Текст книги "Когда Ницше плакал"

Фрейд, который все еще просматривал монографию Ливлинга, вытащил одну из страниц, чтобы показать ее Брейеру.

«Вот, послушай. В разделе «Этиология» Ливлинг пишет: «Приступы мигрени были вызваны расстройством пищеварения, переутомлением глаз и стрессами. Рекомендуется длительный постельный режим. Страдающим мигренями детям, возможно, придется во избежание стресса прекратить обучение в школе и перейти на домашнее обучение, обеспечивающее им больше покоя. Некоторые терапевты советуют сменить род трудовой деятельности на менее напряженный».

Брейер не понял: «И что?»

«Думаю, это ответ на наш вопрос! Стресс! Почему бы не назначить стресс ключевым моментом твоего терапевтического плана? Настаивай на том, что для борьбы с мигренью герр Мюллер должен снизить стресс, в том числе и психический. Объясни ему, что стресс есть не что иное, как подавленные переживания, и что, как и при лечении Берты, стресс этот может быть снят посредством обеспечения ему выхода наружу. Воспользуйся методом прочищения дымоходов. Ты даже можешь показать ему это утверждение Ливлинга, чтобы привлечь еще и медицинское светило».

Фрейд заметил улыбку Брейера, вызванную его словами, и спросил: «Ты думаешь, это плохой план?»

«Вовсе нет, Зиг. На самом деле я думаю, что это прекрасный совет, и я собираюсь ему последовать в точности. Я улыбался только над его последней частью, когда ты говорил о «привлечении медицинского светила». Ты бы понял, что здесь смешного, если бы знал этого пациента, но сама идея о том, что он преклоняется перед авторитетом в области медицины или в любой другой области, кажется мне очень забавной».

И, открыв «Веселую науку» Ницше, Брейер зачитал вслух несколько отмеченных им моментов. «Герр Мюллер полностью отрицает авторитеты и условности. Например, он ниспровергает достоинства и называет их пороками. Вот что он говорит о постоянстве: «С упорством он цепляется за что-то, уже давно пройденное, но именует это постоянством». А вот о вежливости: «Он так вежлив. Да, у него в кармане всегда лежит сухарик для Цербера, и он настолько труслив, что для него все мы Церберы, даже ты и я. Вот и вся его вежливость». Или послушай восхитительную метафору о нарушении зрения и отчаянии: «Видеть глубину вещей – очень неудобное свойство. Это заставляет держать глаза в постоянном напряжении, и в конце концов ты видишь больше, чем хотел бы».

Фрейд с интересом слушал: «Увидеть больше, чем хотелось бы, – пробормотал он. – Интересно, что он увидел. Можно взглянуть на эту книгу?»

Но у Брейера уже был готов ответ на такую просьбу: «Зиг, он заставил меня поклясться, что я никому не покажу эту книгу, так как в ней есть его личные заметки. Наши отношения с ним пока еще такие неровные, так что на данный момент я предпочел бы уважать его требования. Может, позже.

Что касается странного в беседе с герром Мюллером, – продолжил он, остановившись на своей последней записи. – Всякий раз, когда я пытался выразить сочувствие, он обижался и разрывал раппорт между нами. А! «Мостик». Да, вот то самое место, которое я искал».

Брейер начал читать, и Фрейд закрыл глаза, чтобы лучше сосредоточиться.

«В нашей жизни наступали моменты, когда мы были так близки, что казалось, ничто не в силах разрушить нашу дружбу, наше братство, и один лишь маленький мостик разделял нас. Едва ты собрался ступить на него, как я спросил тебя: «Хочешь ли ты перейти этот мостик и прийти ко мне?» – И в тот же момент у тебя пропало всякое желание делать это, а когда я снова задал тебе этот вопрос, ответом мне было молчание. С тех самых пор горы, бурные реки – всевозможные преграды разделяют нас, между нами воцарилось отчуждение, и даже если бы мы захотели сблизиться, мы бы не смогли. Но когда теперь ты думаешь об этом мостике, ты не можешь произнести ни слова и ты давишься рыданиями в изумлении».

Брейер отложил книгу: «Ну, Зиг, что ты об этом думаешь?»

«Не могу сказать наверняка, – Фрейд встал и направился к книжному шкафу. – Любопытная история. Давай разбираться. Один человек собирается перейти мостик, то есть сблизиться с другим человеком, как вдруг этот другой предлагает ему сделать как раз то, что он собирается делать. И вот теперь первый не может сделать шаг, потому что это будет выглядеть, словно он подчиняется другому – власть оказывается преградой на пути к сближению».

«Да, да, Зиг, ты прав. Прекрасно. Теперь я понял. Это значит, что герр Мюллер любое проявление позитивных чувств будет воспринимать как требование подчиниться власти. Интересное мнение: это фактически делает сближение с ним невозможным. Где-то еще в этой книге он говорит о том, что мы ненавидим тех, кто знает наши секреты и заманивает нас в ловушку нежных чувств. В такой ситуации нам необходимо не сочувствие, но возможность вновь овладеть контролем над эмоциями».

«Йозеф, – сказал Фрейд, садясь обратно в кресло и стряхивая пепел в пепельницу, – на прошлой неделе я имел возможность наблюдать, как Бильрот применял свой принципиально новый хирургический прием удаления пораженного раком желудка. И сейчас, слушая тебя, я начинаю думать, что ты должен провести психологическую хирургическую операцию, такую же сложную и тонкую. Ты знаешь о его склонности к суициду по словам фройлен Саломе, но не можешь сказать ему об этом. Ты должен убедить его рассказать тебе о своем отчаянии; при этом, если тебе это удастся, он возненавидит тебя за свой позор. Ты должен завоевать его доверие; однако, если ты будешь выказывать ему свое сочувствие, он обвинит тебя в попытке завоевать власть над ним».

«Психологическая хирургия, – интересно ты это называешь, – сказал Брейер. – Мы, кажется, разрабатываем целый подраздел в медицине. Подожди, я еще кое-что хотел тебе прочитать на ту же тему».

Пару минут он пролистывал книгу «Человеческое, слишком человеческое». «Не могу найти этот момент, в общем, там говорится о том, что правдоискатель должен подвергнуть себя самостоятельному психологическому анализу – он называет это «моральным расчленением». Он дошел даже до утверждения о том, что самые великие философы ошибались из-за пренебрежения собственной мотивацией. Он заявляет, что для того, чтобы познать истину, человек должен для начала полностью познать себя. А для этого он должен отказаться от привычной точки зрения, отстраниться от своего времени, своей страны – и тогда исследовать себя со стороны!»

«Подвергать анализу собственную душу! Не самое легкое занятие, – сказал Фрейд, вставая и собираясь уходить. – Но наличие объективного информированного гида значительно облегчит процесс!»

«Именно об этом я и думаю! – воскликнул в ответ Брейер, провожая Фрейда. – Теперь самое сложное – убедить в этом его!»

«Не думаю, что это будет сложно, – сказал Фрейд. – Ты можешь пользоваться как его собственными аргументами относительно морального расчленения, так и медицинской теорией о связи стресса и мигрени. Не знаю, как у тебя может не получиться убедить твоего несговорчивого философа в необходимости курса самоисследования под твоим руководством. Спокойной ночи, Йозеф».

«Спасибо, Зиг, – сказал Брейер и на мгновение сжал его плечо. – Это был хороший разговор. Яйца преподали хороший урок курице».

ПИСЬМО ЭЛИЗАБЕТ НИЦШЕ ФРИДРИХУ НИЦШЕ

26 ноября 1882 года

Мой дорогой Фриц,

Ни мама, ни я уже несколько недель не получали от тебя известий. Сейчас не время тебе исчезать! Твоя русская обезьяна продолжает лгать о тебе. Она показывает всем эту фотографию, где ты и этот еврей, Рэ, запряжены ею, и шутит, что ты любишь испробовать ее кнут. Я говорила тебе, что ты должен забрать у нее эту фотографию, иначе она до конца наших дней будет нас шантажировать! Она везде и всюду выставляет тебя на посмешище, а ее любовник, Рэ, поет под ее дудку. Она говорит, что Ницше, всемирно известного философа, интересует лишь одна вещь – ее… – часть ее тела, я не могу заставить себя повторять ее слова, уподобляться ее развращенности. Догадывайся сам. Сейчас она открыто живет во грехе с твоим другом, Рэ, на глазах его матери – так им всем и надо. Разумеется, в ее поведении нет ничего неожиданного, по крайней мере для меня уж точно (то, как ты отнесся к моим предостережениям в Таутенберге, до сих пор причиняет мне боль), но игра заходит все дальше – она наполняет своей ложью весь Базель. Мне довелось узнать, что она написала письма Кемпу и Вильгельму. Фриц, послушай меня: она не остановится, пока ты не лишишься своей дотации. Ты можешь молчать, я нет: я собираюсь потребовать официального полицейского расследования ее отношений с Рэ! Если удача мне улыбнется – и мне нужна твоя поддержка, – она в течение месяца будет депортирована за аморальное поведение! Фриц, сообщи мне свой адрес.

Твоя единственная сестра, ЭЛИЗАБЕТ

Глава 8

Раннее утро у Брейеров проходило по неизменному сценарию. В шесть утра булочник с угла улицы, пациент Брейера, приносил свежие, с пылу с жару Kaisersemmel. Пока муж одевался, Матильда сервировала стол, готовила для него кофе с корицей и выкладывала хрустящие треугольные булочки со сладким кремом и черносмородиновым вареньем. Несмотря на то что брак их трещал по швам, она всегда готовила мужу завтрак, а Луиза и Гретхен ухаживали за детьми.

Брейер, который все утро думал только о предстоящей встрече с Ницше, был настолько поглощен изучением книги «Человеческое, слишком человеческое», что едва поднял глаза, когда Матильда наливала ему кофе. Он молча позавтракал и только в конце трапезы пробормотал, что беседа с новым пациентом займет и обеденный перерыв. Матильде это не понравилось.

«Я так часто слышу об этом твоем философе, что уже начинаю волноваться. Вы с Зиги часами обсуждаете его! Ты работал во время обеденного перерыва в среду, вчера ты остался в кабинете, чтобы почитать его книгу, и пришел только когда обед был уже на столе; сегодня ты читаешь его за завтраком. И ты опять говоришь о том, что не придешь обедать! Детям нужно видеть своего отца,

Йозеф. Прошу тебя, Йозеф, не зацикливайся на нем. Как на остальных».

Брейер знал, что Матильда намекает на Берту, но не только на нее: она часто обижалась на то, что он не может установить разумные ограничения на время, которое он посвящал пациентам. Он же считал неприкосновенной истиной посвящение себя пациенту. Если он брался лечить человека, то никогда не пытался обделить его необходимым временем и усилиями. Он мало брал за свои услуги, а с пациентами, которые испытывали серьезные финансовые трудности, работал и вовсе бесплатно. Иногда Матильде казалось, что она должна защитить Брейера от него самого, если ей хотелось, чтобы он уделял ей хотя бы какое-то время и внимание.

«На остальных, Матильда?»

«Ты знаешь, о чем я, Йозеф. – Она не произносила имени Берты. – Жена, конечно, может понять какие-то вещи. Stammtisch в кафе – я знаю, где-то ты должен встречаться со своими друзьями, тарок, голуби, шахматы. Но все остальное время: неужели необходимо так выкладываться!»

«Когда? О чем ты говоришь?» Брейер понимал, что он лезет на рожон, что он начинает неприятный разговор.

«Подумай хотя бы о том, сколько времени ты проводил с фройлен Бергер».

За исключением Берты, из всех примеров, которые могла привести жена, этот вызывал у него наибольшее раздражение. Ева Бергер, медсестра, проработала с ним около десяти лет – с того самого дня, когда он начал практиковать. Его необычайно близкие с ней отношения приводили Матильду в изумление не меньшее, чем его отношения с Бертой. За все эти годы совместной работы между Брейером и его ассистенткой установились дружеские отношения, выходившие за рамки профессиональных ролей. Как часто они доверяли друг другу самые личные секреты; без свидетелей они обращались друг к другу по имени; скорее всего, они были единственными врачом и медсестрой в Вене, которые это делали, но это было вполне типично для Брейера.

«Ты никогда не понимала моих отношений с фройлен Бергер, – ледяным голосом ответил Брейер. – Я до сих пор жалею, что послушался тебя тогда. Увольнение фройлен Бергер несмываемым позором легло на мою совесть».

Шесть месяцев назад, в тот самый судьбоносный день, когда галлюцинирующая Берта объявила, что она беременна от Брейера, Матильда потребовала от него не только прекращения работы с Бертой, но и увольнения Евы Бергер. Матильда была в бешенстве, она была унижена, огорчена и хотела стереть любое напоминание о Берте из своей жизни. А еще о Еве, которую Матильда, зная, что муж все обсуждает со своей медсестрой, считала соучастницей в этом ужасном случае с Бертой.

Во время кризиса Брейер был настолько охвачен отвращением, настолько унижен и поглощен самообвинением, что выполнил все требования Матильды. Хотя он знал, что Ева оказалась невинной жертвой, он не мог найти в себе мужества вступиться за нее. На следующий же день он не только передал заботу о Берте одному из своих коллег, но и уволил ни в чем не повинную Еву Бергер.

«Извини, что подняла эту тему, Йозеф, но что мне остается делать, когда я вижу, что ты все сильнее и сильнее отстраняешься от меня и наших детей? Когда я что-нибудь у тебя прошу, я делаю это не для того, чтобы досадить тебе, но потому, что ты нужен мне, ты нужен нам.

Можешь считать это комплиментом, приглашением». Матильда улыбнулась ему.

«Я люблю приглашения – но я ненавижу команды!» – Брейер сразу же пожалел о сказанном, но не знал, как взять свои слова обратно. Больше за завтраком он не произнес ни слова.

Ницше приехал за пятнадцать минут до назначенного срока. Брейер нашел его тихо сидящим в углу приемной с закрытыми глазами; он не снял свою зеленую широкополую фетровую шляпу, а его пальто было застегнуто на все пуговицы. Когда они вошли в кабинет и уселись на стулья, Брейер попытался помочь ему расслабиться.

«Спасибо, что доверили мне свои собственные копии ваших книг. Если вы оставляли на полях пометки личного содержания, не беспокойтесь – я не смог разобрать ваш почерк. У вас почерк врача, почти такой же нечитаемый, как и мой! Вы никогда не задумывались о медицинской карьере?»

Ницше едва поднял голову в ответ на попытку Брейера пошутить, но он, ничуть не смутившись, продолжил: «Но позвольте мне высказать свое мнение относительно ваших замечательных книг. Вчера я не успел прочитать их до конца, но я был в восторге, я был потрясен многими вашими высказываниями. Вы удивительно хорошо пишете. Ваш издатель не просто ленив, он глупец: за эти книги издатель должен бороться не на жизнь, а на смерть».

Ответа снова не последовало, Ницше лишь слегка кивнул головой, давая понять, что комплимент принят. Осторожнее, подумал Брейер, может, комплименты он тоже воспринимает как оскорбление.

«Но давайте перейдем к нашим делам, профессор Ницше. Простите мне мою болтовню. Давайте обсудим состояние вашего здоровья. На основании отчетов терапевтов, осматривавших вас ранее, произведенного мной осмотра и лабораторных анализов я с уверенностью могу сказать, что основным вашим заболеванием является гемикрания, или мигрень. Полагаю, вы не первый раз об этом слышите – двое врачей упоминают этот диагноз в своих записях».

«Да, другие врачи уже говорили мне, что мои головные боли носят характерные для мигрени характеристики: сильная боль, часто только с одной стороны головы, которой предшествуют вспышки света и которая сопровождается рвотой. Действительно, все это происходит со мной. Вы считаете, что понятие мигрени несколько шире, доктор Брейер?»

«Возможно. Появились новые разработки в области изучения мигрени; я предполагаю, что наши дети уже будут полностью владеть ситуацией. Некоторые недавние исследования дают ответы на три вопроса, которые вы мне задали. Во-первых, вы хотели знать, всегда ли вам придется выносить эти ужасные приступы; данные исследований прямо указывают на то, что мигрень слабеет с возрастом. Вы должны понимать, что это всего лишь статистические данные, средние значения, которые не могут служить основанием для прогнозирования в каждом конкретном случае.

Перейдем к «самому сложному», как вы его назвали, из ваших вопросов – о том, насколько ваше состояние сходно с заболеванием вашего отца и может ли оно привести вас к смерти, безумию или слабоумию – вы же в таком порядке их перечислили?»

Ницше широко открыл глаза, явно удивленный столь непосредственным обращением со своими вопросами. «Хорошо, хорошо, – думал Брейер, – не давай ему опомниться. Судя по всему, ему никогда раньше не доводилось разговаривать с терапевтом, не уступающим ему в дерзости».

«Ни одно опубликованное исследование, ни мой собственный обширный клинический опыт не указывают на то, – продолжил он вкрадчиво, – что мигрень прогрессирует или что она связана с каким бы то ни было заболеванием мозга. Я не знаю, что за болезнь была у вашего отца, – я могу предположить, что это был рак, возможно, кровоизлияние в мозг. Но нет никаких данных о том, что мигрень может развиваться в эти заболевания или в какие-либо другие». Он замолчал.

«Итак, прежде чем мы пойдем дальше, хочу спросить у вас: ответил ли я честно на все ваши вопросы?»

«На два из трех. Был еще один вопрос: «Я ослепну?»

«Боюсь, на этот вопрос ответить нельзя. Но я расскажу вам все, что мне известно. Во-первых, нельзя с уверенностью сказать, что ухудшение вашего зрения имеет какое-либо отношение к мигрени. Я знаю, насколько заманчива перспектива рассматривать все симптомы как проявления одного и того же заболевания, но не в вашем случае. То есть напряжение глаз может усиливать или даже стать причиной приступа мигрени – к этому вопросу мы еще вернемся чуть позже, – но ваши проблемы со зрением имеют другую природу. Я знаю, что ваша роговица, тонкая оболочка поверх радужки, – вот, давайте я нарисую вам…»

В блокноте для рецептов он набросал схему строения глаза, объясняя Ницше, что его роговица менее прозрачна, чем должна быть, вероятнее всего, причиной этому является отек, накопившаяся жидкость.

«Мы не знаем, с чем это связано, но мы точно знаем, что аномалия эта прогрессирует крайне медленно и что, хотя ваше зрение может ухудшиться, вероятность того, что вы когда-либо ослепнете, очень невелика. Я ничего не могу утверждать со всей уверенностью, потому что непрозрачность вашей роговицы не позволяет мне исследовать вашу сетчатку при помощи офтальмоскопа. Теперь вы понимаете, почему я не могу дать исчерпывающий ответ на ваш вопрос?»

Ницше, который несколько минут назад снял пальто и держал его в руках вместе со шляпой, встал, чтобы повесить все это на вешалку у двери кабинета. Когда он вернулся на свой стул, он сделал глубокий выдох и, кажется, смог расслабиться.

«Спасибо, доктор Брейер. Вы и правда человек слова. Вы точно ничего от меня не скрыли?»

Вот хорошая возможность, подумал доктор Брейер, заставить Ницше рассказать больше о себе. Но действовать надо очень осторожно.

«Скрыл? Очень многое! Все мои мысли, все чувства, все реакции, которые вы у меня вызвали! Иногда я принимался размышлять о том, каково было бы общение, если бы общественность ставила перед нами другое условие – не скрывать ничего! Но я могу дать вам слово, что я был полностью откровенен с вами в том, что касается состояния вашего здоровья. А вы? Не забывайте, что у нас с вами заключен договор о двусторонней честности. Скажите, о чем вы умолчали?»

«О своем здоровье я рассказал абсолютно все, – ответил Ницше. – Но я по мере возможностей постарался скрыть все те мысли, которыми не следует делиться с другими! Вы думали, на что будет похожа беседа в условиях полной откровенности, – я уверен, что это и есть ад! Самораскрытие перед другим человеком – первый шаг на пути к предательству, а предательство делает людей слабыми, не так ли?»

«Провокационная позиция, профессор Ницше. Но, раз уж мы заговорили об откровенности, позвольте мне поделиться с вами одной очень личной идеей. Наша беседа в среду произвела на меня сильнейшее впечатление, так что я был бы очень рад, если бы я и в дальнейшем имел возможность поговорить с вами. Я обожаю философию, но в институте нам давали так мало. Моя повседневная медицинская практика не позволяет мне удовлетворить мою страсть – она тлеет и ждет, когда же она сможет разгореться».

Ницше улыбнулся, но ничего не ответил. Брейер ощутил уверенность в себе: он хорошо подготовился. Раппорт устанавливался, беседа шла своим чередом. Теперь он собирался перейти к обсуждению лечения – сначала медикаменты, а затем – некая форма «лечения словом».

«Но давайте вернемся к вашей мигрени. Появилось множество новых лекарственных средств, которые с наилучшей стороны зарекомендовали себя в некоторых экспериментальных случаях. Я говорю о таких препаратах, как бромид, кофеин, валериана, белладонна, нитрат амила, нитроглицерин, безвременник и спорынья – и это еще далеко не все. Я видел, что вы уже пробовали лечиться некоторыми из этих средств. Почему определенные лекарства оказываются эффективными, никто понять не может, некоторые действуют благодаря своим анальгетическим или седативным свойствам, а некоторые потому, что оказывают воздействие на самую причину мигрени».

«Что это за причина?» – спросил Ницше.

«Сосуды. Все наблюдатели соглашаются с тем, что приступ мигрени связан с кровеносными сосудами, преимущественно артериями височной части. Они активно сокращаются, потом наполняются кровью. Боль могут вызывать стенки сокращенных или перегруженных сосудов или же органы, взывающие к нормальному кровоснабжению; хуже всего приходится оболочкам мозга – мягкой и твердой».

«А почему в сосудах начинается вся эта вакханалия?»

«Еще неизвестно, – ответил Брейер. – Но я уверен, что скоро мы сможем решить и эту проблему. До тех пор нам приходится довольствоваться догадками. Многие терапевты, в том числе и я, придают большое значение патологии сердечного ритма, вызывающей мигрень. Некоторые даже говорят о том, что именно нарушения ритма, а не головные боли, представляют собой первостепенную проблему».

«Доктор Брейер, я не понимаю».

«Я говорю о том, что нарушения ритма могут проявляться через любой орган человеческого тела. То есть головная боль не обязательно будет иметь вид приступа мигрени. Существуют такие вещи, как брюшная мигрень, характеризуемая острыми приступами боли в животе, причем сама голова не болит. Другие пациенты говорят о том, что иногда у них появляется исключительно приподнятое или, наоборот, подавленное настроение. У некоторых пациентов время от времени возникает впечатление, что с ними уже происходили подобные происходящему на данный момент вещи. Французы называют этот феномен дежа вю, – очень может быть, что и это тоже еще один вариант мигрени».

«А причиной всему этому является нарушение сердечного ритма? Начало всех начал? Не приведет ли нас этот путь к богу – ошибке, итогу неудачных поисков абсолютной истины?»

«Нет, мы можем лишь столкнуться с медицинской критикой, но не с богом! Не в этом кабинете».

«Это хорошо, – с некоторым облегчением произнес Ницше. – Я вдруг подумал, что своими вольными речами я мог оскорбить ваши религиозные чувства».

«Не бойтесь, профессор Ницше. Могу предположить, что я столь же истый еврейский вольнодумец, что и вы – лютеранский».

Ницше улыбнулся, значительно шире, чем раньше, и поудобнее устроился на стуле. «Если бы я не бросил курить, доктор Брейер, я сейчас предложил бы вам сигару».

Брейера охватило ощутимое воодушевление. «Это предложение Фрейда о том, чтобы я ставил акцент на стрессе как на основной причине мигрени, оказалось просто замечательным, – подумал он, – оно не может не принести мне успех. Теперь все организовано безупречно. Пора переходить к активному наступлению!»

Он подался вперед и заговорил – доверительным тоном, взвешивая каждое слово: «Меня больше всего заинтересовал ваш вопрос о причине нарушения сердечного ритма. Как и большинство медицинских светил, специализирующихся на мигренях, я склоняюсь к мнению о том, что основополагающей причиной мигрени является общая степень силы стресса человека. Стресс может быть вызван множеством психологических факторов, например проблемы на работе, в семье, в отношениях с людьми или сексуальной жизни. Хотя не все принимают эту точку зрения, я уверен, что для медицины это – взгляд в будущее».

Молчание. Брейер не мог предугадать реакцию Ницше. С одной стороны, он кивал головой, словно соглашаясь, – но при этом он покачивал ногой, что всегда говорит о напряжении.

«Как вам мой ответ, профессор Ницше?»

«Говорит ли это о том, что пациент сам выбирает свою болезнь?»

Йозеф, будь осторожен с этим вопросом! Брейер задумался.

«Нет, я говорил не совсем об этом, профессор Ницше, хотя мне приходилось встречать пациентов, которые каким-то странным образом получали выгоду от своей болезни».

«Вы говорите о тех молодых людях, которые травмируют себя, чтобы избежать службы в армии?»

Какой коварный вопрос. Брейер насторожился еще сильнее. Ницше рассказывал, что он недолгое время прослужил в прусской артиллерии, но был демобилизован после того, как в мирное время по неосторожности получил ранение.

«Нет, здесь речь идет о более тонких вещах. – Ах, какая грубая ошибка, внезапно понял Брейер. Ницше наверняка обидится. Но, не зная, как поправить положение, он продолжил: – Я говорю о молодых людях призывного возраста, которые не подлежат призыву в армию на основании какого-либо внезапно начавшегося заболевания. Например, – Брейер пытался подобрать какой-нибудь случай, который Ницше никак не мог бы связать с собой, – туберкулеза или изматывающей кожной инфекции».

«Вам доводилось сталкиваться с такими случаями?»

«Каждый врач встречался с такого рода странными «совпадениями». Но, что касается вашего вопроса, я не хотел сказать, что вы выбрали свою болезнь, если, конечно, она не приносит вам определенную выгоду. Так ли это?»

Ницше не отвечал, явно погруженный в раздумья. Брейер расслабился и похвалил себя. Хороший ответ! Вот как с ним надо обращаться. И формулировать вопросы надо так, чтобы они заставляли его мозг работать!

«Приносят ли мне какую-нибудь выгоду эти страдания? – наконец отозвался Ницше. – Я долгие годы пытался найти ответ на этот вопрос. Возможно, да, приносят. Двойную выгоду. Вы предполагаете, что приступы вызывает стресс, но иногда получается с точностью до наоборот – приступы отгоняют сам стресс. Моя работа полна стрессов. Она требует, чтобы я рассматривал темные стороны бытия, и приступ мигрени, каким бы ужасным он ни был, может исполнять роль очистительных конвульсий, позволяющих мне идти дальше».

Сильный ответ! Этого Брейер предположить не мог, и он предпринял отчаянную попытку сравнять счет.

«Вы говорите, болезнь приносит вам двойную выгоду. В чем заключается вторая?»

«Мне кажется, что мне идет на пользу мое плохое зрение. Уже много лет я не имел возможности читать мысли других мыслителей. Так что у меня рождаются мои собственные мысли отдельно от всех. В интеллектуальном плане мне приходилось жить за счет моих старых запасов. Может, это и к лучшему. Может, именно поэтому из меня получился честный философ. Я пишу только на своем собственном опыте. Я пишу кровью, а лучшая истина – это истина на крови!»

«Вот почему вы стали отщепенцем среди своих коллег?»

Еще одна ошибка, Брейер моментально это понял. Этот вопрос совершенно не относился к делу и говорил только о том, насколько его самого заботит мнение о нем коллег.

«Меня это мало беспокоит, доктор Брейер, особенно когда я вижу, в каком плачевном состоянии пребывает сегодня немецкая философия. Я уже давно ушел из академии и не забыл захлопнуть за собой дверь. Но мне кажется, что это еще одно преимущество, которое дарит мне моя мигрень».

«Каким же образом, профессор Ницше?»

«Болезнь подарила мне свободу. Именно моя болезнь заставила меня отказаться от должности в Базеле. Если бы я там оставался, сейчас мне бы приходилось большую часть времени защищаться от нападок моих коллег. Даже моя первая книга,«Рождение трагедии», относительно конвенциональная работа, вызвала настолько активное профессиональное осуждение и полемику, что руководство Базеля призывало студентов не записываться на мой курс. Последние два года, что я провел там, я, возможно, самый лучший лектор за всю историю Базеля, читал для аудитории, состоящей из двух-трех слушателей. Мне говорили, что Гегель на смертном одре сокрушался, что у него был единственный студент, который понимал его, и даже этот единственный студент понимал его неправильно! У меня не было и этого».

Первым естественным порывом Брейера было желание поддержать Ницше. Но, опасаясь снова его обидеть, он ограничился понимающим кивком, стараясь ничем не обнаружить сочувствие.

«И еще одно преимущество дарит мне моя болезнь, доктор Брейер. Состояние моего здоровья стало причиной моей демобилизации с воинской службы. Было время, когда я был достаточно глуп для того, чтобы получить вот этот шрам на дуэли, – Ницше показал на маленький шрамик на переносице, – или пытаться продемонстрировать всем, сколько пива может в меня влезть. Мне даже хватало дурости всерьез задумываться о карьере военного. Помните о том, что в те далекие дни у меня не было отца, который наставил бы меня на путь истинный. Но болезнь избавила меня от всего этого. Даже сейчас, говоря обо всем этом, я начинаю видеть и другие, более фундаментальные проблемы, которые помогла мне решить моя болезнь…»

Брейеру было интересно слушать Ницше, но нетерпение его росло. Его задачей было убедить пациента согласиться на лечение словом, а отвлеченное замечание о выгоде, которую приносит болезнь, было всего лишь прелюдией к его предложению. Он не принял во внимание продуктивность мышления Ницше. Каждый адресованный ему вопрос, самый незначительный вопрос, вызывал сильнейший листопад мыслей.

Теперь Ницше не замолкал. Казалось, он приготовился часами рассуждать на эту тему. «Моя болезнь также заставила меня задуматься о том, насколько реальна смерть. Первое время я был уверен, что у меня какая-то неизлечимая болезнь, которая убьет меня молодым. Витающий дух неминуемой смерти оказался великим благодеянием: я трудился без отдыха потому, что я боялся, что я умру, не успев закончить работы, которые мне нужно создать. И разве не повышается ценность произведения искусства, когда финал трагичен? Вкус смерти на моих губах дарил мне перспективу и мужество. Это важно – иметь мужество быть собой. Профессор ли я? Филолог? Философ? Кому какое дело?»

Ницше говорил все быстрее. Казалось, этот поток мыслей доставляет ему истинное удовольствие. «Спасибо вам, доктор Брейер. Беседа с вами помогла мне свести воедино все эти мысли. Да, я должен благодарить бога за эти страдания, благодарить за них бога. Душевные страдания – благословение для психолога – тренировочная площадка перед встречей с мучением бытия».