Текст книги "Галобионты"

Иван Беляев
Галобионты. Пришествие

ГЛАВА 1

Температура воды в море была не слишком холодной – около четырех градусов. На глубине движения АПЛ царил непроглядный мрак.

Их было трое. Двое плыли вместе, третий держался чуть поодаль. Он наблюдал за двумя, плывущими впереди, и руководил их действиями. Почти не рассеивающийся длинный узкий луч освещал два существа с хвостовыми плавниками с мощными лопастями, которые неторопливо вздымались вверх-вниз, грудными плавниками, слегка подрагивающими в такт движению, и спинным плавником, описывающим пологие дуги.

Приглядевшись внимательнее, можно было рассмотреть, что вместо хвостов плывущие имели пару ног, со ступнями в виде ласт. Плавники крепились к телу при помощи кожаных ремней, располагаясь к телу пловцов под углом 30 градусов.

Приблизившись к объекту на расстояние, достаточное, чтобы расслышать шум двигателей, тройка остановилась. На груди у каждого имелось приспособление, позволяющее пропускать сквозь себя ультразвуковые сигналы, посылаемое с субмарины активными сонарами. К спинам всех троих были прикреплены объемистые квадратные предметы с присосками.

Ста шестидесяти двух метровая подводная лодка «Антей» водоизмещением 15200/24900 тонн, находилась на глубине около ста пятидесяти метров и двигалась со скоростью двадцать восемь узлов в час.

Необходимо было, чтобы скорость уменьшилась хотя бы до двадцати узлов, только в этом случае они могли подплыть к ней, не рискуя попасть под один из двух семилопастных винтов. Приходилось действовать почти вслепую, поскольку аппаратура, имевшаяся в их распоряжении, не могла быть использована на полную мощность, чтобы их не засекли эхолоты. Все трое были связаны между собой тонкими, но очень прочными и длинными лесками – это был их единственный способ сообщения. Конец каждой лески крепился к взрывным устройствам, имевшимся у всех троих пловцов.

Прошло более двух часов утомительного сопровождения подлодки, прежде чем она начала сбавлять скорость.

Главный из тройки дал команду двум остальным. Они разошлись в разные стороны. Сам он направился вперед, к носовой части субмарины, где располагались торпедный отсек, аккумуляторные ямы, и гидроакустическая станция. Основной удар предполагалось нанести именно по этой части АПЛ.

Вскоре к носовой части подлодки в центре и по обеим сторонам были прикреплены магнитные бомбы. Главный из тройки первым достиг гигантской скалы, за которой они должны были укрыться от взрыва. Вскоре к нему присоединился второй участник операции. Они замерли в ожидании сигнала от третьего, однако его все не было.

Истекали драгоценные секунды. В любую минуту субмарина могла начать подъем. В этом случае их ждала полная неудача. Главный поднес к глазам часы, решив ждать еще не более трех минут и после этого, несмотря ни на что, привести в действие взрывной механизм.

По плану необходимо было произвести три взрыва. Этого должно было хватить на то, чтобы сдетонировали торпеды, находящиеся в первом отсеке субмарины.

Внутренний взрыв должен был разрушить не менее шестидесяти процентов АПЛ, чтобы исключить возможность того, чтобы находящиеся внутри успели загерметизировать хотя бы один отсек. В противном случае хорошо оснащенный экипаж, имея в распоряжении аварийный запас продуктов и одежды, спасательные комплекты СП-60 и ИДА-59, баллончики с гелием, устройства РДУ с таблетками У-3, с помощью которых можно дышать, вполне был способен выбраться наружу посредством аварийных буев.

Секундная стрелка в третий раз достигла цифры 12. Главный из тройки, так и не дождавшись появления последнего, изо всех сил дернул за леску.

Через несколько секунд он всем своим существом ощутил раздавшийся мощный взрыв. Прижавшись к скале, они ждали второго взрыва, который не замедлил последовать спустя полминуты. Оставался еще один. После этого можно было считать, что они справились с поставленной перед ними задачей. Главный из тройки знал наверняка, что третьего пловца уже нет в живых. Он сыграл роль камикадзе.

«Это даже к лучшему, – подумалось ему, – меньше потом будет возни. Только бы не сорвался последний…»

Однако третий взрыв так и не прозвучал. Главный из тройки дал знак своему товарищу отправиться к подлодке. Тот безропотно подчинился и вскоре вернулся с сообщением, что лодка опускается на дно.

Прижавшись к скале, они ждали результата своих действий. По предварительным подсчетам торпеда должна была сдетонировать секунд через десять после первого взрыва пластиковой бомбы. Пловец представил себе, что сейчас происходит в первом отсеке. Торпеды неминуемо должны отреагировать на столь сильную встряску. Вопрос заключался только в том, когда это произойдет.

Главный из тройки с неприязнью ощутил, как к нему в страхе прижимается второй пловец. Он брезгливо одернул руку.

Это случилось спустя пятьдесят две секунды после того, как взорвалась первая пластиковая взрывчатка. Этот, последний, взрыв был такой силы, что пловцов, если бы они находились у ближайшего к подлодке склона скалы, сплющило бы, словно растопленный кусок воска.

Теперь к месту падения лодки направились оба оставшихся в живых пловца. Громадное сооружение из сверхпрочного металла лежало, зарывшись искореженным носом в морской ил. Это было жуткое зрелище, которое не могло не потрясти воображения. Видимо, сила падения была мощнейшей. Низ субмарины оказался несколько сплющенным. Не было ни малейших сомнений в том, в подлодке не осталось ни одного живого человека – слишком мощным был второй взрыв.

Оплывая субмарину и осматривая результаты своих трудов, главный из тройки пловцов подумал о том, что, судя по всему, удалось обойтись и двумя взрывами, однако это не повлияло на ход его мыслей и ничуть не изменило намерения наказать провинившегося как только они отплывут подальше от этого места. Но прежде чем удалиться, нужно было проверить состояние АСЛ – аварийно-спасательного люка, чтобы исключить возможность свободного всплытия тех подводников, которые могли уцелеть.

У пловцов был абсолютно однозначный приказ – убедиться в том, чтобы ни одна душа не смогла выбраться из субмарины наружу. По крайней мере живой.

Зеркало АСЛ – стальное покрытие, к которому в случае аварии должны были присосаться пилоты спасательных подводных снарядов, оказалось хотя и треснутым, но вполне пригодным к исполнению своей функции. Следовательно, его необходимо было разрушить, чтобы не только закрыть выход подводникам, но и затруднить спасателям доступ внутрь подлодки.

Главный из тройки послал на это задание своего второго подручного. Сам же он стал измерять радиационный фон в воде вокруг АПЛ, чтобы проверить, не повреждены ли атомные реакторы.

Радиационный фон составлял 3 микрорентгена в час. Это не представляло опасности для жизни и говорило о том, что отсеки номер 5 и 5-bis не претерпели необратимых разрушений и атомные реакторы, скорее всего, остались нетронутыми. Значит, они выполнили свою работу достаточно чисто, чтобы пославшие их остались довольны.

Главный пловец поджидал своего выжившего напарника у той самой скалы, где они ждали взрывов. На сей раз он ждал здесь подручного, чтобы умертвить его. На то было несколько оснований.

Прежде всего, пловец номер два не справился с возложенной на него задачей – он не сумел как следует закрепить бомбу на левой стороне носовой части подлодки. Именно поэтому не последовало третьего взрыва. Им повезло, что получилось обойтись и двумя, но это нисколько не умаляло ответственности нерадивого пловца. Его совершенно не интересовали причины, по которым подручный не смог закрепить бомбу на обшивке АПЛ. Он должен был это сделать, но не сделал, и его следовало наказать.

Была и еще одна, не менее веская причина. Они не располагали аппаратами, необходимыми для осуществления подготовки к всплытию с такой большой глубины. Следовательно, его товарищ был обречен испытать декомпрессионную болезнь или, что еще вероятнее, сильнейшую баротравму легких. Разумеется, это было не смертельно, но все же достаточно мучительно. Поэтому, с его точки зрения, а равно с точки зрения пославших их людей, он поступал едва ли не гуманно, оказывая бедняге услугу, избавив его от физических страданий.

Кроме того, туда, куда собирался главный из тройки, мог направляться только он один, без какого бы то ни было сопровождения. От второго подручного удалось избавиться сразу – это существенно облегчало задачу, так как с одним совладать было гораздо легче, чем с двумя.

Главный из тройки почувствовал подергивание лески – возвращался напарник. Удостоверившись, что стакан аварийно-спасательного люка деформирован настолько, что через него практически невозможно выбраться наружу, он дал команду плыть по направлению к северу.

Прошло долгих восемнадцать часов, прежде чем они отплыли на такое расстояние от места взрыва, чтобы главный пловец приступил к осуществлению своего намерения.

Это было похоже на заклание. Измученный напарник почти не оказал сопротивления. Перерезав ему горло, главный подтащил труп к пещерке, расположенной на склоне небольшой подводной горы, которую он заранее присмотрел для этой цели. Отодвинув большой, плотно пригнанный камень, пловец извлек из пещеры маленькую полиэтиленовую сумку, после чего втиснул внутрь труп убитого пловца. Водрузил на прежнее место камень, пристегнул сумку к поясу и отправился дальше.

Этот пловец тоже очень устал, но у него еще оставались силы, чтобы принять концентрат мощного энергетического средства УФ-11, провоцирующего выброс гликогена – вещества, имеющего в своем составе сахар и глюкозу. Мышцы, получив такую сильную подпитку, налились новыми силами. Теперь он готов был без отдыха проплыть еще не один десяток километров.

* * *

Москва. Начало девяностых.

«Смутные времена настали», – говорили все. Так считали и политики, и горожане, и крестьяне, и военные. Так говорили и директора заводов и домохозяйки, учителя средних школ и преподаватели высших учебных заведений. Эти слова то и дело слышались на заседаниях Государственной Думы, в Верховном Совете и даже в администрации Президента Российской Федерации. До поры, до времени помалкивали об этом лишь в КГБ, но только до тех пор, пока эту организацию, пережившую не одно правительство, не затронули перемены.

Уже состоялась передача денежных средств и имущества КПСС и Компартии РСФСР правительству РФ и произошло это 4 января 1992 года по Постановлению Совета Министров. А следом, десять дней спустя, 14 января, отмена Конституционным судом Указа Президента России «Об образовании Министерства безопасности и внутренних дел». Еще через десять дней, 24 января, было создано Министерство безопасности РФ на базе Агентства федеральной безопасности и Межреспубликанской службы безопасности.

Когда 11 февраля того же 1992 года было подписано соглашение Комитета по делам архивов при правительстве России и Национального архива США о возвращении Смоленского портархива, чекисты присоединили свои голоса к общему хору, согласившись с единым мнением о том, что настали смутные времена.

Кто-то поспешно собирал манатки и старался исчезнуть подобру-поздорову, дабы не попасть под каток «машины новой власти», кто-то энергично приспосабливался к новому положению вещей, на всех перекрестках крича о том, что этот порядок является единственно правильным и самым желаемым.

Наиболее прозорливые не спешили делать ни того, ни другого, понимая, что рано или поздно смутные времена закончатся и тогда они смогут взять реванш. Эти самые предусмотрительные люди вели себя очень спокойно, не пытались выделиться, умудряясь оставаться на шатких нейтральных позициях, при этом не входя в когорту беспринципных перевертышей-флюгеров.

«Лес рубят – щепки летят», – гласит старинная русская пословица. То же в полной мере касалось и происходившего в структурах Безопасности в те смутные годы. Летела пыль с многочисленных папок, вслед за ней слетали со своих мест многочисленные чины всевозможных рангов. Это было еще не самое страшное. Некоторые оказывались на скамьях подсудимых, кое-кто, вдруг потеряв сознание в собственном кабинете, обнаруживал себя на больничной койке в постинфарктном состоянии. А самые прозорливые жили и вели себя спокойно и ровно, не бросаясь ни в какие крайности, берегли себя и свои, тяжелым трудом заработанные, погоны.

Таких было немного. Пожалуй, эти самые прозорливые составляли меньшую часть тех, кто отдал лучшие годы служению родине. Но именно они, с честью сумев пережить смутные времена, впоследствии упрочили свое положение и стали вершителями чужих судеб.

Одним из таких был человек, который в разгар смутных времен вместо того, чтобы отсиживаться где-нибудь на загородной даче, явился в здание Комитета Безопасности, в котором он уже успел проработать с добрый десяток лет.

Шел уже 1993 год. Стояло жаркое лето. Жаркое во всех отношениях. 28 июля был опубликован указ Президента об отстранении В. Баранникова*** от должности министра безопасности РФ. Следом вышло постановление Президиума ВС РФ о незаконности освобождения Баранникова***. Все говорило за то, что не за горами грандиозное событие, после которого судьба чекистов кардинально переменится.

В первой декаде августа ожидался визит в Москву директора ЦРУ США Дж. Вулси***. При известии об этом во всех кабинетах Безопасности началась самая настоящая чистка, которую изобретательные служаки тотчас же окрестили генеральной уборкой.

Не миновала чаша сия и майора, которого коллеги по работе давно привыкли называть Дзержинцем. Когда-то, еще на первых ступеньках карьерной лестницы, кто-то из высшего начальства окрестил молодое пополнение, прибывшее на стажировку, «юными дзержинцами». Их, неоперившихся еще продолжателей дела Железного Феликса, было ровно десятеро. К разгару смутных времен уцелел лишь один – истинный Дзержинец.

Полгода назад один из его недостаточно осмотрительных коллег пошутил в курилке по поводу того, что грядут времена, когда отечественная служба безопасности начнет на полном серьезе официально сотрудничать с ЦРУ. Шутника сняли с должности и услали на периферию за два месяца до предстоящего визита директора центрального разведывательного управления США Бейси.

Оставалось еще шуткануть о том, что пройдет год-другой и руководство распорядится размонтировать всю подслушивающую аппаратуру в здании посольства США в Москве.

Дзержинец был не из тех, кто хохотал с долей истерии, выдвигая версии одну фантастичнее другой. Времена настали смутные, рушился весь более чем полувековой уклад, следовательно, дело могло принять любой оборот и смеяться тут было совершенно не над чем.

Само собой разумеется, Дзержинец не кричал об этом на всех перекрестках. Он вообще не имел такой привычки – высказывать свое мнение кому бы то ни было. Когда-то еще в далекой молодости один из его бывших сокурсников со смехом сказал ему: «По сравнению с тобой сфинкс – болтун». Дзержинец лишь пожал плечами, он не любил шуток, ни добрых, ни злых.

Но однажды настал момент, когда ему нужно было слегка подшутить. Это было жарким летом девяносто третьего, когда в здании Безопасности царила суета и несвойственная этому месту неразбериха.

Он приехал туда ночью и почти не удивился, увидев, что двери всех кабинетов приоткрыты, а по коридорам в разные стороны снуют люди. Готовились к переселению в другое здание, расположенное всего в нескольких кварталах. Но подготовка к этому мероприятию больше напоминала эвакуацию перед бомбежкой. Накануне пришла негласная директива произвести внутреннюю ревизию, подготовить всю документацию к предстоящему переезду.

Служащие поняли эту директиву по-своему. Зная, что новая метла метет по-новому, они спешно избавлялись от всех бумаг, которые не использовались в текущих делах.

Многое было вывезено и отправлено в неизвестном направлении еще до назначения Баранникова***. Еще больше папок нашло свой конец в кострах на заднем дворе, горевших целую ночь. Оставалось только удивляться, сколько центнеров макулатуры миновало бумажную промышленность, превратившись в груды золы, развеянной по ветру.

Дзержинец, как всегда с непроницаемым видом, наблюдал за происходящим в стенах здания, в котором он проработал столько лет. Пожалуй, он был единственным, кто не испачкался в пыли и в саже в ту странную сумасшедшую ночь на второе августа девяносто третьего.

Он приехал к зданию на трамвае, прошел мимо центрального входа, вошел в открытые ворота, миновал двор и оказался внутри через запасной вход. Не воспользовавшись лифтом, поднялся на четвертый этаж. Коридор был почти пустым, к этому времени здесь уже закончили «чистку». Дзержинец знал об этом лучше, чем кто-либо другой, но нимало не был смущен.

В конце длинного коридора, усыпанного смятыми клочками бумаг и прочим мусором, располагалась дверь в крошечный кабинет, обойденный вниманием других сотрудников. В нем находился всего один сейф, который даже не запирался на кодовый замок, поскольку считалось, что в нем лежит абсолютно несущественная информация. Этот сейф планировалось вывезти утром и перевезти в новое здание, водрузив его в такой же малопригодный для работы кабинет где-нибудь в конце коридора на четвертом этаже.

Если бы кто-то узнал, что Дзержинца интересует содержимое именно этого сейфа, он был бы очень удивлен. Здесь располагались папки с документами, на которых стоял гриф: «Проекты». Самая свежая документация из этого сейфа была датирована восемьдесят пятым годом. Никто не сомневался, что она уже давно устарела и утратила какую-либо значимость. Только один человек, Дзержинец, придерживался по этому поводу иного мнения.

В том, что он шел сейчас посреди ночи по пустынному коридору здания Безопасности с намерением заглянуть в никому не нужный сейф, был повинен Его Величество случай. Это случилось четырнадцать с половиной лет тому назад, в 1979-ом.

Однажды шеф поручил ему, тогда еще лейтенанту, просмотреть кое-какие документы, находящиеся в архиве. Дзержинцу уже давно хотелось ознакомиться с содержимым таинственного сейфа в четыреста тридцать девятом кабинете на четвертом этаже. Теоретически он мог бы сделать это гораздо раньше – Дзержинец к тому времени уже проработал в здании семнадцать месяцев. Но практически это было неосуществимо – не полезешь же безо всякого повода в кабинет, где тебе вроде бы совершенно нечего делать! Что же до архива, то он был изучен Дзержинцем вдоль и поперек. Посему, выслушав приказ начальства, лейтенант бодрой походкой направился на четвертый этаж. На случай, если кто-нибудь станет расспрашивать, какого черта он прется наверх, когда архив у них располагается на цокольном этаже, он всегда мог бы сказать, что его послал шеф. Генерал действительно допустил случайную оговорку, сказав «поднимись наверх» вместо «спустись вниз».

Собственно говоря, он и сам не мог бы сказать, чего ради предпринимает эту экспедицию в никому ненужный, вечно захламленный четыреста тридцать девятый кабинет. Просто у него был такой принцип: никогда не пренебрегать возможностью выяснить что-то новое. Так учили наставники. Возможно, они имели в виду несколько иные вещи, но это было не столь важно. Гораздо более значительным ему представлялось то, что такая политика всегда действовала безотказно.

И все же Дзержинец старался не бросаться в глаза своим сослуживцам. Это было бы лучше всего, поскольку он избежал бы лишних расспросов. Улучив момент, Дзержинец деловой походкой вошел в незапертый пустующий кабинет и поставил перед дверью стул, чтобы любой, кому взбредет в голову заглянуть сюда, был задержан хотя бы на какое-то на время.

Чтобы не запачкать обшлага рукавов, Дзержинец обернул их двумя носовыми платками (он никогда не носил с собой меньше двух носовых платков), так был человеком весьма предусмотрительным. И поступил очень даже правильно, так как в сейфе скопилось неимоверное количество пыли. Просматривая одиннадцатую по счету папку, он уже начал спрашивать себя, не пора ли ему бросить это неблагодарное и, скорее всего, дурацкое занятие?

В папках были собраны документы, касавшиеся всевозможных фантастических или лучше сказать бредовых проектов, предлагаемых разными непризнанными гениями из всех областей. К примеру, в первой подшивке Дзержинец наткнулся на выкладки одного доморощенного изобретателя, уверявшего, что при соответствующем финансировании, сопоставимым с субсидированием тогдашней системы здравоохранения, он сможет произвести вечный двигатель. Прилагалось даже несколько схем.

Следующая папка посвящалась изобретению устройства, позволяющего преодолеть силу земного притяжения. В третьей были собраны материалы о телепортационной камере.

Все это напоминало изыски писателей-фантастов, причем, довольно бездарных писателей. Кроме проектов в каждой папке обязательно наличествовали документы, посвященные автором супербезумных проектов. В большинстве своем это были люди, не занимающиеся этим в специализированных местах: научно-исследовательских институтах или, на худой конец, в лабораториях промышленных предприятий. Они творили в гаражах, сараях, либо попросту в собственных многострадальных квартирах.

А на заметку их брали после того, как они начинали говорить о своих изысканиях достаточно громко для того, чтобы ими заинтересовались иностранные спецслужбы. Быстренько проверив и убедившись, что все это совершеннейшая чепуха, «изобретателей» оставляли в покое, а сведения о них собирали в этот самый сейф.

Не имея обыкновения останавливаться на полпути, Дзержинец добросовестно просматривал одну за другой папки, аккуратно составляя их быстро растущую стопку. Он не предполагал, что на это занятие уйдет так много времени, а ему еще нужно было попасть в архив. За стеной в коридоре послышались чьи-то торопливые шаги. Дзержинец замер. Приподняв дверцу сейфа, чтобы она не заскрипела, он очень медленно и осторожно закрыл его и зашел за стоявший рядом несгораемый шкаф. Эта предосторожность оказалась лишней – в кабинет так никто и не вошел. Но Дзержинец не спешил выходить из своего укрытия – открыв предпоследнюю, одну из самых пухлых папок, он полностью погрузился в чтение.

В папке была собрана информация, касавшаяся некоего ученого-генетика, занимавшегося сращиванием клеток различных живых организмов. Термин «трансгенные животные» ничего не сказал Дзержинцу, но тем не менее, ознакомляясь с материалами, он, тогда еще молодой лейтенант, почувствовал, как у него засосало под ложечкой от предчувствия стоящей находки.

Эти документы отличались от всех просмотренных ранее тем, что здесь автор изобретения не предлагал свои услуги ни правительству, ни человечеству. Он-то как раз и не торопился докладывать о результатах своих разработок в области генной инженерии и молекулярной биологии. Зато Антоном Николаевичем Степановым – так звали исследователя – занялся некий резидент. К материалам прилагалось несколько фотографий, сделанных в ресторане. Дзержинец внимательно рассматривал Степанова, очкарика лет тридцати пяти с глубокими залысинами и оттопыренными ушами. В этом неказистом с виду человеке присутствовало нечто такое, благодаря чему Дзержинец вполне мог бы поверить, что видит гения. Напряженный взгляд водянистых круглых глаз, вертикальная морщинка на лбу, тонкие сжатые губы… В чертах этого бесцветного лица ощущалась глубокая мысль, недоступная пониманию обычного человека.

Чем дольше читал Дзержинец, тем сильнее его охватывало волнение. Особенно его впечатлила информация о том, что Степанов занимается преимущественно водными, а конкретно, морскими обитателями. Сам Дзержинец некоторое время пробыл в дельфинарии одного южного курортного города. Его очень интересовали исследования в этой области, и он вполне серьезно относился к возможности привлечения дельфинов к каким-либо ответственным военным операциям. Последняя докладная записка гласила, что Степанов в данный момент работает в лаборатории НИИ Биологии в Москве.

Дзержинец аккуратно положил папку на место, просмотрел для полного душевного спокойствия последнюю папку с материалами о размножении бактерий в вакууме, после чего запер сейф и осторожно вышел из кабинета.

Две недели он прорабатывал свой план, изучал все, касавшееся Степанова. Получилась папка, втрое превышающая объемом найденную в четыреста тридцать девятом кабинете. И только после этого Дзержинец заговорил об ученом со своим непосредственным начальником.

Нельзя сказать, что шеф воспринял инициативу своего ретивого подчиненного с большим восторгом. Скорее наоборот, он долго и слышать не хотел ни о каком Степанове. Однако, Дзержинец не относился к тем, кто отступается от задуманного, натолкнувшись на первое же препятствие. Без преувеличения можно сказать, что Дзержинцу пришлось совершить подвиг, сравнимый с подвигами Геракла или Самсона. Но как бы там ни было, он своего добился. Именно ему, хотя и негласно, принадлежала заслуга создания секретной лаборатории при том самом дельфинарии, в котором Дзержинцу когда-то довелось побывать.

Первые годы Дзержинец тщательно курировал деятельность своего подопечного. Начальник тоже живо интересовался исследованиями биолога. Но потом пришла первая волна смутных времен, именуемая в Новейшей истории Перестройкой. И всем стало все равно, что где творится. Главная проблема сузилась до самых мелких масштабов: удержаться на насиженном месте. Это удалось далеко не всем. Кстати, шеф Дзержинца слетел одним из первых. Сам он благополучно сумел дослужиться сначала до капитана, потом – до майора, а в 1990-м году ему присвоили звание подполковника.

Он не сомневался, что переживет вторую, и самую большую волну, смутных времен так же успешно, как и первую – у него не было для этого никаких оснований. Напротив, Дзержинец был уверен в себе на все сто процентов. Он знал, что сможет добиться очень многого и уверенно шел к своей цели, преспокойно наблюдая за теми, кто, идя с ним бок о бок, срывался вниз и бесследно исчезал где-то вдалеке, моментально вылетая из памяти своих бывших коллег.

Дзержинец не сомневался также, что совершает единственно правильный поступок. Впоследствии, по прошествии многих бурных лет, ему не раз доводилось утверждаться в верности своего поступка.

Жаркой душной августовской ночью девяносто третьего года по коридору четвертого этажа здания Безопасности спокойной, но решительной походкой шел Дзержинец – сухощавый мужчина, небольшого роста, крепкий и энергичный. Никто не обратил внимания, что в запыленном сейфе в углу четыреста тридцать девятого кабинета стало на одну папку меньше.

* * *

Он плыл очень быстро, быстрее, чем когда-либо в своей жизни. Хозяин говорил ему однажды, что он использует далеко не все возможности своего организма. И только теперь он поверил в это.

Усталости не ощущалось. Напротив, ему казалось, что он безо всякого труда способен проплыть еще многие километры. Но ему больше не нужно было плыть. Теперь он должен был идти. Ноги, ступая по холодному сырому песку, с непривычки подворачивались. Однако он знал, что скоро это пройдет.

После неприятно теплой воды прохладный воздух взбодрил его. Он всегда предпочитал теплу холод. Накрапывал холодный мелкий дождь. Капли стекали по его нагим плечам, наводя на мысль о том, что необходимо позаботиться об одежде. Не то, чтобы ему не нравилось ощущать на своем теле покалывание дождевых струй, просто он хорошо помнил, что людям свойственно прятаться от дождя, а значит, ему следовало поступать также.

Он был сильно голоден. Пожалуй, никогда раньше организм не требовал пищи так настоятельно. Это чувство не столько раздражало его, сколько приносило удовольствие от предвкушения наслаждения – не зря он столько времени берег аппетит.

Было и еще одно удивительное, но довольно приятное чувство. Он сам не мог объяснить себе его природу. Сердце поминутно учащало биение. Дыхание вдруг обрывалось, а по телу пробегала странная мелкая дрожь.

«Что это? – думал он, шагая по мокрому песку. – Страх? Нет, не похоже. Усталость? Нет, я совсем не устал, в этом я уверен…»

Удивительное чувство то ослабевало, то нарастало с еще большей силой, заставляя его снова и снова искать объяснение.

Вдруг ему почудилось, что он нашел отгадку.

– Это нетерпение, – в голос произнес он и отшатнулся от звука собственного голоса – таким непривычно громким он показался.

– Да, это нетерпение, – повторил он, наслаждаясь тем, что может так явственно слышать себя, – я очень хочу поскорее оказаться в Большом Городе.

Стоило ему произнести эти слова, как сердце вновь подскочило к самому горлу, кровь ударила в голову, вызвав ощущение тепла на щеках. Если бы он мог видеть себя со стороны, то заметил бы, как покраснели его смуглые щеки.

Где-то в глубине его существа смутно шевельнулось осознание того, что его внутреннее состояние никак нельзя назвать похвальным.

– Так не должно быть! – сказал он, сдвинув густые черные брови.

Он не знал, как, собственно, должно быть, равно как не имел представления о том, как быть не должно. Это еще более обескураживало и раздражало.

– Нельзя быть бесчувственным, – говорил Хозяин, – но надо уметь всегда держать свои чувства под строжайшим контролем.

Ему казалось, что нет ничего легче этого. Гораздо труднее, на его взгляд, было продержаться две, а то и три недели без пищи, терпеть невыносимый холод или другие лишения. А тут получается, что какое-то детское волнение выбивает его из колеи, выделывая с сердцем всякие непонятные штуки.

Раздражение усиливалось, и, наверное, именно по этой причине он и был так беспощадно свиреп с теми людьми, которых увидел на берегу. Это были рыбаки. Двое мужчин, довольно пожилых. Тот, что повыше, – сухопарый и совершенно лысый. Капюшон матросского бушлата то и дело сваливался с его головы, открывая блестящую от дождя плешь.

Второй был невысоким коренастым брюнетом. На его голове красовалась военного образца фуражка с погнутым козырьком.

Разумеется, это были рыбаки. Он уже успел повидать немало людей, проводящих массу времени за смешным занятием: удить рыбу при помощи этих смешных длинных приспособлений. Рассмотрев их, он решил, что размеры обоих будут для него вполне подходящими.

Мужчины тащили черную надувную лодку. Едва завидев оранжевую легковушку старой модели, он ринулся обратно в воду, так как на пустынном берегу спрятаться было абсолютно негде. Да и совладать с ними будет легче в воде, решил он, погружаясь в посеревшую от дождя морскую гладь.

Он дождался, пока рыбаки, достигнув берега, усядутся в лодку и отплывут на порядочное расстояние. Потом решил действовать.

Вынул из-за кожаного пояса нож с длинным немного изогнутым лезвием и, зажав его в правой руке стремительно поплыл к лодке. Когда над головой показалось черное днище, он занес руку и проткнул его ножом, располосовав почти надвое. Раздались крики. Он вынырнул, ухватившись за борт, проткнул ближайший к нему баллон. Нескольких мгновений хватило на то, чтобы продырявленный борт сдулся и лодка почти полностью погрузилась под воду. Один из рыбаков ухватился за уцелевший баллон, второй барахтался рядом.