Текст книги "Все люди – хорошие"

Глава 2

Вчерашняя оттепель подразнила-подразнила да и закончилась. Весной на улице уже не пахло. В принципе рано, начало февраля. Но так хочется… Отчаянно оскальзываясь, Наташка выбралась за ворота больницы и задумалась. Как ни крути, надо искать Маратика. Наиболее вероятное местонахождение ее, теперь уже бывшего, гражданского мужа и работодателя – базар, Центральный рынок. Там, в маленьком прокуренном кафе, хозяева торговых точек и проводили время за бесконечными партиями в нарды. Всю эту компанию пестрой назвать было трудно: горбоносые, черноволосые мужчины, все как один – выходцы из одной северокавказской страны, говорили на быстром гортанном наречии, обильно приправляя его интернациональным матом, носили исключительно русские имена, не имеющие ничего общего с записями в их паспортах. С незнакомыми вели себя преувеличенно цивилизованно, но Наташка знала, что ей придется простоять рядом с их столиком, всегда одним и тем же, минут двадцать, не меньше, прежде чем кто-то из них обратит на нее внимание. Давным-давно она по глупости сунулась что-то спросить у членов этого мужского клуба, заговорила первая. Никто из них не отреагировал. Никто, кроме Маратика, к которому, собственно, она и обращалась. Тот и отреагировал – встал и влепил Наташке звонкую пощечину. Не больно. Зато дома… Эх, да что там вспоминать.

Сейчас она стояла молча, хотя Маратика за столом не наблюдалось. Ждала – может, скажут, где его искать. И действительно, десяти минут не прошло, смилостивились:

– Чего стоишь? Домой иди, дома он, – сказал Саша, которого на самом деле звали как-то по-другому, сложно.

Это было хуже всего. Если бы он был где-нибудь в другом месте, где-нибудь на людях, – возможно, проблему удалось бы урегулировать миром, без ущерба для здоровья. Она пошла как на каторгу, еле переставляя ноги. На полпути ее вдруг охватило странное, неизвестное ранее чувство. В голове стучало, без конца повторяясь: нет – так нет, нет – так нет. Она остановилась, впервые в жизни смутно жалея, что не курит, даже не пробовала никогда. Вот бы сейчас закурить и спокойно подумать. Кажется, она злится. Причем злится, кажется, на себя. Чего она трусит? Раньше было чего бояться, раньше она боялась потерять дом, мужа, работу, семью. Все в одном флаконе. А теперь-то чего? Будет ли у нее новая жизнь в чужом доме, среди чужих людей, и какой она, эта самая жизнь, будет, если все получится, – это не важно. Все, что было до сегодняшнего дня, и хорошее, и плохое, закончилось. Если бы Наташке сказали, что ничего по-настоящему хорошего у нее до сих пор не было, – она бы не поверила. Теперь у нее будет другая жизнь. Он не оставил ей выбора. И нечего бояться, подумаешь, пришла трусы свои забрать. Уж на это она как-нибудь заработала. Худо-бедно.

Знакомая дверь показалась Наташке какой-то особенно обшарпанной. Интересно, почему она раньше этого не замечала? Наверное, потому, что дом есть дом, а какой – это не обсуждается.

Она позвонила раз, другой. За дверью обнаружилось неторопливое движение. Наташка бессознательным жестом сунула руки в карманы куртки. Дверь открылась, на пороге стоял Маратик. Невысокий, ростом едва ли выше нее, взлохмаченный, в наспех накинутом на голое тело любимом бордовом халате, он смотрел на нее с удивлением. Не ожидал. Еще бы, проучил прошлый раз от всей щедрой кавказской души. Наташка стояла на пороге решительная, такой ее Маратик никогда не видел. Оба молчали. Наконец он очнулся:

– Зачем пришла? Я тебе русским языком сказал!

Маратик справедливо гордился своим русским языком – из всей своей базарной тусовки он один говорил без акцента. Ну, почти.

– За своими вещами, – неожиданно твердо ответила Наташка.

– Здесь твоего ничего нет! – разгневанно взвизгнул он.

Она не успела ничего сказать, из глубины квартиры донесся женский голос:

– Котик, кто там?

Он нашел себе другую, оказывается. А она-то голову ломала, за что это он на нее насыпался. Искала, в чем виновата, перебирала день по минутам… Вот дурочка. Просто другая женщина. На секунду Наташке стало интересно: а какая она, эта другая? Красивая или как она, Наташка? Молодая или еще моложе? Маратик как-то обмолвился, что у них предпочитают совсем молодых, лет шестнадцати. Да не все ли равно, опомнилась она. За одеждой своей пришла, вот об этом и думать надо.

– Это твоя бывшая, да? За барахлом своим приперлась, да? Пусть забирает и уматывает отсюда, да, котик? А то выбрасывай тут за ней мусор всякий, да?

Девушка, девчонка еще совсем, была маленькая, белобрысенькая, голубоглазенькая. Зато бюст у нее был совсем не детский. По всем параметрам Наташкины шмотки ей бы не подошли. Ну и хорошо, подумала Наташка, а то еще и не отдали бы. В квартиру ее никто не пустил. Белобрысенькая справилась за пять минут, выставила за порог два пакета с логотипом супермаркета, в котором Наташка работала уборщицей.

– Страшная какая! Прямо Баба-Яга! Бедный котик, как ты с ней жил? – донеслось из-за закрывшейся двери.

Дальше Наташка слушать не стала, подхватила пакеты и понеслась вниз по лестнице. Только внизу ощутила, что саднят ладони. Поставила ношу на снег и поднесла руки к лицу – ее короткие ногти оставили на коже красные полумесяцы. Это она руки в карманы засунула, чтобы показать, что не боится, вспомнила Наташка. И провела бывшего благоверного, он тоже решил, что она не боится. И не ударил. Может, конечно, новой сожительницы постеснялся.

Надо было торопиться на автовокзал. Деревня, или, вернее, дальний пригород, где обитали ее потенциальные работодатели, назывался Гать. Транспорт ходил туда через каждые двадцать минут, только автобус стоил двадцать пять рублей, а маршрутка аж сорок. Наташка решила подождать автобуса.

Интересно, что Ираида сказала ее нанимательнице? Наташка поежилась – можно представить, какое впечатление она произвела, одни синяки чего стоят. И какие у нее будут обязанности? Вроде бы ничего умного – стирка, уборка, может, и зимний сад. Ираида сказала, что хозяйка цветами занимается. Хорошо бы ей растения доверили, возиться с огородом она с детства любила, в городе даже скучала по своим грядкам. А вот стирка с уборкой – страшно. В рекламе по телевизору видела: каких только машин не напридумывали для этого нехитрого дела. Всю жизнь Наташка стирала руками, и ничего, белее белого получалось. Опять же – крахмалить надо, не надо? Сама она крахмального белья не любила – жестко. Машина-то хоть и умная, небось крахмалить не умеет.

А пылесосы! Одних функций – три дня запоминать надо. Это же чистый кошмар! Наташка вдруг поняла, что «чистый кошмар» применительно к пылесосам звучит забавно, и тихо, почти про себя, рассмеялась. Ничего, разберется. А не сможет – так все руками делать будет. Веник, щетка, мокрая тряпка – их-то никто не отменял. Сейчас, в ожидании автобуса, она почти совсем успокоилась: уж больно основательной казалась ее соседка по палате. Если обещала, что возьмут, – значит, возьмут.

За городом весной не то что не пахло, а вообще казалось, что зима – это единственное состояние природы. Четыре часа дня, еще чуть-чуть – и сумерки, заснеженные поля сливались с белесым небом так, что и горизонта не различить. Наташка подумала: а вдруг не найдет в этой самой Гати дом номер тридцать семь, заблудится, несмотря на подробные инструкции? Правда, Ираида сказала, что он один там такой, с крестьянской халупой не спутаешь, а остальные новые дома за трехметровыми глухими заборами. А Люська не захотела как в тюрьме жить, за забором только участок, а дом на улицу смотрит, через красивые ворота из железных прутьев. Легко найти.

И действительно, нашла сразу. Дом Наташке понравился, без башенок, без колоннады, обычный дом красного кирпича, двухэтажный, высокая крутая крыша под зеленой черепицей, прямо в черепице – окна. Получается, три этажа, а не два. Хорошо бы весной между домом и воротами палисадник разбить, цветов высадить видимо-невидимо, чтобы до поздней осени красота была.

К воротам прилагалась калитка, но звонка Наташка не нашла. Смеркалось уже совершенно недвусмысленно, если она не попадет в дом, то ночевать ей в этой Гати, причем – неизвестно где и как. Она запаниковала, тихо постучала по прутьям, не надеясь, что кто-нибудь ее услышит. Свет на высоком крыльце вспыхнул в ту же секунду. На пороге стояла стройная женщина в светлых брюках и свитере. От ступенек до калитки вела узкая тропинка, а по бокам высились полутораметровые сугробы. Женщина шла быстро и, еще не доходя до ворот, начала говорить:

– Здравствуйте, вы, наверное, Наташа, Идкина знакомая? Как вы добрались, замерзли, наверное?

Женщина подошла близко – и сразу стало понятно, что внутренне она вся замерла. Синяки разглядела, догадалась Наташка. Хоть бы сразу не прогнала, подумаешь, синяки, может, она упала просто…

– Проходите, пожалуйста, – сказала женщина.

Пока они шли по рукотворному снежному ущелью, хозяйка молчала. Так же молча вошли в дом. Дом начинался не с коридора, как привыкла Наташка, а с довольно большого и почти пустого помещения. На полу – светлый пушистый ковер, а стены голые, ни ковра, ни картин, ни фотографий. Не обжились еще, подумала Наташка, Ираида говорила, что недавно переехали. Возле огромного зеркала стоял карликовый диванчик, а по всему периметру – кадки с большими разлапистыми цветами. И даже не кадки, а керамические вазы, двухведерные, а то и больше. Красиво.

– Пойдемте… На кухню, что ли… – сказала хозяйка.

Наташка сбросила ботинки, слава богу, носки не дырявые, пооглядывалась, куда бы положить куртку, не нашла – и пристроила на пол, в уголок между стеной и диванчиком. Дверей было четыре, но открытой была только одна, та, в которую ушла женщина. Наташка пошла следом.

Кухня поражала воображение. Здесь без труда разместился бы десяток поваров, да и всякие приборы – такие, как по телевизору показывают, блестящие, невиданной формы, – тоже наличествовали. Впрочем, здесь же располагалась и столовая: овальный стол и шесть стульев с высокими спинками. На двух широченных подоконниках – опять цветы. Все это Наташка разглядела только потому, что хозяйка продолжала молчать.

– Присаживайтесь. Может, расскажете немного о себе? – Хозяйка наконец нарушила затянувшуюся паузу.

Вот этого Наташка не ожидала. Ираида должна была рассказать, она же сказала, что обо всем договорилась.

– Да, я же не представилась. Меня зовут Людмила.

Людмила. Интересное дело: что ж – ее просто так, по имени звать? Наташка растерялась совсем. Хозяйка ждала, надо было что-то говорить. В двух словах, решила Наташка, без подробностей. Родилась в деревне, образование не закончила, в городе работала уборщицей, с Ираидой познакомилась в больнице. Все. Немного помолчав, зачем-то добавила – не замужем. Людмила смотрела на свои руки, изящные, без маникюра, но с парой колечек, и молчала. Не возьмет, ни за что не возьмет, отчетливо поняла Наташка. И куда ей теперь? Ладно, Гать эта километрах в восьми от города, дойдет, не барыня. А в городе-то что? Пойти удавиться? И то некуда, не на улице же. Отчаяние, тщательно скрываемое даже от себя самой, захлестнуло ее с головой:

– Возьмите меня… Христом Богом прошу – вы не пожалеете! Я все-все делать буду, никакой работы не боюсь, честное слово! Мне некуда идти, только в петлю…

Наташка бросилась перед женщиной на колени и в ту же секунду поняла, что сделала нечто немыслимое, невозможное, отвратительное. Что так нельзя ни при каких обстоятельствах. Людмила, кажется, тоже это поняла. Она быстро опустилась на колени рядом с Наташкой, обняла ее за плечи и торопливо заговорила:

– Ну что ты, что ты… Вставай! Конечно, будешь делать, я тебе все покажу, все объясню, вставай, – и уже спокойней добавила: – Никогда так больше не поступай. В этом нет никакой необходимости, ты очень хорошая, я сразу поняла. Успокойся, давай лучше чаю попьем, а потом я тебе комнату твою покажу.

Больше всего на свете Людмиле хотелось сказать: не плачь. Но Наташка и не плакала, только вздрагивала всем телом, как от сильной боли.

Как они пили чай, Наташка почти не запомнила. Старалась, чтобы руки не тряслись, а то скатерть зальет. Людмила рассказывала про сына: мальчик во втором классе, а уже и в музыкальной школе учится, и в художественной, три дня в неделю там, три – там. По вечерам его дома практически не бывает, часов в восемь муж или его сестра из города привозят. Андрюшка ребенок очень одаренный и во всех школах одни пятерки получает…

Хозяйка явно гордилась мальчиком. А Наташка слушала и думала: когда же он играть-то успевает, на улице гулять? Рисовать – ладно, дело нехитрое, да и какой спрос с восьмилетки. А вот музыка… Она искренне не понимала: как это музыке можно научиться? Или ты умеешь петь, например, или не умеешь. А инструмент – вообще темный лес, как же можно запомнить, куда надо пальцы ставить или какие струны перебирать? Но мнения своего не высказала – вдруг Людмила обидится?

– А как вас по отчеству? – решилась наконец спросить хозяйку Наташка в нечаянной паузе. – А то я не могу так.

– Чепуха, Наташа. Не надо по отчеству. По-моему, и выкать ни к чему. Вот тебе сколько лет?

– Двадцать три… – Наташка отчего-то опять смутилась.

– А мне двадцать восемь. Скоро будет. Так что будем мы с тобой просто Люда и просто Наташа, ладно? Пойдем устраивать тебя на новом месте.

Людмила тоже отчаянно смущалась. То, что произошло между ними час назад, совершенно не вписывалось в ее представления о жизни. До какой невероятной степени отчаянья нужно было довести несчастную девочку, чтобы она сделала то, что сделала? Что Наташка не играет, не истерит на публику – это Людмила поняла сразу. Для себя она решила две вещи: во-первых, в ее доме девочку больше никто никогда не обидит, а во-вторых, никто и никогда о том, что случилось, не узнает.

Хотя вопросов, конечно, не избежать.

Например, муж. Он знает, что она ищет помощницу по хозяйству. И знает, что ищет вяло, все пытаясь привыкнуть к новому большому дому, надеясь, что справится сама. Рекомендация Ираиды, лучшей и единственной на все времена подруги, для него ничего не значит, они друг друга не сильно жалуют. Да бог с ним, с Володькой, пусть думает что хочет. Вот сын у нее не сразу воспринимает новых людей, особенно дома. Он и сам дом поначалу не любил, норовил уроки в кухне делать, пока она с ужином возится. А ведь детскую оформляли с особым пристрастием, она из мастеров всю душу вынула, чтобы только Андрюшке комната понравилась. С ним придется поговорить вдумчиво, объяснить, что тетя Наташа хорошая.

Комната на втором этаже, предназначенная для домработницы, изначально такого статуса не имела. Обычная гостевая спальня, обставленная с некой долей вкуса, но без признаков индивидуальности. Там никто и не ночевал ни разу.

– Это что, правда моя комната? – Наташке показалось, что она попала во дворец. Потолки высоченные, люстра – хрусталь, а шторы… Это не шторы, а какие-нибудь гардины, или портьеры, или еще что-нибудь такое же невиданное. Не окно, а произведение искусства. А еще было очень много места. Шкаф, кровать, стол с большим зеркалом и кресло не занимали и десятой доли пространства. Наверное, вся квартира, в которой она жила с Маратиком, была меньше этой чудесной комнаты.

– Ты что, ожидала, что в каморке под лестницей будешь жить? – попыталась пошутить Людмила. Заметила выражение Наташкиного лица и поняла: кажется, девочка именно этого и ожидала. Людмила помолчала, вздохнула и с досадой сказала: – Да что же с тобой такое? Прямо не знаю, плакать или смеяться… Нет у нас каморки под лестницей, сама лестница есть, а каморки нет. Пойдем, ванную покажу. Против ванной ты ничего не имеешь?

– Не имею, – сказала Наташка и про себя очень обрадовалась. Ей с того самого вечера, с которого, как выяснилось, началась ее новая жизнь, нормально помыться так и не удалось.

Ванная тоже поражала воображение. В этой ванной можно было жить. Кровать – не такая шикарная, а обычных, человеческих размеров, – сюда без труда влезет, и даже место останется. А кафель! Честное слово, Тадж-Махал какой-то, а не ванная! Людмила догадалась, почему Наташке не хочется отсюда уходить, и отправилась за чистым полотенцем. Когда она вернулась, ее новая помощница по хозяйству стояла на том же месте и в той же позе. Боится не разобраться, что к чему, поняла Людмила, быстро открыла краны, показала флакончики с гелями, пенами, шампунями и вышла.

Вернулся домой Андрюшка, доложил матери обстановку на всех трех образовательных фронтах, поужинал и отправился к себе трудиться над многочисленными домашними заданиями, а Наташки все не было. Людмила даже боялась предположить, что могло случиться с помощницей по хозяйству в таком безобидном месте, как ванная. Она постучалась в дверь, не дождалась ответа и, уже всерьез встревоженная, вошла. Оказалось, Наташка просто заснула, разморенная горячей водой. Она спала сидя, сжавшись в комочек, вцепившись обеими руками в край ванны и положив голову на сгиб локтя. Людмила осторожно тронула эту лохматую голову – и Наташка мгновенно проснулась, сжалась еще больше, пару секунд таращила испуганные глаза, потом страшно покраснела и сказала с почти паническим выражением:

– Я нечаянно… Я сейчас все сделаю…

– Чего ты все время боишься? – сердито спросила Людмила, без особого успеха стараясь скрыть острую жалость. – Ну, уснула и уснула, ничего особенного. Или ты думаешь, что тебя за это уволят?

– Я не боюсь, – неуверенно ответила Наташка. Подумала и добавила уже уверенно: – Я уже ничего не боюсь, правда.

Глава 3

Наташка проснулась от тишины. Все правильно, дом-то в деревне. Ни дороги под окном, ни загулявших за полночь подростков, ни тоскливого отдаленного перестука электрички, ни завывания хора дворняжек. Тихо и темно. Интересно, сколько сейчас времени? Спать совершенно не хотелось. После ее конфуза в ванной Людмила и слушать не стала про экскурсию по дому, прямо в махровом полотенце отправила в спальню, выдала длинную футболку и велела спать. Наташка пыталась сопротивляться, но желание спать подавило желание соблюдать приличия. Почти сквозь сон она услышала, что завтра они с хозяйкой поедут в город, по магазинам. А зачем – не успела услышать, просто отключилась, как перегруженный электроприбор.

Не видела прикатившего поздней ночью хозяина, не слышала, как перед этим Людмила разговаривала по телефону с дядей Колей. А разговор был в том числе о ней, о Наташке. Впрочем, ничего судьбоносного не прозвучало, только сам факт: на ниве домашнего хозяйства она, Люда, теперь не одинока. Неведомый дядя Коля сетовал: мол, не домработниц нанимать надо, а переезжать с сыном куда-нибудь в Париж. Или Лондон – хороший город на предмет образования для Андрюшки. В самом конце разговора суховато спросил: «Все по-старому?» Людмила промолчала, и он сердито ответил сам себе: «Да, все по-старому. Дура ты, Людка».

А то она сама не знала. Но думать на эту тему не хотелось. Зачем? Все равно ничего не изменится.

Сейчас ей хотелось думать о Наташке. Конечно, поначалу хлопот с девчонкой будет куда больше, чем помощи от нее. Все, от одежды и обуви до расчески, придется купить. Людмила своеобразно относилась к прогулкам по магазинам. Одно дело – бесцельно шататься, мотая нервы продавцам, как мужнина сестрица, и совсем другое – отправляться в магазины с совершенно конкретной целью. В данном случае экипировать Наташку «от рояля до булавки», да еще ухитриться не обидеть девочку при этом. Ничего, если будет брыкаться, то можно сказать, что из жалованья потом вычитать будут. Людмила поулыбалась в темноте, представляя, как повезет завтра Наташку по магазинам, и заснула.

Наташка о планах своей хозяйки ничего не подозревала, поэтому, проснувшись, тут же стала строить собственные планы на день. Ее не для того взяли, чтобы она в ванне спала и до полудня в постели валялась. Ее приняли на работу.

Занятие на утро она присмотрела себе еще вчера: снег. В принципе другого и быть не могло, ведь в доме она только кухню, ванную и свою комнату видела. Все это было в идеальном порядке. А тому, кто здесь снег чистит, надо руки отбить за такую работу. Во-первых, умные люди всегда убирают от фундамента примерно на метр. Во-вторых, что это за дорожка до калитки такая, полметра в ширину? А если кто в длинной шубе пойдет? Лопату она тоже приметила вчера, сбоку от крыльца. Ерунда, конечно, а не инструмент, – пластиковая. То ли дело у матери, в деревне – большая, фанерная, легкая, а краешек жестью обит. Привычной лопатой она быстро бы управилась, а пластиковой – кто его знает.

Снег был легкий, веселый – оказывается, оттепель только в городе расквасилась. Для начала Наташка решила расчистить периметр. Нетронутое легче кидать. Через пять минут она оставила куртку на перилах крыльца. Мать в детстве всегда говорила: кто работает, тому не холодно. И правда, хотелось еще и свитер скинуть, но нельзя, простудиться недолго, а ей сейчас ну никак нельзя заболеть.

Она уже заканчивала чистить снег с третьей стороны дома, когда дверь открылась. На пороге стоял бритый наголо мужик, высокий, плотный, в дубленке нараспашку. Хозяйкин муж, догадалась Наташка. Поскольку вчера, когда он домой заявился, она уже спала и официально представлена ему не была, от работы она решила не отрываться. Владимир – вот как его зовут, Людмила вчера обмолвилась. Ничего такой Владимир, представительный, Вовкой небось даже друзья не называют. Мужик неторопливо вытащил из кармана пачку сигарет, долго прикуривал, с видимым удовольствием затянулся и только потом оглянулся на звук лопаты.

Снег чистил в каком-то непонятном месте тоненький паренек, лохматый, как бобтейл. Они молча кивнули друг другу и занялись каждый своим делом. Владимир пошел греть и заводить машину, Наташка продолжила споро кидать снег.

Интересно, что за домработницу Людка себе нашла? Хорошо бы, если бы симпатичную и сговорчивую. Владимир даже улыбнулся проплывшей перед его внутренним взором сногсшибательной диве в кружевном переднике. И что это за пацан лопатой орудует, в деревне вроде все мужики в возрасте? Впрочем, и фантастической красоты домработница, и белобрысый подросток были быстро забыты, предстоял нудный и трудный день.

* * *

Наташка тоже недолго помнила о представительном мужике в дубленке. Она как раз закончила бросать снег от фундамента последней стороны дома и вернулась к фасаду, к узкой тропинке между сугробами. С тропинкой оказалось сложнее: расширяя ее, приходилось перекидывать уже спрессованные сугробы. Наташка почувствовала, что устала, решила отдышаться, остановилась, опершись на лопату. Отдыхала и радовалась: как все-таки приятно встать рано и хорошенько размяться. Каждая мышца поет, дышится легко – и ни одной грустной мысли в голове. Этим утром Наташку переполняла уверенность, что все будет хорошо. Все-все будет просто замечательно. И на дворе-то – февраль, самый тоскливый месяц в году. А весной, летом – да что там, и осенью! – красотища в этой Гати, наверное, просто невозможная…

…Людмила была удивлена, и очень неприятно удивлена: время половина девятого, а помощница по хозяйству дрыхнет как сурок. Как медведь в январе. Или когда им там лучше всего спится? В принципе время подъема они вчера не оговаривали, но вся семья уже позавтракала и разъехалась, а ее нет. Людмила пошла будить Наташку, и тут, поднимаясь по лестнице, увидела ее в окно. Раздражение сразу сменилось раскаянием – ее помощница по хозяйству стояла возле калитки с лопатой для снега в руках. Что это она выдумала – снег чистить! Этим совершенно другой человек занимается. Это совершенно не женская работа. Да еще и без завтрака. Во сколько же девочка встала? Людмила отправилась восстанавливать нормальный порядок вещей.

– Доброе утро! – издалека закричала веселая, румяная, по всей видимости, очень довольная жизнью Наташка и помахала ей рукой.

– Бросай, кушать пора, – позвала Людмила.

Но та сказала про пять минуточек еще, и Людмила вышла во двор. Масштабы снегоуборочных работ поражали: казалось, здесь не одна девочка трудилась, а целый взвод солдат. Людмила, зябко обнимая себя за плечи, с удивлением оглядывалась. Понятно, почему Наташка такая худенькая. Если вот так привыкла работать – так это какая же трата калорий? А она еще и на голодный желудок…

– Тебе как следует поесть надо, – озабоченно сказала Людмила. – Ты чем обычно завтракаешь?

– Какая разница? – искренне удивилась Наташка. – Чай, бутерброд. Наверное. Можно просто чай с хлебом.

Людмила жалостливо качнула головой и принялась перечислять все возможные варианты хорошего завтрака. Наташка, не прерывая работы, с удовольствием слушала, ахала, удивлялась, выражала недоверие и смеялась. Через пять минут она отбросила с заметно расширившейся дорожки последнюю лопату снега и охотно пошла в дом за Людмилой – совмещать завтрак с изучением кухонного пространства и его возможностей.

Но Людмила сказала, что завтрак – это святое, а изучение пространства подождет.

Людмила торопилась в город. Это только кажется, что пустяк – двадцать минут туда и столько же обратно. Дел выше крыши, и начинать надо с парикмахерской. Только вот как бы поделикатнее сказать Наташке, что у нее на голове воронье гнездо из жутко неудачной «химии» и провалившегося эксперимента с покраской в альбиноса. Корни своих волос уже показались, пепельно-блондинистые, очень необычный и приятный оттенок. Чуть-чуть в зеленое, серо-зеленое. Хотя, может, это освещение шутки шутит? Зачем, интересно, она волосы жгла, какого эффекта пыталась добиться?

Потом надо купить обувь – домашнюю, уличную и что-нибудь простенькое и элегантное на все случаи жизни. Одежда, белье… Что же ей все-таки наврать, чтобы не отказалась?

Наташка о Людмилиных планах, конечно, не подозревала, она интересовалась хозяйственными вопросами: где какие продукты стоят, как плита работает, сложная ли штука посудомоечная машина, всю посуду можно брать, или есть каждодневная и парадная, сколько раз отмораживать холодильник, у них с мамкой прямо беда, два раза в месяц приходилось, потому что старый совсем…

Позавтракала она быстро. Людмила усмехнулась про себя: правду говорят, кто как работает, тот так и ест. Сразу вымыла чашку, ложку и ножик, огляделась в поисках посудного полотенца. Людмила поторопила: все, хватит, а то ничего не успеем, одевайся, поехали, под глазами припудри слегка… Наташка охнула: вспомнила про синяки. Что о ней хозяин с утра подумал? Ужас! Но зеркало слегка утешило ее – клеймо ее прошлой, закончившейся жизни пожелтело, стало совсем светлым. Все как на собаке заживает, с гордостью подумала она. И правда, под пудрой совсем ничего не заметно.

С автовокзала сразу отправились на другой конец города, Людмила сказала, что им обеим нужно привести себя в порядок. С Наташкиной точки зрения хозяйка была в полном порядке. Но если надо, так надо. В парикмахерской Наташка ни разу не была. Никогда в жизни. Вот такой получился пробел в образовании. В детстве ее стригла мать, до больницы – той самой больницы – у нее отросла было коса – коротенькая, но толстая и пушистая, из которой в целях удобства санитарка в первый же день соорудила примитивное укороченное каре. Хорошо, что хоть наголо не обрила…

Поддерживала этот нехитрый имидж Наташка самостоятельно, а перед самым Новым годом Лизка, веселая пьяница и по совместительству добрая душа, сделала ей «химию» у себя на кухне. Наташка подозревала, что в рамках эксперимента, для тренировки. Получился кошмар, не укладывающийся ни в какие рамки, причем как в прямом, так и в переносном смысле. Лизка пробовала исправить положение, перекрасив Наташку в платиновую блондинку, после чего волосы больше всего стали похожи на старомодную мочалку из тонкой лески.

Перед Новым годом бедной Наташке мучительно хотелось избавиться от этого кошмара самыми радикальными мерами. Например, сбрить эту мочалку наголо. Но она не рискнула. И Лизка обидится, и Маратик прибьет. Так и ходила как одуванчик.

Сейчас ее волновали два вопроса: первый – возможно ли вообще соорудить на ее голове хоть что-нибудь приличное; и второй – если можно, то сколько это будет стоить. У нее осталось три сотни с какими-то копейками.

Мастерица повернула Наташкино кресло спинкой к зеркалу. Виновато улыбаясь Людмиле, резво защелкала ножницами. Волосы падали на пол, как хлопья грязноватой мыльной пены. Наташка обреченно закрыла глаза.

– А и ничего, Людмила Александровна. На мальчика похожа, но цвет и фактура вполне человеческие, – удивленно сказала парикмахерша минут через двадцать. Она развернула кресло к зеркалу, и Наташка, не дыша, открыла глаза. Да уж, одно слово – мастер. Из зеркала ей неуверенно улыбался светловолосый и сероглазый подросток неопределенного пола. Симпатичный. Только с косым шрамом на подбородке.

Дальнейшее Наташка воспринимала смутно, как яркий, красочный сон, не имеющий никакого отношения к жизни. К ее жизни. Они садились в транспорт, куда-то приезжали, что-то мерили… Вернее, мерила одна Наташка, а Людмила только кивала или качала головой. Наташка не узнавала себя в зеркале, терялась, даже, можно сказать, слегка пугалась и поэтому не задавала никаких вопросов. А Людмила ничего не объясняла, но выглядела очень довольной.

Наташка все думала: что же в ней так разительно изменилось за одно, пусть и очень длинное, утро? Почему ее отражение в зеркалах и в витринах магазинов кажется ей чужим? Неужели дело в короткой стрижке?

Людмила тоже смотрела на Наташку с радостным удивлением. Стрижка, конечно, очень изменила внешность, очень… Но дело было в другом. Дело было в том, что исчез затравленный звереныш. Перепуганный, зависимый, готовый в любой момент либо бежать, либо, виляя хвостом, ползти к источнику опасности, как щенок, которого хозяин только что наказал, но зовет опять. На месте запуганного существа сейчас была совсем юная девушка, почти ребенок. Удивленная, растерянная и… радостная.

Только бы не спугнуть, подумала Людмила. Вчерашняя Наташка вызывала жалость и острое желание помочь, спасти. Сегодняшняя была как чистый лист. И следовало воздержаться от искушения заполнить его своим опытом, своей правдой. Она сейчас как экзотическое растение из зимнего сада, которое легко погубить излишней заботой. Надо просто создать благоприятные условия для роста. В данном случае – обыкновенное человеческое участие, ненавязчивое приятельство будет куда уместнее роли Пигмалиона.

Только на обратном пути Наташка спохватилась: за все платила Людмила. Парикмахерская, увесистые пакеты в руках у обеих. Это же сумасшедшие деньги! Как она будет рассчитываться с хозяйкой? Спросить было страшно. Людмила тоже молчала, но ее молчание было совсем другим. Молчание человека, который на совесть выполнил сложную задачу и доволен результатом. Молчание глубокого морального удовлетворения.