Текст книги "Тихий Омут"

Ирина Волчок
Тихий омут

Глава 1

Вера неторопливо бежала по своей любимой дорожке под старыми липами и радовалась жизни. Кажется, жизнь с утра сложилась – ни одного прохожего, ни одного собачника, ни одного дворника, даже ни одного бомжа. Нет таких сумасшедших прохожих, собачников, дворников и даже бомжей, чтобы вставать в пять утра. Ух, здо́рово! Ни одна рожа не пялится, ни один рот не разевается, ни один идиот не свистит, не улюлюкает, не лыбится, не скалится, не хватается за сердце или – еще глупее – не пытается ее догнать. Конечно, ей давно уже наплевать на всякие такие разевания ртов, свисты и хватания за сердце. Она не практикующий врач, чтобы обращать внимание на каждого идиота. Вот она и не обращает. Но все-таки как хорошо, когда их вообще нет. Надо каждый раз бегать в пять утра, и тогда можно будет каждый раз радоваться жизни на законном основании.

Та-а-ак… Похоже, поспешила она радоваться. Нашлись сумасшедшие, которые встали сегодня в пять утра. Хотя эти – вряд ли. Эти, скорее всего, еще и не ложились. Наверное, из кабака какого-нибудь прутся. Из казино. С тусовки какой-нибудь идиотской. И вот почему-то – мимо именно этого парка, мимо именно ее любимой дорожки под старыми липами. И именно с ее любимой скоростью неторопливой утренней пробежки – не больше десяти километров в час. Прямо скажем, необыкновенная скорость для джипа.

Вера резко остановилась, наклонилась, делая вид, что завязывает шнурок на кроссовке, и из-за локтя быстро глянула в просвет между деревьями на улицу за железной решеткой ограды, окружающей парк. Громадный черный джип тоже резко остановился, черные стекла поползли вниз, в окна высунулись две – нет, даже три! – идиотские морды и с открытыми ртами уставились на нее. Морды были как минимум сутки не бриты. Одна небритая морда тихо присвистнула, другая захлопнула рот и впала в печальную задумчивость, а третья хриплым голосом задала оригинальный вопрос:

– Девушка, вы не подскажете, как проехать к площади Революции?

Вера выпрямилась, обернулась к джипу, серьезно посмотрела каждой морде в глаза, перевела взгляд на заднее колесо и с холодноватой вежливостью сказала:

– Доброе утро.

Глаза у морд были не красные, не похмельные и не наркоманьи. Немножко обалделые, но это ничего, это как раз понятно.

– А? – растерянно сказала одна морда.

– Ого! – растерянно сказала вторая морда.

– Доброе утро… – растерянно сказала третья морда.

Вера оторвала взгляд от колеса, на всякий случай опять серьезно посмотрела каждой морде в глаза и заговорила, ни к кому конкретно не обращаясь, размеренно и звучно, как с кафедры:

– Чтобы проехать к площади Революции, надо сначала доехать до перекрестка, свернуть направо, доехать до следующего перекрестка, свернуть налево, выехать на Московское шоссе, по нему доехать до объездной, на выезде из города есть указатель на Москву, до Москвы по трассе километров триста пятьдесят, от Москвы до Санкт-Петербурга несколько больше, кажется, в два раза, точно не помню, надо посмотреть в Большой советской энциклопедии, а в Санкт-Петербурге вам любой прохожий покажет, где находится площадь Революции. Кстати, разве ее до сих пор не переименовали?

Морды, зачарованные ее речью, молчали и таращились.

– Чего она говорит, а?

Четвертая морда. Ну да, там же еще водитель.

– Я говорю, что до площади Революции не очень далеко, – так же размеренно и звучно ответила она. – Но вы вряд ли доедете. У вас заднее колесо, кажется, спущено.

– Блин! – хором сказали морды, мгновенно выходя из ступора.

Дверцы джипа распахнулись, и из него полезли туловища. Туловища очень гармонировали с мордами, к тому же их было четыре штуки, поэтому Вера вежливо сказала «До свидания», повернулась и побежала в обратную сторону. И немножко быстрей, чем до этого, – раза в два примерно.

– Эй! – заорали морды за спиной. – Эй, ты куда? Стой! Погоди! Тебя как зовут?.. Познакомиться!.. Встретиться!..

И еще что-то, такое же оригинальное и неожиданное. А одно туловище затопало было вслед за ней, и даже довольно шустро, но Вера оглянулась на бегу – и туловище споткнулось, отстало, а потом и совсем остановилось. Наверное, сообразило, что через парковую ограду все равно не сумеет перелезть, а бежать по разные стороны железной решетки и беседовать на романтические темы – это все-таки несколько странно. Особенно в пять утра. Ну и что теперь делать? В четыре утра бегать, что ли? Так и в четыре какой-нибудь джип может по улицам рыскать. Джипов развелось – как бродячих собак. Хорошо хоть, что эти бродячие джипы не умеют через заборы прыгать и между прутьями ограды пролезать.

Низкая ветка цапнула ее за волосы – сильно, даже заколка расщелкнулась и улетела куда-то в сторону. Чтоб же ей… Всегда одно и то же. Вера затормозила, завертела головой, соображая, в какую сторону на этот раз улетела проклятая заколка, заколки не увидела, зато увидела этот бродячий джип. Бродячий джип с выключенным мотором совершенно бесшумно катил по липовой аллее, едва не задевая сверкающими боками шершавые стволы старых деревьев.

Это что же – бродячие джипы научились прыгать через заборы или пролезать между прутьями ограды? До чего дошел прогресс… Вот не зря она так не любит этот технологический путь развития цивилизации. Хотя нет, на этот раз на технологический путь она возводит напраслину. Там, дальше, в железной ограде огромная дыра, метра четыре, наверное. Раньше эту дыру ворота закрывали, но их давным-давно сняли и, скорее всего, сдали в металлолом. Одно время в металлолом сдавали все подряд, даже урны, крышки от канализационных люков и мемориальные доски с памятников архитектуры. Эту парковую ограду, наверное, тоже сдали бы, но она была намертво вмурована в бетонное основание, уходящее в землю на противоестественную глубину. Говорят, эту ограду зэки строили, дай им бог здоровья, они в железных оградах толк знали. А ворота наверняка вольнонаемные халтурщики навешивали, чтоб им век свободы не видать… Вот вам и результат – черный бродячий джип на липовой аллее, бесшумно, с выключенным мотором, катящийся под уклон с хорошей скоростью. Мог бы и догнать. Вот идиоты. Двери-то они открыть все равно не сумеют. Как раз на этом участке аллеи деревья растут почти без просветов между стволами, а эти вплотную к стволам идут, даже удивительно, как бока до сих пор не ободрали – или джиповые, или липовые. Очень хороший водитель. Но легкомысленный. Прямо перед носом джипа, буквально метрах в трех, из ровной шеренги мощных стволов, стоящих плечом к плечу по стойке «смирно», одно дерево шагнуло вперед почти на полметра. Добровольцы, шаг вперед! Ну, оно и шагнуло. Все-таки, что бы там ни писали мэтры мутной науки психологии, а жажда подвига – это великая загадка до сих пор. Грудью на амбразуру, с гранатой под танк, коня на скаку, в горящую избу… Или вот: из ровного строя, стоящего по стойке «смирно», – навстречу черному железному уроду, воняющему выхлопными газами экскременту цивилизации на ее технологическом пути развития. Так что крепче за баранку держись, шофер. Приехали.

Идиотские морды в джипе тоже догадались, что приехали. Высунулись в окна, пялились на подступившие вплотную деревья с таким изумлением, как будто не сами сюда влезли, а неведомая сила их, бедненьких, во сне телепортировала незнамо куда и теперь того и гляди выкуп за освобождение потребует. Даже двери попытались открыть, идиоты.

Вера с горячим сочувствием посмотрела на водителя – все-таки очень хороший водитель, чего уж там, а она была неравнодушна ко всему хорошему, – виновато развела руками, пожала плечами, похлопала глазами, повернулась и скользнула между двух почти вплотную растущих стволов вбок от аллеи. Говорят, эту аллею в прошлом веке посадили юные пионеры на каком-то коммунистическом субботнике в честь какой-то годовщины Великого Октября. Вере казалось, что это досужий вымысел. Ну, кто ж деревья в октябре сажает? Деревья сажают весной. Так что липовую аллею юные пионеры, скорей всего, посадили в честь Первого мая, Международного дня солидарности всех трудящихся. Или Дня международной солидарности?.. Впрочем, не важно. Все равно молодцы. И после этого кто-то еще поднимает язык на коммунистический режим вместе с его юными пионерами, субботниками и солидарностью! Не умеют люди ценить наследие славного прошлого. Правда, еще говорят, что эти липы выросли до таких почти баобабских размеров потому, что были посажены на месте нелегального кладбища жертв того самого коммунистического режима, на земле, хорошо удобренной прахом как действительных противников режима, так и подвернувшихся под руку режиму случайных прохожих на пути к светлому будущему. Может быть, может быть. Диалектика.

– Стой! Ну что ты хоть, а?.. Не убегай! Слушай, не бойся! Я же только познакомиться!

Это морда с хриплым голосом хочет с ней познакомиться. Как будто другие не хотят. Но другие сидят и помалкивают, а этот разорался на весь парк. В пять утра. Никакого самолюбия у человека. Сидит, можно сказать, как кот в мышеловке, и еще орет «стой!». Совершенно не закомплексованный идиот. С точки зрения мутной науки психологии случай довольно интересный. С точки зрения братской науки психиатрии – еще интересней, наверное. Но она не практикующий врач, так что пусть этот идиот знакомится с практикующим. Так о чем она сейчас думала-то? Ах, да, диалектика…

– Ну подожди, а? Ну не убегай! Я ж все равно тебя догоню!

Нет, не дадут ей подумать о диалектике. Догонит он ее! Пусть сначала из своего катафалка вылезет. Люка на крыше у этого бродячего джипа, кажется, нет, а в окно ни одно из этих туловищ не пролезет. Теперь их хорошему водителю придется пятиться из этой ловушки задом наперед, и какой он ни будь хороший водитель, а багажником хоть разок да зацепится за какую-нибудь пионерскую липу, посаженную в прошлом веке на коммунистическом субботнике в честь…

Багажник! Как же она раньше об этом не подумала! Кажется, во всех джипах багажный отсек соединен с салоном, и этим идиотам ничего не стоит выбраться из машины через багажный отсек! Или она чего-то путает? Вера совсем не была знатоком машин, тем более – джипов, просто один раз видела, как из джипа, похожего на этот, выгружали что-то громоздкое, и один из выгружающих влез в салон, а вылез из багажного отсека… Может быть, этот бродячий джип устроен все-таки как-нибудь по-другому? Иначе эти идиоты вспомнили бы о багажнике раньше, чем она…

Ага, все-таки вспомнили. Хоть и не раньше, чем она. Чем и гордиться даже не хочется – идиоты же, с кем там равняться. Это как обогнать безногого на беговой дорожке. Даже стыдно.

Да, но эти туловища – с ногами. Опять, что ли, в догонялки играть? И это в пять утра! То есть уже в пятнадцать минут шестого, но все равно обидно. Можно было бы еще почти целый час неторопливо шлепать по липовой аллее туда-сюда, дышать утренней прохладой, думать о какой-нибудь диалектике и наслаждаться жизнью. А вместо этого приходится удирать от каких-то идиотов. Нет, от одного идиота. Остальные хоть и вылезли из мышеловки, но остались возле нее, стоят, в затылках чешут – ситуацию анализируют. Может быть, и не совсем идиоты. А вот этот, который за ней поперся, – тот совсем. Бегать по пересеченной местности в черном костюме, при галстуке, а главное – в лаковых штиблетах! По недавно подстриженной траве, мокрой и скользкой, будто маслом политой. По крутому склону, утыканному невидными в этой траве кочками и камнями, которые даже она не все изучила. Безумству храбрых поем мы песню.

Вера, прыгая по знакомым кочкам и камням, как по ступеням лестницы, быстро сбежала с крутого склона к набережной и оглянулась. Идиот пару секунд помедлил наверху, посмотрел на крутой склон, посмотрел на спокойно стоящую внизу Веру, что-то неразборчиво пробурчал и тоже стал спускаться. В лаковых штиблетах. И, конечно, тут же поехал по мокрой траве, как на лыжах, а по курсу как раз трамплинчик незаметненький торчал, а идиот никак не ждал такой подлости от природы, вот и навернулся с этого трамплинчика, ахнулся всем своим черным костюмом прямо посреди склона и доехал вверх штиблетами почти до самого низа. Повозился, переворачиваясь вниз штиблетами, пошевелил руками-ногами, потряс головой и попытался встать.

– Ой, – озабоченно сказала Вера, внимательно наблюдая за его шевелением. – Вы осторожней, пожалуйста! А то там яма еще есть, прямо у вас под ногами, такая коварная… Я тоже все время здесь падаю. И иногда даже травмируюсь. А вы ничего не травмировали?

– Даже и не надейся, – сердито буркнул идиот и вдруг захохотал. Отсмеялся, вытер испачканные зеленью ладони о свой черный пиджак, полазил по карманам, наверное, проверяя, не выронил ли чего-нибудь ценного во время полета с трамплина, и церемонно представился: – Константин Дмитриевич Сотников. Генеральный директор фирмы «Артдизайн».

Он, не вставая, сделал попытку слегка поклониться – очень смешно получилось, – и ожидающе уставился на нее.

– Вера Алексеевна Отаева, – так же церемонно представилась Вера и тоже слегка поклонилась. – Вы точно ничего не травмировали? Впрочем, я не практикующий врач, так что вряд ли могу быть полезна. Приятно было познакомиться.

Она повернулась и неторопливо потрусила по набережной, время от времени посматривая на вершину поросшего травой склона – не обнаружатся ли там остальные идиоты из бродячего джипа. Нет, не обнаруживались. Ну и правильно делали. У них у всех штиблеты, кажется, тоже лаковые. В пять утра! Что за народ?..

– Вера! – хрипло заорал за ее спиной идиот, который оказался генеральным директором какой-то там фирмы. – Подожди! Я ж познакомиться… Я ж ничего такого… Постой, Вера!

Она остановилась, оглянулась и строго уточнила:

– Вера Алексеевна, если вы забыли. И мы ведь уже познакомились, господин Сотников, разве вы и этого не помните? А вы уверены, что не стукнулись головой? При травмах черепа это бывает. Я хоть и не практикующий врач… ну да, я это уже говорила. На вашем месте я бы какое-то время не двигалась. Покой, покой и еще раз покой. Тогда полное выздоровление намного вероятней, хотя на сто процентов тоже не гарантируется. Будьте здоровы, господин Сотников.

Господин Сотников опять попытался встать, но опять не сумел и скатился до самого низа склона на своем черном костюме, слегка дрогнув туловищем на той коварной яме, о которой Вера его честно предупредила. Ну, почти честно – о существовании ямы она ничего не знала, но раз уж яма все-таки оказалась, значит, предупредила она господина Сотникова все-таки честно. А он не прислушался к ее предупреждениям. Его черный костюм теперь ни одна химчистка не возьмет. Ну и правильно – нечего шастать в черных костюмах прямо посреди июня. Да еще в пять утра.

Господин Сотников потрогал подошвой лакового штиблета бетон набережной, как обычно трогают голой ступней воду, прежде чем войти в речку. Это тоже было смешно. Вера чуть не спросила, как бетон – не скользко? Но тут господин Сотников наконец встал, потопал ногами, похлопал руками, с недоумением оглядел свой черный костюм, старательно размазал по нему несколько особенно ярких пятен земли и зелени, после чего вытер ладони об относительно чистые места на пиджаке, вздохнул, поднял взгляд на Веру и торжественно заявил:

– Вера! У меня есть предложение, от которого ты не сможешь отказаться.

– Смогу, – успокоила его Вера. – Я от любого предложения смогу отказаться. Так что вы можете даже ничего и не предлагать. Считайте, что уже предложили, а я уже отказалась. – Она отвернулась и, не спеша, пошла прочь, на ходу оглянулась и укоризненно добавила: – Тем более, после такого… э-э-э… оригинального знакомства.

Как раз ничего оригинального в этом знакомстве не было, если не считать черного костюма и лаковых штиблет господина Сотникова. В июне. В пять утра. В сочетании с простуженным голосом и суточной небритостью. А так – все как всегда, до мелочей, просто как под копирку. Вплоть до падения очередного туловища с заросшего травой склона с последующим торжественным заявлением о том, что она, видите ли, не сможет отказаться от его предложения. Абсолютно все как всегда. Но господину Сотникову это знать не обязательно. Пусть господин Сотников думает, что это он один виноват в том, что его предложение даже выслушивать не хотят. Тем более что он действительно виноват. А если бы на ее месте оказалась какая-нибудь впечатлительная барышня? В смысле – нервная? А тут – черный джип преследует! С целой толпой идиотов в лаковых штиблетах! В пять утра! Барышня просто умерла бы от разрыва сердца! Хотя нынче от разрыва сердца барышни не умирают… Ну, тогда от удивления – точно бы умерла. Жалко барышню. Может быть, со временем она стала бы полноценным членом общества. Научилась бы печь торт «Ленинградский» или создала бы новую политическую партию. Написала бы полное собрание сочинений в шестидесяти девяти томах и связала бы мужу свитер, пуловер, жилет, шарф и носки… Нет, сначала носки, а потом шарф. Носки мужьям нужнее. Или даже нарожала бы детей, любила бы их, воспитывала бы правильно, и выросли бы ее дети нормальными людьми, и никогда бы не носили черных костюмов и лаковых штиблет, по крайней мере – в пять утра… да и в двадцать пять минут шестого тоже. Но, встретив на своем жизненном пути бродячий джип, застрявший в узенькой липовой аллее, нервная барышня умрет от удивления, и поэтому никогда никем не станет, не научится, не создаст, не напишет, не свяжет и не нарожает детей. Да, кстати о детях. Ей ведь и самой пора вплотную заняться этим вопросом. Давно пора, если быть честной хотя бы с собой. С другой стороны – ребенок может пойти и в папу. А где в наше непростое время взять благонадежного – в смысле наследственности – папу? В смысле наследственности Вера знала только одного благонадежного, но во всех остальных смыслах на роль потенциального папы ее ребенка он не годился категорически. Судьба – злодейка. Или индейка? В общем, с ее везением папой ее будущего ребенка наверняка окажется какой-нибудь идиот.

– Вера! – хрипло заорал за ее спиной идиот… то есть господин Сотников. – Да что же это такое… Что ж ты убегаешь все время… Даже выслушать не хочешь! Ты что, боишься меня?

Вера не убегала, просто шла себе не спеша, воздухом дышала, думала о возвышенном… Она же не виновата, что он не успевает за ней хромать? Она же его с откоса не сталкивала? Ну, и какие у него к ней еще вопросы? А на его невысказанное предложение у нее есть контрпредложение: а шел бы господин Сотников к практикующему врачу, вот что. Случай-то клинический.

Она остановилась, оглянулась и сочувственно вздохнула – господин Сотников действительно хромал. Довольно сильно. Но все равно упрямо перся за ней, страдальчески морщась и держась грязной рукой за тазобедренный сустав. Утопить его, что ли? Чтоб не мучился.

– Конечно, я вас боюсь! – Вера серьезно посмотрела в глаза господину Сотникову, отчего тот сразу остановился. – А кто бы на моем месте не боялся, как вы думаете? Одинокая девушка – и вдруг черная машина какая-то! И люди все черные! И бегут за ней! Может быть, даже вооруженные! Вы понимаете, какая это серьезная психическая травма? На всю жизнь! А главное – и на детях отражается!

– Ты смеешься, что ли? – неуверенно спросил господин Сотников. – Какая травма, ты чего? Я просто познакомиться хотел… уже давно… Я сколько раз видел: ты бежишь, или просто идешь, или в магазине, или еще где – а рядом обязательно кто-нибудь… Ну, мужики всегда рядом. Я и не подходил. А тут мы с ребятами едем, смотрю – а ты одна… Я и подумал…

– Господин Сотников, у меня к вам два вопроса, – перебила его Вера. – Во-первых: вы что, следили за мной? Во-вторых: откуда и куда вы ехали с ребятами в пять утра?

– Из командировки возвращались…

Господин Сотников замолчал и ожидающе уставился на Веру. Она поощрительно покивала ему, как косноязычному троечнику на экзамене, и выразила лицом готовность слушать дальше. Господин Сотников вздохнул, отвел глаза и признался:

– Следил… То есть не следил, а видел часто… не очень. Иногда. Ну вот и…

– Достаточно, – остановила его Вера и опять благосклонно кивнула. – Удовлетворительно. Можете быть свободны.

Она опять внимательно оглядела косогор, ничего подозрительного не обнаружила и полезла вверх по склону, по знакомым камням и кочкам, как по ступенькам. Надоел ей этот господин Сотников, как горькая редька. Нет, правильно надо говорить «хуже горькой редьки». Хотя с ее точки зрения – это совершенно неправильно. Сейчас бы горькой редечки, солененькой, с подсолнечным маслицем. Что может быть лучше горькой редьки с подсолнечным маслом? Только такая же горькая редиска со сливочным маслом. Но о редечке с редисочкой сегодня приходится только мечтать, потому что ее любимые редечка и редисочка для большинства народа не благоухают божественно, а нестерпимо воняют. Странные люди. А ей сегодня целый день с этими людьми практически вплотную общаться. Ладно, редечку и редисочку придется отложить на вечер. Это даже и неплохо. Говорят, самые приятные занятия, самые положительные эмоции и самые вкусные блюда всегда надо откладывать на вечер, буквально на сон грядущий. Тогда они влияют на организм особенно благотворно. А после такого нервного дня ее организму обязательно понадобится особенно благотворное влияние. Значит, в перерыве надо сбегать на рынок за редечкой и редисочкой. Заодно купить кусочек хорошей свинины – небольшой, на пару отбивных, – баночку красной икры и, для усугубления благотворного влияния, бабаевскую шоколадку «Аленка»…

– Вера!.. Вера Алексеевна! Да подожди же ты, пожалуйста! Ну, я тебя прошу!

…Нет, две шоколадки «Аленка». Говорят, шоколад – мощный антидепрессант. После такого нервного дня ей понадобится много мощного антидепрессанта. Вон что делается! Не хочет этот идиот господин Сотников оставить ее в покое. Лезет вверх по склону, держась одной рукой за свой травмированный тазобедренный сустав, а в другой несет свои лаковые штиблеты. Теоретически – остроумное решение. Но практически – бессмысленное. Опять диалектика. Единство и борьба противоположностей. Наверное, господин Сотников диалектику учил не по Гегелю. Может быть, он ее вообще никогда не учил. Иначе все-таки сумел бы сообразить: ну, допустим, долезет он до верха, а дальше что? Его же даже толкать не надо, достаточно будет серьезно посмотреть ему в глаза – и господин Сотников опять полетит вниз по склону, покатится по мокрой траве, окончательно перекрашивая свой черный костюм в зеленый цвет. И бережно прижимая к груди лаковые штиблеты. Говорят, в минуту опасности люди инстинктивно спасают то, что для них дороже всего. На месте господина Сотникова она все-таки пересмотрела бы систему ценностей – вряд ли тазобедренных суставов у него больше, чем лаковых штиблет. Впрочем, как учит нас мутная наука психология, собственную систему ценностей люди способны пересмотреть только под влиянием сильных потрясений. Надо полагать, падение с откоса – это не слишком сильное потрясение для господина Сотникова. Во всяком случае, не настолько сильное, чтобы господин Сотников забыл о своих лаковых штиблетах. Первое, что он сделал, добравшись наконец до верха, – сел на краю откоса, на самом краешке, прямо на мокрую, скользкую – как маслом политую – траву, и стал обуваться. А как он на ноги поднимется, на этих-то лыжах? Или решил повторить свой скоростной спуск? Очень интересный случай. Но безнадежный. Может быть, при падении господин Сотников все-таки получил травму черепа в дополнение к травме тазобедренного сустава? Но скорее всего – отягощенная наследственность. И такие люди становятся генеральными директорами каких-то фирм! Руководят коллективом! Определяют стратегию и тактику развития! И эту, как ее… маркетинговую политику! Теперь совершенно ясно, почему у нас все сферы деятельности в таком удручающем состоянии. А подчиненные?! Боже мой, что за кошмарная жизнь у подчиненных такого начальника! Такого генерального директора с отягощенной наследственностью, да еще и с травмой черепа!

– Господин Сотников, вы бы отодвинулись от края, а то вдруг опять поскользнетесь, – сочувственно подсказала Вера, наблюдая за возней этого идиота со своими любимыми лаковыми штиблетами.

Сочувствие ее вообще-то относилось к его несчастным подчиненным. Жизнь у них и так нелегкая, а если их начальник заработает еще одну травму черепа, то хоть караул кричи. Хоть увольняйся совсем и другую работу ищи. Говорят, потеря работы – это очень серьезный стресс. А ведь еще не известно, какой начальник окажется на новой работе. Может быть, такой же травмированный. Вот, например, на прошлой неделе с этого откоса свалился какой-то менеджер какой-то компании… Ничего удивительного, что все эти компании без конца разоряются, при таких-то менеджерах. И при таких-то генеральных директорах.

Генеральный директор наконец обулся, повозил подошвами по скользкой траве, сообразил, что встать все равно не сумеет, тяжело вздохнул, оглянулся и с горьким упреком сказал:

– Вот видишь, что ты наделала! Главное – даже выслушать не хочешь!

– Я что-то неправильно сделала? – испугалась Вера. – Ой, извините, пожалуйста… Но этот косогор не я камнями засыпала, честное слово… И яму там не я выкопала… И траву не я водой полила… И ботинки не я вам выбирала, по крайней мере, в этом я точно не виновата, и вы должны сами это знать, а если не знаете, кто покупает вам ботинки, так зачем же обвинять посторонних людей? Буквально первого встречного… первую встречную!

– При чем тут ботинки? – серьезно буркнул господин Сотников и, не вставая, попытался отодвинуться от края косогора.

Вера уже собралась подробно и в доступной форме рассказывать господину Сотникову о судьбоносной роли его лаковых штиблет, но тут заметила, что господин Сотников смотрит не на нее, а мимо, что с точки зрения мутной науки психологии объяснить было невозможно ничем, кроме травмы черепа или…

Она оглянулась. Все-таки «или». По дороге, идущей вдоль косогора над набережной, пылил бродячий джип. В окна высовывались небритые морды. Морды выражали тревогу и озабоченность. Это хорошо.

– Мужайтесь! – Вера изобразила насквозь фальшивую бодрость, как у постели умирающего. – Спасение уже близко! Верные друзья спешат на помощь! Сейчас я их потороплю.

Господин Сотников опять завозился, пытаясь встать, и опять что-то закричал, но она уже не слышала, что он там кричит, потому что сама кричала, сломя голову несясь навстречу джипу, размахивая руками, тараща глаза и вообще всеми доступными способами изображая неконтролируемые эмоции. В последний момент, когда джип резко затормозил перед ней и дверцы стали открываться, Вера сообразила, что кричит: «Ой-е-ей, ай-я-яй, в лаковых штиблетах!», – что в данной ситуации могло показаться крайне неуместным и даже подозрительным, поэтому с ходу перестроилась и закричала прямо в небритые тревожные морды уже вполне уместное:

– Скорее! Не останавливайтесь! Вы что – с ума сошли?! Не задерживайтесь! Костя ногу повредил! Срочно в больницу!

При этом она прерывисто дышала, всхлипывала, хваталась за сердце и под шумок даже сумела втолкнуть обратно в машину одно наполовину вылезшее туловище и захлопнуть дверцу. И, не переставая заполошно верещать, что Косте плохо, уперлась обеими руками в багажник машины – с самого краешка, чтобы они видели – и затопталась на месте, делая вид, что изо всех сил толкает тяжелую машину, даже разок лбом ее боднула.

Они поверили – может быть, потому, что она назвала идиота господина Сотникова Костей, может быть, потому, что пыталась подтолкнуть громадный джип своими слабыми и нежными руками… Ведь это было так убедительно глупо, так самоотверженно, так по-женски! Коня на скаку остановит.

Водитель высунулся в окно, испуганно закричал:

– Девочка, не надо! Отойди, отойди, что ты, ей-богу…

Багажник мягко ушел от ее рук – это чтобы она случайно не упала, хороший водитель, – и джип тут же рванул на помощь господину Сотникову, который встал уже на четвереньки. Того и гляди, поднимется на задние лапы. Вера отряхнула ладони, еще немножко подержалась за сердце и повытирала сухие глаза – на случай, если эти идиоты оглядываются, – потом повернулась и побежала к мосту. И даже не слишком быстро. Торопиться было уже незачем. Мост лет десять назад объявили пешеходным, потому что для транспорта он был непригоден в силу преклонного возраста, собрались ремонтировать и делать пригодным, но с тех пор успели только снять перила, огородить середину моста низким заборчиком из легких переносных секций да повесить на фонарных столбах несколько дорожных знаков: «въезд запрещен», «стоянка запрещена», «идут земляные работы», «внимание: сужение дороги», «впереди крутой поворот» и «ограничение скорости до двадцати километров». Вообще-то Вера в дорожных знаках ничего не понимала, просто ей когда-то в порядке анекдота объяснили их смысл, но она надеялась, что хороший водитель этого бродячего джипа в дорожных знаках разбираться должен, так что на мост не попрется.

Она добежала почти до середины моста, когда заметила, что джип на мост все-таки поперся. Может быть, водитель не такой хороший, как она о нем думала? Знаки на всех столбах – гроздьями, и ни одного он не заметил! Милиции на него нет! ГАИ и патрульно-постовой службы! ОМОНа и налоговой полиции! В центре города, средь бела дня, на глазах возмущенной общественности какой-то бродячий джип нагло нарушает все правовые и морально-этические нормы, а правоохранительных органов поблизости что-то не наблюдается! Правда, не наблюдается и белого дня, рано еще, и шести нет. Возмущенной общественности тоже не наблюдается. Кроме двух дядек с удочками, дремлющих на том берегу возле недостроенного, но уже заросшего ряской лягушатника. Нет, эти – не общественность. Да ладно, обойдемся без общественности. Говорят, что спасение утопающих – дело рук самих утопающих. Она уже давно убедилась, что правильно говорят. А все-таки жаль, что нет восторженных зрителей. Хотя с точки зрения мутной науки психологии жажда славы – это свидетельство глубоко сидящих детских комплексов, непрощеных обид, нереализованных амбиций и всякого такого…

Вера на бегу перемахнула через низкое ограждение из легких переносных секций, в три шага добежала до края моста, взялась за одиноко торчащий столбик от бывших перил и заглянула вниз. Здесь, что ли? Нет, метра на два ближе к середине. Да и там такая грязь… Говорят, речку последний раз чистили в начале прошлого века, когда кто-то из идеологических предков нынешних «зеленых» пустил остроумный слух, что в начале позапрошлого века здесь затонул корабль с грузом золотых монет. Конечно, ничего не нашли, очень разочаровались, поэтому с тех пор больше уже не чистили. А у нее кроссовки новые, только во второй раз надела.