Текст книги "Заметы на полях «Газеты»"

6

Вечером после работы пошли выбирать подарок колеге – всеобщей любимице, замечательной тётке, завотделом по работе с молодёжью Анфисе Родионовне Борисовой. Ей было что-то под пятьдесят. Неумолимо надвигался её день рождения. Анфису Родионовну в редакции не просто любили, её обожали все. Когда она появлялась в редакции с доброй улыбкой, сияющими молодыми глазами и эмоциональными стильными фразочками, кто-то обязательно радостно вскрикивал:

– Ура! Наша любимая Анфиса Родионовна пришла!

Отправились втроём: Лида, Зина и усталая Лёля – с работы, чтоб развеялась. Пошли в художественный салон. Анфиса Родионовна была большим знатоком едва ли не во всех видах искусства, поэтому подарок выбирать решили ответственно, но оглядываясь на цену. Денег было не жаль, их просто было очень мало.

Долго бродили по салону, рассматривая картины, статуэтки и шкатулки, разглядывая нэцке, «живые картины», сувениры и хрусталь. Уселись на диванчик в углу посоветоваться. Лида, знаток фэн-шуй, предложила:

– Давайте ей черепаху купим. Ручной работы. Вон в том углу статуэтка на дальней витрине. Черепаха символизирует мудрость, доброту и долголетие.

– Не-е! – возмутилась Зиночка. – Эту черепаху я покупать не буду! Вы посмотрите, какая она страшная! Она как будто мстить всей Вселенной собралась за то, что её Бог так изуродовал.

– Слушайте, я очень люблю Анфису Родионовну, но я очень устала. Я работала весь день. Котов кастрировала. Давайте купим ей поднос. Вон тот. Симпатичный, – всхлипнула Лёля.

– Он же восемьсот рублей стоит! Нас бухгалтерия расстреляет. Наша невыразимая любовь к Анфисе Родионовне должна выражаться в более скромных суммах, – возразила практичная Лида.

Зиночка оптимистично-энергично поднялась вдруг с диванчика и прошествовала к самой отдалённой витрине. Лёля и Лида тревожно следили за ней взглядом.

– Эврика! – излишне громко вскрикнула Зиночка. Продавцы насторожились. – Давайте подарим ей «музыку ветра»! Она повесит её дома у входной двери, и звон колокольчиков при входе в квартиру каждый раз будет напоминать ей о работе!

– Не дай, Господи, – прошептала Лида, но громко сказала: – А что? Очень даже можно. Ты как думаешь, Лёля?

– Давайте. Устала я. Сегодня шести щенкам уши купировала. Да плюс капельницы почти у всех, да клизма боксёру. Кошмар какой-то. У обезьяны понос, опять же… Давайте «музыку ветра», ага.

Глядя на Зиночку, хотелось воскликнуть: «Живите в радость!», так она была довольна выбором подарка. Да и вообще всем вокруг. Лида заплатила, подарок упаковали, взяли счёт и вышли на улицу. Уже смеркалось. Казалось, что кто-то накрыл город давно нестиранным тюлем.

– Надо бы открыточку еще. Для полноты ощущений, – хмуро произнесла Лёля. – Без открыточки-то подарочек куцый получается, не правда ли?

– Точно! Прикольную какую-нибудь. В стиле Анфисы Родионовны, – оживилась Зиночка. – Пойдемте в «Роспечать».

У киоска долго толкались, спорили, тыкали пальчиками в витрину. Выбрали. На открытке рабочие времён счастливого застоя в касках воодушевлённо несли красные флаги и транспаранты с чувством глубокого удовлетворения на лице. Алая надпись гласила: «Всё прогрессивное человечество празднует твой день рождения!»

– Ей точно понравится! – радовалась Лида, – Она же тоже немножко сумасшедшая!

– Это твоё «тоже» наводит на определённые рассуждения, Лида, – хмуро произнесла Лёля.

– Ты явно не в духе. Тебя что, ещё не выпустили из сумасшедшего дома? Так ты попросись, – пыталась Лида шутить.

– Не смешно, – буркнула Лёля и устало смолкла.

– Домой поезжай, Лёлечка, – заботливо сказала Зина. – Отдохни. И завтра сама всех своими шуточками завалишь. Песен попой, собачкам уши почисть, когти подстриги – и полегчает. Ладно, девочки, побежала я на остановку. Поздно уже. Пока, – И, цокая каблучками по щербатому асфальту и глядясь во все витрины сразу, Зина пошагала к остановке.

Совсем стемнело. Зина очень торопилась. На остановке её должен был ждать Тёма. Давно. Уже даже пейджер не посылал то тревожных, то угрожающих, то безнадёжных сообщений от Тёмы. Зиночка опаздывала часа на полтора.

Тёма стоял на остановке. Ждал троллейбуса. Ждать Зиночку было уже бессмысленно. Представитель общественного транспорта всё не шёл. Тёма поднял глаза: над тумбой висела большая белая луна. Полнолуние. И тут подбежала Зиночка.

– Я задержалась немного, извини. Но я очень, очень торопилась, Тёмочка! – виновато улыбаясь, начала было Зина, но Тёма закончить извинительную речь ей не дал.

– Что вы, что вы, Зиночка! В вашем возрасте уже вредно быстро бегать. Я же всё понимаю.

– Ты не можешь! – нахмурилась Зинаида Ивановна.

– Я могу. Я такой, – улыбнулся Тёма. – Идёмте уже.

Зиночка взяла Тёму под левую руку (она ужасно не любила ходить справа от Тёмы, всегда просила его перевесить сумку на правое плечо, дабы она не била обоих ниже спины и не мешала сближению в движении, на что Тёма шутил: «Вы, Зиночка, прирождённая жена офицера, ведь ему правая рука нужна, чтобы честь отдавать, а уж левая – Ваша»), и они отправились гулять.

– Мы же, Тёма, ходили подарок Анфисе Родионовне покупать с Лидой и Лёлей. Купили «Музыку ветра» ей! И открыточку забойную. Вот она, – И протянула открытку.

– Бедная женщина, – вздохнул Тёма.

– Анфиса Родионовна?

– И она тоже. А продавцы милицию или «Скорую» не пытались вызвать, пообщавшись с вашей троицей?

– Ну, перестань! Ты просто жалеешь, что тебя с нами не было. Ведь правда? – с надеждой спросила Зина.

– Да уж теперь, конечно, всё, что ни прожито – прожито зря. Не попал на такое событие – шокировать продавцов в компании с тремя сумасшедшими дамами бальзаковского возраста. Прямо, жизнь не удалась. Ни пробку не покупал, ни «Музыку ветра». Паря, беда… – помогая Зиночке перебраться через канаву, проговорил Тёма.

– Какую пробку, доктор, мы же про подарок говорили? Вроде совсем юный мальчик, а уже и маразм, и склероз. Вот она, молодёжь нынешняя. Пробки, Тёмочка, не было! Была открытка и подарок. И всё. Не было пробки.

– Была, была, – задумчиво произнес Артём, – Я вам ещё не рассказывал эту историю, как мама пробку для ванны покупала в магазине? Да что Вы! О, это очень печальная история…

Как Тёмина мама ходила в магазин
(непридуманная история)

В «Детском мире» было пусто. Здесь всегда было пусто с тех пор, как вместо игрушек стали продавать продукты питания, одежду и сантехнику. В самом дальнем углу продавали не один год уже засиживаемый мухами хрусталь. Причём, засиживали хрусталь, видимо, одни и те же мухи. Из поколения в поколение.

Даже, когда дверь отворялась и входили покупатели, продавцы не двигались. Здесь было тихо и прохладно, как в церкви (только не пахло ладаном) или морге. Покупатели, сбитые торжественной тишиной с толку, сначала приостанавливались, а затем (взяв себя в руки), начинали движение, полное грации и достоинства. Они держали себя на высоте и, горделиво задрав подбородок, шествовали мимо продуктов питания, сонной продавщицы за кассой, одежды, парфюмерии, одежды, хрусталя, еще парфюмерии и сантехники. В центре стояла мебель.

Продавцы и покупатели в этом магазине были кем угодно, только не продавцами и покупателями. Со стороны можно было подумать, что на улицах Флоренции XVII века встретились достойнейший житель города, торговец восточными пряностями и никак не меньше, чем бургомистр. Никто не произносил ни слова. Не дай Бог, вас угораздило возжелать что-нибудь из представленного на витрине. Если вы нарушали ритуал, и, обойдя по кругу, вдруг теряли достоинство и интересовались прищепкой какой – вас обливали презрением. Вы были оплёваны. Вы были неудачником. Поэтому все покупатели, сделав круг почёта и не разглядев толком лампочек, лежащих на витрине у самого входа, уносились в гарь, слизь, пот, жар, солнце, ветер и траву. То есть, в жизнь. Оставляя это сонное мёртвое царство в его вечном забытьи.

Но бывают такие дни, когда с утра всё не так. У продавщицы сантехники Наташи сегодня был именно такой день. Сначала двое сумасшедших требовали показать одиноко стоящий унитаз. Он так давно красовался на витрине, что покрылся порядочным слоем пыли. Он был серым и матовым. Эти двое решили, что это его настоящий цвет. Наташе пришлось оторваться от созерцания трещины в полу и протереть унитаз. Сумасшедшие расстроились и ушли. Зато унитаз сверкал, как новый. Светка-змея из парфюмерии демонстративно надела тёмные очки. Баба Даша-уборщица предложила его, окаянного, тряпкой прикрыть.

В обед у Наташи случилось головокружение. Ей пришлось сидеть рядом со Светкой. Та получила вчера новую партию товара и благоухала сразу тремя новыми запахами. В любом случае, если не запахом, то завистливыми мыслями Светка отвлекала Наташу от обеда.

Ожидание худшего к концу дня преследовало Наташу с утра. Худшее случилось. Дверь отворилась, и вошла приличная с виду женщина. «Именно таких и стоит остерегаться», – вспомнила Наташа слова мамы – продавщицы с 40-летним стажем в отделе «Сантехника» магазина «1.000 мелочей». Женщина сразу направилась к сантехнике, чем ввергла в изумление всех, кроме Наташи. Светка даже высунулась из-за прилавка, чтобы получше разглядеть женщину. Та, казалось, не замечала, что привлекает к себе столько внимания. Наташа внутренне приготовилась.

– Скажите, у вас пробки для ванн есть?

Вот оно, началось.

– Да, вот за двадцать рублей. Пластмассовая.

Наташа выложила пробку. Небольшую, чёрную, аккуратную пробку. Наташа внутренне испытывала к ней нежную любовь.

– Какая-то она у вас семимесячная.

– Что? – оторопела Наташа. – Стандартная пробка для наших ванн, – добавила она тоном, который явно указывал женщине её место на социальной лестнице в целом и Наташино к ней отношение в частности. Если бы у покупательницы был голос разума, тогда бы… У покупательницы голоса не было, и она ему поэтому не внемла.

– Если вам эта не нравится, – сказала Наташа ещё более холодным тоном, обливая женщину ещё большим презрением, – есть другие, за сорок.

Наташа выложила на прилавок серую резиновую пробку. С виду пробка была неказиста, и потому Наташа испытывала к ней ещё большую любовь, чем к пластмассовой.

– Она же у вас деформированная, – сказала грубая, нечуткая покупательница.

И тут Наташу прорвало. «Все эти годы! Да что они понимают! Да как они смеют! Будьте вы прокляты – покупатели!» – кричала внутри себя Наташа. А внешне? Внешне она ничем не выдала бушевавший в ней пожар. Она собралась и сказала одно слово, в которое вложила все свои чувства:

– Присосётся!

«Всё! – думала Наташа, – Я её уделала!»

– Куда? – поинтересовалась покупательница.

Наташу поразил столбняк…

– Вот такая история, – сказал Тёма.

– Так мама купила пробку? – заботливо спросила Зина.

– Да, ту маленькую.

– Она подошла?

– Нет, но мы её тряпочкой обернули.

– Да-а… Холодно как, – сказала Зиночка и теснее прижалась к Тёме, – замерзла я совсем. Какой-то март в этом году холодный. Правда?

– Правда, – улыбнулся Тёма, – А Вы почему так легко одеваетесь, если холодно? Под курточку свитерок или душегреечку какую надевать не пробовали? Ну, валенки, ватничек, ушаночку?

– Но днём же тепло, а я не рассчитывала на ночную прогулку с молодым человеком. Который, кстати, мог бы предложить даме свой макинтош.

– А он Вас не скомпрометирует? – Тёма носил пальто из кожзаменителя. Носил его много лет, пальто осыпалось, как осеннее деревце, образуя на плечах и спине Тёмы сиротливые куцые светлые пятна. Тёма любил своё пальто, а Зиночка частенько говаривала на это: «Ты, конечно, имеешь право ходить в чём угодно, хоть нагишом, но мне очень не нравится дерматин твоего кожаного пальта!»

– Да уж больше, чем прогулкой с тобой по ночному городу, скомпрометировать себя невозможно. Так что, гони «пинджак»! – И, обрядившись в Тёмину одёжку, Зина стала похожа на слегка опустившуюся Анку-пулемётчицу. – Тём, проводи меня домой. Поздно уже совсем. Там мама волнуется, дети, небось, спать уже легли. И животных, скорее всего, никто не кормил и не выгуливал. А я тут разгуливаю с тобой.

– Пойдёмте уже, заботливая Вы наша. Вот повезло-то детишкам с мамой. Добрая, внимательная, ни минуты нигде не задержится – скорее к деткам своим спешит, к ним родимым, – ёжился на ветру Тёма.

– Ты не можешь! – Зина отвесила Тёме лёгкий подзатыльник, и они зашагали к её дому.

7

В отличие от импульсивной, противоречивой и вечно спешащей кокетки Зиночки, Лёля с её жизнью проистекала, подчиняясь процессу сообразно представляемой Лёлей же реальности. Ей уже, в принципе, было наплевать на светские страсти, она была обуреваема метаниями духовными. Перепробовав на вкус добрый десяток вероисповеданий, учений, течений и прочих догм, теперь, кажется, уже точно, почти наверняка, Лёля отдалась одному из классических учений Древнего Востока, подкрепляемого приездами Больших Учителей, лекциями и разного рода сакральными ритуалами.

Теперь Лёля почти не страдала, ведь, ежели кто заболевал, она констатировала:

– Очищение.

А ежели чего терялось или уворовывалось карманниками, Лёля спокойно изрекала:

– Подношение.

Периодически «эго» всё же брало верх, и Лёля впадала в невидимую истерику и цитировала четверостишие своей знакомой по имени Пятка:

 
Я сижу, обняв колени, на кровати
И таращусь в мрачный лик седой ночи.
Думаю: «О, Боже! Хватит, хватит!
Почему все мужики такие сволочи!»
 

Кстати, в многочисленные проявления Лёлиной индивидуальности входило и умение смеяться беззвучно и до слёз, закодированное под названием «культурный смех».

Хотя в последние годы брал своё осёдлый образ жизни, и уже отходили на второй (а порой, на второй после седьмого) план хиппанские переезды по России-матушке и ритуальная атмосфера пьяных провинциальных рок-тусовок. Нет, в отличие от Зиночки, алкоголь Лёля не любила, а с ганджабасом пришлось расстаться в начале очередной семейной жизни с очередным любимым Лёлиным мужем. (Автор умышленно не называет имени этого хорошо известного молодого учёного, дабы не подвести под удар его репутацию и не тревожить без нужды Лёлину свекровь – замечательную женщину, перенёсшую тяжёлые годы сталинских репрессий, но оставшуюся верной коммунистическим идеалам; члена КПСС с тысяча девятьсот …надцатого года).

Некоторые там, на Западе могли бы, конечно, упрекнуть простодушную Лёлю в нонконформизме и измене каким бы там ни было идеалам (а её разрыв с христианской религией – вообще смертный грех) – кто угодно, но только не Зиночка и не сама Лёля. Ведь они были так похожи! Они и называли-то себя «сиамские близнецы, сросшиеся лицами».

Когда Зина и Лёля встречались, энергетические потоки Вселенной поворачивали вспять. Люди, попавшие под влияние их поля, почти что сходили с ума и на долгое время избавлялись от мучавшей их депрессии, энуреза, камней в почках и даже импотенции. Крыши сносило, чердаки срывало, кукушка надолго покидала своё гнездо, а некоторые обыватели начинали опасаться за исправность доисторической аудиоаппаратуры (патефончиков, граммафончиков и прочей рухляди). Такое было сильное у них поле.

К чести сказать, это именно Лёля научила Зину определять время по солнцу, а то ведь до их встречи Зинаида «на ём и цифер-то не видела». И вообще, Лёля была умна, интеллигентна, образованна, но, приходя в оперу, в самом кульминационном моменте трагедии могла (захваченная, конечно же, действом и великой музыкой великого композитора), громко изречь в адрес зарвавшегося негодяя: «От сука!!!»

Зина и Лёля… Лёля и Зина… Как свела их жизнь на асфальтированном мосту через речку Иногду? Кому нужен был этот сумасшедший тандем полностью оторванных от реальности тёток? Что объединяло этих двух и Тёму? Почему им было хорошо втроём, и они даже уединялись, чтобы нахохотаться до полусмерти… – по мнению автора, это не имеет никакого значения. Важно то, что, оказываясь вместе на площади менее ста квадратных метров, эти трое взаимопритягивались и превращались в начисто изменённое сознание одного индивида, и несли такую околесицу, что найдись стенограф, готовый записать их бред, а потом издать его, получился бы довольно интересный новомодный роман в духе любимого Тёмой Павича, Лёлей – Кортасара! А Зиночка, по мнению друзей, вообще гений, потому что может подводить резюме и кое-что заносит в свой блокнотик, и ещё читает Болмата, Крусанова и прочих, притаскиваемых Тёмой одарённостей нашего времени.

Что до Лёли, исторические корни её по материнской линии залегали в самой дремучей, посконной глубинке России, а вот фамилия-то её девическая (несмотря на три удачных замужества сохраненная), была того… похожа на польскую, но отдавала знакомой до боли местечковостью. А так нет. Выглядела Лёля как славянка.

Такой Лёлю любили все. Любил её и руководитель Дворца культуры Станислав Алексеевич Нипихалин. Любил за прямоту, открытость, смелость, небоязнь говорить ему (самому Нипихалину!) в глаза всю правду-матку. Иногда Лёля её резала, иногда выдавала целым куском.

Однако правил без исключений не бывает, а потому, хоть и любили Лёлю поголовно, одна голова её жутко недолюбливала. Голова Карины. Карина не любила Лёлю именно за то, за что любил Лёлю Нипихалин. Лёля легко и непринуждённо могла задавать вслух вопросы, которые другие задавать боялись. Приходя в гости в «Газету», в присутствии посетителей, рекламодателей и забежавших на чаёк коллег из других газет, Лёля могла вдруг выдать в лоб заглянувшей на минутку в редакционную Карине:

– Постой, постой, Карина, я давно хотела тебя спросить, а ты тут, в газете этой, чем занимаешься? – голос Лёли был учтив, и Карина Витальевна обычно покупалась:

– Я, Лёля, заместитель главного редактора этой газеты!

– Ух ты, Господи! – восторгалась Лёля, – Тяжело, небось?

– Базара нет. Но ничего, справляюсь, – потупив взор, скромно отвечала Карина.

– Нет, а в принципе, вот конкретно, ты чем занимаешься? – не отставала Лёля и присутствующие в предвкушении прятали улыбки.

– Ну, осуществляю общее руководство, – терялась Карина Витальевна, чувствуя какое-то смутное беспокойство.

– Ну, это-то понятно, что общее, но один классик говорил, помнится: «Я человек не абстрактный, а конкретный», так ты, конкретно, что делаешь? Ходишь и смотришь, как другие работают что ли? – давила правдолюбивая Лёля.

– Не знаю, руковожу и всё. Лёля, чего ты от меня хочешь? У меня куча дел, – волновалась испуганная Карина, съёживаясь под взглядами уже откровенно смеющихся коллег.

– Ой, извини, Карина, что отрываю тебя от очень важных дел. Просто мне иногда кажется, хотя, конечно, я практически не имею права на своё мнение, ведь я не штатный сотрудник «Газеты», а всего лишь приходящий, простой, скромный ветеринарный врач, так вот мне порой кажется, что ты ни хрена тут не делаешь вовсе! Прости уж за прямоту, и Бог, надеюсь, простит, ибо всемогущ Он! – Эффектно, с низким земным поклоном завершала клоунаду Лёля. И Карина выскакивала из редакции, как ошпаренная, с красным лицом, испуганными, злыми, выпученными глазками под дружный хохот всех присутствующих.

Лёле аплодировали, кричали «бис», целовали щёки, и она убегала к своим зверям, делать им инъекции, промывания и перевязки, надолго оставляя в редакции после себя дурашливое расположение духа у всей конторы.

Как-то свидетелем подобного издевательства над возлюбленной стал и Нипихалин. Был он в состоянии подпития, то есть в своём обычном состоянии, и сцену финальную, когда Карина взвизгнула: «Ты, Лёля, не понимаешь ничего, только работать всем мешаешь!» и выбежала прочь, воспринял, не то чтобы болезненно, а как бы несерьёзно. Вроде прикалывается молодёжь, резвится. И даже криво так, неохотно как бы, рассмеялся. Но под утро, когда разбудило похмелье, скользким спрутом забравшееся в живот, вдруг подумал: «А правда, что моя Карина на работе делает, чем занимается? Интересно, как относится к ней наша молодёжь, ведь они все почти одного возраста. С кем она дружит, с кем кофе пьёт, обедать ходит, когда не со мной? Никогда не обращал внимания на такие мелочи. Вот в „Рюмку“ зайду сегодня и обязательно внимание обращу, обязательно обращу, но только после „Рюмки“…» Мысли обрывались, терялись, возобновлялись, спрут ворочался, распуская щупальца самым бессовестным образом, сил бороться с ним совсем не было. Пришлось вставать, искать подтяжки и ехать во Дворец.

И ведь ни Лёля, разыгрывавшая вчера трагикомедию с Кариной в главной роли, ни спрут, отчаянно пытавшийся уже много лет додавить бородатого этого, доброго, но несчастного мужика, ни сам мужик бородатый, звавшийся в народе Нипихалиным Станиславом Алексеевичем, не знали, что любопытство это кому-то очень навредит.