Текст книги "Мой крестный. Воспоминания об Иване Шмелеве"

Мое воспитание

Дорогие друзья, добро пожаловать! Вы опять забрели в мою берлогу. Я так говорю потому, что жена меня зовет большим медведем, а медведи, известно, живут в берлогах. Я же ее величаю сусликом, почему, точно не знаю. Думаю, кажется, имя это ей идет, потому что она, как суслик, может стоять на задних лапках – я это видел на картинке – а не только бегать на четвереньках как мышата или как индейские свинки.

Ну, о чем с вами потолковать. Вы, помнится мне, интересовались тем, как меня воспитывал писатель Иван Сергеевич Шмелев, мой крестный отец.

Дядя Ваня и Тетя Оля воспитывали меня в ласке. Никогда грубо не наказывали, не обижали, но всегда старались мне дать понять, а главное воспринять душой, что от ангела-хранителя, а что от злого духа. Они старались развивать во мне добродетели: доброту, понятливость, мягкость, терпимость к ближнему, чувство чести, достоинства, долга и уважение красоты.

Но все это абстрактные воззрения. Ну, так дам вам заурядный пример – как вести себя за столом. Следует, конечно, держаться прямо, не наваливаться на стол как пьяный мужик, не растопыривать локти яко страшный тараканище, толкая соседа. Есть мудрая пословица: «посади свинью за стол, она и ноги на стол». К чему подражать свинье. Свинья – глупое животное, а мы разумные существа. Ложку и вилку некрасиво держать как топор или лопату, ведь рот – не помойная яма. Тарелка со щами – не грязная лужа, где барахтаются и хлюпают жабы. Противно жевать, как моська, с открытой пастью. «Болтать ногами под столом, это качать сатану» – напоминала мне Тетя Оля. Еда – есть святое дело, недаром перед вкушением пищи принято креститься, тут никаким чертям места нет, и не может быть, пусть они проваливаются к себе в тартарары. Хлеб нам дан Богом, хлеб надо вкушать с уважением и не ронять крошки на пол. Надо всегда думать, что много на сем свете голодающих, которые могут лишь мечтать о хлебных крошках. Тому, кто не переживал голода, трудно это понять, даже кажется глупо, крошка – кажется, пустяки. Мне мама не раз говорила, как Дядя Ваня и Тетя Оля переживали голод в Крыму. Они же сами мне много рассказывали про бедную курочку, которую старались у них украсть голодные бродяги, и, конечно, про многое другое. Я чую, что вы мне возразите, что история с курочкой не довод и не суть дела. Вы мне можете повествовать на все лады социологическую азбуку: любой коллектив развивает в определенных обстоятельствах свои произвольные «самодурственные» социальные предубеждения, так историйки с крошками и с курочкой ничего целесообразного не доказывают. По чистой, абстрактной логике вы, несомненно, правы. Но в данном жизненном случае, логика не эффективна, она ни к чему не ведет, тут необходимо постичь не умом, а душой, сердцем. А Дядя Ваня, как истинный художник, писатель, защитник убогих и пострадавших, проводил этот принцип не только в своих писаниях, но и в ежедневных поступках.

К тому же, как я впоследствии убедился, многие их не знают и не догадываются, какой глубокий смысл имеет поведение за столом. По поведению человека многое можно о нем узнать, о его моральном уровне – обжора ли он, эгоист, грубиян, тяпа-растяпа, боров, лодырь. Если какой-нибудь субъект наваливает в свою тарелку более того, что он способен поместить в свой желудок, то благоразумно ли с ним дружить? Ведь он ничего и никого не уважает, кроме жранья, грубой силы. Как вы думаете?

Все жизненные образы закрепляются в детском мировоззрении, внедряются в его лексику в виде устойчивых метафор, речевых идиотизмов, их следы продолжают воздействовать на его психику, когда он становится подростком и даже совершеннолетним.

Ребенок, который все замечает, и как губка, впитывает пережитые опыты, ставши взрослым, ему отвратительно, что в ресторанах некоторые клиенты ведут себя как свиньи перед корытом.

Бывают, конечно, и недоразумения. Случается, что исходя из того, чему его учили, ребенок ставит смущающие, неуместные вопросы гостям: «почему ты держишь вилку как вилы, ведь у тебя в тарелке винегрет, а не сено?» Ему толкуют: «так со взрослыми не говорят». Но из такого толка рождается чувство несправедливости и обиды: почему, мол, именно со взрослыми нельзя, а с детьми «льзя»? Порождаются новые нравственные проблемы – равенства, справедливости, притворства.

Ну, вижу, я вам наскучил с моими толками, да к тому же и назидательными.

Что поделаешь? Нельзя не упомянуть, что такая «ласковая шмелевская выправка» в моем детстве сыграла содержательную роль, и теперь я благодарю моих старичков, что они сумели меня «образумить, как люди живут».

Ну, так перейдем к другим воспоминаниям – как мы ходили по грибы.

Всем известно, что белый гриб – царь грибов. Ибо «он всем грибам гриб». Он царствует над красноголовыми придворными рыжиками, над толпой слизистых маслят, ничтожных пешек, над желторотыми лисичками, прячущимися в хвое, во мху, над простодушными девчатами-сыроежками, а, может быть, сестрами милосердия, танцующими в своих пестрых платочках. Мне об этом раз намекнул сам Дядя Ваня, а я приукрасил кое-какою «отсебятиной». Само собой разумеется, что следует остерегаться развратных поганок, среди коих кроются всякое хулиганье и даже коварные отравительницы. Некоторых можно разоблачить, когда, например, они синеют под нажимом пальцев, но таковые не самые ехидные. Среди поганок страшнейшая, которую можно даже назвать грибной Агриппиной, т. е. королевой отравительниц, – мухоморка. Она, как русалка, завлекает простоватого грибного собирателя – Ваньку-дурачка своей = красотой, благодаря своему прекрасному красному кокошнику, осыпанному белыми жемчужинами. Бедняга поддается ее чарам и усыпляется навеки. Все такого рода подробности я знал назубок. И, как говорят, «береженого Бог бережет».

Если хорошо подумать, то всему можно отыскать прок. Так, например, ее яд можно использовать против надоедливых мух. Летом они пристают, нахальничают до того, что позволяют себе ползать по вашему носу и даже, порой, особенно перед грозой, они больно кусаются. За что их следует казнить. Целесообразно, казалось бы, удобнее, их прихлопнуть хлопушкой, но по носу такой прием, явно, не подходит.

К счастью, есть и другой, более подходящий рецепт. Достаточно растереть на блюдечке шапочку мухоморки с сахарной пудрой и положить его куда-нибудь на полку, подальше от пищи. Мухи-сладкоежки «попадают на эту удочку», налетают и тут же дохнут. Так меня учила Тетя Оля деревенской мудрости.

Но не будем долго толковать о зловещих поганках. Все на сем свете имеет смысл. Даже простые поганки полезны тем, что открывают нам грибные места. Там, где растут поганки, могут прятаться и «рыжанки».

В те года, я знал лишь абстрактно, по картинкам, что такое царь. О генерале же я имел наглядное представление. Это большой крепкий мужчина, вроде Ильи Муромца или Святогора, плешивый и со страшными усами, который имеет много золотых медалей и командует армиями. Итак, следуя рассказам Дяди Вани, я представлял себе белый гриб не царем, а мне знакомым генералом. Рыжики, маслята, лисички находились под его командой, а поганки считались его врагами, среди коих таились и зловредные шпионки. Их следовало безжалостно топтать.

Капбретон. Вилла «Жаворонок». Сбор урожая 1925.

Каждый гриб имел свой мундир и свои обязанности. Дядя Ваня мне рассказывал и про некоторые другие уважаемые грибы, как подберезовики, подосиновики, по-видимому важные вельможи, и про опят, «дружных ребят», но в сосновые леса оные не заглядывали.

Мариша и ее мать, Ксения Васильевна Деникина, знали все грибные места, и собирали не только нам известные грибы, но также так называемых братьев боровика. Конечно, мы за семью Деникиных беспокоились – Бог знает, думали мы, они способны отравиться. К счастью все проходило нормально, мы зря тревожились за наших дорогих друзей.

Раз, утром, среди полянки, где находилась наша дачка «Жаворонок», предстал передо мной неизвестный мне, похожий на зонтик, сизо-беловатый, с рыхлой каштановой чешуей, на тощей ножке гриб-великан. необходимо было разузнать, относится ли он к вражьему племени поганок, или представляется как бы подозрительным заморским послом. Местные фермеры нас успокоили. Это очень вкусный гриб по званию «кулемель», но его не следует мешать с другими грибами, ибо у него своеобразный вкус. Твердую ножку надо выкинуть, а шляпку жарить как бифштекс на сковородке, конечно, с прованским маслом. Тетя Оля так и поступила. Но мне не понравился сей «заморский посол», он мне показался тяжеловатым и слишком жирным.

Капбретон. 1927. Шмелевы и соседи по даче.

Нет ничего лучше как грибной суп с сушеными белыми или разваренные маслята в молоке с гречневой кашей.

Впоследствии нас познакомили с местными так называемыми «песчаниками», желтенькими, пухленькими грибками. Они растут около сосенок, и часто прячутся под комочками песка. Они очень вкусные, но их следует тщательно отмывать, чтобы не скрежетали на зубах.

О Деникиных сложилась репутация, что там, где они прошли, нечего было искать, такие у них были зоркие, ястребиные глаза.

Много говорилось чепухи про съедобные и несъедобные грибы. Многие якобы-приметы опровергались впоследствии, когда я начал уже ими заниматься «по-ученому», по книжкам. Некоторые грибоеды себе навоображали, что если улитки ими лакомятся, почему и нам не полакомиться, и так отравлялись. Ибо надо знать, что человеческие желудки не так устроены как желудки улиток или слизняков.

Ну, на грибную тему, на сегодня достаточно! Может быть, в другой раз, я еще кое-что вспомню.

Вы меня как-то спрашивали, как я научился русским песням. Это сложный вопрос. Я научился им и от своей мамы, и от Тети Оли, и от Дяди Вани, и у разведчиков, и от квартета Кедровых и даже от Ксении Васильевны Деникиной, как я вам уже говорил. Но теперь я не всегда точно помню, какую песню я от кого перенял. Я как бы коллекционировал песни и у меня их набралось около сотни. Слова песен я тщательно разыскивал (большинство ребят знают только первые слова, а после а-акают) и записывал в карманный песенник, с голубой обложкой. Многих песен уже не найти в современных песенниках. Теперь он мне дорог, он полон воспоминаний, и я его храню, можно сказать, как зеницу ока. Само собой разумеется, в этой беседе невозможно всех песен вам дословно переписать. Жаль, потому что среди них много задушевных или мужественных военных, которые настоящее поколение, может быть, уже совсем позабыло.

Конечно, первые колыбельные, а потом детские песни, пела мне моя мама. Впоследствии я ими баюкал и им обучил мою женку. Они входили как бы в мою педагогическую систему преподавания русскому языку перед сном, или утром, в постели, на подушке. Самое главное заключалось в том, чтобы учащийся полюбил предмет преподавания, а этот момент нередко педагогика упускает: им кажется, что если предмет их самих интересует, то он должен заинтересовать и обучающихся. На опыте моя система оказалась особенно эффективной, ибо моя Фроська стала способна быстро болтать, правда, с грехом пополам, по телефону по-русски и смотреть русские фильмы. Но, увы, рекомендовать эту систему, в будущем, моим студентам, само собой разумеется, оказалось немыслимо.

Вот первые колыбельные.

 
Спи дитя спокойно,
Вот гроза стихает,
Матери молитва,
Сон твой охраняет.
 
 
Завтра, как проснешься
и откроешь глазки,
Снова встретишь солнце
и любовь и ласки.
 

А вот другая, которую Фроська облюбовала.

 
Спи дитя мое, усни,
Сладкий сон тебе мани.
В няньки я тебе взяла
Ветер, солнце и орла.
 
 
Улетел орел домой,
Солнце скрылось за горой.
Ветер после трех ночей,
Мчится к матери своей.
 
 
Ветра спрашивает мать,
Где изволил пропадать,
А ли звезды все гонял,
а ли море бушевал?
 
 
Не гонял я волн морских,
Звезд не трогал золотых,
Я дите оберегал,
Колыбелечку качал.
 

Утром же полагалась совсем другая песня.

 
Дети в школу собирайтесь
Петушок пропел давно,
Попроворней одевайтесь
Смотрит солнышко в окно.
 
 
Человек и зверь и пташка,
Все берутся за дела.
С ношей тащится букашка,
За медком летит пчела.
 

Но, конечно, моя Фроська протестовала и выдумывала свои собственные слова, где говорилось: А я в школу не хочу и прочее, чему лучше детей не учить. Но надо считать, что такое буйство, в рамках грамматического упражнения, было превосходно.

Когда я плакал, мама мне напевала:

 
Не осенний мелкий дождичек
Брызжет, брызжет сквозь туман,
Слезы горькие льет молодец
На свой бархатный кафтан.
 
 
Полно, брат, молодец,
Ты ведь не девица
Пой, тоска пройдет,
Пой, пой, тоска пройдет.
 

Мама пела: пой, пой, вместо пей, пей, как напечатано в книжке. А еще:

 
Эй! Вы кони дорогие!
Мчитесь сокола быстрей.
Не теряйте дни златые
Их не много в жизни сей.
Эй, эй, эй!
 

Может быть некоторые представители современного поколения – всезнайки – (они, вероятно, не читали сказку про старичков, все-знаек, и какие с ними случились несчастья, когда, после смерти, они по лестнице сами полезли на небо, и заблудились среди облаков), станут мне доказывать, что все это пустая болтовня, изжитые пережитки, не приносящие никому никакой полезной информации, а наоборот приучающие ребенка к праздному пустословию. Но я предпочитаю доверять Чуковскому. И мне же мнится, что наоборот они вкрапливают в детскую душу чувство поэзии, стремление к исканию красоты, к доброте, к мягкости, а самое главное, развивают воображение, фантазию, которые столь ценны в современной науке, особенно в математике и в квантовой физике.

Сам же Дядя Ваня сколько раз мне декламировал: У лукоморья дуб зеленый, златая цепь на дубе том… Я тогда не знал, точно, что такое лукоморье – вероятно, что-то похожее на озеро, на море или даже на океан, который я много раз видел. Я также не мог понять как это, ученого кота смогли обучить ходить, как акробат в цирке, по такой роскошной золотой цепи? Но ведь в сказке все может быть, это и замечательно. Разве во сне я не могу летать как сокол по поднебесью, «над горами, над долами, над широкими морями», и это нисколько не опасно, а даже очень легко и приятно.

Дядя Ваня меня обучил и нескольким другим песням. Помню одну веселую, студенческую, Гаудеамус, кой студент ее не певал на пирушке? Две про гибель Варяга: одну грустную, трагическую, которую многие знают, и другую, которую я слышал только от Дяди Вани. Вот, чтобы вам напомнить, несколько стихов из первой:

 
Плещут холодные волны,
Бьются о берег морской…
Носятся чайки над морем,
Крики их полны тоской…
 
 
Сбита высокая мачта,
Броня пробита на нем.
Борется стойко команда
С морем, с врагом и с огнем…
…
 
 
Там среди шумного моря,
Вьется Андреевский стяг:
Бьется с неравною силой
Гордый красавец «Варяг».
…
 
 
Мы пред врагом не спустили
Славный Андреевский флаг.
Нет! Мы взорвали «Корейца».
Нами потоплен «Варяг»…
 

Вторая песня, Гибель Варяга, меня менее трогала:

 
Наверх вы товарищи все по местам,
Последний парад наступает.
Врагу не сдается наш гордый «Варяг»,
Пощады никто не желает.
 

Последний романс, который мне спел Дядя Ваня перед кончиной:

 
Что затуманилась, зоренька ясная,
Пала на землю росой.
Что призадумалась девица красная,
Очи блеснули слезой.
 

Но, увы, я не запомнил точно мотив этого прекрасного романса.

Тетя Оля, несмотря на ее надорванный голос. Меня обучила двум трогательным песням: одну про заброшенного младенца:

 
Ночь была, сверкали звезды,
На дворе мороз трещал!
Шел по улице малютка
Посинел и весь дрожал…
 

Но песенка хорошо кончалась:

 
Шла дорожкой той старушка,
Увидала сироту,
Напоила, накормила
И поспать дала ему.
 

Так что здесь подобало проливать горькие слезы, по-настоящему, а наоборот, надо было радоваться и благодарить Бога.

 
Бог и в поле птичку кормит
И поит росой цветок
Беззащитного сиротку
Тоже не оставит Бог.
 

Благообразно было тут проливать не слезы скорби, а слезы умиления. Но не всегда удавалось. В нынешнее время, многие дети будут смеяться над такими наивными стишками. Они не побуждают бороться с социальными проблемами. Но надо понимать, что их назначение было внедрить в душу ребенка чувство доброты, надежды на положительный исход, даже в самых драматических ситуациях.

А другая рекрутская песня была печальна по-настоящему:

 
Последний нонешний денечек,
Гуляю с вами я друзья.
А завтра рано чуть светочек,
Заплачет вся моя семья.
 
 
Заплачут братья мои сестры,
Заплачут мать и мой отец,
Еще заплачет дорогая,
С которой шел я под венец…
 

И тут, всегда, «слезы мне туманили очи», как поется в другой известной народной песне.

Обучила она меня также песне про мужика Касьяна. Всем известно, что день ангела Святого Касьяна, 29-го февраля, значит, один раз в четыре года, в этот редкий день, само собой разумеется, все Касьяны напиваются до чертиков, за целые четыре года. Вот как песня начинается:

 
Как по улице Варваринской,
Шел Касьян, мужик комаринский.
 
 
Голова его всколочена и
Дешевкою подмочена…
 

И так, что-то десятка два куплетов – как он дурака валял на мостовой, плясал перед народом с девками, как его задержал городовой и старался «уразумить»…

Подразумевалось, вот к чему ведет пьянство. На этом, я кончу сегодняшнюю беседу, ибо, как говорится: «хорошенького понемножку»!

Сколько мне приходилось петь замечательных песен и простонародных, и авторских романсов, и военных про бывшие доблестные полки. Может быть, при другой беседе, мне удастся их вспомнить.

Напоследок, все же, мне хочется вам еще раз напомнить, чему учила меня моя мама:

Не теряйте дни златые, их не много в жизни сей!

У разведчиков

[11]11
  разведчики – Национальная организация русских разведчиков, созданная в 1925 году полковником П.Н.Богдановичем, под покровительством Великого Князя Александра Михайловича, а за тем Великой Княгини Ксении Александровны для военно-патриотического воспитания детей эмигрантов. Организация строилась на принципах «культа тысячелетней русской государственности и традиций Императорских армии и флота», «воспитания активного русского патриотизма», «иерархии и единоличия», «милитаризации», на принципах деятельности Петра I и А.В.Суворова. И.С. Шмелев написал о них несколько статей, в т. ч. статью «Куда послать детей».


[Закрыть]

Милейшие гости, спасибо, что не забываете вашего старого динозавра дальней эры, Ивистиона Андревича, а по-домашнему, Ивушку-Живушку. Усаживайтесь где уютное местечко найдете. Я же поднесу вам чайку-сахарку с крендельком, не гневайтесь на скудность, угощу, чем Бог дал, другой раз удостоится мне почествовать любезных гостей мятными пряниками, медцом, вареньем, по-домашнему, как варивала моя Тетя Оля.

А сегодня расскажу вам еще кое-что о дальнем, почти забытом прошлом.

Известно, память многое искажает. В любом человеческом поведении, если поискать, можно найти и положительные, и отрицательные моменты. Так, например, если при Советах, обливали дореволюционное прошлое помоями, «выносили на улицу» лишь хлам, то у Дяди Вани был обратный подход. Он старался мне показать все наследие, достойное уважения, но затертое во имя каких-то абстрактных, бесчеловечных умопомрачений.

Итак, и я попытаюсь вспомнить ценности, которые мне посчастливилось узреть в моем детстве, благодаря усердиям моего дорогого Дяди Вани.

Так, мои родные решили, что не подобает мальчику воспитываться как девочке, или, по французской поговорке, возиться исключительно в женских юбках. У мальчика свои призвания, как у девочки свои. С этим, современное поколение может поспорить, точить лясы, а тогда так считалось и не иначе. Ну вот, на одно лето меня записали в разведческий лагерь, возглавляемый Богдановичем[12]12
  полковник Богданович – Павел Николаевич (1883–1973), полковник Генштаба, участник первой мировой войны. В 1925 году создал и возглавил Национальную Организацию Русских Разведчиков, член Союза Преображенцев и Объединения Лейб – гренадерского Эриванского полка. Во время оккупации – редактор газеты «Парижский вестник», писатель.


[Закрыть].

Севр. Фасад дома Шмелевых на Соловьиной улице. 1929–1934.

Лагерь располагался на лужайке, на берегу канала Буре, на опушке соснового леса, недалеко от местожительства Шмелевых, километра два-три, на границе Капбретона и Оссегора, так что Шмелевы могли всегда за мной следить.

Место было идеальное: почва – чистый песок, одичалый канал походил скорее на дикую неглубокую речонку, обросшую местами камышами и водорослями. Над водой красовались синие стрекозки, а в заливах шмыгали водяные паучки. Канал уходил куда-то далеко, в неведомые царства, но впадал совсем близко в океан, так, что при сильных отливах можно было ползать как крабы по песчаному дну, а при приливах плавать в чистой морской солоноватой воде и даже кататься на плоскодонной просмоленной черной лодке, конечно, под строгим надзором старших разведчиков.

От пыльной, тогда еще глиняной, департаментной, проезжей дороги нас отделяла сперва железнодорожная насыпь. Там проползал раза два в день поездок из трех зелененьких, игрушечных вагончиков, их тащил неуклюжий, смешной, вроде жирного, толстопузого хруща в черном панцире, как бы с трубой на носу, формой усеченного конуса, основанием вверх, покрытого решеткой, против искр. Он пыхтел, что было мочи, и отчаянно гудел, когда подъезжал к мостику, чтобы нас не задавить.

Капбретон. О. А. и И. С. Шмелевы, А. И. и К. В. Деникины, Ивушка и Мариша Деникина.

Так как шпалы раскладывались без щебня, прямо по песку, то рельсы слегка прогибались под колесами толстопузого хруща, что меня очень занимало. В те дальние времена можно было еще сговориться с машинистом, чтобы он на полпути замедлил ход, или даже остановил поездок, давая возможность ловкачам спрыгнуть на насыпь, не поломав себе ног.

За насыпью растягивалась еще длинная лужайка до другого проезжего одноколейного мостика, с которого храбрецы ныряли при полноводии.

На лужайке кочевала какая-то французская колония, но мы с ней мало общались. Это был не наш мир.

Вам хочется узнать, как мы сами кочевали? Так пойте со мной марш:

 
Лагерь город полотняный.
Морем улицы шумят,
Позолотою румяной,
Медны маковки горят…?
 

Увы, наши улицы морем не шумели, а медны маковки румянцем не горели, ибо таковых у нас не было. Наш город полотняный состоял из десяти, а может и больше серо-буро-хаки-крепких палаток. Дождя мы не боялись, не потому что мы были «не сахарные», как мы любили прихвастнуть, а потому, что палатки были непромокаемые, ливень нам был нипочем, мы спали на деревянных нарах, с набитыми душистым сеном тюфяками примерно на аршин над землей, от сырости. Я точно не мерил. Мурашки конечно ухитрялись нас навестить. Мышата же и им подобные нас не тревожили хоть случалось, что они рысцой прошмыгивали под нарами. Но мы знали, что им было страшнее нас, ибо по сравнению с ними мы ужасные великаны-Святогоры, а они же принадлежат племени ничтожных презренных лилипутов. Притом, они наверно воображают, что для нас, крысоедов, они вкусные (как мышата для котов, мушки для пауков или как лягушата для цапель), что мы будем на них охотиться, чтобы их живыми слопать. Итак, разумно, нам бояться было нечего. Но все же, когда мы слышали шорох под нарами, нам становилось не по себе, и мы успокаивали себя, рассуждая, что, мол, мы не одни, а нас целая компания дружных ребят, и в случае атаки мы способны были им дать строгий отпор нашими посохами. Но, конечно, о наших страстях мы ни с кем не делились. Ведь мы – мужчины и бояться – позорно.

Вы спрашиваете, что это за посохи у нас. Дело в том, что мы были обмундированы как скауты[13]13
  скауты – в 1909 году О.И. Пантюхов собрал в Павловске группу мальчиков, положив начало скаутскому движению, которое захватило Царское Село, Петербург, Москву, Владикавказ. Единой скаутской организации в дореволюционной России не было. В 1920 году в Константинополе возникла Организация русских скаутов за границей, в 1923 – Всероссийская Национальная Организация Русских Скаутов, которая была членом Бойскаутского Интернационального бюро в Лондоне, в 1941 году О.И. Пантюховым она была переименована в Организацию Разведчиков. Отделы скаутской организации существовали во Франции, Манчжурии и Северном Китае, Латвии, Эстонии, Литве, Польше, Югославии, Болгарии, Финляндии, Венгрии, Бразилии, США, Англии.


[Закрыть], иначе говоря, по-русски, разведчики, на военный лад. У нас была пилотка (дразня малышей, которые не умели произносить чисто твердое «л», мы картавили «пимотка»). Важно было ее носить ухарски, не как блин, а слегка набекрень (молокососам-волчатам это не дозволялось). Форма у нас была защитного цвета, с разными нашивками, свидетельствующими о наших заслугах (что скауты называли «баджами»): кто умел спасать утопающих, кто бинтовать раненых, кто строить шалаши, кто стряпать, варить щи да кашу – мать нашу – на целый отряд, и пр.

Чтобы заслужить такие почетные нашивки, требовалось пройти на пять с плюсом «ужасные» испытания. Мы шутили, пугали новичков: необходимо, мол, «окунуться три раза в кипяток (как сказывается в сказке Ершова «Конек-Горбунок») и пролезть через медные трубы. Нашими нашивками мы, конечно, гордились, но об этом расскажу в другой раз. У каждого был свой т. н. посох, т. е. длинная дубовая крепкая палка с заостренным концом, заменявшая нам винтовку, но из посоха мы не стреляли, он нам скорее служил, чтобы перепрыгивать через канавки – мнимые опасные вражеские окопы, лучше даже бездонные пропасти или ручейки – в нашем воображении днепровские пороги. Ведь, по традиции, мы считали себя как бы наследниками доблестных «потешных»[14]14
  «Потешные» Петра Великого – «потешные ребятки», сверстники из семей знати всегда окружали малолетних царевичей. С 1683 года вместо «потешных ребяток» около Петра формируются «потешные полки» («потешные», ибо стояли в потешных подмосковных селах).


[Закрыть] Петра Великого.

Маршировали мы гордо под Преображенский Марш, с барабанщиком во главе, иногда даже на парадах, со знаменами, с русским трехцветным флагом. Слова марша мы, само собой разумеется, записывали в наших тетрадках по традиционной, якобы «петровских времен» орфографии, которую мы считали истинно русской, православной, а главное, противо-советской, потому что в букве «ѣ» можно было видеть православный крестик.

 
Знают Турки нас и Шведы,
И про нас извѣстенъ свѣт
На сраженья, на побѣды,
Нас всегда сам Царь ведет.
 

Всего семь куплетов, но не все младшие разведчики их знали наизусть. Запоминали понаслышке. Само собой разумеется, мы не устраивали сражения по-настоящему, как потешные, но только иногда играли «в войну». Лагерь делился на две враждующие «армии». Каждый ратник засовывал себе на спине, за пояс, фуляр определенного цвета. Соревнование состояло в том, что надо было выхватить фуляр у противника, и тогда он считался убитым. Такого рода игра напоминает всем малышам известную игру в «жандармов и разбойников» и много других спортивных игр, только названия меняются. Суть в том, что в таких играх надо проявлять ловкость, хитрость, удаль, храбрость. Победа над побежденным льстит победителю. Некоторые взрослые критикуют такого рода состязания, намекая, что они развивают в ребенке военные инстинкты. Мне же думается, что, наоборот, у всех детей и подростков таятся именно воинственные инстинкты. Известно, что ребятишки устраивают враждебные шайки и порой беспощадно, даже жестоко, дерутся. Следует дать таким отрицательным тенденциям положительное воплощение в виде атлетических игр, с уважением противника, и притом с развитием качеств и физических, и моральных: ловкости, удальства, храбрости, находчивости.

Но, извините меня, я опять отвлекся.

Наши палатки строились в шеренги, у самого соснового леса, немного на высоте по сравнению с уровнем самой полянки, которую в сильные весенние бури могло затопить.

В первой палатке почивал начальник лагеря. Были палатки специально для инструкторов, для батюшки, палатка-лазарет, палатка для регента, который учил нас петь хором разные народные и военные песни. Об этом расскажу попозже. Подальше от леса стояла кухня из досок, крытая жестяным листом с длинной трубой и с чугунной плитой.

Стряпал повар-профессионал, мы ему были лишь в подмогу, то есть старались не мешать…

Но, вспоминая о регенте, извините, не могу удержаться напеть две песни, ибо звучат они у меня в ушах, мешая думать и писать. Одна военная, веселая, удалая:

 
Еще солнце не всходило, дило, ди-ило,
Батальон наш во цепу.
Ать, два! (два раза).
 
 
Первый ранен, ранен, ранен в но-огу,
подпоручик Чикчирев.
Ать, два!
 

Дальше не помню. А другая романтическая:

 
Слети к нам тихий вечер, на мирные поля.
Тебе поем мы песню, вечерняя заря.
 
 
Как тихо всюду стало, как воздух охладел,
И в дальней роще звонко уж соловей пропел.
 

Теперь могу спокойно продолжать, язык больше не чешется, а уши не жужжат.

Какая наша дневная программа?

Просыпались мы под трубу, шли мыться или купаться в речку, если погодка позволяла. Потом трубач играл:

Бери ложку, бери бак, если нет, так ешь и так.

Кому надо было, бегал в «американец» – так на нашем языке называли уборную.

Потом трубач нас звал собираться «под мачту», которая стояла посредине полянки. Мы становились в строй, в полной форме, поднимали флаги: русский – бело-сине-красный и французский, пели Коль славен, Преображенский марш[15]15
  гимн «Коль Славен», слова М.М. Хераскова, музыка Д.С. Бортнянского; «Песнь Лейб-Гвардии Преображенского полка».


[Закрыть]. Дежурный нам читал расписание дня, распоряжения кому какие наряды: кто чистил картошку, а кто подавал на стол, кому похвалу, кому наставление за шалости и пр. Расходились, снова собирались на гимнастику, маршировали. Устраивались игры, чтения о русской истории, по праздникам бывала церковная служба, когда приезжал батюшка, можно было, кто хотел, исповедоваться и причащаться.

Мне вспомнилось, что обещал я вам рассказать, что от нас требовалось, чтобы заслужить нашивки, допустим умение спасать утопающего. Это не так-то просто. Ясно, необходимо самому уметь отлично плавать над и под водой, нырять с берега, знать, но главное как схватить и держать над водой за голову утопающего так, чтобы он не ухватился за вас, мешая вам самому плавать – в результате чего оба бы потонули. Как откачивать того, кто наглотался воды? Не всем малышам эти навыки были доступны. Легко провалиться на экспериментальном экзамене. Надо было усердно зубрить, тренироваться.

От фельдшера требовалось забинтовать пятку или локоть так, чтобы повязка держалась, чем дезинфицировать рану? Предварительно надо было нарвать бинтов из тряпок или из старого нижнего белья.

Как выжить одному в лесу, питаясь припасами, если есть, или ягодами, растениями, грибами, орешками как белка?

Как ориентироваться по цвету коры на стволах, по солнцу, по звездам, как пользоваться компасом, как читать карты?

Разные задания: построй себе шалаш из сучьев, дрока, листьев, мха так, чтобы не промокал; разожги костер в сырости, под дождем, располагая лишь одной спичкой, а потом его тщательно затуши, чтобы не случилось пожара.

Опытным старшим разведчикам предполагалось даже провести ночь одному в лесу. Ой, как страшно! Но зато после себя чувствуешь героем.

Подальше нашего лагеря находился т. н. женский лагерь. Там кочевали девочки-разведчицы. В наши года нас женский пол мало интересовал. Надо сознаться, мы – «волчата» к нему относились весьма снисходительно. Но юношам, старшим разведчикам, не рекомендовалось ухаживать за девицами и в особенности за разведчицами.

Иногда мы ходили в поход, например, на берег дикого Атлантического океана, сперва маршировали строем по местным мощеным дорогам, а после бродили вольно по лесным тропинкам, через песчаные дюны, посреди кузнечиков, жучков и бабочек, где росли разные пахучие травы: иммортели, дикая лиловая гвоздика, голубые, но ужасно колючие чертополохи. Местные жители уверяли, что если сорвешь голыми руками чертополох и принесешь его домой не уколовшись, то сбудется какой-то счастливый сюрприз. Я не проверял на опыте, не знаю, правильно ли это поверье или лишь бабьи враки.

По дороге запевала начинал песню, а остальные ребята дружно подхватывали. Само собой разумеется, «козлетонам» советовали не утруждать горловые связки.

Мы частенько певали:

Среди лесов дремучих разбойнички идут, а на плечах могучих товарища несут.

Припев:

Все тучки, тучки понависли, а с моря пал туман. Скажи, о чем задумал, скажи наш атаман.

Раз завязался у нас спор: надо говорить задумал или задумался. Мне казалось, что задумал звучало более «по-разбойничьи», ибо атаман должен «думу думать» на какие походы предстоит идти, какими путями и кого грабить, куда прятать награбленное добро? А «задумался» уже плосковато, по-литературному, по-школьному. Я, конечно, бывши сыном артистки, сказительницы, стоял за «задумал», но не все чувствовали этот оттенок.

Тут завязывался у нас еще другой спор, насчет Чуркина. Многие не понимали, что обозначало слово Чуркин и заменяли словом более известным, разбойник. Я же стоял за Чуркина, имя какого-то таинственного, страшного разбойника, просто разбойник звучит как-то не сказочно, «административно», скучно.