М.: Искусство, 1977. С. 317.


[Закрыть], на фоне физкультурников Румнев выглядел анахронизмом. Критики говорили, что он нарциссичен и всегда демонстрирует самого себя; аристократизм и романтизм не прошли для него даром.

В 1933 году, по-видимому, спасаясь от репрессий, Румнев покинул Москву. В 1937-м он оказался во Владивостоке, через год был арестован в Куйбышеве по обвинению в шпионаже, провел год в тюрьме, но был освобожден и после этого жил в Алма-Ате. В Москве, куда Румнев попал только после войны, его ждало разочарование: его любимая пантомима, где «актеры изъясняются условными жестами, ходят под звуки музыки»[267]267
  См.: ГЦТМ. Ф. 518. Ед. хр. 44. Л. 95.


[Закрыть], совершенно исчезла из театра. Ее возвращения пришлось ждать два десятилетия: первой ласточкой стал приезд великого мима Марселя Марсо в конце 1950-х годов. На его спектакли Румнев привел молодого художника Анатолия Зверева, который делал зарисовки с натуры[268]268
  См.: Анатолий Зверев. На концерте Марселя Марсо. Графика, видео, фотография [электронный текст, URL: http://www.rusiskusstvo.ru/exhibitions/moscow/a1179].


[Закрыть]. В 1962 году Румневу удалось наконец организовать Экспериментальный театр пантомимы (ЭКСТЕМИМ) – увы, недолго существовавший.

Еще в начале 1920-х годов Румнев познакомился с Максимилианом Волошиным и с тех пор почти каждое лето проводил в Коктебеле. В 1929 году он посвятил Волошину стихотворение «Тот блажен, кому свет дано лучезарный увидеть». В Коктебеле Наталья Северцова, жена искусствоведа А.Г. Габричевского, написала портрет – в розовой рубахе и соломенной шляпе, залитый солнцем «поразительный Румнев»[269]269
  См.: Купченко В. Труды и дни Максимилиана Волошина: Летопись жизни и творчества. 1917–1932 гг. СПб.: Алетейя; Симферополь: Сонат, 2007. С. 438.


[Закрыть].

Вера Владимировна Боголюбова (1891–1974) училась в Московской консерватории в классе К.Н. Игумнова и посещала студию Франчески Беата. Выступать она начала в 1917 году под именем Веры Майя. Вскоре у нее появились ученики, и первый показ их работ прошел летом 1920 года. Майя вела классы пластики в Государственной еврейской студии, ГОСЕТ, Кино-студии и Театральном техникуме имени Луначарского[270]270
  ГЦТМ. Ф. 517. Ед. хр. 133. Л. 35.


[Закрыть]. Она вышла замуж за студента-юриста Леонида Серавкина, участника оперной студии Станиславского. Тот взял себе псевдоним «Маяк» и вместе с женой стал заниматься «студией выразительного движения», занятия которой проходили в их огромной пустой комнате в доме Нирнзее в Гнездниковском переулке[271]271
  См.: Маяк И.Л. Воспоминания дочери // Искусство движения: История и современность / Под ред. Т.Б. Клим. М.: ГЦТМ, 2002. С. 131–147.


[Закрыть]. Создавая танцы, Майя шла от музыки: прекрасная пианистка, она садилась за рояль и предлагала свою интерпретацию произведений. В их обсуждениях участвовали танцовщик Большого театра Виктор Цаплин, руководитель Школы Дункан Илья Шнейдер, создатель «Свободного балета» Лев Лукин и композитор Юрий Слонов, чью музыку танцевали в студии. Как и некоторые другие пластички, Майя создала собственный экзерсис, не похожий на балетный, который проводила без станка. Особое внимание уделялось развитию гибкости рук, шеи, плеч и корпуса. Изучая анатомию и биомеханику, Майя обнаружила целый ряд «забытых» мышц, которые обычно мало развиты, и придумала специальные упражнения для их тренировки. В ее классе на хореографическом отделении Театрального техникума преподавали балетный станок, ритмику, «слушание музыки», пластическую импровизацию. Нововведением Майя были акробатические упражнения и этюды на гибкость и силу, включая построение пирамид. По некоторым данным, уроки акробатики в студии вел З.П. Злобин, преподававший также биомеханику у Мейерхольда[272]272
  См.: Мислер Н. В начале было тело: Ритмопластические эксперименты начала ХХ века. С. 305.


[Закрыть]. Хотя введение акробатики в танец одобряли не все ее коллеги, у зрителей акробатические номера и эффектные поддержки пользовались неизменным успехом[273]273
  См.: Хореостудии. Из беседы с Верой Майя // Зрелища. 1923. № 66. С. 11; Студия Веры Майя // Зрелища. 1922. № 1. С. 15.


[Закрыть].

В 1927 году из выпускников закрывшегося хореографического отделения Театрального техникума был создан «Ансамбль искусства танца под руководством Веры Майя» (с 1930 года – «Театр танца Веры Майя»). Майя хорошо чувствовала запросы дня и умела приспособить к ним репертуар. Ее ранние постановки напоминали популярнейшие тогда «танцы машин», в которых танцовщики исполняли простые на вид синхронные движения, имитировавшие вращения колес или стук молотков. Позже Майя стала делать композиции на спортивные темы – дуэты с воздушными поддержками «На катке», «Аэропланы». В конце 1920-х годов, следуя идущей из начала века моде на экзотику, она пригласила танцовщицу Сильвию Чен – дочь китайского политического деятеля, полукитаянку-полунегритянку, а во время гастролей по Дальнему Востоку открыла кореянку Анну Ким. Наконец, Майя – одной из первых в пластическом танце – стала использовать народную музыку, сделав в 1924 году большую композицию «Моя деревня»[274]274
  См.: Шереметьевская Н.Е. Танец на эстраде. М.: Искусство, 1985. С. 43–44, 109–110.


[Закрыть]. Своими «фольклорными» номерами Майя в идеологическом плане заработала много очков – в особенности по сравнению с теми студиями, которые показывали только «декадентские» танцы.

Ее театр танца выступал, часто вместе с другими студиями, в клубах, Зеленом театре Парка Горького, Камерном театре, Большом зале Консерватории и Колонном зале Дома Союзов, гастролировал по стране. В 1930-е годы, чтобы выжить, Майя объединилась с близкими ей хореографами – своей ученицей Анной Асенковой, организовавшей театр в Харькове, и Инной Быстрениной. Накануне войны коллективы на хозрасчете были запрещены, и театр Майя распался. Воспитанные ею артисты, вместе с поставленными ею номерами, перешли на эстраду, в танцевальные группы театров и цирков, в ансамбль Игоря Моисеева и «Березку». После войны Майя работала хореографом в Центральном доме культуры железнодорожников, а в 1950-е годы, вместе с Людмилой Алексеевой, участвовала в разработке квалификационных упражнений и показательных выступлений по художественной гимнастике – новом виде спорта, который она во многом помогла создать[275]275
  Я благодарю Ию Леонидовну Маяк за рассказ о студии ее матери, Веры Майя, и о собственных занятиях пластикой и художественной гимнастикой.


[Закрыть].

Сын присяжного поверенного Лев Лукин (Лев Иванович Сакс, 1892–1961) отказался стать юристом и продолжить дело отца. Юноша мечтал об искусстве, занимался в Музыкальном училище Гнесиных, но «переиграл» руку и пианистом не стал. Уйдя из дома, он работал на фабрике, играл в любительских театрах, сблизился с кругом Евгения Вахтангова. Свой первый театральный кружок Лукин создал на Алтае, работая на строительстве железной дороги, а второй организовал в батальоне особого назначения московской ЧК, куда пошел служить в 1917 году. Новоявленный чекист занялся и танцем – сначала в балетной студии Бека[276]276
  Константин Александрович Бек (1873–1950) до революции танцевал в Большом театре, преподавал в Московской консерватории, основал собственную студию. В 1924 году – по-видимому, в связи с закрытием московских студий – переехал в Узбекистан.


[Закрыть], затем – у Шаломытовой, но понял, что танцовщиком ему становиться уже поздно. Тогда Лукин попробовал свои силы как хореограф; его первой постановкой была «Арлекинада», сделанная в студии Бека в 1918 году[277]277
  См. о нем: Шереметьевская Н.Е. Танец на эстраде. С. 86–89; Voskresenskaia N. Lev Lukin and the Moscow Free Ballet // Experiment. 1996. Vol. 2. Р. 203; Johnson L. Early Russian modern dance: Lev Lukin and the Motobio-skul’ptura // Experiment. 2004. Vol. 10. Р. 11–27.


[Закрыть].

Неудовлетворенный балетной лексикой, Лукин искал новых движений и иного пути в танце. Проводником его стала музыка. Искусство танца он считал «физически музыкальным», а в музыке, в свою очередь, видел физическое движение. Импровизируя за роялем, он останавливался, думал, повторял фразу – как бы вглядываясь в нее, угадывая в ней жест. Любимым его композитором был кумир всего поколения Скрябин. Лукин ставил танцы на его прелюдии и поэмы: «Désir» («Желание»), «Caresse dansée» («Ласка в танце»), «Поэму экстаза»[278]278
  Сохранились зарисовки этих постановок, сделанные Григорием Зиминым, художником «Свободного балета» (Зимин Г. Скрябин в танце Лукина. М.: Ин-т востоковедения, 1922).


[Закрыть]. Собрав группу талантливой молодежи, он создал в 1920 году «Свободный балет», уже первые спектакли которого заставили «всю Москву» говорить о Лукине как новаторе танца. У него «акробатика, классика и пластика были впервые представлены в сочетаниях, поразивших… смелостью, оригинальностью и четкостью формы»[279]279
  В передаче самого Лукина, см.: ГЦТМ. Ф. 518. Ед. хр. 44. Л. 1. Автобиографию Лукина и список его постановок см. в: ГЦТМ. Ф. 718. Ед. хр. 133.


[Закрыть]. Выступлениям «Свободного балета» в Консерватории аккомпанировали лучшие московские музыканты – Игумнов и Гольденвейзер; на поклоны они выходили, ничуть не смущаясь «соседством с танцовщиком, на котором были одни парчовые плавки»[280]280
  Лукин цит. по: ГЦТМ. Ф. 518. Ед. хр. 44. Л. 10.


[Закрыть].

Несмотря на то что стилистически модернистские постановки Лукина весьма отличались от античной образности босоножек, он оставался верным их идеям свободного танца. Общепринятой «красоте» он предпочитал движения, идущие от самого танцовщика, «хотя бы они и казались безобразными». Считая, что «современная эстетика стремится создать столько форм, сколько существует талантов», он утверждал: «Каждое тело должно создать себе индивидуальные формы». А для этого тело надо освободить – дать проявиться «воле к движению», раскрыть его потенциал выразительности. Выступления «Свободного балета» назывались «вечерами освобожденного тела». Однако целью оставалась индивидуальность. Своей статье-манифесту «О танце» он предпослал эпиграф: «В начале было тело», но заканчивал статью – «мы создадим новую душу»[281]281
  Лукин Л. О танце // Театральное обозрение. 1922. № 4. 14 (2 февраля). С. 4.


[Закрыть].

Как хореограф Лукин любил партерные движения, плел «узоры из тел», создавал «живую роспись», подобную той, которая «огибает крутые бока архаической вазы»[282]282
  В. Ивинг (Виктор Иванов) цит. по: Шереметьевская Н. Танец на эстраде. С. 88; термин «мотобиоскульптура» встречается в: Сарадзе Г. Лукин // Зрелища. 1923. № 20. С. 17.


[Закрыть]. Его пластику критик назвал «мотобиоскульптурой» – то есть скульптурой живой и движущейся. Особенно рельефно смотрелись «живые скульптуры» Лукина в Большом зале консерватории: усиленные светотенью от большой овальной люстры, тела танцовщиков превращались в гротескные видения. Как лучше одеть, или, вернее, обнажить исполнителей, придумывали лучшие театральные художники – Борис Эрдман и Петр Галаджев.

Из-за отсутствия традиционного хореографического образования Лукина окрестили «талантливым дилетантом». «Постановки его мне напоминают случайные импровизации, – писал критик Трувит, – в них может танцевать любой человек, без хореографической подготовки: достаточно иметь хорошее тело и некоторую гибкость»[283]283
  Трувит [А.И. Абрамов]. Композиции Лукина // Зрелища. 1923. № 36. С. 7; Рахманов Н.Н. Шопен у Лукина // Зрелища. 1924. № 70. С. 12.


[Закрыть]. Хотя Алексей Сидоров называл Лукина «интересным новатором» и «значительным и серьезным ученым», хореографию его он считал статичной. В отличие от живой и непосредственной пляски Дункан, пластические композиции Лукина казались ему набором поз, «переходом от одной статуарности к другой»[284]284
  Сидоров А. Современный танец. С. 54; У Дункан Сидоров больше всего ценил «организованную художественным образом походку и бег»; см.: Сидоров А. Пластический танец и его зритель (Н. Тиан) // Театральное обозрение. 1922. № 6. 16 (4 апреля). С. 4–5.


[Закрыть]. Лукина обвиняли в однообразии – он «знает только острые углы и прямолинейные движения»; пророчествовали, что его фантазия быстро исчерпает себя; называли его хореографию «разложением танцевального модернизма». Критиковали даже за верность музыке: по мнению критика, Лукин «стал только иллюстратором музыкальной литературы»[285]285
  Франк. Механические танцы // Зрелища. 1923. № 26. С. 16–17; Ли [А.А. Черепнин]. Вечер Лукина // Зрелища. 1924. № 78. С. 12; см. также: Тейдер В.А. Касьян Голейзовский. «Иосиф Прекрасный». М.: Флинта, 2001. С. 53.


[Закрыть]. Грубые обвинения в «порнографии» поставили крест на «вечерах освобожденного тела»[286]286
  О ходовых в ту пору обвинениях театров в «порнографии» см.: Дадамян Г.Г. Театр в культурной жизни России (1914–1917). М.: Изд-во РАТИ; ООО «Дар-Экспо», 2000. С. 165–169.


[Закрыть].

В 1921 году Айседора Дункан приехала в Москву и по приглашению Александра Румнева пришла на выступление «Свободного балета». Хореография Лукина представляла «довольно острый винегрет из классики, акробатики и пластических движений». «Мы танцевали голые, босиком, в парчовых плавках с абстрактным орнаментом и парчовых шапочках, похожих на тюбетейки, – вспоминал Румнев. – [Художницы с помощью кусочков меха] разрисовывали нас черными, оранжевыми или зелеными треугольниками, квадратами и полумесяцами, ломая естественные формы тела»[287]287
  Румнев А. «Минувшее проходит предо мною…». С. 364.


[Закрыть]. Когда на следующий день Румнев спросил Айседору о ее впечатлении, та сказала, что принять эти танцы не может:

Она говорила о простоте, о гармонии, об одухотворенности движения и еще о многом, чего я тогда не понимал по причине юношеского азарта в ниспровержении общепринятых норм искусства. Она не принимала экстатических конвульсий и утонченной изысканности лукинских композиций. С убежденностью опытного полемиста, самого произведшего революцию в танце, она отстаивала свою правоту, ссылаясь на античную традицию, на круг идей, вдохновлявших Бетховена, Шуберта, Чайковского. Вечное, человеческое, выраженное во всем величии и во всей простоте, – вот предмет искусства и предмет танца. А изломы и изыски лукинских экспериментов пройдут, не оставив после себя заметного следа[288]288
  Там же. С. 365.


[Закрыть].

В августе 1924 года, когда частные школы и студии пластики были закрыты декретом московского правительства, «Свободный балет» гастролировал в Баку. В этом городе Лукин провел свое детство и теперь решил в Москву не возвращаться, возглавив рабочий театр в Баку. Следующие несколько лет он провел на Кавказе – в том числе в Тифлисе, поставил танцевальную сюиту «Кармен»[289]289
  Балет на музыку из оперы Жоржа Бизе поставили в 1903 и 1912 годах в Лондоне, в 1931 году – Касьян Голейзовский в Москве; см.: Кулаков В.А., Паппе В.М. 2500 хореографических премьер. С. 77.


[Закрыть]. В Москве Лукин появлялся наездами – например, в 1927 году сделал в хореографическом техникуме «Узбекские пляски» и «Египетские танцы». В 1930 году во Фрунзе, при подготовке «декады киргизского искусства», он был арестован, но через полгода освобожден[290]290
  См.: Бахтаров Г.Ю. Записки актера. Гении и подлецы. М.: Олма-пресс, 2002. С. 85–86.


[Закрыть]. После этого Лукин много работал в Средней Азии, на Крайнем Севере и Дальнем Востоке – как хореограф ансамбля Тихоокеанского флота.

В столицу он приехал сначала в 1933 году – по иронии судьбы, как художественный руководитель школы Дункан, которая когда-то отозвалась о его танце столь критически. В 1944–1946 годах войны ставил с «дунканятами» тематические композиции: «Песню о Буревестнике» на музыку Речменского, хореографическую поэму «Ульяна Громова» на Седьмую симфонию Шостаковича. Брал и традиционных для Дункан композиторов: Шопена, Шумана, Чайковского (вслед за Айседорой поставил его Шестую симфонию), Скрябина[291]291
  Лукин работал в Государственной школе имени Дункан в 1933–1936 и 1944–1946 годах; см.: ГЦТМ. Ф. 718 (Лукин Лев Иванович, 1899–1999). Оп. 1. Ед. хр. 224, 225, 226, 323. Оп. 2. Ед. хр. 18.


[Закрыть]. Его идеалы – «вернуть танцу душу», «танцевать не движение, а мысль, чувство, переживание»[292]292
  См.: ГЦТМ. Ф. 718. Ед. хр. 92. Л. 9–10.


[Закрыть] – тоже оставались дункановскими. В конечном счете жизнь примирила «изломы и изыски» Лукина и «свободную классику» Дункан.

История школы, которую Дункан при поддержке советского правительства открыла в Москве в 1921 году, хорошо известна – к ней не раз обращались и ее непосредственные участники, и историки[293]293
  См.: Шнейдер И. Встречи с Есениным. Воспоминания // Айседора Дункан / Сост. С.П. Снежко. Киев: Мистецтво, 1989. С. 217–318; Дункан И., Макдугалл А.Р. Русские дни Айседоры Дункан и ее последние годы во Франции. М.: Московский рабочий, 1995; Лахути Г.Г. Айседора Дункан: круги на воде // Московское действо / Сост. И.Е. Сироткина. М.: Комитет по культуре, 2005. С. 57–61; Dikovskaya L., with Hill G.M.F. In Isadora’s Steps: The Story of Isadora Duncan’s School in Moscow, Told by Her Favourite Pupil. London: Dance Books, 2008.


[Закрыть]. Пожалуй, менее знаком «дружеский шарж» Юрия Анненкова – художник часто бывал в особняке на Пречистенке, где размещалась школа:

…в зале, завешанной серыми сукнами и устланной бобриком, ждут Айседору ее ученицы: в косичках и стриженные под гребенку, в драненьких платьицах, в мятых тряпочках – восьмилетние дети рабочей Москвы, – с веснушками на переносице, с пугливым удивлением в глазах. Прикрытая легким плащом, сверкая пунцовым лаком ногтей на ногах, Дункан раскрывает объятия, как бы говоря: придите ко мне все труждающиеся и обремененные! Голова едва наклонена к плечу, легкая улыбка светится материнской нежностью. Тихим голосом Дункан говорит по-английски:

– Дети, я не собираюсь учить вас танцам: вы будете танцевать, когда захотите, те танцы, которые подскажет вам ваше желание, мои маленькие. Я просто хочу научить вас летать, как птицы, гнуться, как юные деревца под ветром, радоваться, как радуется майское утро, бабочка, лягушонок в росе, дышать свободно, как облака, прыгать легко и бесшумно, как серая кошка… Переведите, – обращается Дункан к переводчику и политруку школы товарищу Грудскому.

– Детки, – переводит Грудский, – товарищ Изадора вовсе не собирается обучать вас танцам, потому что танцульки являются достоянием гниющей Европы. Товарищ Изадора научит вас махать руками, как птицы, ластиться вроде кошки, прыгать по-лягушиному, то есть в общем и целом подражать жестикуляции зверей…[294]294
  Анненков Ю.П. (Б. Темирязев). Повесть о пустяках. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2001. С. 268–269. Эта цитата приводится также в работе, где собрано более всего документов об истории школы: Маквей Г. Московская школа Айседоры Дункан (1921–1949) // Памятники культуры: Новые открытия / Сост. Т.Б. Князевская. М.: Наука, 2003. С. 326–475. «Товарищ Грудский» – И.И. Шнейдер, который до того, как стать переводчиком и администратором в школе Дункан, работал в Наркоминделе. Критик Николай Львов называет его подход «интуитивным и сентиментальным», цитируя самого Шнейдера: «Метод преподавания Дункан основан на подражании движениям природы. Смотрите, как плещет ручеек, как летит бабочка, как играет молодое животное, и подражайте им» (Львов Н. Выступление школы Дункан // Правда. 15.09.1922).


[Закрыть]

Открытие школы во время Гражданской войны, разрухи и голода кажется почти невероятным. Нужно было, чтобы Айседора, не испугавшись рассказов о каннибализме и зверствах большевиков, приехала в Россию. Нужно было, чтобы советские начальники захотели ей помочь и дали помещение для школы в пораженной жилищным кризисом Москве. Нужно было кормить, обогревать и учить детей. Проще всего оказалось увлечь их танцем – для тех, кто занимался в школе в течение испытательного периода, но не был отобран, это стало настоящей трагедией. «Дунканята» жили, учились и плясали вместе, летом выезжали за город – чтобы «дышать, вибрировать, чувствовать» в гармонии с природой, но еще и чтобы запастись картошкой и выступлениями подработать на школу. Поддержка правительства ограничивалась помещением, все же остальное – еду, электричество, отопление – школа должна была оплачивать сама; она стала одной из первых «государственных студий на хозрасчете»[295]295
  Айседора Дункан в России [В школе Дункан] // Зрелища. 1923. № 59. С. 10–13; После смерти Дункан Луначарский покаянно писал: когда Айседора «протягивала нам все свои силы, всю свою жизнь и пыталась собирать тысячи рабочих детишек для того, чтобы учить их свободе движений, грации и выражению высоких человеческих чувств, мы могли только платонически благодарить ее, оказывать ей грошовую помощь и в конце концов, горестно пожав плечами, сказать ей, что наше время слишком сурово для подобных задач» (А.В. Луначарский в сб. «Гул земли» (1928), цит. по: Маквей Г. Сергей Есенин и Айседора Дункан // Русский альманах. Париж, 1981 [электронный текст, URL: http://esenin.ru/content/view/1442/144/]).


[Закрыть].

Не об этом мечтала Айседора. Ей хотелось создать «великолепный социальный центр», хотелось «искусства для масс»[296]296
  Дункан А. Движение – жизнь // Изадора Дункан. М.: Изд. Школы Дункан, 1921. С. 1.


[Закрыть]. Но из-за нехватки средств школа вырождалась в театральную труппу, гастролируя по всей России. Чтобы дать детям возможность учиться, летом 1924 года Айседора отправилась в утомительное турне по Поволжью и Средней Азии. По возвращении в Москву ее ждал сюрприз – вместо нескольких десятков девочек ее встречала «масса одетых в красные туники детей, всего более пятисот». В ее отсутствие ученицы школы стали по приглашению Подвойского заниматься с другими детьми на площадке строящегося Красного стадиона. Теперь, собравшись под балконом особняка на Пречистенке, они кричали Айседоре «ура», танцевали и подымали руки в товарищеском приветствии. Оркестр играл «Интернационал»; Айседора с балкона улыбалась детям и махала красным шарфом[297]297
  Цит. по: Дункан И., Макдугалл А.Р. Русские дни Айседоры Дункан. С. 174.


[Закрыть]. Слегка утешенная этим приемом, она отправилась за границу, чтобы заработать денег для школы. В Россию Дункан больше не вернулась. Оставшаяся без средств и вынужденная добывать себе пропитание, школа из питомника чистых душ скоро превратилась в концертный ансамбль.

После отъезда Айседоры школу возглавила ее ученица и приемная дочь Ирма, администратором был женившийся на ней секретарь Дункан Илья Шнейдер. Как и Айседора, Ирма выступала с сольными концертами. Критика отмечала выразительность, простоту и благородство ее движений. Правда, на фоне «электрифицированной повседневности» ее танцы казались пройденным этапом, но признавались «здоровыми и ценными» – да и как же иначе, если школу благословили Подвойский, Луначарский и сам Ленин[298]298
  См.: Львов Н. Ирма Дункан // Зрелища. 1922. № 4. С. 16.


[Закрыть]. В концертном репертуаре были «танцы красной туники», которые поставила еще Айседора на песни «Интернационал», «Смело, товарищи, в ногу», «Дубинушка», «Варшавянка». В некоторых из них девушки и танцевали, и пели. Школа много гастролировала, добравшись до Китая. Специально для этого турне были поставлены танцы «Памяти доктора Сунь Ятсена», «В борьбе за народное дело ты голову честно сложил», «Гимн Гоминдана» и «Танец китайских девушек». К десятилетию революции Шнейдер отчитывался о предложенных школой «стандартах» новых праздников – Октябрин и гражданской панихиды. Тогда же, в 1927 году, обсуждалось будущее студии. Медики придирались к нарушениям норм гигиены – дети поют, лежа на полу. В ответ Ирма отрезала: «Дети должны глотать пыль, как глотают угольную пыль рабочие Донбасса». Было решено, что школа-студия останется в качестве «лаборатории героических мотивов»[299]299
  Чтобы поддержать школу, руководители Хореологической лаборатории РАХН предложили вести в ней исследования по «архитектонике группового танца» и «рекламным и агитационным танцам»; см.: РГАЛИ. Ф. 941. Оп. 17. Ед. хр. 14. Л. 76; Ед. хр. 15. Л. 149.


[Закрыть]. В 1929 году, после отъезды Ирмы, школа стала называться «Концертной студией Дункан». В таком виде она просуществовала еще два десятилетия и закрылась – отчасти в результате ареста Шнейдера, отчасти потому, что первые ученицы выросли и покинули труппу. Более же всего из-за того, что – по словам самой Дункан – ее искусство «было цветом эпохи, но эпоха эта умерла»[300]300
  Цит. по: Маквей Г. Московская школа Дункан. С. 377.


[Закрыть].