Текст книги "На засечной черте"

Рыбакам было проще, имея маленькие лодки, приспособленные к Свияге, они могли достигнуть Девлекеева гораздо быстрее и потому чаще видели соседей и общались с ними, предлагая купить свежую рыбу. Обменивались опытом по рыбацкой части. У русских рыбаков из Бишева сети были связаны из нитей – рассказывал нам, пацанам, плотник и рыбак Борис Иванович Чухонцев, – рыбачили чаще всего мерёжами, а наши соседи вентерями, сплетёнными из ивы.

Был и третий путь. По берегу реки проходила тропинка, которая соединяла населённые пункты. Бабушка, помнится, говорила, что в летнюю пору прибрежной дорожкой бегали подростки, пересекая вброд мелкие речки и ключи, что было небезопасно: они изобиловали омутами, прибрежным кустарником, камышами и корягами.

Теперь два селения соединяет хорошо укатанная дорога. Впервые начал её прокладывать дед Иван Шатунов в 1906 году. Склон нагорья, обращенный в сторону Девлекеева, считался в старину глухим, диким местом и почему-то назывался ласкательно Калинушкиной горой. Низ её отделялся от поймы глухим высоким камышом. Примыкающая сверху к склону полоса шириной во всю улицу называется до сих пор мазарками.

Дед Шатунов в 80-х годах прошлого века при встрече со мной вспоминал не без гордости:

– В девятьсот шестом, когда мне исполнилось 14 лет, отец впервые доверил лошадь, запряжённую в телегу, и дал поручение съездить за «медвежью яму» – привезти домой накошенную накануне траву.

Доехал я благополучно до Калинушкиной горы, как лошадь вдруг засвоевольничала, резко завернула в сторону камышей. Несмотря на мои понукания, не слушала меня, раздвинула заросли и уткнулась головой в воду и стала жадно пить. Я понял, что моя Карька ещё на расстоянии разглядела воду и устремилась напрямую утолить свою жажду.

У берега оказалось мелко, лошади по колено, и она прошла по воде метров пять. Вода была зеркально чистая. Я хорошо разглядел дно, увидел и себя, как в зеркале. Когда моя лошадка напилась, спокойно повернула туда, куда я её направлял вожжами. Выполнив поручение отца, за обедом рассказал ему о своеволии Карьки.

Отец стал расспрашивать, не увязла ли лошадь вместе с колёсами телеги. Когда услышал от меня слово «нет», заспешил к соседу, не прошло и дня, как на нескольких телегах с косами поехали мужики на островки, не залитые водой. Легко преодолев полосу водной глади, они обнаружили на возвышенных местах богатый травой чернозём. В конце лета начали их распахивать под урожай будущего года. Так к бишевским скудным угодьям прибавились десятки гектар доброй плодородной земли под общим названием «зеркала». До 1906 года люди думали, что всё это пространство представляет собой непроходимую топь. «Зеркалами» назвали потому, что среди трав то тут, то там блестели круглые озёрца, удивительно тихие и чистые, в которых отражались с поразительной чёткостью небо и облака, и лица людей тоже. Так объясняли нам, подросткам, этимологию этого слова наши мамы. И мы сами тотчас убеждались в правильности их определения.

Вернёмся на Калинушкину гору. Теперь через неё проложена дорога на Девлекеево. Она проходит посередине Староверской улицы, на месте которой в те давние времена рос большой лес. Если встать спиной к Бишеву, а лицом на юго-запад, к Девлекееву, то с правой руки метрах в 120 от дороги находилась «медвежья яма». Лет 30–40 назад можно было её увидеть. Поскольку она оставалась в стороне от дорог и тропинок, а по краям росли кусты, поддерживающие своими корнями толстый слой дёрна, то она сохранила размеры – длину и ширину. Во всяком случае, человек, посмотревший на данное место, получал представление о медвежьей берлоге, а заодно и прикасался к истории края. К сожалению, кто-то из механизаторов проехал по склону на тяжёлом тракторе и мощными лемехами пропахал его.

В полверсте от берлоги, если идти по направлению к заготзерну, мы встретим ещё одну лыву, которая также свидетельствует о наличии в 17 веке большого леса в данном месте, его с полным основанием можем назвать медвежьим углом. Таковым оно оставалось даже в 19 веке, когда и леса фактически уже не было, зато хватало оврагов, одиноких деревьев и кустарников, представляющих здесь благоприятную среду для обитания волков. Один из оврагов, сохранившийся до сих пор, люди именуют «Лизин Враг (овраг)», в связи с этим названием я слышал такую историю. Дело было поздней осенью. Со двора сбежал бычок. Лиза спохватилась и пошла искать его. Бычка не нашла и сама заблудилась. На утро люди нашли её замёрзшей именно в том овраге.

Однако… вновь вернёмся на Калинушкину гору. Если от края кладбища (мазарок) пройти метров десять на юг, то мы обнаружим внизу под горою углублённую низину, а в ней воронкообразную яму, заросшую по краям кустами и высокой травой. Это место в памяти людей сохранилось как Савино озеро, названное так почему-то в честь Савки Васильева, которому в 1719 году было 74. Лет 50–60 назад в годы моего детства после весеннего паводка на дне низины стояла вода, после сильных дождей – тоже. А раньше, например, в начале 20 века водоем был полноводным круглый год. Из него вытекала маленькая речка под названием Малая Черемшанка. Длина её равнялась примерно одному километру, текла она на юг, впадая в Свиягу. То место, где находилось её устье, называлось раньше Черемошник. Возможно, и теперь данный топоним не забыт.

Мы, детвора, будучи школьниками, спрашивали на уроке свою учительницу о происхождении этого слова, на что получили ответ: «черемошник» – это значит, что здесь когда-то росла черёмуха. Нам казалось – получили правдоподобный ответ, но однажды кто-то из моих двоюродных братьев возьми да спроси нашего деда-рыбака, когда он вместе с артелью пристал на лодке к берегу, а затем выбирал сети из лодки и вывешивал их сушить на колья. Дед ответил, что в этом месте, где сейчас причалены лодки, впадала речка Малая Черемшанка… Кто-то из рыбаков дополнил:

– В давние годы она в летнюю жару стала пересыхать потому, что вплотную к её руслу стала подступать пашня.

И уже после, при дальнейших расспросах, я узнал, что пахари прокладывали борозды на расстоянии одного-двух пальцев от бережка. В конце концов опахали речку так, что она пересохла, а устье рыбаки стали использовать в качестве пристани, так как глубина у берега позволяла лодкам приставать к нему плотнее, здесь и дно не вязкое, а кроме того, слегка изогнутый и не шибко крутой подъём создали для рыбаков удобную пристань. К тому же тут место слегка захолустное, предохраняющее лодки и сети на случай сильного ветра.

* * *

Деревня Бишево в её первоначальном виде располагалась на невысоком берегу, на небольшой площади в 3–4 гектара, зажатой с запада речкой Малая Черемшанка, на востоке – устьем Бисярки и рядом с ней проходящим оврагом, по которому текли паводковые и ливневые воды со стороны Эбалакова. На задах бишанцев рос большой лес, который стоял сплошной стеной вплоть до Большой дороги.

Окна первых домов смотрели на юг, на Свиягу и на Чирковскую гору, причём они походили на бойницы – длинные по высоте и узкие по ширине, устроенные с таким расчётом, чтобы не пролезала голова зверя. О первых домах в Бишеве я слышал несколько раз от разных людей. В последний раз в 90-е годы 20 века мне рассказывала о них Евдокия Ерофеевна Ермолаева, в девичестве Телешева. Воспоминания её были для меня особенно ценными в том смысле, что она являлась одним из потомков крещёных татар, живущих в деревне Бишево (Старом селе). Привела и такой любопытный факт. Весной, в тёплую погоду дети выбегали поиграть перед домами, но в какой-то момент вдруг где-то совсем рядом начинал громко реветь медведь, да так грозно, что дети испуганно убегали домой. От неё же, и не только от неё, – слышал, что дома бишевских татар смотрели окнами на улицу, в отличие от местных татар из окрестных деревень, чьи окна домов не смотрели на улицу, а двери в избу открывались вовнутрь. А от Агафьи Ивановны Мольковой – в девичестве Чухонцевой – довелось однажды услышать, что по первости бишанцы в окна вставляли растянутые и высушенные бычьи пузыри, но вскоре поменяли их на слюду.

Агафья Ивановна очень точно выразилась, сказав «по первости», отмечаю я задним числом, ибо в литературе нахожу информацию, что в середине 17 века почти повсеместно в окна ставили слюду, причём не только в церквях, но и жилых домах. Слюдяными оконцами торговали на ярмарках и базарах.

Первоначально деревня Бишево состояла из пяти дворов (биш – пять). Почему «пять», а не «шесть», не «семь» и т. д.? Эта цифра связана с фискальными делами. Раньше, при орде, окладной единицей была «соха». Монголы брали дань с физической сохи, как земледельческого орудия при двух-трёх лошадях. Впоследствии в Московском княжестве после 1480 года в «соху» входила группа из 32 конных рабочих. В 1550 году сохой стали называть определённую площадь распаханной земли, поделив её на четверти. Четверть, или четь, – это площадь земли, которую засевали четвертью ржи. Четверть, как мера сыпучих тел, равнялась восьми пудам зерна ржи. Не путать с четвертью как мерой объёма жидкости. Пространство земли, засеянное двумя четвертями зерна, равнялось десятине. Десятина, как земельная мера площади, состояла из 2400 квадратных саженей, или из 1,09 гектара. Четверть, как мера обработанной земли, равнялась полдесятине, а всего в трёх полях – полутора десятинам.

В Московском княжестве, а затем в Московском государстве князья из-за нехватки денег платили служилым людям наделами земли. Поскольку воевать приходилось часто, войско количественно постоянно росло. Со временем большая часть пахотных земель стала принадлежать служилым людям, которые подать не платили. Основное же податное бремя несли на себе крестьяне, которые, чтобы убавить непосильную подать, сокращали запашки. Государство оказалось в убытке. В. Ключевский: «Предпринимая в 1620 годах общую поземельную перепись, правительство рядом указов пыталось установить по уездам наибольшее количество дворов, обязанных тянуть тягло с живущей четверти. При этом оно колебалось и поправлялось, меняло свои росписи… затем определили пять дворов на четверть».

По традиции, которая закрепилась ещё в ордынский период, в деле сбора дани действовала круговая порука. Если, случалось, плательщики из одного двора убегали или вымирали, подать не сокращалась, её полностью должны были выплатить те, кто остался. Если бы оказалось, что в деревне не пять дворов, а только три, то заплатить дань или подать им было бы невмочь. Таким образом, опытным путём, а также с помощью расчётов пришли к выводу, что оптимальный минимум живущих дворов, способных заплатить подать, или ясак, определился числом «пять», при этом и сами крестьяне оказались заинтересованными в таком раскладе. Следует отметить: новая окладная единица способствовала расширению посевных площадей. Но обстоятельства требовали вносить коррективы и в этот вроде бы справедливый подход. С. Князьков: «В 17 веке решительно менялся характер военной службы. Служилое ополчение отживало своё время и значительную часть московского войска уже составляли полки, обученные иноземному строю и набранные из служилых людей низшего разряда, из охотников и из даточных с крестьянства и посадских. Крестьянское население страны таким образом всё больше вовлекалось и в военную службу». Подворные переписи проводились в 1646 году, затем в 1678–1679 годах, на основании чего составлялись окладные описи, переписные книги, служившие основанием подворного податного обложения. С 1678 года подать стала взыскиваться с каждого жилого двора, расположенного в данной местности. Пустые дворы стали уже не в учёт.

Начавшаяся Северная война со шведами, создание флота Петром I потребовали огромного напряжения народа, денег катастрофически не хватало. Произведена была перепись населения 1710 года в расчёте вскрыть потаённые резервы населения, но… обнаружили очень большую убыль населения. Её и не могло не быть: война требовала всё новых и новых жертв. Но и была другого рода убыль. «Причинами фиктивной пустоты были утайка и «прописка», частью по вине переписчиков, главным же образом благодаря «воровству» со стороны населения, которое намеренно скрывало настоящее число платёжных дворов…» – отмечает С. Князьков.

Общеизвестны факты, изученные историками в связи с переписью 1710 года, когда писцы за взятки заносили в книги неверные сведения, уменьшали число дворов, показывали тяглые дворы нищенскими и вдовыми, жилых и наличных писали мёртвыми или беглыми. Случалось, что сами крестьяне несколько домов загораживали так, что эта декорация казалась на виду одним двором. Нередко существовавшие дворы ломали и сводили жильцов из двух или нескольких дворов в один, а сломанные постройки прятали… Затем была проведена проверочная перепись, после которой царь издал указ о реформе податного обложения – о переложении податей с двора на душу.

Факты говорят о том, что не только в 17-м, но и в начале 18 века крестьяне, решившие обустроиться на новом месте жительства, группировались из расчёта создать населённый пункт из пяти дворов. В Свияжском уезде мы встречаем деревню Бишбатман, деревню Бишево Яльчикской волости, деревню Бишево князь Андреевой сотни, которые существовали одновременно с деревней Бишево князь Аклыче-вой сотни и соседней деревней Бишево той же сотни, образованной выходцами из отряда Степана Разина. От Усмана, апастовского кузнеца, живущего в Тюбяк-Чирках, я узнал в 1967 году, будучи корреспондентом газеты «Труд», что Русские Чирки были образованы по просьбе чувашей, которые пожаловались в администрацию Свияжска на притеснения их со стороны татар. Администрация перевела пятерых налогосборщиков из деревни Льяшево в Чирки, где появилось пять русских дворов.

В ревизских сказках того времени запечатлены и другие факты, когда жители одного населённого пункта переходили на другое место жительства, группируясь по пять семей. Однако вернёмся к 1646 году, к «Подлинной переписной книге…», в которой значится деревня Бишево. Ещё раз проверим наличие живущих в ней жителей. Итак: два двора служилых людей – братьев Аишевых, один – помещика Итуганки Аишева, другой – Кайгильдки Аишева, третий двор – бобыльский, а в нём живёт ясачный татарин Темчурка (или Тенчурка). Посмотрим на этот третий двор пристальней, с учётом изложенного выше материала об особенностях подворного обложения податью, когда одним забором огораживали несколько домов и шли на другие хитрости, чтобы не записали в оклад или в рекруты.

Если бы во дворе отсутствовал бобыль совсем, например, умер или убежал, то об этом так бы и было сказано. Встречаем и такую запись: «кормится христовым именем». Или: на стр. 297 под номером 179 названа деревня Иванова (м.б. Иванаева, написано неразборчиво) на Черемшане, где наряду с помещиком записаны крестьянские дворы, и среди них четыре пустых – Ивашки Иванова, Ивашки Владимирова, Власки Григорьева, Данила Гордеева. Против их фамилий стоит пометка: вышли в казаки. Для данного документа характерна и такая запись, когда речь идёт о служилых людях: «крестьян-бобылей за ними нет». Это делалось для того, чтобы помещику не платить подать за своего дворового человека, хотя всем понятно было, что люди, служившие погодно, т. е. значительное время отсутствующие дома, не могли своё хозяйство оставлять на попечение только своих ближних. Их дворы, где водились лошади, коровы, овцы, другая живность, а кроме того и пчелиные дупляки нуждались в работниках. К сожалению, имени бобыля мы не знаем, хотя догадываться можем. Фамилия Медведевы ещё не так давно была разветвлённой, а ведёт своё начало она из дальнего далека. Вначале это было прозвище, которое пристало к Фролагиным, жившим ещё в 18 веке, а Фролагины пошли от Фрола, которому в начале 18 века было 84 года. Отметки об отсутствии бобыля в переписи нет, стало быть, на время, пока в деревне находились переписчики, он спрятался или его спрятали.

По определению В. Ключевского «Бобыли – те же крестьяне, только маломочные, пахавшие участки меньших размеров сравнительно с крестьянскими или совсем беспашенные, владевшие только усадьбами. Историком подмечено, что в 16 веке крестьянство решительно преобладало над бобыльством, но Смута начала 17 века «заставила огромное количество крестьян бросить пашню или сократить её». Люди покидали районы, где хозяйничали интервенты, бежали от многочисленных разбойничьих шаек, грабежей в поисках лучшей доли. Немало людей устремилось в Среднее Поволжье, где под прикрытием городов-крепостей заводили новое хозяйство, обрабатывали свободные участки земли.

Свияжский уезд, в особенности наши места, входящие ныне в Апастовский район, отличались, как сказано выше, малоземельем. Крестьянство занималось преимущественно промыслами, животноводством и пчеловодством, а ясак (подать в натуральном выражении) платило мёдом.

По рассказам старых коренников, ясачные люди в Бишеве имели пасеки, у них в огородах стояли улья, представляющие собой вертикально поставленные колоды, иначе называемые дупляками. В некоторых местах, где не было поташных заводов, люди занимались бортничеством, когда мёд диких пчёл добывался из борти (дупла) дерева. Для сравнения замечу: бортничество – процесс медосбора трудоёмкий, малопроизводительный опасный для жизни, поскольку он связан с лазаньем по деревьям и с защитой бортей от медведей. Этим видом пчеловодства занимались преимущественно в той части нагорной стороны Свияжского уезда, где жила нагорная черемиса.

До 1678 года люди в Московском государстве могли селиться там, где они захотят, этот порядок распространялся, естественно, и на Свияжский уезд. Но его территория в основном была занята лесами, озёрами, речками, ключами, болотами и озёрами. В документах и литературе о нашем крае непременно встречаем запись: «Здесь сенокос преобладает над пашней». Поэтому прибывшим оставалось проситься на жительство в какую-нибудь деревню, либо наниматься работниками к служилым людям, кому принадлежала почти вся пахотная земля, деревни жили общинами, которые и решали вопрос о приёме на жительство новых поселенцев. Чаще всего отказывали, а если и принимали, то в качестве беспашенных бобылей. Не имея земли, они вынуждены были идти в работники к служилым людям, или проситься в дворовые люди к князю или мурзе. Бобыли, знающие какое-либо ремесло, могли заняться промыслом в лесу или на дому. Слово «бобыль» и до сих пор носит в наших местах нарицательный смысл. Когда хотят сказать о мужчине, мало приспособленном к жизни, живущем к тому же без семьи, говорят: «мотается один, как бобыль». Или: «у него ни кола ни двора, живёт как бобыль» и т. д. Но надо сказать, что из среды бобылей вышло немало работников, употребивших свою энергию на создание нужных промыслов.

Пятый двор в первоначальном Бишеве принадлежал Фёдору Кондратьеву. Моя бабушка, в девичестве Кондратьева, говорила о своём предке с гордостью. Из её слов мы, внуки, узнали, что он жил по соседству с помещиком, а дома их находились в самом центре улицы, представлявшей один ряд домов фасадом на юг. «Наш-то Фёдор работал толмачом, – говорила она, – занимался переписью населения в деревнях…» Я подсчитал, что родился он в 1649 году, т. е. в 1646 году его ещё на свете не было. Мне ничего не известно о его родителях, но наверняка они жили в том же доме, по соседству с помещиком, где жил позднее Фёдор со своей женой Авдотьей Исаевой. Не могло быть такого положения, чтобы участки, расположенные по соседству с усадьбой помещика, пустовали. Не исключено, что отец Фёдора работал также толмачом. Данная категория людей состояла на службе в уездной администрации, как это можно понять из книги Г. Котошихина «О России в царствование Алексея Михайловича», где они получали жалованье. О родителях жены Фёдора Авдотьи Исаевой, к сожалению, также ничего не известно. Напрашивается вывод, что по этническому признаку состав жителей первоначально не был однородным, а по социальному положению и тем более.

Поташный завод

То, что существовал когда-то бишевский поташный завод, людьми старшего поколения не подвергалось сомнению. Данный факт, возможно, известен и нынешним молодым людям, но поскольку межпоколенная связь фактически прервалась из-за войн, революций, гражданской войны, репрессий, то и вряд ли найдётся в селе человек, сохранивший в памяти какие-либо подробности о функционировании того производства.

Ещё в детстве от прадеда своего – Ивана Фёдоровича Блохина я узнал: «такой завод в деревне был, но он от нас большой давностью отдалён, что даже старые люди из тех, кого мне в юности слышать довелось, говорили о нём как о чём-то очень далёком…»

Позднее я узнал: находился завод у подножия Чирковской горы. Будучи школьником 7-го класса, осенью 1950 года в числе других участвовал в посадке саженцев – молодых сосенок на песчаном невысоком косогоре – оконечности бишевского поля. Недалеко от нашей будущей защитной полосы, между берегом Серебряного озера и подножием Чирковской горы, заметно выделялось всхолмлённое место, теперь уже изрядно осевшее и почти незаметное, а тогда, 60 лет назад, оно бросалось в глаза бледновато растущей невысокой травой на фоне окружающих густых сочных красок разнотравья и разноцветья. А если случалось походить по этому месту, то чувствовалось, что поверхность под ногами вроде как слегка пружинила, казалось, ковырни носком ботинка самый верхний слой и обнаружишь зольную массу. Теперь жалею – надо было бы ковырнуть и покопаться в слежавшемся слое – отходах давнего-давнего производства.

А вот мой односельчанин Борис Григорьевич Комиссаров рассказывал мне, как он однажды, проезжая по дороге мимо этого холма, расковырял носком сапога поверхностный слой земли и в золе обнаружил находку – самодельный нож с костяной ручкой, который, к сожалению, он не сохранил. Нож был несомненно ценной находкой, имея которую, мы с помощью специалистов прочитали бы дополнительную страницу истории нашего края. Вероятно, и сегодня не поздно покопаться лопатой в золе, которая лежит у всех на виду три с половиной сотни лет.

Мне не удалось найти письменных источников, свидетельствующих о сроках функционирования данного предприятия, о количестве работников на нём и других подробностях, подобных тем, которые можно прочитать, например, о меминском поташном заводе, но мне удалось познакомиться в архиве Татарстана с фондом Казанской губернской чертёжной, где находится «Переписка о размежевании дачи села Бишева, владения помещика Есипова» за 1868 год. Поручица Варвара Петровна Попова просит соответствующую инстанцию прислать землемера, чтобы «отмерить 69 с половиной десятин земли, присуждённых её отцу, к одному месту по реке Свияге, там, где существовали мельница и поташный завод».

Нам неизвестно решение Тетюшского уездного суда, но мы получили информацию о месторасположении поташного завода на той земельной площади, которую Попова хотела получить через суд. С мельницей дело более или менее ясно. Свияга к тому времени изменила русло, и мукомолы вынуждены были перебазироваться на новое место. Остановимся на поташном производстве. В «Прошении» о нём говорится в прошлом времени. Встаёт вопрос, когда же производили поташ бишевские люди.

Есть ещё один документ – ревизская сказка за 1722 год, где сказано: «заводов и мельниц в деревне Бишево нет». Подчеркну: речь идёт о Бишеве, относящемся к князь Аклычевой сотне, в которую и входила наша деревня. Можно с уверенностью сказать: в период с 1722 до 1868 года поташного завода в селе Бишеве (Ивановском) не было. Просмотрев внимательно материалы всех пяти ревизий: 1719,1743? 1761,1782 и 1795 годов и ещё нескольких контрольных переписей, произведённых по указанию Петра I, убеждаюсь в этом. В документах 18 века нет никаких упоминаний, подобных тем, какие можно встретить в отношении других деревень, производящих поташ.

Пришлось снова вспомнить слова моего прадеда: «даже старые люда из тех, кого слышал в детстве, знали лишь понаслышке о нём». Остаётся сделать вывод: поташное производство существовало в нашем селе ориентировочно в период с 1646 по 1719 год. Но и в эти даты нам придётся внести поправки, если познакомиться с материалами о восстании под руководством Степана Разина.

Главнокомандующий царскими войсками воевода и князь Ю.Н. Долгорукий, находясь в Арзамасе, доносил царю в октябре 1670 года: «Пущие заводчики в воровстве те, которые присланы от Стеньки Разина из Симбирской черты стрельцы и козаки да будники, которые были на будах. Пущие заводы воровские от Нижегородского уезда от Лыскова, от Мурашкина и от Тетюшевской волости…»

Будников, т. е. работников поташных заводов, много было на Нижегордчине: в Лукоянове, Сергаче, в окрестностях Арзамаса, но в «Донесении» отмечены и тетюшевские будники, которые, по всей видимости, принимали участие в боевых действиях в составе отряда Осипова, развивавшего восстание на северо-западном направлении от Симбирска, после того как разницы 4 октября 1670 года потерпели поражение под Симбирском, но решили продолжить своё дело в тех местах, где их ждали, где поддерживало их местное население. Правда, Тетюши в ту пору имел статус пригорода Свияжска, но тем не менее слово «тетюшевские», мне думается, в тексте донесения упомянуто не случайно. Факт участия «тетюшевских будников» в крестьянской войне на стороне Разина отметил в свое время и казанский историк С. Перфильев в книге «Разинщина в нашем крае».

Но если бы «тетюшевские будники» и не были упомянуты в «Донесении» и в исторической литературе, мне всё равно пришлось бы сказать об участии бишевских будников в бунте утвердительно. В нашем селе было распространено устойчивое предание о том, что Чирковская гора в течение месяца была занята большим отрядом повстанцев, выжидавшим возвращения из Казани войска Юрия Борятинско-го, чтобы ударить ему в тыл. Не трудно догадаться – функционировать поташный завод, находящийся у основания Чурковской горы, не мог, когда неподалёку, на всём пространстве над лесистой горою находились вооружённые казаки и взбунтовавшиеся крестьяне из окрестных деревень, решительно настроенные победить царское войско. Да и сами будники не прочь были взять в руки оружие при их изнурительном и тяжком труде.

Если говорить упрощённо, без технологических подробностей, производство поташа выглядело следующим образом. Сначала пережигались в золу соответствующие деревья твёрдых и мягких пород, причём в определённой пропорции. Зола заливалась водой, замешивалось тесто, которым затем обмазывали длинные чурбаки, расколотые предварительно на несколько продольных частей. Из них складывали большие клетки величиной с маленький крестьянский дом, при этом при укладке каждый ряд снова обмазывали зольным тестом, соблюдая интервалы между рядами и правильно чередуя поленья из разных пород деревьев. Получалась большая куча, иначе называемая будой, она в течение полусуток горела, в результате чего получалась готовая продукция – поташ. Его складывали в деревянные бочки и везли на майдан, а по-бишевски на стан, где готовую продукцию надёжно упаковывали и хранили в амбарах, а потом отправляли по назначению. Тем временем на стане кипела работа, плотники тесали клёпку, мастерили новые бочки, обвязывая их крепкими вязовыми или черёмуховыми обручами.

Тяжёл и ответственен был труд тех, кто делал золу, месил тесто, наносил его на поленья, складывал буду, смотрел за процессом горения, ведь надо было следить, чтобы горящий домик не накренился и оседал равномерно, отчего лопалась кожа на лицах. Доставалось и рубщикам леса, они же являлись одновременно и возчиками, которых в старину называли воштарями, доставлявшими по бездорожью, по вязкой, почти непролазной низине большие лесины к подножию горы, где шла подготовительная работа и закладывалась новая буда.

Работники страдали от огня, сырости, комаров, оводов, слепней. Труд их был сезонным: с апреля до ноября, а жили они, как правило, в землянках. Неудивительно, что недовольные своим положением буд-ники пополняли ряды бунтарей.

Восстание Степана Разина потерпело поражение. Повстанцев ловили, казнили, преследовали. В таких условиях администрация Свияжска опасалась возобновить работу бишевского поташного стана, который к тому же находился в такой глубинке, в таких непролазных местах, где контроль за перемещением людей с места на место был фактически невозможен: беглые или скрывались в землянках в лесу, или переходили из деревни в деревню, нанимаясь на разную работу. Думаю, что в 1670 году поташный завод окончательно прекратил своё существование. К тому же твёрдые породы наиболее ценных деревьев, как дуб и вяз, растущие поблизости, были уже вырублены.

К другим массивам на телегах и станках по вязким неудобьям, особенно после половодья или дождей, невозможно было проехать. Большой помехой оказались и пни прежних вырубок.

По преданиям, особенно нужными породами деревьев считались дуб, вяз и липа. Очень много в наших местах росло вязов, имевших прямо-таки гигантские размеры: толщиной в два-три обхвата и высотой 30–40 метров, а то и выше. В детские годы и даже позднее, когда я учился в Апастове, имел счастье видеть вязы-гиганты, росшие у переходного моста, неподалёку от того места, где теперь проводится Сабантуй. Мы, школьники, нередко останавливались около них, и, задрав головы, смотрели на высоченные вершины, пытались вдвоём обхватить стволы, соединяясь вытянутыми руками, – и не могли. Помню вязы, росшие вразброс в полях за Свиягой, на одном из них когда-то жил орёл и, видимо, в честь этой птицы названо было поле окрест вяза Орловым гнездом. Оно и теперь старожилами так зовётся.

Если Бишево в 17 веке сильно страдало от малоземелья, то на ценные деревья нашим предкам везло. Из вяза делали санные полозья, колёсные ободья, кора использовалась вместо тёса для покрытия домов, бань, сараев, а овершья и дупляные участки стволов, а часто и цельные сжигались на поташ, называемый «шадриком», что использовался при выделке кожи. А о дубе и говорить нечего – выручал он бишанцев в строительном деле, ладили из него дома, срубы колодцев, а ещё и долблёные гробы для усопших. Привольно росли на нашей земле и ель, и липа, и берёза, но ильм всё-таки был особой гордостью наших предков. Бишанцы всегда помнили и при случае не упускали возможности с удовольствием сказать: «у нас много было вяза».

Не знаю, что заставило наших дедов в 1919 году организованно выйти всем селом на общественные работы и заняться лесопосадками за селом и в селе. Возможно, совесть их замучила оттого, что когда-то руками человеческими уничтожены были красавцы-вязы, возможно, подвигнул их на коллективное природоохранное мероприятие декрет Советской власти от 27 мая 1918 года «О лесах», нацеливший, в частности, «на защиту истоков рек, водного режима, берегов, укрепление песков, оврагов…». И т. д.