Текст книги "Прямой наводкой по врагу"

Нам повезло: мой эшелон был задержан до рассвета. Расположившись в отцепленном товарном вагоне недалеко от нашего состава, мы с Верой и приглашенным мной Димой Репиным выпили за встречу, плотно и вкусно закусили, насладились чудесной дыней. Потом Дима оставил нас, и остаток ночи мы провели вдвоем, никак не могли наговориться, обнимались, целовались. Оба понимали, что это, быть может, наша последняя встреча. К счастью, она оказалась не последней, но следующая состоялась лишь через три с половиной года...

А на рассвете 25 августа наш эшелон отправился из Кинеля на восток. До станции разгрузки ехали еще трое суток. Здесь представители разных подразделений дивизии, в которую мы прибыли, отбирали каждый себе приглянувшихся им курсантов-недоучек. Бойкий белокурый лейтенант-артиллерист отобрал меня и еще пятерых: Василия Пантелеева, Дмитрия Репина, Николая Киселева, Георгия Сенченко, Александра Ищенко. Так мы вместе стали служить в 1049-м стрелковом полку 300-й стрелковой дивизии, которая начала воевать под Кременчугом в августе 1941 года, а сейчас находилась на формировании. Лейтенант – представитель полковой батареи 76-мм пушек – повел нас в Туймазу.

В короткий период доукомплектования полка, получения пушек, личного оружия, повозок, боеприпасов и практического изучения военного дела мы жили в землянках на окраине Туймазы. Рядом с землянками артиллеристов стоял домик, где ночевали наши офицеры, их было семеро.

Батареей командовал старший лейтенант Лошаков, рослый мужчина, уравновешенный, но в общении с подчиненными грубоватый. Он, видимо, давно отслужил в армии, много лет находился в запасе и лишь недавно был мобилизован.

Заместителем Лошакова по строевой части был лейтенант Алексей Акимов, невысокий голосистый «пижон». Щеголял хромовыми сапогами, двумя золотыми «фиксами» на передних зубах и носовыми платками красного цвета. Круг обязанностей Акимова был неясен, на фронте он оказался отчаянным трусом, и через несколько месяцев за ненадобностью его куда-то перевели.

Заместителем командира батареи считался также политрук Степан Сысолятин, краснощекий коренастый лейтенант лет тридцати пяти, с пышной шевелюрой цвета спелых пшеничных колосьев. Член партии (единственный в батарее), бывший старший участковый милиционер из сельского района Башкирии, он оказался добродушным человеком, его любили. Позже, на фронте, чувствовалось, что Степан испытывает неловкость, не участвуя непосредственно в бою. Летом следующего года должность политрука батареи упразднили, Сысолятин попал в стрелковый батальон и вскоре погиб в бою.

Батарея состояла из четырех взводов: управления, боепитания и двух огневых. Взводом управления (разведчики и связисты) командовал лейтенант Лев Винокуров, на вид ему было под тридцать.

Огневой взвод – это четырнадцать солдат и две полковые пушки образца 1927 года с коротким стволом и большими колесами (шины были не надувные, а из гусматика – резины с наполнителем). Для передвижения лафет пушки прицепляли к передку, который тянули две пары лошадей, коренные и пристяжные. В бою, когда требовалось перемещать пушку вслед за пехотой, это, как правило, делали солдаты орудийного расчета, и большой диаметр колес пушки немного облегчал «лошадиный» труд артиллеристов. Командиром первого огневого взвода был еще не обстрелянный выпускник артучилища мой ровесник лейтенант Молдахметов. Вторым огневым взводом командовал двадцатилетний лейтенант Иван Камчатный, прибывший из того же училища, что и Молдахметов.

Взвод боепитания – это старшина батареи с помощником, повар, артмастер, кузнец и повозочные при четырех конных повозках и полевой кухне. Командовал взводом Григорий Бречко, тот самый лейтенант, что отобрал нас, новичков, на станции. Он был ветераном батареи, воевал в ней с прошлого года. До войны Бречко жил на Харьковщине, работал при железнодорожной станции, был женат. Говорил на «суржике», безграмотной смеси украинского и русского. Великолепно пел украинские народные песни. Был привлекателен, охоч до женского полу. При всех своих молодецких качествах Григорий был патологическим трусом. За все годы, что я был на фронте, ни одному командиру не удалось вызвать его на командный пункт, если тот располагался недалеко от передовой.

Личный состав сформированной в Туймазе батареи насчитывал около семидесяти человек и оказался смешанным во всех отношениях. Возраст колебался от 18 до 47 лет (во взводе боепитания почти все повозочные были «деды»). Молодежи до 20 лет было человек десять. Пестрым был и национальный состав батареи: русские, украинцы, казахи, узбеки, татары, башкиры, один туркмен и один еврей – я. Почти все батарейцы происходили из сел и кишлаков, только пятеро были горожанами.

Сразу же после прибытия недоученных курсантов в Туймазу Лошаков «произвел» нас в старшие сержанты и велел пришить к петлицам по три треугольника. Одновременно мы были назначены командирами орудий и отделений взвода управления, наводчиками. Несколько дней я походил в наводчиках, затем, уже надолго, меня назначили командиром первого орудия во взводе Молдахметова. Наводчиком стал мой ровесник Павел Калкатин, выросший в Кара-Калпакии, заряжающим – 30-летний узбек Исмайлов, хорошо понимавший русскую речь. (Несколько выходцев из среднеазиатских республик поначалу с трудом общались с остальными батарейцами. Постепенно языковый барьер был преодолен.)

Мы изучали матчасть, осваивали прямую наводку, особенно много учились прицеливанию с закрытых позиций. При этом оказалось, что наши юные лейтенанты слабоваты в артиллерийских расчетах, и мне часто приходилось выручать их. Это было замечено Лошаковым.

Однажды во время полевых учений мы попали под ливень и спрятались в копне соломы. Там я потерял очки, это была серьезная неприятность. На фронте пришлось обходиться биноклем.

За трое суток до отправки дивизии на фронт ко мне приехала мама. Это был настоящий подвиг маленькой хрупкой женщины, совершившей поездку со многими пересадками в переполненных вагонах и теплушках. Мать привезла мне немного снеди и теплый жилет на меху, обрадовала сообщением о том, что отец, чудом выбравшись из окружения в Ворошиловградской области, сейчас работает в центральной России в полевой службе снабжения армейских частей мясом.

Глава 5Левый берег Волги.Здесь я начал воевать

На фронт мы отправились в теплушках и десятого октября выгрузились в городе Камышине на берегу Волги. В дивизии еще не было ни одной лошади, к линии фронта нас вместе с пушками и остальным добром доставили новенькие, недавно прибывшие из Америки по ленд-лизу «Доджи» и «Студебеккеры». Перед закатом, когда мы приближались к большому селу Верхне-Погромное, откуда-то сверху начал доноситься непрерывный рокот, это были отголоски боя, что шел на правом берегу Волги. Стало по-настоящему тревожно.

Прибыв в село, мы рассредоточились по подворьям, укрыли от воздушного наблюдения пушки, было велено не бродить по улицам. Когда стемнело, над селом пролетел немецкий самолет и «подвесил лампаду», медленно опускавшуюся на парашюте и освещавшую все вокруг ослепительным светом. Где-то вдали послышался разрыв авиабомбы. Первый огневой взвод заночевал в доме молодой симпатичной хозяйки, мужа которой на прошлой неделе забрали на фронт. Сама она ушла спать в маленький флигель, стоявший в трех метрах от дома. На рассвете следующего дня, еще до побудки, я вышел из дома и с удивлением увидел выходящего из флигелька полусонного Сысолятина. (В голове невинного юнца промелькнула мысль: «Что же он так? Политрук, член партии – и с ходу наставил рога фронтовику!»)

От села до участка на берегу Волги, где полк будет держать оборону, оставалось несколько километров. В первой половине дня Лошакова с Винокуровым вызвали в штаб полка, и в составе группы офицеров они отправились на рекогносцировку. Когда совсем стемнело, пошел густой дождь, и за нами приехали знакомые автомобили. Теперь мы двигались по грунтовым дорогам, огней не включали, в темноте часто останавливались. Уже было за полночь, когда прозвучала команда покинуть машины. Отцепили пушки, выгрузили инвентарь и попрощались с водителями. Лошаков показал Акимову и командирам огневых взводов, где рыть огневые позиции и блиндажи, а затем повел взвод управления ближе к берегу Волги, где надо было оборудовать наблюдательный пункт.

Прикатив пушки к месту выбранной позиции, мы приступили к работе. Несмотря на то что дождь не ослабевал, дружно отрыли по всем правилам четыре позиции для пушек и окопы для укрытия солдат, брустверы обложили дерном, установили орудия и натянули над ними маскировочные сетки. Стараясь не отставать от своих подчиненных, я замечал, с какой сноровкой все они, жители села, выполняют земляные работы. Рыть блиндажи мы начали уже основательно усталыми, но мешкать было нельзя: к рассвету все должно быть окончено и замаскировано от воздушной разведки. Отрядили две пары солдат с пилами и топорами в соседнюю рощицу, и вскоре появились бревна для наката. Работы закончили за час-два до рассвета, назначили постовых и, до предела усталые, вымокшие до ниточки, забрались в блиндажи.

Показалось, что я спал всего несколько минут, когда меня растолкали солдаты: «К телефону, Лошаков вызывает!» Сунув босые ноги в сапоги и на ходу надевая ремень, бегу к огневой. Уже совсем светло. Рядом с телефонистом стоят Акимов, Молдахметов и Камчатный. Представляюсь в трубку и слышу: «Исполняй обязанности старшего на батарее! О готовности батареи к бою доложи через пять минут!» (А ведь по уставу старшим является заместитель командира батареи, а в его отсутствие – командир первого огневого взвода.) Волнуюсь, но вместе с тем испытываю гордость – мне доверена первая боевая стрельба нашей батареи!

Как руководить батареей при стрельбе с закрытой позиции, я знал досконально. Теперь во время стрельбы мы выпустили по немецким позициям около двух десятков снарядов, и при этом я не допустил ни одной ошибки. Через пару минут Акимов, поддерживавший связь с НП, объявил, что мы разрушили дзот противника и подавили его минометы. Еще через минуту он передал благодарность командира батареи всему личному составу. Так мы начали воевать, и это было мое боевое крещение.

Еще трижды мы вели огонь по переднему краю противника с той же позиции, немцы нас еще не засекли и стреляли наугад. Все же мы вырыли в полукилометре запасную, но так и не воспользовались ею, так как по приказу начальства пришлось перекатить орудия в лесок, подходивший к самому берегу Волги. Отсюда был виден высокий крутой правый берег реки, строения небольшого села, немецкие траншеи. В нескольких километрах южнее села начиналась окраина Сталинграда.

Для защитников города это были критические дни и даже часы, на правом берегу в их руках оставалось лишь два плацдарма небольшой глубины. Чтобы ослабить давление немцев, командование решило силами нашей дивизии нанести отвлекающий удар: высадить десант у правобережного села Латашанка. Поздним вечером 30 октября десантный отряд (более 1000 человек) на нескольких речных баржах и катерах почти без потерь достиг цели. К утру там разгорелся бой, его отзвуки доносились до левого берега. Вскоре было объявлено, что вечером на помощь отряду будет переброшено подкрепление, в состав которого вошел и огневой взвод Молдахметова. А через час моего взводного залихорадило, и он ушел в санроту (больше о нем ничего не знаю). Меня вызвал Лошаков. Он назначил меня командиром взвода, прикрикнул за попытки отказаться и приказал немедленно катить пушки к месту, куда вечером причалят речники. Баржа прибыла глубокой ночью. Наученные вчерашним, немцы теперь не спали, часто освещали реку ракетами, постреливали. Как только мы собрались отчаливать, крупный осколок упавшего рядом снаряда пробил борт баржи и, никого не ранив, что-то повредил в механизмах баржи. Команда речников долго пыталась оживить механизм, но перед рассветом всем несостоявшимся десантникам было велено выгрузиться и вернуться на свои позиции. С того дня я в течение двух лет бессменно командовал огневым взводом. После моего назначения командиром первого орудия стал Калкатин, а его наводчиком – Исмайлов. Вторым орудием взвода продолжал командовать Георгий Сенченко, такой же недоученный курсант артучилища, как и я.

А десант, выброшенный накануне под Латашанку, в течение следующих трех суток был почти весь уничтожен. Но для этого немцы должны были привлечь дополнительные силы из северной части города (много позже об этом рассказали чудом уцелевшие участники десанта).

Глава 6От Волги до Миуса

В середине ноября у нас наконец появилась давно ожидавшаяся конная тяга. Это были низкорослые монгольские лошади, все одного роста и одной рыжеватой масти. С началом Сталинградского наступления дивизия снялась со своих позиций и, перейдя южнее Сталинграда по понтонному мосту на правый берег Волги, направилась к Дону. Перед повествованием о нашем долгом, очень трудном марше и о боях предлагаю два мини-рассказа, относящиеся к этому же периоду времени.

Как-то в первой половине ноября на огневую позицию батареи пришли парторг полка капитан Прохоров и курировавший наш полк инструктор политотдела дивизии майор Фарбер. Они провели короткую беседу о положении на фронтах, а после этого вместе с Сысолятиным подошли ко мне и сказали, что считают меня достойным чести стать коммунистом, посоветовали подать заявление о приеме кандидатом в члены партии. Прохоров заявил, что он, зная о том, как я воюю, готов дать мне письменную рекомендацию.

Раньше у меня не было мыслей о скором поступлении в партию, считал, что еще молод для этого. Но сейчас мне было лестно, что на меня обратили внимание и что такие авторитетные для меня люди уверены – я гожусь в коммунисты.

В те годы правила приема в партию фронтовиков были существенно упрощены, для отличившихся в боях достаточно было трех месяцев кандидатского стажа, вместо одного года для остальных. Во всех газетах и фронтовых многотиражках печатались призывы «Коммунисты – вперед!» и «Единственная привилегия члена партии – быть впереди в боях за Родину!». В своем заявлении я, как было тогда принято, написал: «Прошу принять меня кандидатом в члены ВКП(б). Хочу идти в бой коммунистом. Программу и устав партии признаю и обязуюсь выполнять». Через два-три дня я предстал перед дивизионной парткомиссией и после положительных ответов на неизменные вопросы ее председателя полковника Адамия «Родыну любыш?» и «Сталына любыш?» был единогласно утвержден кандидатом партии.

Став партийным, ничего специального я не делал, продолжал воевать, как умел и как подсказывала совесть. А в феврале следующего года Сысолятин напомнил мне, что пора поступать в члены партии. «Нет, я еще не отличился в боях», – был мой ответ. Такое повторялось несколько раз, пока после трудного боя я не посчитал себя достойным приема в партию на льготных основаниях. Это случилось в августе 1943 года. Как и до членства в партии, я старался воевать хорошо.

В первые дни полученные от братской Монгольской Народной Республики лошади были для моего городского глаза совершенно одинаковы. На первом же привале, когда ездовые спешились и отошли в сторонку, я не мог отличить свои пушки от орудий второго взвода и, опасаясь конфуза, ходил взад-вперед вдоль колонны, пока не прозвучала команда «По коням!». Вслед за «своими» ездовыми я уверенно подошел к «своим» пушкам.

В этот день исполнилась третья неделя со дня моего назначения на должность командира взвода. Из давно прочитанных книг мне было известно наставление Суворова: «Путь к сердцу солдата лежит через его желудок», и я старался следовать этой мудрости. Но случилось так, что во время первого перехода нашей батареи на конной тяге, спустя несколько часов пути, из-за своего чрезмерного стремления заботиться о подчиненных я попал в довольно смешное положение.

Мы остановились на часовой привал, чтобы пообедать, напоить и накормить лошадей. К моменту, когда ездовые распрягли лошадей и собирались повести их на водопой, подоспела кухня с горячим обедом. Руководствуясь самыми благими намерениями, но будучи еще совершенно «темным» в правилах ухода за лошадьми (да и откуда было это знать пареньку из города?), я, ничтоже сумняшеся, отдал распоряжение ездовым: «Задайте лошадям овса, тем временем сами пообедайте, а водопой будет после обеда». Когда мне объяснили, что нельзя кормить лошадей овсом, не напоив их перед этим, понял абсурдность своего распоряжения, и стало очень стыдно.

Вернемся к прерванному рассказу о нашем пути от Волги к Дону. Сначала мы шли по местам, где на днях были разгромлены немецкие и румынские части. Память хранит замерзший труп румына, размозженного гусеницами танка, остовы сгоревших немецких грузовиков, утеплитель к сапогу в виде огромного соломенного лаптя, коробки от португальских рыбных консервов, порожние коньячные бутылки и... лакированную туфлю на высоком каблуке.

Затем началась «зона пустыни»: здесь пришедший в себя противник успел сжечь дотла те редкие в этой степи хутора, где мы могли бы отдохнуть и отогреться. (Спустя тридцать лет Иван Камчатный напомнил мне в письме, как в один из этих дней мы «отдыхали» на промерзшей земле у одинокого, кем-то подожженного дуплистого дерева, оно горело изнутри.)

Зимнее обмундирование у нас появилось в начале декабря, когда ртутный столбик еще не опускался ниже минус 10—15°. Я помню, что получил валенки, телогрейку, особые рукавицы (с двумя пальцами, большим и указательным, что позволяло пользоваться оружием), а также, как исполняющий обязанности командира взвода, белый маскировочный комбинезон. Не повезло с головным убором: ни одну из полученных старшиной на складе шапок-ушанок не удалось натянуть на голову (мой размер 58,5 хотя и считается довольно большим, но он вовсе не редкость). На первых порах я получил вязаный шерстяной подшлемник, поверх которого носил пилотку. В безветрие было терпимо, стоило подуть ветру – голова застывала мгновенно. К счастью, старшина привез шапку нужного размера еще до того, как морозы достигли 30° ниже нуля. В полку было несколько случаев обморожения, в основном не очень серьезных. А у соседей произошла трагедия: во время затянувшегося привала погибли от переохлаждения двое солдат из Туркмении, самой жаркой республики СССР.

Где-то после середины декабря «зона пустыни» закончилась, видно, немцы торопились оторваться от преследования. В эти по-прежнему морозные дни соседний полк дивизии участвовал в отражении атаки танковой армады Манштейна, рвавшихся на выручку окруженных войск Паулюса. Наша батарея была готова к встрече с врагом, но противник избрал другое направление.

За неделю до нового года дивизия продолжила марш в сторону Дона. Запомнилось, что к вечеру 27 декабря наша батарея расположилась в сохранившемся довольно большом хуторе. После того как все подчиненные были размещены и часовые выставлены, мы с Ваней Камчатным вошли в заранее облюбованный для ночлега дом. Нас встретили две приветливые женщины, обеим было лет по 35. Одна из них – хозяйка дома, мать двухлетней девочки (муж на войне), вторая – беженка из Сталинградской области, нашедшая здесь приют для себя и двоих мальчиков после того, как жившие в доме немецкие солдаты поспешно ретировались. Комнату тускло освещал каганец, стоявший на небольшом столе недалеко от печи, которую топили кизяком. Хозяйка начала собирать на стол. Появились едва початая бутылка немецкого вина и четыре стопки, закуска. Хозяйка рассказала, что двумя днями раньше ее постояльцы начали праздновать Рождество, но вдруг по тревоге все оставили на столе, быстро собрались и вместе с другими солдатами покинули хутор. «Спасибо им за то, что мы теперь можем выпить за наших родных», – провозгласила она тост, и каждый осушил свою стопку. Оставшееся вино допивали только мужчины, которые от выпитого и от тепла в доме быстро охмелели. Несмотря на Ванино и мое сопротивление, спать нас уложили в спальне на хозяйской полуторной кровати. Перед сном нам показали смежную комнату, где мирно спали дети. Мальчики лежали на двухъярусных деревянных нарах, оставшихся от немцев, а девочка раскинулась на просторном топчане, который занимал больше половины комнаты. Спали мы по-царски! Утром хозяйка объяснила мне, почему немцы встречают Рождество на две недели раньше, чем русские. Заодно рассказала, что на бывших постояльцев зла не держит...

Марш продолжался, и через пару дней полку было назначено заночевать в небольшой станице. Мы прибыли туда, когда уже смеркалось. Мороз крепчал, и все мечтали о теплом ночлеге. Увы, оказалось, что за несколько часов до нас здесь разместилась другая воинская часть, занявшая почти все дома. После многих попыток проникнуть в переполненные помещения, доходивших иногда до взаимных угроз применить оружие и даже до автоматных очередей в воздух (для слабонервных), нам пришлось заночевать в сарае...

Дона мы достигли в Новый год и шли вдоль него к югу. Боев все еще не было, но в небе стали появляться немецкие разведчики («рамы»). Запомнилось девятое января 1943 года. Полку, обычно совершавшему марши по ночам, на этот раз было приказано передислоцироваться в соседний населенный пункт в светлое время дня. Для всех рот и батальонов это не составило большого риска: вытянувшись в длинные цепи, рассредоточившиеся пехотинцы шли полем в стороне от дороги, а при воздушном нападении могли разбегаться в разные стороны. Другое дело батарея, она могла двигаться только по дороге, на фоне снежного покрова мы были отлично видны с воздуха. Все командиры взводов настойчиво убеждали Лошакова отложить выезд батареи до сумерек, но он боялся не выполнить приказ и выдворил нас, а сам верхом на коне галопом помчался вперед. Мы тоже старались не мешкать и часа через полтора были уже недалеко от пункта назначения. Вдруг послышался звенящий звук немецкого истребителя, летевшего на бреющем полете прямо на нас, и сразу же раздалась длинная очередь его крупнокалиберного пулемета. Еще мгновение, и «мессершмит» скрывается из виду. Убита лошадь, начинаем отсоединять сбрую, но в ту же минуту наш воздушный враг возвращается и снова поливает батарею струей разрывных пуль. Люди прячутся в кюветы, отбегают в поле, а кони только дергаются, да иногда раздается их предсмертный хрип. А немец все терзает и терзает так отчетливо видимую на белом снегу и такую беспомощную батарею. В одном из последних его заходов я почувствовал сильный удар в левое бедро, но боль была терпимой. (Позже, опустив ватные брюки, увидел, что ногу «зацепило» осколком пули, разорвавшейся в моем полушубке.) Израсходовав боеприпас, истребитель еще раз пролетел над нами и скрылся насовсем. Итоги: убит Сулейманов, тяжело ранены двое, а сверх того мы потеряли девять лошадей.

Спустя четыре дня наш полк берет штурмом станицу Раздорскую на высоком правом берегу Дона, но через два часа немецкие танки вытесняют нас на лед. (В морозную ночь перед штурмом, стоя в окопчике, я уснул, казалось, ненадолго, а проснулся от нестерпимой боли – обморозил пальцы рук.)

И снова дни марша вдоль левого берега замерзшего Дона. Контакта с противником нет, но время от времени над нами пролетала «рама», а пару раз налетали «мессеры» и были жертвы. Однажды в ясный морозный день во время марша по безграничной белой степи неожиданно раздалась команда: «Полк, к бою! Приготовиться к отражению танковой атаки с юга!» Пехотинцы моментально рассредоточились и залегли. Мы быстро подготовили все пушки к стрельбе бронебойными снарядами (о том, чтобы рыть укрытия в этих условиях, не было и речи). Помню свое возбуждение в долгие минуты ожидания встречи с врагом. Командир полка направил на юг троих конных разведчиков, и все напряженно ожидали новых известий. Прошло около получаса, и, ко всеобщей радости, поступил новый приказ: «Отставить! Полк, строиться в походную колонну!»