Текст книги "Завтрашний взрыв"

– Что тебе удалось расследовать, Степа? – без предисловий спросил настоятель, привычным жестом благословив почтительно склонившегося перед ним стражника.

– Пока ничего определенного, отче, – честно ответил Степан. – Главных подозреваемых четверо: Анюта, девица из дружины купца Еремы, сам Ерема и один его дружок, в недавнем прошлом – разбойничий атаман. А еще водонос, Лавр. Вроде бы он с теми тремя не связан, но надо его проверять.

– Жаль, что не разыскал злодея. Теперь это будет сделать невозможно. И проверить ты никого уже не успеешь.

– Но почему, отче?! – не поверил своим ушам стражник.

– Потому что все ополчение завтра, вернее, уже сегодня на рассвете покидает монастырь. Час назад вернулась наша разведка. Обнаружено, что орда свернула на Свиной шлях. Непосредственная угроза монастырю миновала. Если на нас налетит небольшой отряд, то мы, с Божьей помощью, отобьемся своими силами, монахи да послушники на стены встанут. А основная опасность сейчас нависла над столицей, да над полками князя Ивана Бельского. Ему на подмогу ополчение и отправляю.

Степа колебался всего несколько мгновений, затем произнес решительно:

– Отче, дозволь и мне с ополчением идти! Хочу начатое дело закончить, да злодея, на раненого руку поднявшего, покарать!

– Хватит ли сил у тебя после столь тяжкого ранения?

– Хватит, – просто и твердо ответил Степа.

– Ну что ж, сыне, благословляю тебя на ратный труд и на подвиг, ступай с Богом!

Степа, приняв благословение, хотел было идти, но все же задержался и, понизив голос, обратился к настоятелю:

– Отче, позволь спросить: кем был отец Серафим до пострига? Чую я, что, возможно, корни злодеяния, против него замышляемого, следует искать в его прошлом.

Настоятель покачал головой:

– Нет, Степа, это не моя тайна. Даже тебе я не вправе открыть мирское имя отца Серафима.

Степа низко поклонился настоятелю и без лишних слов и вопросов покинул палату по-военному твердым и стремительным шагом.

Утренняя туманная прохлада уже давно развеялась под лучами яркого летнего солнышка. Ополченцы, отшагавшие полтора десятка верст, стали чаще отирать пот со лба, спотыкаться, перекладывать пики и пищали с плеча на плечо, рискуя попасть острием или стволом в лицо идущему сзади товарищу. Походная колонна потеряла стройность, растянулась. Пора было делать привал. Командовавший ополчением старый сотник, выставив боевое охранение, подал долгожданную команду, тут же подхваченную десятниками. Ополченцы разбредались на обочины, падали в густую траву. Степа, ехавший верхом, как и другие высокие начальники, спешился, привязал коня к стволу молоденькой березки, спустив повод пониже, чтобы конь мог пастись, а сам пошел туда, где расположилась на отдых дружина купца Еремы.

Он бодро и весело поздоровался с Еремиными ребятами, но в ответ услышал лишь редкие невнятные возгласы, которые звучали весьма двусмысленно. Однако стражник был готов к такому приему и ничуть не смутился. Он прекрасно понимал, что люди, которых он вчера допрашивал, отвлекая от дел, вряд ли обрадуются новой встрече с ним, да еще на походе. Поискав глазами незнакомое лицо, Степа спросил у молодого светловолосого ратника:

– Ты, небось, и есть пограничный сторож с Засечной черты? – и, получив утвердительный ответ, предложил начальственным, не терпящим возражений тоном: – Давай-ка отойдем в сторонку, чтобы другим не мешать, да перекинемся парой слов!

Ратник нехотя поднялся, побрел вглубь леса вслед за Степаном. Отойдя от дороги на полусотню шагов, они уселись на поваленных деревьях.

– Ну, давай знакомиться, боец! Меня звать Степа, я страж московский, а теперь – монастырский. Отец настоятель поручил мне расследовать одно злодеяние, в монастыре совершенное, вот я и обратился к тебе за помощью. Скажи наперво, как тебя звать-величать?

– Ванятка, – не глядя на стражника, сквозь зубы бросил пограничник, всем своим видом и тоном демонстрируя недоброжелательность.

– А что, Ванятка, ты лично меня не любишь, или вообще всех стражников, которые не пограничные, презираешь?

– Не всех, – с вызовом ответил паренек и в упор взглянул на Степу: – А только московских.

– Ишь ты! И чем же тебе столичная стража не угодила? Ты в Москве-то бывал?

– Да уж, довелось, – горько усмехнулся пограничник.

– Погулять да приодеться, что ли, в стольный град ездил? Ограбили, небось, тебя там местные соколики, а стражники помочь не смогли? – с подчеркнутым сочувствием предположил Степан.

– Тебе-то что до того? – прежним тоном резко ответил Ванятка.

– Ладно, – примирительно произнес Степа. – Не хочешь – не говори, дело твое. Только вот на вопросы про события, что с моим розыском по злодеянию монастырскому могут быть связаны, уж ответь, сделай милость!

Ванятка на сей раз промолчал, не стал грубить. Степа воспринял его молчание, как согласие, и продолжил допрос:

– Ты к дружине купца Еремы давно пристал?

– Да это не я к ним пристал, а Ерема с дружиной к нам в пограничную станицу, в острог порубежный пришли, спасаясь от погони ордынской.

– Откуда ж они бежали?

– Не бежали, а отступали. Они на Оке-реке, на переправе с ордой неравный бой приняли. А когда их судно, с коего они переплывающих реку ордынцев топили, турецкие пушки сожгли, то те, кто уцелел и до берега добрался, в лесу укрылись, да на нашу станицу и вышли. Потом мы в остроге вместе оборону целый день и ночь держали, пока опять-таки пушки турецкие всю станицу нашу с землей не сравняли.

– То есть, по-твоему, купец и дружина его – герои?

– Да, герои! А тебе не верится, что кто-то может отважиться в бой один против ста вступить? Конечно, вы же там, в Москве, только впятером на одного бросаетесь, да и то на связанного, да ни в чем не повинного!

– Вообще-то, я и сам в низовьях Дона три года с турками воевал, – спокойно ответил Степа. – Слыхал, небось, про донских казаков, что государеву украину там держат? То-то! А уж насчет невинных казнить – это не ко мне, это к опричникам. Будешь в Москве вдругорядь – спроси, кого хочешь, меня даже разбойники «честным стражником» называли.

Наступило продолжительное молчание. Ванятка по-прежнему нарочито глядел мимо стражника, а Степа размышлял, имеет ли смысл продолжать разговор.

– То есть, ты до встречи в станице никого из Ереминой дружины не знал? – все же уточнил стражник.

– Нет, – равнодушно ответил Ванятка.

– А не слышал ли ты, случаем, как кто-либо из вашей дружины рассказывал об отшельнике, отце Серафиме, который был ранен в схватке с ордынцами и лежал в монастырской лечебнице?

– Анюта рассказывала об отшельнике, когда мы с отрядом к ней в село направлялись, – пожал плечами Ванятка. – Только крымцы спалили село. А про то, что сей отшельник ранен был, мы только в монастыре узнали. Он, оказывается, с десятком мужиков деревенских весь полон отбил у тех крымцев, что село разграбили и сожгли. Анюта потом старца раненого в больничной палате навещала.

– Удивительно, как же старец, да еще монах-отшельник, такой подвиг сумел совершить? – задумчиво произнес Степа, как будто рассуждая вслух, а вовсе не обращаясь к Ванятке.

– Ничего удивительного, – чуть свысока усмехнулся над Степиной недогадливостью пограничник. – Анюта говорила, что отшельник ранее, до принятия монашества, в войске служил. Да не простым был ратником, а вроде бы воеводою. Он грамоте и языкам обучен. Да и силой, видать, Бог его не обидел. Анюта все плакала да причитала, когда из больничной палаты пришла. «Сколько, мол, годов его знаю, всегда считала старцем согбенным, а он еще ведь совсем не старый! Раньше ряса грудь и длани его могучие скрывала, а тут, в больничной палате, он одеяло с плеч скинул, так я, говорит, такой силищи прежде и не видывала. И на левом плече – старый шрам глубокий, похожий на полумесяц, видать, от меча или кинжала. То есть он и прежде не раз кровь за Родину проливал! И не может, говорит, Бог позволить, чтобы такой человек умер во цвете зрелости!». Так что этот монах – настоящий богатырь русский, про коих былины слагаются!

Стражник похвалил себя за терпение: таких подробностей ему еще никто не рассказывал! Из самой Анюты он не вытянул и десятка слов, девушка сразу же замкнулась, отвечала односложно и дерзко. Ерему он отпустил, чтобы не спугнуть, когда тот проговорился что бывал в Туретчине. Степа решил вначале разузнать о купце как можно больше, чтобы затем прижать его покрепче, коль потребуется. Остальные же мужики из Ереминой дружины, включая бывших разбойников, оказались людьми недалекими или ненаблюдательными, и толку от разговоров с ними почти и не было. А сейчас стражник почувствовал, что он узнал нечто весьма важное, способное изменить весь дальнейший ход поисков, но пока не мог понять, что именно.

– А не жаловалась ли Анюта, будто за раненым отшельником не очень хороший уход? – нарочито озабоченным тоном спросил Степан.

– Да ты что, стражник, в своем уме? – чуть ли не презрительно Ванятка. – Напротив, она радовалась, что отца Серафима пользуют как нельзя лучше: и лекарь при нем находится неотлучно, и лежит он в палате с самого краю, у дальней стены, отгороженный от остальных страдальцев особой занавесью.

– Вот и хорошо, – удовлетворенно кивнул Степа и неожиданно слегка поменял тему: – А ваша Анюта, видать, девица боевая! Я ужо про нее наслушался. Где ж это, любопытно знать, деревенская девица воинскому искусству обучилась?

– Да у них в селе один лихой боец гостил, из поморской дружины. Он приболел вроде, от своих отстал. Так вот, Анюта за ним ухаживала какое-то время, а он ее в благодарность сражаться научил, чтобы, значит, злые люди не приставали. А потом этот дружинник на Оке-реке погиб, когда отход Еремы со товарищи с берега в лес прикрывал.

– Поморский дружинник? Знавал я их в свое время, – как можно равнодушнее произнес Степа. – А не слыхал, случаем, как звали того погибшего дружинника?

– Кажется, Михась.

Степа вздрогнул, как от внезапного озноба, застыл неподвижно, глядя невидящим взглядом куда-то в пространство, затем низко опустил голову и некоторое время сидел молча, не в силах продолжать допрос.

– Что с тобой, стражник? – удивленно поинтересовался Ванятка.

– Друг мой погиб, – глухо вымолвил Степа. – Он мне жизнь спас.

Некоторое время Степа и Ванятка сидели, не произнося ни звука. Тишину летнего леса нарушало лишь щебетание птах да гудение мошек. И тут с дороги раздалась зычная команда старого сотника:

– Ополчение! Строиться!

Степа поднялся и, не оборачиваясь, зашагал к дороге, к своему коню.

* * *

Михась сидел под молодым дубком, прислонившись спиной и затылком к теплому шершавому стволу. Он был полностью расслаблен и просто отдыхал, рассеянно наблюдая, как двое бойцов их десятка, дежурившие сегодня по кухне, готовили на костре незамысловатый ужин. Лешие, как всегда, встали на самом краю, даже чуть в стороне от походного лагеря русского войска, обнесенного со всех сторон гуляй-городом – дощатыми щитами, установленными на телегах. По периметру бивуака леших расхаживал часовой в полном вооружении. Рядом с Михасем, также прислонившись к стволу дубка с другой стороны, дремал десятник Желток. Свободные от службы бойцы расположились на отдых прямо в траве, улегшись на конские попоны, положив под голову седла или чересседельные сумки. Но мушкеты и сабли были у всех под рукой.

Привычка в период походов и военных действий всегда иметь при себе оружие и контролировать его даже во сне вырабатывалась дружинниками с юности, с самого начала воинской службы в учебном отряде. Михасю почему-то вспомнилось, как он в Лесном Стане впервые заступил в караул. Поскольку караулом называется подразделение, назначенное для выполнения боевой задачи по охране и обороне военных и прочих объектов, то, естественно, им было выдано оружие и боеприпасы. Конечно, молодые дружинники не один месяц готовились к несению караульной службы, то есть выполнению первой в жизни боевой задачи. И они знали, что оружие нельзя выпускать из рук, даже тем, кто был в отдыхающей смене и, сморенный усталостью, спал на лавках в караульной избе. Именно этот важный элемент службы, наряду со знанием устава, правильности действий на посту и во время смены караула будет особо проверяться старшими товарищами – разводящими, помощником начальника караула, да и самим начальником. Часа в три ночи, отстояв в очередной раз на посту и, затем, отсидев, как положено, в полной боевой готовности в бодрствующей смене, Михась, наконец, прилег на вожделенную скамью. Он очень сильно хотел спать. Но еще сильнее было желание не допустить ошибки, пройти испытание караулом достойно. Видать, не зря их постоянно настраивали, твердя о чрезвычайной важности караульной службы. «В карауле даже в мирное время вы находитесь в бою. А бой есть бой. По законам военного времени караульные начальники могут вас даже расстрелять без суда и следствия за малейшее неповиновение!» – сурово наставлял их старый леший, командир учебного десятка. И сквозь такой желанный, но чуткий сон Михась почувствовал, а впоследствии ему казалось – даже увидел сквозь сомкнутые веки, что к его скамье беззвучной тенью приблизился разводящий, бывший на два года старше и служивший, соответственно, не в учебном отряде первой ступени, а уже в отряде выпускном. Разводящий склонился над дружинником, который спал, обняв громоздкую фитильную аркебузу, именуемую по-русски самопалом, и попытался осторожно взять оружие из его рук.

Михась не обиделся, не разозлился. Он понимал, что это просто очередная тренировка, и что без подобных, в том числе намного более суровых тренировок просто немыслима служба в дружине особого назначения. Юный дружинник не стал ничего говорить. Его рука, прижимавшая аркебузу к груди, находилась в очень удобном положении для последующих действий. Резко выпрямив локоть, он, даже не привстав и не подняв головы, с размаху врезал ребром ладони по запястью разводящего. Тот, еле слышно охнув от боли, буквально отлетел в сторону, а Михась вновь погрузился в честно заслуженный, но чуткий сон. Разводящий, естественно, тоже ничего не сказал и не обиделся. Только запястье у него наутро распухло, но старший дружинник выпускного учебного отряда, конечно же, не подавал виду, что испытывает хоть малейшую боль.

Это далекое, почти детское воспоминание, вызвало на устах Михася чуть грустную улыбку. Уловив краем глаза какое-то движение слева, там, где за невысоким кустарником начинался лагерь русского войска, Михась повернул голову и увидел командира их маленького отряда, полусотника Разика, который ходил на доклад к начальству, а теперь возвращался в расположение.

Естественно, во время походов и боевых действий дружинники не уделяли особого внимания предписанной уставом внешней формальной стороне взаимоотношений военнослужащих, то есть приветствию командира отданием чести по стойке «смирно», приближению к старшему по званию строевым шагом, и тому подобным вещам. Но Михась, которого в Лесном Стане прозвали «уставным дружинником», все же поднялся при приближении полусотника, автоматически поправил обмундирование и амуницию.

Разик подошел к Михасю, буркнул «вольно!» и присел на его место, также прислонившись спиной к дубку.

– Садись. Что встал? – чуть ворчливо произнес полусотник, жестом предлагая Михасю расположиться рядом с ним, и толкнул локтем Желтка: – Хорош дрыхнуть, боец!

По недовольному тону друга Михась догадался, что его поход к начальству вряд ли можно было назвать удачным.

Разбуженный Желток открыл глаза, зевнул, потянулся и одним легким стремительным движением вскочил на ноги:

– Десятник Желток к бою готов! – шутливо отрапортовал он. – Каков приказ царя и отечества?

– Присядь, не отсвечивай! – оборвал его Разик.

– Ну вот, то встань, то сядь! – деланно обиженным голосом воскликнул Желток, опускаясь на траву рядом с друзьями. – Говорила мне матушка, не поступай, сынок, в ратную службу, там все люди грубые и жестокие.

Разик, никак не отреагировав на обычное балагурство Желтка, подробно поведал импровизированному военному совету о своем докладе, сделанном в разрядном шатре русского войска, по-иноземному именуемом походным штабом, и о полученных там указаниях:

– Войсковой дьяк Разрядного приказа на мой рапорт о прибытии с Засечной черты и произошедших там боях отреагировал, как на детскую сказку, хотя впрямую недоверия и не высказал. Когда я сообщил, что численность переправлявшихся ордынцев порядка восьмидесяти тысяч сабель, он хмыкнул и даже не стал сию цифру записывать. Спросил только: «И вы вдесятером против них сутки держались на засеке? Ну-ну». В общем, когда я вызвался со своими бойцами вести разведку на правом фланге наших войск, где наиболее велика угроза обхода неприятелем, дьяк, пожал плечами и ответствовал: «Коли есть охота – ступай, конечно, разведывай. Только если ты и впредь каждого встреченного ордынца на тысячу умножать будешь, то лучше бы тебе и твоим чудо-богатырям вместо разведки проспаться хорошенько, да отдохнуть денька два в обозе!»

Разик замолчал, опустил голову, машинально сорвал травинку, принялся задумчиво грызть длинный тонкий стебелек.

– Плюнь, командир! – нарочито бодрым тоном воскликнул Желток.

– Точно, Разик, – подхватил Михась. – Наплюй ты на этого дьяка, крысу штабную. Он, небось, и пороху-то не нюхал!

– Да не на дьяка вовсе, – поправил Желток. – Пусть травинку выплюнет. Сейчас ужин будет.

Разик усмехнулся, бросил стебелек, поднялся на ноги, привычным движением поправил обмундирование.

– В общем, так, бойцы, – обратился он к вскочившим вслед за ним друзьям. – Перед закатом десяток выходит в поиск. Отрабатываем наиболее угрожаемое направление, движемся по дуге Муравский шлях – Свиной шлях. Перед выходом я для всех уточню задачу по карте. Ну, а что касается недоверия со стороны умников из разрядного шатра, то есть у меня одна мысль…

Разик сделал паузу, затем, сменив тон, с деланным недовольством прикрикнул на Желтка:

– Брат десятник! Что стоишь столбом? Корми, давай, оголодавшее начальство обещанным ужином!

– Слушаюсь, брат полусотник!

Желток картинно вытянулся, отдал честь и, повернувшись через левое плечо, церемонным строевым шагом направился к костру, где дежурные уже заканчивали необходимые приготовления к приему пищи.

Хотя солнце уже давно зашло, небо было еще светлым, и на его фоне отчетливо вырисовывались зубчатые макушки елей, густые кроны берез в многочисленных перелесках, росших на невысоких холмах. Десяток леших двигался плавной размеренной рысью по неширокой полевой дороге, петлявшей между лесистыми холмами. Копыта коней были обмотаны тряпками, но все равно их стук глухим эхом отражался от пологих склонов и явственно разносился в тишине летней ночи. Поэтому, когда лешие отъехали на пять верст от лагеря русского войска и вступили в район вероятного соприкосновения с противником, Разик скомандовал перейти на тихий шаг. Затем он и вовсе выслал вперед, на вершины холмов, парный пеший дозор, и только по условному свисту дозорных, напоминавшему трель ночной пичуги, маленький отряд продолжал свое теперь уже беззвучное движение.

К полуночи разведчики прошли-проскакали около тридцати верст, двигаясь по проселкам параллельно Муравскому шляху, навстречу вражеской орде. Небо уже погасло. Висящий низко над горизонтом узкий серп молодого месяца своим тусклый сиянием лишь подчеркивал непроглядность окутавшей землю тьмы. Внезапно спокойный условный сигнал, подаваемый время от времени передовым дозором, зазвучал иначе, резко и тревожно: «Вижу неприятеля!».

Разик поднял руку, приказывая отряду остановиться.

– Михась, со мной! – шепотом скомандовал он.

Они спешились, передав поводья ближайшему всаднику, и бесшумным стремительным бегом помчались вперед, туда, где за небольшим перелеском звучала условная трель. Двое дозорных затаились в кустах на опушке. Их невозможно было разглядеть, поэтому Михась и Разик ориентировались исключительно на звук, подав в ответ на всякий случай сигнал: «идут свои!». Чуть не наступив на совершенно незаметных в темноте бойцов, Разик и Михась залегли рядом с ними, и полусотник произнес едва слышно, одними губами:

– Что впереди?

Один из дозорных в ответ молча раздвинул ветви густого кустарника. Сразу за перелеском, в котором сейчас находились дружинники, в призрачном свете месяца чуть серебрился многочисленными извивами ручеек, окруженный, вероятно, широкой болотистой поймой. Сразу за поймой начиналось обширное ровное поле, все сплошь покрытое огнями тысяч костров.

– Продолжайте наблюдение! Мы вскоре к вам присоединимся! – Разик поднялся, дернул Михася за рукав, приглашая следовать за собой.

Они вновь бегом пересекли перелесок, вернулись к отряду.

– В полуверсте отсюда – огни многочисленных костров. Похоже, ночлег основных сил неприятеля. Но, как мы с вами прекрасно понимаем, эти костры могла легко зажечь и пара сотен человек. Поэтому наша задача – подойти как можно ближе, выяснить, что находится перед нами: настоящий или ложный лагерь. Если удастся, то постараемся захватить языка. Не удастся? Просто оцениваем численность войска и немедленно отходим, мчимся к своим, предаем сведения о противнике. Но, – Разик сделал длинную паузу, вновь тщательно взвешивая принятое решение, – Михась с двумя бойцами сейчас же продолжит разведку в направлении Свиного шляха. Необходимо убедиться, что там все чисто.

– Командир, – Михась, естественно, тоже шептал, но и в этом шепоте, приглушавшем интонацию, слышались недоумение и даже обида. – Разреши вопрос?

– Не разрешаю! Просто поясню: если мы сейчас пойдем разведывать лагерь все вместе, как ты, брат головной, наверняка собираешься мне предложить, а потом, если там обманка, всем отрядом кинемся на Свиной шлях, то до рассвета мы просто не успеем совершить этот рейд. И провалим всю разведку. Ясно?

– Так точно!

– Тогда – с Богом! – Разик обнял Михася одной рукой за плечи. – И смотри, брат, если орда все же на Свином шляхе – не при на рожон. Вас ведь будет только трое. При обнаружении неприятеля оцените численность и сразу скачите во весь опор в стан нашего войска. Главная задача? Своевременно сообщить большому воеводе сведения о неприятеле. Брать языка категорически запрещаю! Повторить приказ!

– При обнаружении орды подсчитать численность и галопом возвращаться в стан. Языка не брать.

– Все верно. Выполнять!

– Кашка, Василь, за мной! – Михась взлетел в седло и, вскинув руку в прощальном жесте, в сопровождении двух бойцов помчался в ночь, туда, где за невысокими холмами пролегал Свиной шлях – обходной путь к русской столице.

Карту и нужный маршрут он помнил очень хорошо и, лишь один раз взглянув на звезды, интуитивно выдерживал правильное направление. Тройка леших во главе с Михасем двигалась к цели кратчайшим путем. Часа через два, преодолев более двадцати верст, они достигли района поиска и остановились на опушке довольно большого леса, тянущегося в обе стороны насколько хватало глаз.

– Судя по всему, за этим лесом и пролегает Свиной шлях, – прошептал Михась. Там дальше равнина, укрыться негде, придется оставить лошадей и двигаться пешком или даже ползком. Но вначале ты, Василь, полезай на эту сосну, оглядись. Вдруг увидишь костры.

Подъем на высокую сосну занял у Василя две минуты. Едва забравшись на вершину, он сразу увидел на равнине, тянувшейся за лесом, тысячи костров. На мгновение у него даже создалось впечатление, что они заплутали, описали круг и вновь вернулись на Муравский шлях, в то место, откуда начали свой рейд. Но леший тут же отбросил эту мысль, поскольку весь ландшафт был совсем иным. Василь принялся спускаться вниз, стараясь производить как можно меньше шума.

– Костры, много тысяч, – приглушенным голосом сообщил он товарищам, еще не достигнув земли, повиснув на руках на последней ветви, и с этими словами спрыгнул вниз.

– Ай да Разик! – восхищенно произнес Михась. – Все предугадал! С таким командиром никакой враг не страшен. Теперь лишь следует выяснить, который из двух лагерей является ложным. Вряд ли орда под самой столицей, то есть перед решающей битвой, могла разделиться на две колоны. Хотя, что тут думать да гадать, тут ползти надо. Привязываем лошадей, прячем мушкеты и сабли, и – за мной!

Они перебежками пересекли лес, замирая на коротких остановках и напряженно прислушиваясь. И днем-то в лесу можно мало что увидеть, а ночью и вовсе следовало полагаться только на слух. Но в чащобе все было спокойно, и вскоре бойцы благополучно достигли противоположной опушки. Перед ними простиралось широкое поле, дальний край которого был довольно ярко озарен пламенем тех самых костров, сливавшихся в одну сплошную огненную полосу. Понятно, что лагерь был отделен от леса обширным пустым пространством не случайно, а с целью избежать внезапного нападения. Наверняка, в этом притихшем темном поле таились вражеские дозоры.

Михась скомандовал шепотом:

– Вы вдвоем постарайтесь приблизиться к кострам. Обнаруженные засады обходить стороной, никого не трогать. При малейшей опасности немедленно отходить, прикрывая друг друга и, не дожидаясь меня, во весь опор скакать в наш лагерь с донесением. Пистоли и бомбы использовать лишь в самом крайнем случае! Я попробую пробраться в расположение неприятеля с другой стороны. Контрольный срок встречи возле лошадей – через два часа. По истечении контрольного времени – немедленно следовать с донесением к своим, не дожидаясь того, кто не успел вернуться. Приказ ясен? Вперед!

Проводив бойцов, которые бесшумно поползли по направлению к кострам, сразу исчезнув в густой высокой траве, покрытой сумраком ночи, Михась побежал вдоль опушки, огибая предполагаемый лагерь. Он уже почти достиг намеченной точки, от которой собирался начать пробираться ползком через поле во вражеский стан, как вдруг замер, услышав и почуяв нечто чужеродное в звуках и запахах ночного леса. В двух десятках саженей от него сквозь чащу брели несколько человек. Леший, конечно же, не мог разглядеть их, скрытых густым лесом и темнотой, но он буквально ощущал их присутствие и торопливое движение по направлению как раз к тому месту, где он сейчас стоял. Михась беззвучно вынул из ножен любимый боевой чухонский нож – главное оружие разведчика, и, прижавшись к стволу сосны, практически слившись с ним, принялся ждать, когда неизвестные пройдут мимо, и он окажется у них за спиной.

«Кто же это может быть? Дозор ордынцев, возвращающийся с обхода? Но они и днем-то в лес обычно не рискуют соваться, а уж ночью их и вовсе туда, как говорится, калачом не заманишь! Еще одна наша разведка, посланная кем-то из воевод?» – терялся в догадках Михась. Но ответ вскоре пришел сам собой. Один из шедших по лесу, по-видимому, споткнувшись и больно ударившись, сдавленным голосом выматерился, длинно и виртуозно, причем безо всякого акцента.

«Свои! – усмехнулся про себя Михась. – Только лопухи, а не разведчики. Идут с шумом и треском, словно стадо лосей, да еще и ругаются вслух! Придется их остановить, а то и себя раскроют, и нам помешают». Дождавшись, пока люди, которых, как выяснилось, было трое, пройдут мимо него и удалятся на пять шагов, дружинник вышел из-за дерева и вполголоса окликнул их подчеркнуто спокойным и дружелюбным тоном:

– Эй, православные, не бойтесь, я свой! Постойте, скажу вам пару слов!

Люди вздрогнули, остановились, как вкопанные, затем обернулись.

– Ты кто, друг? – полушепотом спросил один из них, вероятно, старший, еще толком не разглядев лешего. – Ты от повелителя?

– Какого повелителя? – не понял Михась. – Я – разведчик поморской дружины боярина Ропши. А вы-то кто?

– Мы – разведчики Большого полка воеводы князя Ивана Бельского, – после паузы произнес старшой. – Князь наш, видишь ли, любит, чтобы его свои люди величали повелителем.

– Вот что, братцы, – прошептал Михась. – Там, с другой стороны, мои бойцы уже к вражескому лагерю ползут. И я сейчас туда же отправлюсь. Так что вам предлагаю здесь, в лесу, остаться, чтобы нам друг другу не помешать невзначай. Мы выясним, ложный сей лагерь или нет, и все вместе в свой стан вернемся, важнейшие сведения совместно доложим.

Естественно, Михась не стал обижать незнакомых ратников и говорить им, что они топочут уж слишком громко, а посему не годятся для скрытного ночного поиска.

– Так ты здесь один? – почему-то переспросил старшой и сделал несколько шагов по направлению к дружиннику. – Ладно, сейчас договоримся… о совместных действиях.

Возможно, он подошел ближе, чтобы удобнее было переговариваться. В самом деле, не орать же им во весь голос, а шептаться на расстоянии в восемь саженей друг от друга как-то несподручно. А то, что у старшого в руке был кинжал – так это вполне нормально в данной ситуации. Михась и сам обнажил нож, опустив клинок и отведя его за бедро. Двое других разведчиков тоже приблизились к дружиннику, обступив его справа и слева.

Михась с раннего детства осваивал воинскую профессию, в которой, естественно, одной из важнейших составляющих являлся рукопашный бой. Поэтому он давным-давно, уже на уровне рефлексов, усвоил несколько прописных истин. Прежде всего – это дистанция, которая должна отделять тебя от вероятного противника. Никто, кроме родных и сослуживцев из дружины Лесного Стана, не должен ни при каких обстоятельствах находиться к тебе ближе, чем на вытянутую руку. Любое нападение, как совершаемое исподтишка, так и атака в открытом бою, предваряется отвлекающими действиями. Если знать тактику этих самых отвлекающих маневров, именуемых в просторечии обманками и подлянками, то можно предугадать намерения противника и дать соответствующий сокрушительный отпор.

Михась действовал подсознательно, даже не успев ничего подумать. Он стремительно сместился по дуге влево, выйдя таким образом из окружения и, чтобы замотивировать свои действия и не обидеть соратников, если они и вправду соратники, случайно занявшие удобную для атаки позицию, пробормотал:

– Тихо! Что это там? А, нет, послышалось.

Теперь они стояли в иной позиции. Напротив Михася, на расстоянии, позволяющем парировать любой неожиданный удар, находился старшой, повернувшийся вслед за дружинником, а двое других оказались за спиной старшого, справа и слева, и перестали представлять непосредственную угрозу. Старшой, подобно Михасю, держал кинжал в опущенной правой руке, спрятав его за бедро.

– Почудилось что-то, брат? – подчеркнуто дружелюбным тоном произнес он. – Не бойся, все тихо, тут все свои!

Старшой сопровождал свою речь жестами поднятой и слегка вытянутой вперед левой руки, взмахивая ей перед глазами Михася, отвлекая и закрывая обзор. Дружиннику все стало предельно ясно.