Текст книги "Незримые города"

Города и названия. 5

Склонившись над краем плато в час, когда зажигаются огни, можно увидеть город Ирину, различить ее очертания внизу и в прозрачном воздухе отчетливо разглядеть места, где больше окон, где город теряется в едва освещенных тропинках, где скопились тенистые сады, где вздымаются башни с сигнальными огнями; а в туманные вечера можно разглядеть неясное свечение, словно внизу находится пропитанная молоком, разбухшая губка.

Пастухи, перегоняющие по плато свои стада, птицеловы, проверяющие свои силки, и отшельники, собирающие здесь травы, смотрят вниз и говорят об Ирине. Иногда ветер оттуда доносит до них музыку больших шарманок и труб, треск и шипение петард во время праздников, иногда – раскаты пулеметных очередей, взрывов пороховых погребов под желтым небом, освещенным пламенем гражданской войны. Те, кто наблюдает за всем этим с высоты, делают предположения о том, что происходит в городе, и обсуждают, было бы им приятно или нет находиться в Ирине этим вечером. И вовсе не потому, что они собираются туда – дороги, спускающиеся вниз, очень плохие. – а потому, что Ирина, как магнит, притягивает к себе взгляды и мысли тех, кто находится наверху.

Кубла-хан уже ждет, чтобы Марко рассказал ему об Ирине такой, какая она изнутри. Но Марко не может этого сделать: ему так и не удалось узнать, каков из себя город, который обитатели плато называют Ириной, да это и не имеет большого значения: для оказавшегося там, внутри него, это был бы другой город, а Ириной называется далекий город, который изменится, если приблизиться к нему.

Для того, кто проходит мимо, город – это одно. Для того, кто находится в нем безвыездно – другое; одно дело – город, в который попадаешь впервые, и совершенно иное – когда покидаешь его навсегда: каждый из них заслуживает различного названия, и возможно, я уже рассказывал об Ирине, но только под другим названием, а может быть, прежде только и говорил, что об Ирине.

Города и мертвые. 4

Аргия совершенно отличается от других городов тем, что в ней вместо воздушного пространства – земля Ее улицы полностью похоронены под землей, комнаты в домах до самого потолка засыпаны мелкой глиной, на каждую лестницу, словно негатив, накладывается лестница из земли, а вместо неба с облаками ее крыши придавлены каменистыми слоями почвы. Неизвестно, удается ли жителям передвигаться по городу, расширяя прорытые червями ходы и трещины, из которых пробиваются корни растений: влага изнуряет тело, и вряд ли у них есть много сил: должно быть, они неподвижно лежат в темноте.

Наверху, где мы находимся, не видно никакого следа Аргии; однако есть такие, что говорят: «Это здесь, под нами», и им приходится верить, потому что эти места пустынны. По ночам, приложив ухо к земле, иногда можно услышать, как внизу захлопывается дверь.

Города и небо. 3

Тот, кто попадает в Теклу, почти ничего не видит за заборами из досок и натянутой мешковины, за строительными лесами и металлической арматурой, из-за деревянных подмостков, подвешенных на канатах или стоящих на козлах, лестниц и решетчатых загородок. И тогда человек спрашивает:

– Почему строительство Теклы длится так долго?

И жители города, не прекращая поднимать наверх ведра, укладывать освинцованные провода и орудовать внизу и вверху длинными клешами, отвечают:

– Чтобы не началось разрушение.

А если у них спросить, неужели они боятся, что город начнет трескаться и разваливаться на части, как только будут убраны строительные леса, они быстро и почти шепотом добавляют:

– Не только город.

Если же кто-то, неудовлетворенный таким ответом заглянет в щель в заборе, он увидит подъемные краны, поднимающие другие краны, строительные леса, покрывающие другие леса, балки, на которых держатся другие балки.

– Какой смысл в вашей стройке? – спросит он – Какая может быть цель строительства города, кроме самого города? Где планы и проект, которому вы следуете?

– Мы их тебе покажем, как только закончится день, а сейчас нам нельзя останавливаться.

С закатом солнца работы прекращаются. На стройку опускается темнота. В этот вечер на небе много звезд.

– Вот это и есть проект. – говорят они.

Города без границ. 2

Если бы, ступив на землю Труды, я не прочитал написанного большими буквами названия города, то подумал бы. что вернулся в аэропорт, из которого вылетел. Пригороды, по которым нас провозили, ничем не отличались от других, и в них были точно такие же желтые и зеленые дома. Следуя точно таким же указателям, мы проезжали по тем же дорогам и площадям. В витринах магазинов центральной части города были выставлены те же товары в тех же упаковках, а сами магазины имели те же вывески. Я был впервые в Труде, но мне уже наперед была известна гостиница, в которой я как бы случайно остановлюсь; я уже слышал и принимал участие в тех же разговорах между покупателями и продавцами металла, а другие дни, похожие на этот, завершались разглядыванием через те же окна той же толпы.

– К чему было приезжать в Труду? – подумал я. И сразу же приготовился к отъезду.

– Можешь вылететь, когда захочешь. – сказали мне – но только ты прилетишь еще в одну, до последней мелочи похожую на эту Труду: мир покрыт одной и той же Трудой без начала и конца: меняются только названия аэропортов.

Скрытые города. 1

В Олинде, если прихватить с собой лупу и хорошенько поискать, можно обнаружить точку не больше булавочной головки, но если к ней присмотреться через увеличительное стекло, то можно увидеть крыши, антенны, чердачные окна, сады, водоемы, флажки, натянутые поперек улиц, лавки на площадях, беговое поле. Эта точка меняется в размерах: через год она уже становится как пол-лимона, затем – как гриб, еще позже – как тарелка для супа. И вот она становится городом в натуральную величину, заключенным в предыдущем городе: новым городом, отвоевывающим себе пространство посреди старого города и выталкивающим его отсюда.

Конечно же, Олинда не единственный в мире город, растущий концентричными кольцами, словно ствол дерева, в котором каждый год прибавляется по кольцу. Но в других городах в центре остается тесный круг старых стен, из-за которых рвутся ввысь иссохшие колоколенки, башни, черепичные крыши и купола, тогда как новые кварталы располагаются вокруг, словно опоясывая их. В Олинде же наоборот: стены растягиваются, унося вместе с собой старые кварталы, которые в свою очередь разрослись по периметру и стали менее плотными, оставив место тем, что растут изнутри, и так далее, до самого сердца города – совершенно новой Олинды, в уменьшенных размерах которой сохраняются черты самой первой Олинды и всех Олинд, появившихся на свет одна за другой; а в этом самом внутреннем круге уже появляется следующая Олинда, которую пока еще трудно увидеть, а также те. которые вырастут вслед за ней.

…Великий хан пытался сосредоточиться на игре, но теперь он не понимал ее цели. Она заключалась в победе или поражении, но чего и над чем? Что служило в ней настоящей ставкой? При мате на месте короля, снятого рукой победителя, не оставалось ничего, кроме черного или белого квадрата. Выделив в своих победах самое основное, Кубла-хан пришел к следующему выводу: окончательная победа, иллюзорным результатом которой были различные сокровища империи, сводилась к одному: отполированному квадратику из дерева.

Тогда Марко Поло сказал:

– О, господин, твоя шахматная доска инкрустирована двумя породами дерева: черным деревом и кленом. Кусочек дерева, на который смотрит твой просветленный взгляд, был взят из кольца ствола, образовавшегосяв засушливый год: видишь, как расположены его волокна? А здесь можно заметить едва различимый сучок: значит, в один из дней ранней весны отсюда выходил молодой росток, но ночные заморозки остановили его рост.

Великий хан не обратил внимания на то, что чужестранец свободно говорил на его языке.

– А вот след более широкого отверстия: возможно, здесь было гнездо личинки, но не червя, который, едва родившись, начинает точить дерево, а гусеницы, которая погрызла листья, из-за чего дерево и было срублено… С этого края квадрата мастер-краснодеревщик сделал паз, чтобы квадратик плотно прилег к соседнему, который оказался слегка велик…

Количество информации, которую можно было почерпнуть из гладкого кусочка дерева, с трудом вмещалось у Кубла-хана в голове, а Поло уже говорил о насажденных лесах черного дерева, об огромных плотах, которые сплавляются по рекам, о причалах, о женщинах в окнах домов…

IX

У великого хана есть атлас, в котором все города империи и граничащих с ней царств изображены дворец за дворцом и улица за улицей, вместе со стенами, реками, мостами, портами и рифами. Ему известно, что от Марко Поло нечего ждать вестей из этих мест, которые, помимо всего прочего, хорошо известны ему самому: то, что в Камбалуке, столице Китая, один внутри другого стоят три квадратных города с четырьмя храмами внутри каждого из них и воротами, которые открываются в зависимости от времени года; то, как на острове Ява свирепствует носорог со смертоносным рогом; то, как у берегов Малабара с морских глубин достают жемчуг. Кубла-хан спросил у Марко:

– Станешь ли ты повторять для своих соотечественников те же самые рассказы, когда вернешься на Запад?

– Я все говорю и говорю, – ответилМарко, – но mom, кто слушает, запоминает из моих рассказов лишь то, что он хочет услышать. Одно дело – описывать мир, пользуясь твоим благосклонным вниманием, другое – делать это при стечении толпы грузчиков и гондольеров у моего палаццо в день моего возвращения и совершенно иное – диктовать его описание в дни своей старости, если когда-либо мне суждено стать пленником генуэзских пиратов и быть закованным в цепи в одной камере вместе с автором приключенческих романов. В рассказе главное не голос говорящего, а ухо слушающего.

– Иногда мне кажется, что твой голос долетает до меня издалека, а сам я являюсь пленником шумного и безликого настоящего времени, в котором все формы человеческого общежития подошли к концу определенного цикла, и невозможно себе представить, какие новые формы оно примет. А твой голос доносит до меня неписаные правила, по которым города жили прежде и по которым они, возможно, оживут после смерти.

У великого хана есть атлас, на рисунках которого изображен весь земной шар и границы самых отдаленных царств на всех континентах, морские пути, береговые линии, планы самых знаменитых метрополий и самых оживленных портов. Он переворачивает его деревянные страницы перед глазами МаркоПоло для того, чтобы проверить его познания. В городе, окружающем с трех сторон длинный пролив, бухту и внутреннее море, путешественник признает Константинополь; он также припоминает, что Иерусалим был построен на двух стоящих друг напротив друга разной высоты холмах; без труда указывает на Самарканд с его садами.

Что касается других городов, он использует описания, передаваемые от одного человека другому, либо узнает их по присущим лишь им одним признакам: радужную жемчужину халифатов Гранаду, северный и очень чистый порт Любек; Томбухту, черный от эбенового дерева и белый от слоновой кости; Париж, где миллионы людей по вечерам возвращаются домой с длинным батоном белого хлеба. На цветных миниатюрах атласа изображены места проживания людей, имеющие необычную форму: так, оазис, укрывшийся в складках пустыни, откуда торчат лишь верхушки пальм, – это наверняка Нефта; замок посреди зыбучих песков с пасущимися вокруг коровами, которые жуют просоленную от приливов траву, не может не напоминать Сен-Мишель; и только лишь один Урбино, дворец, возведенный внутри городских стен, может содержать целый город в собственных стенах.

В атласе также указаны такие города, о существовании и местонахождении которыхне ведают ни Марко, ни географы, но которые все же можно поставить в один ряд с возможными урбанистическими формами: Куско, со своим поделенным на отрезки радиальным планом, который точно отражает порядок свершившихся в нем перемен; утопающий в зелени Мехико, стоящий у озера, над которым возвышается дворец царя Монтесумы; Новгород с луковицеобразными куполами храмов; Лхаса, белые крыши которой подпирают облачную крышу мира. Для них Марко тоже находит названия, неважно какие, и указывает дорогу, по которой туда можно добраться. Общеизвестно, что наименование местности может изменяться столько же раз, сколько существует иностранных языков, и что до каждого места можно добраться различными способами: пешком, на колесах, при помощи весел или крыльев.

– Похоже, когда ты смотришь в атлас, ты узнаешь города лучше, чем когда ты бываешь в них сам, – сказал Кубла-хан Марко, неожиданно захлопнув книгу.

И Поло ответил:

– Когда много путешествуешь, все различия стираются: каждый город становится похожим на все остальные, самые различные места обретают одинаковую форму, устройство и расстояния, а все континенты кажутся тебе покрытыми бесформенным прахом. Твой атлас сохраняет различия между ниминетронутыми, а различия эти состоят из различных качеств, которые как бы составляют определенное название.

У великого хана есть атлас, в котором собраны планы всех городов: тех, стены которых стоят на прочных фундаментах; тех, которые рухнули и были погребены под песком, и тех, которые только еще появятся в один прекрасный день и на месте которых пока виднеются одни только заячьи норы.

Переворачивая дощатые страницы, Марко Поло узнает Иерихон, Ур, Карфаген, указывает место причала в устье Скамандры, где ахейские корабли десять лет дожидались осаждающих, пока сделанный Улиссом конь не был на лебедках протащен в ворота. Однако, говоря о Трое, он одновременно иногда переходил к Константинополю и его осаде, длившейся долгие месяцы и все теснее смыкавшей кольцо вокруг города после того, как Магомет, столь же изобретательный, как и Улисс, по дну ручьев перетащил суда из Босфора в Золотой Рог, обогнув Перу и Галату. А из смеси этих двух городов получается третий, который мог бы называться Сан-Франциско, с переброшенными легкими и бесконечными мостами через залив Золотых Ворот, с трамваями, поднимающимися по улицам с крутым наклоном, который через тысячу лет может стать тихоокеанской столицей после трехсотлетней осады со стороны желтой, черной и красной рас, которые, ассимилировавшись с белой расой, могут основать еще более обширную, чем у великого хана, империю.

У атласа есть следующая особенность: он содержит указания на формы городов, у которых пока что нет ни формы, ни названия. Существует город, имеющий форму Амстердама, полукругом повернутый в северную сторону, вместе со своими концентричными каналами: Княжеским, Императорским, Дворянским; в нем есть город, имеющий форму Йорка, окруженного со всех сторон высоким вереском и укрывшегося за крепостными стенами; есть город, имеющий форму Нового Амстердама, называемый также Новым Йорком, сдавленный между башнями-небоскребами из стали и стекла на продолговатом острове между двумя реками, все улицы которого, за исключением Бродвея, напоминают глубокие, прямолинейные каналы.

Каталог форм бесконечен: до тех пор, пока каждая из форм не найдет своего воплощения в одном определенном городе, будут продолжать рождаться новые города. Там, где разнообразие форм исчерпывается, наступает конец городов. На последних страницах атласа разбросана не имеющая ни начала ни конца сеть городов, имеющих форму Лос-Анджелеса, Киото, Осаки и еще тех, которые не имеют никакой формы.

Города и мертвые. 5

Как и во всех других городах, рядом с Лаудомией построен другой город, обитатели которого носят те же самые фамилии: это Лаудомия мертвых, кладбище Особенность же самой Лаудомии состоит в том, что она разделена не на два, а на три города, то есть существует третья Лаудомия – город тех. кто не родился.

Особенности двойного города широко известны. Чем больше разрастается Лаудомия живых, тем больше увеличивается пространство, занятое могилами за пределами города Ширина улиц Лаудомии мертвых достаточна только для проезда похоронных катафалков, а фасады ее зданий не имеют окон, но ее улицы проложены точно так же, как в Лаудомии живых, а пристанища в ней повторяют один и тот же порядок: здесь, как и там. обитатели вынуждены тесниться в маленьких ячейках, которые не оставляют места друг для друга как по бокам, так и сверху. В хорошую погоду во второй половине дня живые жители города навещают мертвых и вчитываются в свои собственные фамилии на каменных плитах; точно так же, как и город живых, этот город повествует о пережитых испытаниях, ссорах, иллюзиях, чувствах: разве только здесь все это уже стало избавленной от случайностей необходимостью и навсегда зафиксировано и расставлено по порядку. Лабы придать себе уверенности, живая Лаудомия приходит в Лаудомию мертвых в поисках объяснения себя самой или с попыткой отыскать хотя бы след такого объяснения: это объяснение касается не только одной Лаудомии, но также и городов, которые могли бы возникнуть, но так и не появились, чему они отыскивают различные противоречивые и ложные причины.

Точно так же Лаудомия предоставляет местожительство для еще не родившихся, которое, однако, имеет несколько иные размеры; это пространство, конечно же, не соответствует их количеству, могущему быть бесконечным, но здесь речь идет о пространстве, представляющим собой пустое место, окруженное архитектурными сооружениями с огромным количеством ниш, выдающихся углов и каннелюр; принимая во внимание выделенное для каждого из неродившихся место, их можно представить себе не больше мыши, шелковичного червя, муравья или личинки муравья; ничто не мешает вообразить их стоящими или присевшими на корточках на каждом сооружении или консоли, выступающей за стены, на каждой плинфе и капители, в ряд или поодиночке, занимающихся делами своей будущей жизни и всматривающихся в Лаудомию такой, какой она будет через сто, тысячу лет: переполненную толпами людей, одетых самым необычным

образом, например, в кабачкового цвета бурках или в тюрбанах с воткнутыми в них индюшиными перьями: при этом они узнают в толпе собственных потомков, потомков семей, которые настроены по отношению к ним дружественно или враждебно, должников и заимодателей, снующих повсюду ради процветания торговых дел, наблюдают за вендеттами и браками по любви или расчету. Живые жители Лаудомии посещают обитель еще не родившихся для того, чтобы задать им некоторые вопросы: под пустыми сводами гулко звучат шаги, вопросы задаются без слов и всегда касаются только их самих и никогда тех, кто придет в жизнь после них; вот человек, озабоченный тем. чтобы оставить по себе долгую память, другой заботится о том, чтобы были забыты его гнусности; все они хотели бы узнать результаты своих поступков, но чем больше они всматриваются в свое будущее, тем меньше они видят в нем свой след; те. кто еще должен родиться в Лаудомии, оказываются точкообразными существами, похожими на песчинки, которым нет дела ни до прошлого, ни до будущего.

В отличие от Лаудомии мертвых, Лаудомия еще не родившихся не дает Лаудомии живых четкого ответа об их будущем и только сбивает их с толку. На мысленные вопросы посетителей предлагается два ответа, и неизвестно, который из них хуже: либо представить себе, что число тех, кто придет в этот мир когда-то, превысит число всех живых и мертвых вместе взятых, и тогда можно предположить, что из каждой каменной поры напирают невидимые толпы, собравшиеся у края воронки выхода в мир, словно на трибунах стадиона, и поскольку с каждым поколением число жителей Лаудомии будет увеличиваться, в каждой такой воронке откроется еще сотня других воронок, в каждой из которых будет по миллиону человек, дожидающихся своего рождения, вытянув шею и широко раскрыв рот, чтобы не задохнуться; либо же представить себе, что Лаудомия когда-то исчезнет, а вместе с ней – и все ее жители, то есть поколения будут сменять друг друга до определенного времени, когда количество поколений останется неизменным и их рост остановится, и тогда Лаудомия еще не родившихся и Лаудомия мертвых превратятся в две чаши песочных часов, которые уже никогда не будут перевернуты, и каждая песчинка, проходящая через их узкое горлышко, будет знаменовать собой переход от рождения к смерти. И тогда появится на свет самый последний житель Лаудомии. который исчезнет вместе с падением самой последней песчинки в этих часах в строго определенное время: она будет самой верхней.