Текст книги "Мальчики с железных караванов"

Отплытие

Наступил день отплытия. Накануне вечером в караванную контору прискакал на взмыленной лошади приказчик с верхней Чусовой, из ревдинского завода, и сказал, что договорились «пустить вал завтрева с утра». После этого сообщения кабак опустел, пристань притихла, бурлацкие артели стали расходиться по баркам.

Илья, стоя у борта, обращенного к берегу, наблюдал, как на барку поднимались бурлаки. Ему был интересен каждый судорабочий, так как он уже давно понял, что от их слаженной или не слаженной работы зависела теперь жизнь всех членов экипажа. Его новый знакомец Петька был уже на корме, сидел на скамеечке отца, пока тот придирчиво осматривал доставшуюся ему команду. Её полный состав он тоже, как и Илья, видел впервые.

В конторе, где шло распределение людей на барки, соблюдался главный принцип: на каждой должны быть профессиональные бурлаки – прежде всего, уткинские и те, кто уже ходил на караване. А остальных тасовали, как придется. К Рыбакову на барку распределили башкиров. Вот сейчас он и наблюдал, как люди, отличные и по одежде (некоторые были в кожаных штанах, мягких сапожках домашней выделки), и по разрезу глаз, цвету лица, поднимались на барку, которая им всем будет служить домом. Повезет – так и за четыре дня проскочат по Чусовой. А зарядит дождь или ветер – так и все десять плыть будут.

Рыбакова беспокоило то, что башкиры не знают русского языка, а значит, выполнение команд, на осознание которых нужна мгновенная реакция, будет осложнено. Он прикинул, что надо на каждое весло поставить уткинских, желательно, подгубными[15]15
  Подгубный – бурлак, который первым стоит к уключине весла (потеси), задаёт направление движения.


[Закрыть] – чтобы они руководили. С другой стороны, по своему опыту, Рыбаков знал, что башкиры – народ выдержанный, спокойный и двужильный.

Утром вдалеке, выше по Чусовой, со стороны Ревды прогремел выстрел пушки. Это означало, что караван ревдинского завода вышел и сейчас промчится мимо Усть-Уткинской пристани. Значит, скоро и уткинцам выходить в реку. Барки, закончившие погрузку, выстраивались поближе к плотине и шлюзу.

Накануне приехавший священник начал молебен прямо на плотине. Все, как один рухнули на колени – молиться. Илья сделал это вместе с бурлаками на носовой палубе. Он видел, как бурлаки истово крестились и делали поклоны, словно надеясь, что эта их молитва перед началом путины спасёт от превратностей бурлацкой жизни, часто короткой, оканчивающейся на Чусовой.

Отзвучали последние слова молитвы. Люди встали с колен. Прозвучала команда главного сплавщика:

– Возьми шесты, подбирай чалки.

Концы чалки-каната отвязали от креплений берега, забросили на борт. Бурлаки шестами начали отталкивать барку от берега, чтобы вывести её на центральное течение реки.

Барки Завалишина и Рыбакова уходили одними из первых. Все приказы матерившегося Завалишина и молчуна Рыбакова сводились к тому, чтобы бурлаки, разбитые на четыре группы, – под каждое весло, выполняли команды «право-лево», «корму держи», «навались». Их дисциплина и мощь позволяли сплавщику виртуозно провести барку по реке, не посадив её на мель и не разбив о скалу.

– Казенка, где плывёт Федька, уйдет последней, и это будет, скорее всего, часа через четыре. Когда теперь они соберутся втроем? – мелькнула мысль у Ильи.

На берегу деревенские мальчишки, облепившие верхние ветки ещё голых деревьев, закричали-засвистели. Толпы людей, пришедших на пристань проводить караван, еще больше занервничали, стали поворачивать головы то влево, то вправо. Потом и те, кто был на барках, увидели, как одна за другой на бешеной скорости, подгоняемые огромным двухметровым валом воды, несутся мимо уткинских берегов барки ревдинского завода. Илья смог различить напряженные лица бурлаков, стоявших у огромных вёсел. Вода бурлила, о командах лоцманов можно было только догадываться.

Барка Рыбакова пошла к открытому шлюзу, раздавались команды сплавщика. В его голосе слышалось волнение. Здесь берега были вроде сцены: оплошаешь в начале пути, потом будут вспоминать несколько лет – поскольку конфуз у всех на глазах произошел. Как только вышли на чистую воду и барка пошла по течению реки, все бурлаки сели, кто на что успел, потом встали, помолились и проговорили друг другу:

– Здорово, братцы, спали-ночевали! Бог нам помощник, Бог нам на помощь!

Преданный Лоська

Дед Аверьян отправился в Усть-Утку через лес, надеясь, что там сыщет внука. Мальчишка – не иголка, а пристань – не стог сена, хоть к началу вешних вод и переполнена людьми. Его беспокоило другое: опытным глазом он видел по рыхлому тёмному снегу, по голым веткам деревьев, что скоро грянет быстрая на Урале весна, лед на Чусовой вскроется, и он не успеет увидеться с внуком до отплытия каравана. А ведь годы у Аверьяна немалые, дождётся ли он возвращения Ваньши? Одному Богу известно.

Успокаивало одно: пока пушка не выстрелила ни с одной пристани. Это означало, что лёд на реке ещё не вскрылся. С Аверьяном увязался Лоська, охотничий пёс, который привык сопровождать своего хозяина по лесу. Охотник хотел пса привязать, оставить дом сторожить, а потом смекнул, что Лоська может пригодиться на пристани для поисков внука.

Года три назад собака-вогулка ощенилась. Продажей щенков Аверьян не занимался, а прокормить собаку с выводком бедному человеку не под силу. Как водится, решил утопить весь приплод. Ванька, гостивший в выходные у деда, стал реветь, упрашивать:

– Деда, оставь хоть одного, я его кормить стану, от бабки Лукерьи приносить буду остатки с барского стола. А подрастет, он же тебе пригодится, ты ведь взрослых-то собак не кормишь!

Это была правда. По уральским правилам, охотничьих собак держали впроголодь, чтобы на охоте они хорошо брали след. Собаки так голодали, что иной раз просто выли на весь посёлок.

Уговорил внук деда. Тот оставил одного щенка, и назвали его Лоськой. Может, потому что цветом на лося походил, может, потому, что на его корпусе были цветные полосы, напоминавшие по рисунку рога сохатого. Пока Ваньша в школе не учился, мальчик и щенок стали не разлей-вода. А пошел мальчишка в первый класс на Выю, собака провожала его до школьного крыльца, а потом ждала, заглядывала в окна первого этажа, встав на задние лапы.

Дед начал приучать Лоську к охоте – вместе с сукой. Он оказался примерным учеником и отчаянно храбрым. – Отвлекал внимание медведя на себя, если случалось столкнуться с ним случайно, а хозяин не настроен был связываться со зверем. Умел рассчитать, где выйдет охотник из лесу, и ждал его там.

Вот и сейчас, насколько позволял снег в лесу, Лоська ходил кругами, надеясь порадовать хозяина обнаруженной дичью. Поднимал на крыло рябчиков и долго обиженно лаял, поняв, что у хозяина нет интереса к охоте.

Достигнув Усть-Утки, Аверьян решил попытать счастья у главной конторы – там ведь должны знать, кому доверят мальчуганов. Там собираются перед отплытием все караванщики с барок.

Когда он вошел в здание, понял, что опоздал: в конторе не было никого, кроме старика-кассира в черных нарукавниках, убиравшего в шкаф платежные ведомости.

– Поздновато ты, дед, пришёл, – посочувствовал ему кассир. – Мальцов уже давно на барки распределили. Сейчас уж отплытие будет. Слышишь, молебен начинается?

В день отплытия каравана прямо на плотине, на мосту, заводской священник служил молебен. В нем участвовали все: и заводские чиновники, приезжавшие по долгу службы проводить караван, и родственники бурлаков, и жители окрестных деревень. Бурлаки прямо на своих барках, а кто не успел ещё на них взойти – на берегу, бухались, осеняя себя крестом, на колени. Наступала тишина, в которой раздавалась только молитва священника. Вот в этот момент старый охотник и вышел на пристань, запруженную людьми. Ему ничего не оставалось делать, как сунуть под нос верного Лоськи рубашку Ваньки, прихваченную на этот случай, и приказать:

– Ищи!

Лоська взвизгнул, покрутился у здания конторы и стал продираться сквозь толпу, не поднимая от земли своего чуткого носа. Аверьян через несколько минут потерял из виду своего пса, которого невозможно было разглядеть в толпе. А Лоська прямо от караванной конторы побежал к тому месту, где стояла казенка, потом, потоптавшись около неё, снова взял след и подбежал к барке Завалишина. В это время с неё убирали сходни. Кто-то из бурлаков ногой отбросил от них настырного Лоську:

– Собака на барке – плохая примета!

Лоська залаял от отчаяния. Ванька уловил среди многозвучья знакомое тявканье, подошел к борту, увидел пса, крикнул в удивлении:

– Лоська!!! – мальчишка понял, что пес пришел сюда не один, что где-то здесь, на пристани, – дед.

Аверьян услышал истошный вопль, понял, с какой барки он раздался, и поторопился в её сторону. Но было поздно. Барки одна за другой через открытый шлюз плотины выходили в русло Чусовой, осторожно обходили мыс, нависший прямо над водой. Лоська побежал на мыс. Те, кто видел собаку, понимали, что она задумала и чем это может закончиться. Только охотничья собака может рассчитать путь и прыжок. Пёс, вытянувшись струной, бешено мчался на край мыса. Добежав, застыл на самом его пике и, дождавшись момента, когда под мысом проходила барка с Ванькой, прыгнул с него в реку.

Раздалось многоголосое «А-ах» тех, кто наблюдал за этой сценой. Бабы перекрестились, запричитали. Лоська упал на крышу деревянного балагана-домика с покатой крышей, что был сооружен по центру барки, не удержался от сильного удара, скатился на палубу, тут же, как делал это на охоте, вскочил на лапы.

Деревенские мальчишки, облепившие все деревья на берегу и мысе, завопили в восторге:

– Он живой!

А Лоська в это время облизывал в приступе собачьей преданности и восторга стоявшего на коленях перед ним, плачущего Ваньку, своего друга и покровителя, с которым вырос и провел несколько лет.

– Ладно, доплывем до первого ночлега и оставим в деревне, – пробормотал сплавщик, веривший в примету о собаках.

А на пристани, на берегу, остался дед Аверьян, по лицу которого тоже текли слёзы. Внука он так и не успел обнять. Когда ещё свидятся?

Илья, находившийся на судне, которое ещё только подходило к шлюзу, ничего этого не видел. Его внимание было приковано к другому: вода из шлюза била сильной струей и могла откинуть барку, не набравшую хода, к противоположному берегу. Исай Рыбаков дал команду бурлакам, стоявшим у правого кормового весла, «бить по воде» как можно сильнее, чтобы барка сразу развернулась, выйдя из шлюза. В это время барка, шедшая впереди, которой руководил молодой сплавщик, попала под речную струю, и её резко отбросило к другому берегу. Теперь она должна была задержаться там, чтобы не стать препятствием для других барок, выходивших в реку. Это происшествие прибавило тревоги на всём караване.

– Что теперь с ними будет? – поинтересовался, напрягая голос, Илья у нового приятеля.

– Да ничего не будет. Переждут всех и встроятся в хвост. Я уже такое видел.

Говорить приходилось, перекрывая шум бурлящей в реке воды, постоянные крики бурлаков и команды сплавщика. Барка стремительно набирала скорость. Пристань, дома, деревья – всё удалялось и уменьшалось. От воды веяло холодом. Но люди, работавшие на палубах у потесей, его не чувствовали.

Казёнка караванного замыкала уткинский караван из 30 барок. На нижних по течению Чусовой пристанях их должны пропускать и только после этого пристраиваться к ним в хвост. Такой порядок вырабатывался десятилетиями.

…Вдруг Петька закричал, показывая отцу на то, что он увидел за кормой. Их догоняла барка молодого сплавщика. Даже неопытному глазу Ильи было видно, что бурлаки то ли не слышат команд своего лоцмана, то ли неправильно их выполняют, объятые страхом. Столкновение двух барок было неизбежно. Нос одной мог пропороть борт или корму другой. Исай принял решение увести свою барку влево. Подчиняясь его команде, бурлаки налегли на кормовое весло, и это спасло суда от столкновения. «Новичок» полетел дальше, а на барке Рыбакова треснуло вдоль всего ствола кормовое весло.

Исай выматерился и стал давать команды, по которым видно было, что он принял решение пристать к берегу.

– Ух, не заладилось как! – смачно выругался кто-то сзади Фотея. Швецов обернулся: это были братья Гордеевы, Пашка и Сашка, по словам Исая Рыбакова, одни из лучших и удачливых сплавщиков Усть-Утки. Гордеевы стали отвязывать лодку, закрепленную у борта барки, прыгнули в неё, взяли канат-чалку, конец которого был закреплен за огниво[16]16
  Огниво – столб, укрепленный на палубе барки.


[Закрыть], и, мощно работая вёслами, поплыли к берегу.

Течение сносило их лодку к левому, каменистому берегу, а им нужен был правый, более пологий, с деревьями, за которые можно было зацепить канат и произвести остановку барки. Теперь всё зависело от силы и ловкости гребцов. Они оба это понимали и гребли изо всех сил. От их тел шел пар. В первый день навигации сил у людей было достаточно, и вскоре лодка буквально врезалась в кромку берега, один из братьев выскочил из неё с канатом в руке и побежал к берёзе, стоявшей у воды, начал обматывать канатом дерево, ему на помощь подоспел брат-близнец.

На барке наблюдали за их работой, готовились к торможению судна.

Канат натянулся, барку тряхнуло, она стала замедлять свой ход, от трения каната по деревянному столбу огниво барки загорелось, но кто-то из бывалых уткинских бурлаков вылил на него заранее припасенное ведро воды, огонь потух. Теперь бурлаки, находившиеся на барке, потихоньку начали стравливать канат, подтягивая многотонную барку к берегу. Дерево на берегу трещало, но держало. Наконец, «хватка» было завершена.

Стоянка. Ремонт. Пещера. Медведь-шатун

– Почему так произошло? – допытывался Илья у сплавщика Рыбакова.

– Ты видел глаза этого лоцмана? Они были расширены от страха. Он, может, реку вдоль и поперёк изучил, а вот случилась неудача на первом же ходу, он и сник. Мог команду дать непонятную, могла артель под веслом его не так понять – видал, какой у него сброд на барке?

– Но они же проскочили, а мы весло сломали!

– А мы ничего про них не знаем – они всего лишь мимо нас проскочили – вот и всё. Ладно, – тряхнул кудрями Исай, – все целы – и то хорошо. А весло мы за ночь новое сделаем. Надо в лес за елью идти.

– Батя, а можно…, – с просительной интонацией завел Петька, но отец, с полуслова догадавшись о просьбе сына, её пресёк.

– Не можно, – отрезал Исай. – Ещё, не дай Бог, под дерево попадёте. Ты мне живой нужон… Да и этот, – кивнул он на Фотея, – тоже. Хворост собирайте, костер разложите, кашу варите. Раз уж так подфартило на хватку раньше времени стать, так хоть поедим. А то у меня с утра во рту маковой росинки не было. Да и у многих из них, – кивнул на хозяйствующих бурлаков.

Голая по весне поляна со следами старой травы, выбранная для ремонта и костров, пестрела их рубахами, войлочными шляпами и полушубками.

Башкиры, оказавшись на твердой почве – в привычной для них обстановке, уже пошли в лес, заткнув топоры за пояс, на своём гортанном языке обсуждая случившееся. У них уже давно определился старшОй, которого они называли Салаватом. Салават хорошо говорил на русском языке и служил всем остальным переводчиком. Благодаря ему Илья уже выучил несколько самых нужных слов по-башкирски.

Петька посмотрел вслед охотникам, потом на поляну, где артельные ломали ветки и сучья для костра, доставали железные котелки, переругиваясь, как водится, с водоливом Егором из-за выданных харчей «не по-честному», и предложил Илье:

– Хочешь, пещеру тебе покажу? Тут и без нас справятся. А специально в неё не попадешь.

– Давай, – не задумываясь, откликнулся Илья, которого хлебом не корми – дай полазать по лесным дебрям да горам.

Петька повёл его через поляну, ориентируясь на высокую серую скалу, поросшую лишайником. Это была одна из трех скал-бойцов, которые начинали череду препятствий на Чусовой от деревни Харёнки. Вошли в редкий лес, увидели еле заметную тропинку, пошли по ней, всё больше отдаляясь от поляны и гортанных перекликаний охотников-башкиров в лесу. Похоже, они уже нашли подходящее дерево для весла и рубили ствол…

Из-под ног, около куста, выпорхнула птица.

– Рябчик, – разом вскрикнули подростки, уже не раз охотившиеся с отцами на лесную дичь.

Птица не взлетала, хромала.

– У неё здесь где-то гнездо, на земле, – догадался Илья.

– Да вон под тем кустом, – показал рукой на ветки, мимо которых они только что прошли, Петька. – Да больно ты нам нужна, – насмешливо сказал он всполошившейся самке, – иди, высиживай своих птенцов.

Пока подъём был невелик и дыхание не сбивалось, Петька рассказал, что бывал здесь с отцом и видел в пещере камня Дыроватого старинные стрелы.

– А еще говорят, что там разбойники скрывались часто, и с этой скалы нападали на команды барок, остановившихся на ночлег. Ночью отнимали всё, что было. Вот, пришли. – Петька остановился около узкого, начинавшегося прямо у земли лаза.

– Это ты называешь пещерой? – усомнился Илья.

– Тут надо немного проползти, а потом лаз расширяется.

Поползли, чувствуя, как мелкие камни, попавшие под задиравшиеся рубахи, царапали кожу. Лаз, действительно, через несколько метров расширился так, что мальчишки смогли встать сначала на четвереньки, а потом и в полный рост. Огляделись. На противоположной от них стене скалы было что-то вроде бойницы[17]17
  Бойница – специальное отверстие в стене для стрельбы из ручного оружия.


[Закрыть], из которой под мрачные своды сырой пещеры попадала полоска света. Петька, словно по дорожке, пошел по тускнеющему на закате лучу, остановился у дырки в стене:

– Смотри – видно всё – и реку, и наших на берегу.

Илья решил двинуться следом за приятелем, но у него перед носом пролетела какая-то мохнатая тварь. Он хоть и был не из трусливых, а шарахнулся в сторону. Мимо него с визгом пролетело еще что-то черное, потом еще и ещё. Похоже, мальчишки своим появлением всполошили чьё-то гнездо.

– Я тоже вначале пугался, а мне батяня объяснил, что это летучие мыши. Они не кусачие. Они спят вниз башкой днем, а ночью летают, мышей ловят, – подбодрил нового приятеля Петька.

– Смотри, тут, правда, стрелы.

Начиная от узкого проёма в скале, к центру пещеры густым покровом на каменном полу валялись стрелы, выпущенные из лука – с разными наконечниками и разной степени «свежести».

– Странно. Зачем они здесь?

– Не знаю, отец говорит, что сюда всегда из луков раньше пуляли, если хотели задобрить местных духов. Смотри еще, что покажу, – и Петька, ориентируясь в потемках на звук журчащей воды, пошел к правой от бойницы стене. Швецов двинулся за приятелем и убедился: из стены пробивался узкий, но сильный по напору воды источник. Видно было, что русло он пробил себе давно.

– Если повезёт, найдем здесь кое-что, – многообещающим полушепотом говорил Петька и при этом водил руками по дну в холоднющей воде выбивающегося из скалы ручья.

– Что?

– А вот что, – торжествующе сказал он, вытащив из ручья темно-коричневую ракушку-перловицу. Петька быстрым движением ножа вскрыл её створки, высыпал в руку несколько мелких камушков, прополоскал их в воде, снова раскрыл ладошку перед Ильёй. На ней лежали яркие белые продолговатые жемчужины.

– Речная дрейссена? – догадался Илья, иногда встречавший такие перловицы в горных реках во время своих походов по тайге.

– Тебя ничем не удивишь, – расстроился Петька. И положил перламутровые горошинки в мешочек у пояса. – Когда в Пермь придем, я их на рынке продам, а мамке платок куплю или просто обменяю.

Они услышали встревоженные голоса, доносившиеся с поляны. Видимо, отец обеспокоился отсутствием сына и подопечного школяра. Петька высунулся в бойницу, чтобы покричать отцу и увидел, что к берегу причаливает лодка с Николаем Петровичем.

– Бежим скорее, узнаем, как там у остальных дела, – и первым двинулся в узкую щель пещеры.

Ободранные, голодные, но довольные тем, что их приключение закончилось благополучно, мальчишки вышли к кострам на поляне. Башкиры заканчивали вытёсывать огромное весло. По выражению лиц Исая и Николая Петровича, сидевших в сторонке на старых пнях, ребята поняли, что дела у каравана обстоят не очень хорошо.

Из услышанного выходило, что разбилась только одна барка – того самого молодого сплавщика, из-за которой на исаевой барке треснуло весло. Затонула она недалеко от Усть-Утки, и караванный отправил с курьером донесение, чтобы груз со дна подняли, привлекая к этому крестьян из близлежащей деревни. Но убыток есть убыток.

В нынешнюю путину много неразберихи и несогласованности между караванами разных заводов – по срокам отправки с пристаней, по очередности следования. Из-за этого барки, идя в речном фарватере, наскакивают одна на другую, притирают к скалам, сплавщики уступать не хотят – каждый сам за себя, а потому много аварий и поломок. У кого весло треснуло, как у Исая, у кого борт пробит, у кого дно даёт течь и его требуется заново смолить, иначе «даже до Кына не дотянуть». Демидовский караван из-за этой неразберихи сильно растянулся по берегам Чусовой. Кто сделал хватку на правом берегу, кто – на левом, и это очень беспокоило Николая Петровича, потому как артель, одна ночующая в лесу, могла стать добычей разбойников, которые промышляли в этом районе. Добыча медных штык, а потом и продажа их по сходной цене – дело выгодное.

– Так что ты, Исай, поглядывай, спи в полглаза, дежурных выстави побольше. Да, и ещё. Деревенские говорили, что у них тут медведь-шатун ходит, проснулся раньше времени, или разбудил кто. Пропадают люди и скот. Маловероятно, что на вас выйдет – всё же народу много, а с другой стороны – уж больно у вас варевом вкусно пахнет! – решил закончить шуткой неутешительные новости Николай Петрович, заметив поблизости мальчишек.

– Ружья-то есть?

– А как же без ружья?

Водолив предлагал Николаю Петровичу повечерять с ними, но встревоженный караванный отказался. Сел в косную, поплыл к себе на казенку.

– А ведь там Федька, – подумал Илья, – как он там?

Швецов уже давно подметил, что из них троих Федька был самым впечатлительным, боязливым, импульсивным. Трудно ему там, среди чужих взрослых, да к тому же ещё вечно оставляющих его одного. Впрочем, как одного? Ведь на казенке бессменно был Михеич и дежурные косные – матросы. Ведь и деньги, и документы хранились у караванного именно там, в сейфе. Потому Николай Петрович и на ночь отказался остаться.

Неожиданно к Илье подошёл Салават, присел рядом на положенное у костра бревно, посмотрел оценивающе в глаза:

– Дело к тебе, Илья, имею. Мы с артелью сегодня в лесу, недалеко от болотца набрели на токовище глухарей. Можно на заре на охоту сходить, а ружья у меня нет.

– И у меня нет, – ещё не понимая, к чему клонит башкир, – ответил подросток.

– У тебя нет, а у водолива Егора есть. Я видел. У него сибирская винтовка, старого образца. Из неё стрелять можно и пулей, и дробью, а то и вместе. Попроси у него. Он тебе даст. Скажи, что со мной пойдешь. Если повезёт, мы на всю артель дичи набьём.

Водолив долго отнекивался от просьбы Ильи.

– Дядя Егор, Салават – охотник, он вон сразу ружьё ваше оценил.

– А ну, как убегнёт? С ружом моим?

– Да куда ему бежать? Артель-то его здесь остаётся, на ночевке.

– А почему он у их, у башкирцев своих, не попросит?

– Они в путину ружья не берут, боятся потопить. А для них это всё равно что нам без дома остаться.

– А ты-то стрелять умеешь? – не унимался Егор.

– Я с отцом и с дядьями хожу и на белку, и на утку, – радостно сообщил Илья, а потом, вспомнив, зачем оказался на караване, сказал: «Ходил…»

Водолив Егор сдался на уговоры при последнем доводе, что утром можно будет сварить знатную похлёбку с дичью. «Ведь когда ещё такая долгая стоянка будет? Опять же экономия: если Салават дичь принесёт, Егору не нужно будет на похлёбку грибы сушеные выдавать».

С завёрнутым в тряпицу ружьём Илья, как победитель, вернулся к Салавату. Тот одобрительно похлопал подростка по плечу, взвесил в руке винтовку, сказал:

– Отдыхай, на заре разбужу.

Уставшие от насыщенных событий дня бурлаки в этот вечер мало меж собой балагурили и ругались. Все как-то разом угомонились, сгрудившись поближе к кострам, оставив дежурных. Лихих людей в округе ходило достаточно: и беглые солдаты, и каторжники, и разбойники, промышлявшие грабежом. В окрестных деревнях знали, что караван пошел, и что барки идут только днем, а ночью судно остается на реке, а команда ночует на берегу, чтобы хотя бы вечером поесть горячей пищи и высушить одежду. И не один Николай Петрович знал, что команды барок из-за мелких аварий сильно рассеяны по берегу. Так что, если есть смелость и сила, то можно и попробовать счастья, напав на какую-нибудь артель. Для этого достаточно было днем понаблюдать за бурлаками и выбрать такую команду, которая окажет наиболее слабое сопротивление. В одной было много крестьян, которые привыкли пахать, а не драться. В другой преобладали башкиры, прекрасно владеющие холодным оружием. В третьей – вятичи, профессиональные бурлаки, которые не раз бывали в серьезных переделках во время весенней путины…

Илья проснулся от легкого толчка в плечо:

– Пошли, – шепнул ему Салават, вскинувший егорову винтовку на плечо, – пора.

На фоне неба вершины деревьев еще только обозначились. До восхода солнца оставалось несколько часов.

…Весной глухарь токует перед рассветом. Устроится на ветке, что ближе к стволу и вершине:

– Тэ-кэ, тэ-кэ-рррэ, – как скороговорки учит, а потом:

– Чи-чу-вик, – как будто сорока стрекочет в кустах.

Токующий глухарь ничего не видит и не слышит, – за что и получил своё прозвище. Поэтому охотники, подбираясь к птице поближе, используют именно момент «серенады», а потом замирают на месте, чтобы не вспугнуть птицу.

Одежда и ноги в лаптях уже давно промокли на Илье, но в охотничьем азарте он холода не замечал, особенно, когда послышались невдалеке от них знакомые звуки токования. Теперь они общались с Салаватом только знаками. После стремительного рывка из кустов охотник выстрелил. Птица упала с ветки. Илья отправился её искать в пожухлой старой траве и прошлогодних листьях. Еще в течение часа им удалось подстрелить двух крупных глухарей, и охотники отправились назад, на стоянку…

По дороге Салават отдал ружьё Швецову:

– На, вернёшь Егору. Скажи только, там ещё заряд остался.

При подходе к месту ночевки им почудился мерзкий запах, напоминающий смесь гнили и мокрой шерсти, но, уставшие после удачной охоты, они не придали этому значения – мало ли, может, где с осени какая-то падаль осталась под снегом, а теперь вот по весне смердит.

Они вышли на поляну, где бурлаки у тлевших костров досматривали сны. Илья с ценным грузом направился к барке, уверенный, что Егор в своём балагане уже проснулся. Обычно он будил всю артель.

Вдруг за спиной услышал крик дежурного, обернулся: огромный медведь, встав на дыбы, растопырив лапы с огромными когтями шел на Салавата. Теперь только стал понятен источник мерзкого запаха: исхудавший, оголодавший медведь-шатун, который в момент охоты опасен так же, как зверь здоровый и полный сил.

Илья вскинул винтовку, но из-за дрожавших рук никак не мог прицелиться. Он знал, что там осталась только одна пуля и промахнуться нельзя. Надо только выстрелить, отвлечь шатуна от выбранной им жертвы, а уж тогда проснутся все бурлаки.

– Дай ружьё! – крикнул ему невысокий Салават, которого не видно было из-за надвигавшегося на него зверя.

Илья выбросил оружие вверх, в сторону башкира, оно пролетело по дуге над головой медведя. Охотник поймал его на лету, и, почти не целясь, выстрелил. Медведь, зашатавшись, рухнул замертво.

Повскакали разом проснувшиеся бурлаки.

С барки раздался недовольный голос Егора:

– Чего шумите спозаранку?

Подойдя к борту судна и увидев тушу медведя, он потерял дар речи, но хозяйственная жилка взяла верх, и Егор начал распоряжаться:

– Робята, разводи костер. Насушить мы не успеем, а сварить – сварим. Я рецепт знаю хороший.

– Рецепт мы тоже знаем, – ответил Салават, – его нужно закопать глубоко, чтобы догнил в земле. – Взял лопату, снова отправился на край поляны. У него нашлись помощники, и вскоре тушу медведя забросали землей в могиле. Ощипали глухарей, они пригодились для уральской похлебки. Обычно она готовилась из круп, картошки, лука и вяленой рыбы. Бывало, вместо рыбы шли сушеные грибы или дичь.

Ели в молчании – слышны были только звуки деревянных ложек, зачерпывающих вкусное варево из общего котелка.